Без собаки. Книга прозы

скачать книгу бесплатно


Из пяти участников того далекого приключения лишь двое годились для персонажей задуманного романа.

Себе Владимир Семенович отводил роль автора, то есть персонажа, от лица которого ведется повествование. Сереже (теперь-то Сергею Анатольевичу, уже не просто какому-то там «новому» знакомому, одному из многих, а другу детства) предстоит сделаться основным героем будущего романа, а именно – мишенью для стрелка.

Чтобы стать «старинными» друзьями, им потребовалось время, как – никак несколько десятилетий. Однако сейчас, погрузившись в воспоминания, Владимир Семенович воспринимал его таким, каким видел тогда, а именно – просто новым знакомым.

И все же даже тогда он уже не был просто новым знакомым.

Сережа был сыном той прекрасной женщины, которая оказалась в числе долгожданных гостей в тот памятный вечер, и которая крепко обняла Сергея Владимировича со словами: «Как же ты похож на Зину!»…

Мальчик Сережа пригласил мальчика Вову на дачу встречать Новый год. И тогда они действительно только-только познакомились, буквально накануне, месяца за два – за три до начала зимних каникул. И всего несколько раз встречались друг у друга в гостях. Они еще тогда друг друга не вполне изучили, поэтому им было интересно общаться.

Взаимный интерес не пропал и в дальнейшем.

Можно было бы и самого убийцу-стрелка подобрать из тех же пяти участников. Взять хотя бы бывшего мальчика, сына владельца арсенала. Но прототип уже был намечен, и Владимир Семенович успел так с ним сжиться, что не было никакой возможности менять его. Волюнтаризм в выборе героя не проходит (в смысле – не канает). Невозможно худощавого парня с якобы спокойным лицом, скрывающим в пристальном взгляде неистовый умысел, заменить добродушным толстяком, готовым развеселиться от любой сказанной невпопад шутки. А именно таким стал с возрастом сын владельца арсенала.

Правда для следующего литературного замысла осталась «заготовка», то есть утвердилась в памяти милая семейка, состоящая из трех человек – папы, мамы и их сынка, того самого, что навел компанию на ящик с пистолетами и патронами в отцовском письменном столе.

Теперь об оружии, которым должно быть совершено убийство.

Откуда оно взялось? Рука Владимира Семеновича и сейчас, спустя столько лет, помнит, как содрогнулась в момент выстрела.

Пистолет внезапно ожил, дернулся и едва не вырвался из судорожно сжавших его пальцев. Но все-таки остался зажатым в руке, все еще тяжелый, но снова присмиревший.

Пальба шла по всему лесу. Даже удивительно, как это обошлось без жертв в ту далекую-далекую новогоднюю ночь, снежную и теплую. Разгоряченные беготней по лесу и стрельбой из боевого оружия, мальчишки поснимали шапки, распахнули зимние пальто, но все равно им было жарко.

А вообще-то тогда мода такая была у школьников – ходить зимой без шапок, даже в сильные морозы.

Владимир Семенович так же поддался этому поветрию. Няня страшно на него сердилась, когда он зимой выходил из дома без шапки. Она кричала, выкатывала глаза, сжимала кулачки, словно бы готова была его побить. У нее и убедительные аргументы имелись против хождения без шапки по морозу.

– Вылезут волосы, будешь лысый!

Она любила Владимира Семеновича, «сиротинушку», как она частенько выражалась, и старалась ни на миг не выпускать его из зоны своего внимания. Даже порывалась, как маленького, провожать в школу и встречать после уроков. Но, в пятом классе мальчик взбунтовался, затопал на няню ногами (его отец, кстати сказать, также поступал, когда сердился), и няня смирилась. Но всякий раз, а это случалось даже в старших классах, выводила Владимира Семеновича за дверь квартиры, тщательно проверив, все ли пуговицы на пальто застегнуты, хорошо ли повязан шарф и плотно ли сидит на голове шапка. Из окна кухни она провожала его взглядом, пока тот топал через двор к арке, ведущей в переулок.

Выйдя из двора на улицу, Владимир Семенович сразу же, сдирал с головы шапку и, весело размахивая ею, шагал в школу.

Так вот – об оружии.

Компания юных стрелков, включая Владимира Семеновича, состояла из пяти человек. И пистолетов было пять.

