Букет

Катарина Максимчик

Букет

о девушках,

что слишком сильно бились о свои мысли

Псориаз. Пепел. Эмилия

РПП. Сатурн. Ева

СРК. Вулкан. Кассандра

Гипергидроз. Водопад. Эйрин

НРЛ. Бонус-трек. Безымянная

Предисловие

Болезни не определяют нас, но иногда становятся фоном, на котором разворачиваются события нашей жизни. Ты можешь смотреть на фон, думать, кто и почему возвел эти декорации. Чтобы я поняла что? Я умираю от стыда, чтобы не задаваться от красоты? У меня крутит живот, потому что за дверью дома таятся опасности?

А может, я плохо ухаживала за своей оболочкой и получаю расплату? Но ведь «сосед» за углом ведёт гораздо более неправильный образ жизни, почему его тело не знает таких проявлений себя?

У каждого своя судьба, свои ошибки и счета. Глупо думать, что мы здесь лишь раз, но так же нельзя и прерывать мучительный танец, иначе всё повторится вновь. Сколько раз я умирала, чтобы получить свой букет? Мне не хватало выдержки дойти до финала прежде.

В былые времена насмешки над чужими отличиями были куда более жестоки, новый же мир даёт нам возможность счастливо сосуществовать со своими особенностями. Новый мир сам порождает их.

Посвящается

моей семье как оберег

от всех болезней

Пепел.

Псориаз.

Эмилия.

(«Вкрадчиво-ласковая»)

Слышишь другие напевы в гласе моём, болью наполненном.

Рыдание древних уст с кровью от древних молитв.

Но слова мои сами багрятся твоею любовью.

Всё-то ты занимаешь собою, всё что есть занимаешь 1 .

Пабло Неруда

Несколько часов и множество настоек спустя.

Мир довольно грязный. Это больше не ранит.

***

Как же чешется голова. Что это? Перхоть? Маленькие болячечки… сковырну одну, чтобы рассмотреть. Янтарная.

***

Судьбоносное знакомство?

Александро-Невская лавра, ладан, свечи. Мерещится чей-то взгляд. Руки скользят вдоль стен, а тело плывёт воском.

Почти никого. На развороте жизни – его карие глаза, робость, он приглашает меня на прогулку. Бежим! Я чувствую бег внутри себя.

Он читал Кортасара и Достоевского. Учится на философском. Обожает Тарковского. Так бывает?

***

О нет, ему девятнадцать. Мне двадцать пять. Глухой номер.

***

Он снова меня пригласил пройтись по городу. Безделье – злая вещь. Не умею в отказы, пасьянс разложен на его удачу. Я опоздала. Он прождал двадцать минут и счел каждую минуту за личное оскорбление. Бег внутри меня – от него?

«Если ты продолжишь пребывать в дурном настроении, то мне лучше уйти. Я извинилась, что задержалась, не вижу причин извиняться вновь».

Он быстро успокоился. С ним можно поладить через разговор. Что ж. Шанс?

***

Мы отправились в боулинг. Пара его фотопортретов вышла абсолютно чудесно, он считает меня талантливой. Кажется, я ему очень нравлюсь.

***

Через неделю он уезжает в Мадрид. Глухой номер становится дохлым. Нас ждет переписка. В словах я недурна. К лучшему, что он уедет, кишки от него сворачивает и янтаря на голове становится больше.

***

Последние встречи перед многоточительным началом. Мы решили найти уютное местечко: чумазая осень, написанная импрессионистом, нас кружит, и я совсем не могу выбрать, где остановиться. Он также робок и нерешителен.

Здесь – слишком пафосно, а значит, цены вытравят деньги с карты. Здесь – многолюдно, взгляды добавляют неловкости. Здесь – нет людей, а это может означать и высокие цены, и плохую еду, и дополнительную неловкость.

Только бы он предложил за меня заплатить. Он опротивеет мне иначе, хотя я сама хочу платить за себя. Нечто очень женское во мне: вечные колебания.

Всё-таки поиск оканчивается неимоверным голодом, я серьёзно заявляю, что пойду на убийство, если мы не поедим. Он от души смеется. Стараюсь не выдавать самодовольства, но начинаю свечение. Почему рассмешить кого-то порой приятнее, чем обнять?

Два кувшина сангрии – и мои колени чувствуют глубину моря. Я еще не вставала в туалет – боюсь прервать беседу и не вернуться на эту же волну. Цунами мочевого пузыря заставляет меня встать и почувствовать своё опьянение.