Все они были разных систем, разных размеров – большие, средние, маленькие. Владимиру Семеновичу приглянулся самый маленький пистолетик, которому он дал название «браунинг». Возможно, он именно так и назывался в действительности. Но ему удалось лишь какую-то минутку подержать браунинг в руках. Только-только он попытался извлечь из рукоятки обойму с патронами, как Сережа, его новый «старый» знакомый, к которому Владимир Семенович приехал встречать Новый год на дачу, ловко выхватил браунинг из его рук, и Владимиру Семеновичу пришлось довольствоваться большим и тяжелым наганом.

Как и в случае с «браунингом» он сам дал доставшемуся ему оружию название «наган», хотя в действительности тот мог как-то иначе называться. Там еще был один довольно интересный пистолет с барабаном, набитым патронами. Вращаясь, барабан пощелкивал, и похрустывал, и словно бы представлялся: «Я – револьвер!». Так его и назвал для себя Владимир Семенович. Хотя в действительности именно его правильнее было бы назвать наганом.

В течение жизни память Владимира Семеновича неоднократно возвращалась к той новогодней ночи, к тому таинственному ящику письменного стола, набитого оружием и патронами, и всякий раз он ловил себя на том, что до сих пор не удосужился уточнить название доставшегося тогда пистолета, да и всех остальных тоже.

Как-то в его руках случайно оказался иллюстрированный справочник с данными о множестве самых разнообразных систем огнестрельного оружия, где он к своему удивлению нашел-таки все пять своих давних «знакомцев», узнал их названия и боевые свойства и запомнил все это, казалось бы, навсегда. Но, как оказалось, все эти знания немедленно выветрились из памяти, лишь только он захлопнул книгу: в ученую голову влетела какая-то важная мысль, которую он немедленно принялся обдумывать. А про пистолеты забыл. Что же удивляться? Человек он мирный и интерес к оружию так его и не захватил, оставшись в далеком детстве.

С большим удовольствием он любил рассматривать изображения различных зверей и птиц в толстых томах энциклопедии Брема…

Первый выстрел напугал, второй – вызвал восторг. Наган дернулся, рука еле удержала его. Невидимая пуля летит сквозь темный заснеженный лес, мимо спящих стволов сосен, мимо елочек, напоминавших по-зимнему закутанных детей – только веселые глазки посматривают из-под ветвей, укрытых снежными сугробиками. И куда она, эта пуля, улетела – неизвестно. А для нашего героя она до сих пор все летит и летит через тот ночной новогодний лес.

Теплая и снежная зимняя ночь, новогодняя оттепель, заваленная снегом дача – финский домик из нескольких комнаток, тесный коридорчик, продуваемый сквозняком, кабинет хозяина с кушеткой, накрытой клетчатым пледом, у окна простецкий письменный стол, а в ящике стола…

Маленький, но широкий и плотный Витька, смуглый, с румянцем во всю щеку, блестя черными озорными глазами, по-хозяйски выдвигает ящик.

– Налетай, подешевело!

Из присказки: «Налетай, подешевело, расхватали – не берут!». Не очень-то понятен смысл. «Что именно подешевело?» «Что именно расхватали?» и «Что, наконец, не берут?» При всем, притом, эта разухабистая фразочка внедрилась в сознание, даже, наверное – в подсознание…

Владимир Семенович, не смотря на охватившее его любопытство, даже попятился от стола: «Как можно залезать в отцовский ящик! Да еще набитый оружием!». А уж в этом он имел колоссальный опыт – в лазанье по ящикам папиного письменного стола. Да и не только стола!

Мальчики не сразу решаются взять пистолеты, смущенно посмеиваются, переглядываются.

– А если он узнает? – спрашивает Сережа.

– Чепуха! – успокаивает Витька. – Мы чего? Мы постреляем и назад положим!

После тех новогодних каникул Владимир Семенович бесчисленное число раз на протяжении многих лет приезжал в этот дачный поселок, но никак не узнавал того таинственного, сказочного поселения, каким увидел его впервые. Он и рвался-то сюда из Москвы в ожидании таинственной сказки, а вместо этого оказывался в скучноватом запущенном дачном поселке, со старенькими облупленными дачами, дырявыми заборами, неряшливыми кустами. Да и вместо того сказочного новогоднего, лес оказывался каким-то неухоженным, скучным.

Весь поселок был вдоль и поперек исхожен – и вместе с Сережей, к которому он приезжал в гости, и в одиночестве. Изучены чуть ли ни все тропинки в ближайшем лесу. Даже казалось, (такая странность!), вернее, он был убежден, что ему знаком здесь не то, что каждый куст орешника или бузины, а каждый листок на этих кустах, хотя, разумеется, вся листва к зиме опадала, а на следующий год появлялась новая.