Мне девятнадцать? Я чувствую нас парочкой влюблённых подростков. Смех всё крепчает, расслабленность гонит за новой алкогольной дозой. Пусть праздник никогда не кончается!

Возвращаюсь. Он тоже идёт в туалет. Удивительно – обычно мужчины бездонны.

Сангрия выпита, нужен дозаказ или счёт. Прошу счёт. Официант его приносит, возвращается мой подросток и предлагает оплатить два кувшина. Отказываюсь. Настаивает. Он мне приятен. Соглашаюсь. Но недовольна. Теперь я чувствую себя обязанной. К тому же я старше – может, мне и платить?

Сангрический туман быстро рассеивается. Хочу выпить ещё, но боюсь выглядеть алкоголичкой. Он заикнулся, что никогда столько не пил. Пора заканчивать встречу, и, не покидая центра, выпить где-нибудь ещё.

Он предлагает проводить меня до дома. Блин. Мне хочется общения и знакомств! И пару настоек. Он милый, но с ним я стараюсь держать лицо и столько думаю, боясь попасть впросак. Опять он полезет на императив Канта или начнёт про Хайдеггера. Мадре. Я не справлюсь. Душа не хочет просыхать, мне нужно смочить горло.

– Знаешь, я бы ещё выпила, только не подумай, что у меня проблемы с алкоголем, давно так не отдыхала. Если тебе пора в сон, то я пойду в бар одна.

Этот зануда увязался за мной. Угощу его парой настоек на Казанской. «Старые кони» всегда выручают. Неудивительно, что я привела малолетнего в бар с подобным названием. Накатывает тоска. У него шесть лет в запасе. Что я с ним делаю?

Мы выходим на улицу, уже темно. Он дрожит. Стучит зубами! Укутываю его шарфом. По-матерински? Ему нужна мамочка?

Он выглядит беспомощным и безнадёжно преданным. Кажется, он лезет с поцелуем. Отказы, Эмили. Практикуй отказы. Нет, что с ним? Он признаётся мне в любви! Твою мадре. Этого я не ожидала, старушка в ударе. Рано! Красный флаг! Но я же так очаровательна в подпитии. Сама раскрепощённость и веселье, сама энергия и обаяние. Промолчу. Сказать спасибо? Сказать: он пьян? Улыбаюсь. Молчу. Поправляю ему шарф. Ууууу. Эмилия, да ты не только женщина-праздник, но и женщина-загадка! Нужно как-то красиво расстаться. На Гостинке?

Вечер затянулся, мы дошли аж до Маяковской. Я дала себя поцеловать. Его губы оказались тонкими и сухими. Он пытался меня облизать, или мне показалось? С поцелуями нынче проблема. Никогда его больше не видеть. Тьфу!

***

Два дня до его отъезда. Он просит о встрече, мне так лень. Я не намеревалась тратить на него всю неделю.

***

Какое облегчение! Сегодня я проводила его в Мадрид.

Он прислал мне стихотворение Марио Бенедетти и оставил книгу «Передышка».

mi estrategia es – моя тактика такова

que un día cualquiera – что в день самый неприметный

no sé cómo ni sé – не знаю как

con qué pretexto – под каким предлогом

por fin me necesites – я стану тебе необходим

***

Кончик его носа разделён надвое, смотрится маленькой жопкой. Глаза, если вглядеться, посажены ближе дозволенного симметрией. Однако густота волос, не столь характерная для мужчин наших широт, делает его привлекательным.

Как мне лучше его называть? Демиан на иностранный манер или, по-паспортному, Демьян, как Бедный, только богатый. Вот здесь большой затык. Шире возраста – моя профнепригодность и работа в цветочном в двадцать пять, его философский в СПбГУ и поездки с родителями в Европу, как к себе домой.

***

Янтарём головы всё не ограничилось. Врач прописал цинковую мазь, и чешуя облепила мне веко. Как будто от этого я потеряла в зрении. На глаз налезли боль и чесотка.

Демьян пишет в меня как в ежедневник, может, ему планы на день негде держать? Посоветую ему заметки в телефоне.

***

Он возвращается. Просит встречи как можно скорее.

***

Держится влюблённым дураком, приятно. Насмотреться не может. Спрашивает про глаз. Я так его расчесала, что похожа на терминатора. Мы садимся. Он никак не может начать. Чувствую значимость того, что он скажет. В любви признание в кармане, теперь, наверно, замуж позовёт. Смешно. Невозможно. Мы не в том времени.

– Я переезжаю с родителями в Мадрид и пробую со следующего года поступить в медицинский. «Что ты об этом думаешь?» – говорит он, заметно нервничая.

– Это очень здорово, но я думала, что ты хочешь быть преподавателем философии, – делаю сухое замечание.

– Я не уверен, что этот путь мне подходит. У нас будет гораздо более удачное будущее, если я закончу медицину, ещё и в Европе! Мы потом сможем жить в Германии, Ирландии или где захочешь! – его радость сочится наружу.

– Демьян, прости, при чём здесь я? – делаю тон сомневающимся, а грудь поднимается под вздохом надежды.

– Я бы хотел, чтобы ты меня дождалась, – несносно искренне отвечает он.

– И сколько мне придётся ждать? – продолжаю напор сомнения, пританцовывая под столом.

– Учёба занимает где-то пять-шесть лет… Но сложные только первые два курса, а с третьего я смогу работать, и ты переедешь ко мне в Мадрид.

***

Цветочный опротивел, чешуя затягивала руки в саван болезни. Девочки в магазине решили, что у меня аллергия на холод и воду, – у флористов не самые нежные конечности.

***

Демьян прислал Alt-J – Nara. Точка. Точка. Звук. Запятая.

С этого момента, или с предложения о совместном будущем, – во мне нажали переключатель. On/off. Определенно – он. Он мне нравится. Я узнаю новьё. Меня вставляют в своё будущее. Ровесники выбили во мне мечты о совместном, увиливая в сторону, куда-то назад.

***

Сказались ли нулевые жизненные перспективы на фоне этого парня или всамделишное чувство посетило меня – этого мы, боюсь, не узнаем. Да только я поверила в наши отношения. И он снова уехал в Мадрид.

***

Мы стали вместе читать книги, разворачивая меня к свету, показывая конец долгого тоннеля. Раньше мои запои были книжными, но бестолковыми, людям становилось скучно от моих пересказов, от меня отворачивались, как от серости, перенаправляя взгляд в пшеничное, в «Kriek». Кому нужен Мисима? Что толку, что я читала Борхеса? Я никогда ни с кем не смогу их обсудить. Конечно, я не умею обсуждать, захватывать, уводить в свой мир, а пересказами все накормлены в школе.

И тут Дем.

– Ты на какой сейчас странице?

– Пятьдесят седьмой.

– Не может быть!

Скидываю ему фото зажатой пятьдесят седьмой, и я не вру.

С-о-в-м-е-с-т-н-о-е. Вместе готовить, вместе лепить из глины, вместе бегать по утрам, записывая захлёбывающиеся воздухом голосовые.

Жизнь окатило смыслом и значимостью. У меня появился секрет. Дем. Дёма. Дёмушка. Хочу быть твоей домовушкой и прятаться в шапке волос твоих за ушком. Нет, уши у тебя не волосатые, не переживай. Я не это имела в виду, просто рифма шипучкой ударила.

***

Вначале он настаивал на видеосозвонах, но, заметив, что у меня к ним нет тяготения, перешел на голос и фото.

Я объяснила, что мне нравится романтика писем, хотя истинной причиной был неподходящий свет, чешуя, синяки глаз и немытая голова.

***

Он полюбил меня вовсю. Важно ли, что при этом он меня почти не видел живьём?

***

Спрашивает, смогу ли я взять отпуск и приехать в их дом под Мадридом.

Открыв кредитку, лечу.

***

Они поселились в округе Толедо, городе Талавера-де-ла-Рейна. В десяти километрах от города расположен коттеджный посёлок. Огромный дом с бассейном в нашем распоряжении, родители заняты командировками.

Напротив этого дома я оголена, на мне иниевыми татуировками застыли мать-курьер и бабушка, торгующая яблоками у метро. Кто я для него? Затёртая брошь с блошиного рынка? Он думает, что раздобыл антикварную вещицу с историей? Мерзость. Хорошо, что холодильник полон пива.

***

Говорит, что никого так сильно не любил. Я пытаюсь взвесить лживость на оба глаза, правый перевешивает и стекает, как на картине Дали. Его черты ползут вниз воском – это мой огонь его плавит. Нет, на самом деле пиво, смешанное с коллекционным вином.

Всё, что я выучила к двадцати пяти, – не смешивай алкоголь. Заповедь нарушается, как только заканчивается один из ядов, и так лень идти за новым, когда дом ломится от разноцветного стекла бутылок и пузырьков.

Что подумают его родители по приезде? Они раскусят тебя, Эм, скажут: «Зачем связался с алкоголичкой?» Они раскроют этому плавленому сырочку правду о тебе. Остановись!

***

Голос умолк внезапно. Утро выдалось потёрто-серым и грязным, как в Петербурге. Не знала, что Испания грешит подобными цветами. Мне хотелось выйти на прогулку, но Демьян беспробудно спал, а я боялась уйти, не закрыв дверь – ключей нигде не было видно. Да и руки тряслись.

Наконец он проснулся и сказал, что больше никогда не будет пить – я сочла это за оплеуху. Увидела свою грязь и низость. В его восковой фигуре обнаруживалось презрение и непонимание, зачем он со мной связался. Старая кляча с перхотью. Я мыла голову каждый день, но она только больше покрывалась пеплом. Он сыпался на Демьяна, когда я наклонялась к нему, падал на мою белую одежду. Перед приездом мне пришлось уйти от черноты гардероба и изменить цвет волос. Впрочем, моя внешность соответствовала его вкусу, этого нельзя было не заметить, на чем бы ещё держались наши отношения? На книгах? На с-о-в-м-е-с-т-н-о-м?

Он предпочел отклонить все мои позывы к общению и ушёл в себя.

Через несколько часов сказал, что ему нужно уйти. Попросил меня не пить, добавил, что вскоре вернётся. Ни улыбки, ни поцелуя оставлено не было.

***

Прошло два часа. Два часа – это «вскоре»? Напишу через час, чтобы он не подумал, что я не в силах себя занять. А занятия и вправду не находилось: душили стыд от выпитого, боязнь приезда его родителей, мой вылет через день. Будь у меня больше денег, я бы тотчас же взяла такси в аэропорт и больше никогда бы не видела этого «золотого мальчика». Обстоятельства диктовали другое поведение. Смиренной овцы.

Час спустя я так и не решилась написать.

По прошествии пяти часов писать расхотелось вовсе.

На восьмой час он вернулся. Вёл себя как ни в чём не бывало.

Я долго думала над ответной стратегией. Одной из мыслей было сыграть в ту же игру, однако тело повело себя инстинктивно, обернувшись в кокон. Если бы я стала улыбаться и целовать Демьяна, то непременно бы заплакала от собственной обиды и неискренности. Сдержав мускулы, можно было злиться без слёз.

За время его отсутствия я сделала каннелони. Он начал уплетать их и нахваливать.

Моё злое лицо, похоже, поимело вес в его глазах и опустилось куда-то к нему вглубь, где его мама об него молчала. Он весь съёжился от вины, стал маленьким, и я надкусила власть.

***

Расставались мы горячо: с обещаниями, с радостью. Он выглядел угрюмым, пылко целовал моё лицо, пытаясь руками запомнить меня, как чертов скульптор. Радость была моей. У меня не было сил выяснять с ним отношения, я решила, что заблокирую его по прилете.

***

Весь полёт я провела в рыданиях. Дёмушка был Демианом, Демоном. Блокировка была необходима. Ведь сколько ещё ловушек травли-мести он в себе держал? Что это было? Он наказывал меня за алкоголь? Демонстрировал, что я его недостойна?

Выключив режим «в самолёте», я получила от него сообщение, где он спрашивал о том, как я, и извинялся за своё поведение. Других сообщений ни от кого не было.

Вначале книжные запои не повернули ко мне пьющих одноклассников, а затем угрюмый алкоголизм отвернул от меня остальных, закалив клетку одиночества.

Итак, за неимением большего, лучшего, хоть какого-то, Демиан остался в моей жизни. Хотя иногда про себя я стала называть его Дорианом из породы Греев. Наверняка где-то на чердаке притаился его портрет.

Будь он рядом, в Петербурге, – от нас бы не осталось ни следа. Но расстояние выпиливало свои сюжеты.

***

Я попыталась не пить неделю, чтобы потом не пить месяц, а потом три, а потом шесть, а потом год. Мечтания развернулись так далеко во времени, что перед глазами засверкали мушки.

Я была ежепятничным алкоголиком. Отказаться от удовольствия расслабиться в пятый день недели означало придумать себе план на все выходные. День Венеры2 и зачастую субботу я отводила под спиртное, чтобы воскресенье недвижимо лежать под пледом с Netflix.

***

Спустя две недели мне удалось провести семь дней трезвости. Это было настолько же легко, насколько не имело смысла.

***

Перхоть оказалась не перхотью, а псориазом. Аутоимунная неизлечимая хреновина – вот кто со мной останется до конца моих дней. А не скучающий богатый подросток. Зачем лезть в чужое сословие?

***

Тоска загноилась. Чесания усиливались. Ничтожность гвоздила в землю.

Я написала Демьяну, что не подхожу ему. Он вступился за себя и свои вкусы. Начал выяснять причину и обрушивать волны тёплых посланий. Соль щипала подёрнутый псориазом глаз ещё сильнее. Он спасатель, а я жертва? Почему он так многогранен в утешении, что это ему даёт? Дополнительное чувство превосходства? Но куда сильнее? Он моложе, умнее, перспективнее. Я отключила телефон, отправилась в магазин за пивом.

***

На следующий день увидела миллионы его пропущенных и голосовых с нежными и пылкими словами о любви и моей исключительности. Что он во мне нашёл?

Благодарность зажгла мои глаза, ведь ночью я грезила исчезнуть со страниц книги жизни.

– Дем, помнишь мой красный глаз терминатора? Врач сказал, что это псориаз. Это не лечится. Я старше тебя на шесть лет, работаю в цветочном, и у меня неизлечимая болезнь. Зачем я тебе? У тебя впереди большие перспективы, ты будешь врачом, живёшь в Европе, я не понимаю…

Он прервал мой самоуничижающий монолог своими всхлипами (всхлипами? почему он не такой вблизи?). Сказал, что ему всё равно, он вылечит меня от всего, псориаз можно держать в ремиссии годами, скоро мы будем вместе, в Испании мне помогут. Нужно только, чтобы я немного подождала…

***

На ночь я представляла себе тот испанский коттедж, своего мужа-врача и как я катаюсь на велосипеде с огромной корзиной до Талаверы за покупками. Все наклоняют ко мне краешек шляпы в знак приветствия. «Доброго дня, сеньорита Эмилия!»

В моём рационе появилось испанское вино. Я думала выпивать бокальчик для здоровья на сон грядущий, но почему-то утром находила пустую бутыль.

***

Прошло месяца четыре с нашей последней встречи. У него не получалось вырваться в Петербург, он предложил приехать к нему, родители снова уезжали. Сообщил он мне об этом за неделю. Билеты в Мадрид стоили дорого, но открытая кредитная карта не слышала про барьеры. Уведомление о покупке билета радостным возгласом ворвалось в мою почту.

***

Он показывал мне мертвецкий Толедо, рассказывал про Эль Греко, мы пересмотрели «Зеркало» Тарковского, я беспрестанно его снимала. Он говорил, что здесь я смогу стать фотографом или преподавать русский. Я плавала маршмеллоу в его какао слов. Всё это напоминало экранную любовь. Ту самую книжную, непостижимую, недостижимую.

В один из дней он предложил познакомить меня с его местными друзьями.

Все мои перемещения приходились на ручную кладь, да и в Петербурге я не баловала себя одеяниями, поэтому, как всегда, натянула бело-черный свитер, что держал нейтралитет во всех битвах. Верхняя половина, та, что у плеч, куда сыпался пепел, была белой, нижняя – чёрной, что роднило меня с моим ранним гардеробом.

Демиан скользнул взглядом по моим вещам и спросил:

– Ты бы любила меня, если бы я всегда ходил в одной одежде?

Я густо покраснела. Потому что услышала не вопрос, а утвержденное разочарование, что он перестает меня любить, так как я всегда одинакова – неизменный монохром. Скрывая осознание, спросила в ответ:

– А какую вещь ты бы выбрал?

– Черный бадлон3.

– И тебе было бы комфортно всегда быть в нем?

– Думаю, да.

Мне следовало спросить, отчего в его голове родился этот вопрос, но я стушевалась, хмыкнула, пожалела, что не могу носить черные бадлоны из-за головного пепла, и зажалась в обиде.

Предстоящая встреча с его друзьями меня огорчила окончательно. Напыженная веселость напоминала кипение чайника со свистком: кто-нибудь выключит газ, я уже горю, водный запас исчерпан, меня ничто не наполняет.

Меня никто не наполнит, никто не полюбит в этом свитере, с этой средневековой лепрой, что расползается пятнышками по ногам и рукам. Я так мучительно хотела бы соответствовать Демиану… Но мне до него никак не достать из своих трясин. Съём квартиры, цветочный, растущий долг по кредиту – я всё дальше, я увязаю. Он всё выше, и это знает. Связь должна быть разорвана.

Тогда во мне расцвёл посильный план. Мы расстаёмся, я переезжаю в комнату на время, чтобы погасить кредит, живу с какой-нибудь очаровательной соседкой, затем ищу новую работу, возможно, обучаюсь чему-то… Да-да, конечно, вот оно! А если я брошу пить, то у меня освободится нереальное количество денег!..

Завиток мыслей прервал его друг, спросивший, чем я планирую заниматься по жизни.

Это был удар под дых. Распространять свой свежеиспечённый план мне не хотелось; хотелось поскалить зубы, как пёс, и этим оскалом сделать пугающее предупреждение.

Как оказалось, я молча уставилась на собеседника и оголила зубы в неясном выражении, Демиан быстро сменил тему: в его глазах проскочил страх. Как же меня раздражает, когда я пугаю людей. Я уже не раз видела подобный взгляд.

Соединив губы в узкую полосу, я тихо ждала окончания посиделок. До дома мы добрались в перчёной тиши.

Больше всего я думала о холодной баночке пива и о том, как выпью её на балконе, пока Дем спит.

***

Конфликт рассосался через пару дней, когда мне нужно было уезжать: мы снова расставались в любви, печали и облегчении.

Мой план-пирог был съеден ощущением ненужности, общей безнадеги, сложности перемен. Искать квартиру, менять работу висело грузом забот. Быть женой врача, жить в Испании, иметь рядом понимающего мои недуги человека – отзывалось сердцу и уму. Отношения сохранялись.

***

Наши ноябрьские дни рождения расходились на неделю, и было решено их отметить вместе шестнадцатого ноября, что как раз приходилось на субботу. Шёл второй год отношений. В сентябре он поступил в мед. Его родители хотели увидеть меня – в этот приезд меня ждало знакомство с его интеллигентной семьей. Не оплошать, Эмили, не оплошать!

***

Как оказалось, отец и мать находились в бракоразводном процессе, но ради Демьяна справляли праздники вместе. Мать познакомилась с «липким» испанцем и разрушила счастливый брак, – со слов Дема. Коттедж оставался за ними: отец отправлялся жить на юг Франции, а сын с матерью переезжали в квартиру в Мадриде, откуда были ближе учёба и работа.

Меня приняли как свою! Отец хвалил мои снимки, Марина пела дифирамбы моей фарфоровой коже, отчего я становилась сеньоритой-томатом. Тогда мне не показалось странным, что она упомянула в комплименте именно мои кожные покровы – я была слишком занята желанием произвести благостное впечатление: держала в узде руки, тянущиеся к пиву, что так лихо иссушала Марина. Эта деталь делала её в моих глазах ещё более очаровательной.

Они были намного старше моих родителей, зачали Демьяна ближе к сорока – тогда как мои справились с миссией в девятнадцать.

Всю неделю мы провели втроём: Марина, Дёма, я. Она, казалось, знала всё на свете и имела поразительную особенность: задавать вопросы и выслушивать ответы. С моими родителями отвечать нужно было быстро и внятно, ухватывая суть без размышлений – хотя им было наплевать на ответы. Я давала четкие для очищения совести, заранее зная, что меня никто не слышит, а ждёт момента вставить свои житейские поучения.

С Мариной я могла размышлять вслух! Это было трудно, так как меня не учили говорить: мне было скучно слушать саму себя – казалось, что собеседник уже смотрит в пол, на свои руки, ожидая своей очереди. Но только не Марина – она помогала мне высказаться.

***

Мы спали с Демьяном в одной комнате, каждый вечер делая вид, что расходимся по разным. Он не держал меня за руку, не целовал при Марине – я бы и сама попросила его этого не делать. С виду я гостила в их доме как друг семьи или её член. Как младшая сестра. Несмотря на разницу возрастных величин, я чувствовала нас с Мариной ровесницами, только её – более опытной, а Демьяна – ворчливым старичком.