И этот изученный дачный поселок никак не совпадал с тем, впервые увиденным…

Я (то есть, Владимир Семенович) напрочь потерял всякую ориентировку в пространстве. Словно бы вылетел из скучной реальности и переместился в мир грез. И этот мир грез стал единственно реальным – по-настоящему теплым, родным. О том же мире, в котором я жил до этого и в котором мне предстояло жить в дальнейшем, и воспоминаний не осталось.

Владимира Семеновича очень сердил факт несовместимости двух впечатлений.

Получалось, что одно и то же место, которое ты когда-то посетил и куда потом вернулся, может восприниматься по-разному. Взять, например, ту прекрасную новогоднюю ночь – снежную, сырую, ветреную. Больше такой ночи в его жизни не случалось. И, как уже было сказано, даже иногда казалось, что он ее себе навоображал или же она ему приснилась.

Вот ветер затихает, наступает тишина, словно бы кто-то выключает в природе звук, и в этой огромной всеобщей тишине слышится далекий лай собаки. Кого собака зовет? Что хочет сказать? И тут снова ударяют в лицо порывы плотного, какого-то весеннего, оттепельного ветра, и сквозь его шум за лесом отчетливо различается настойчивое постукивание колес железнодорожного состава, тяжелого и бесконечно длинного. И вдруг раздается отдаленный гудок, словно ночной поезд кричит:

– Я здесь! Я здесь! Я здесь!

И в руке тупо вздрагивает от выстрела тяжелый пистолет.

Ого! Да в этом поселке, увиденном впервые, могут случаться разные события, происходить разные встречи. И они происходят.

Юная душа Владимира Семеновича, совсем еще мальчика, наполнилась такой любовью, что на глаза навернулись слезы, и за всю новогоднюю ночь они так и не успели высохнуть. Сказать точнее – не успевали высыхать. Во всяком случае, ему так казалось, и при этом он к собственному удивлению совсем не стеснялся своих мокрых глаз.

Пробравшись оживленной и потной ватагой через заваленный снегом лес из одного конца дачного поселка к другому, компания оказались возле обычного в этом поселке финского домика, где их оказывается, уже ждали. Там уже было довольно много гостей, а вместе с новыми их стало еще больше. Однако в воспоминаниях о той ночи никому из новых знакомых не досталось места – только хозяйкам дачи, двум чудесным сестричкам, абсолютно неотличимым друг от друга, двойняшкам, которых почему-то называли противным словом «близняшки».

И не успели мальчишки, разгоряченные стрельбой и борьбой с сугробами, ввалиться в натопленную дачу, как влюбчивый Владимир Семенович сразу потерял голову. Да, сестричек было две, но влюбился-то он лишь в одну из них, ту, что вдруг схватила его за руку и увлекла из жарко натопленной комнаты с новогодней елкой и накрытым столом на террасу.

Когда они оказались на темной и холодной летней террасе, девочка смело сжала его лицо теплыми ладошками и быстро ткнулась своими мягкими губами в его напряженные губы. Они даже зубами стукнулись!

Подобного еще никогда не бывало в жизни Владимира Семеновича.

– Я – Саша, – довольно громко сказала, почти крикнула девочка, и добавила: – А сестру зовут Оля.

Ее голос, какой-то низкий и очень взрослый, и взял Владимира Семеновича за душу.

– А я – Вова… – пролепетал он и почему-то спросил словно бы вдогонку случившемуся: – Чего это ты?

Саша таинственно прошептала:

– Подожди, Вова. Я сейчас…

И исчезла, оставив мальчика одного на темной и холодной дачной террасе.

Отвлечемся. К чему, вообще-то, рассказывается о том детском поцелуе? Пришедший на память эпизод не имеет никакого отношения к задуманному Владимиром Семеновичем роману (литературному произведению), но раз уж вспомнился, пусть остается. Не сейчас, так когда-нибудь в будущем пригодится.

Отличить девочек одну от другой на первых порах невозможно. Да и не только на первых порах: даже школьная учительница начальных классов путала своих учениц. Что уж говорить о Владимире Семеновиче, который увидел сестер вообще впервые. И нечего удивляться, что он не заметил подмены, когда вместо одной двойняшки на террасу явилась другая, и целовался он уже с ней. Пойди, пойми: те же сияющие от счастья глаза, тот же сводящий с ума низкий голос, почти бас, те же прохладные губы, но уже не на губах, а на пылающей мальчишеской щеке.

Владимир Семенович попался двойняшкам именно в тот период их жизни, когда свои школьные, озорные опыты по подмене друг друга на уроках они перенести в частную жизнь.

Ничего удивительного, что, когда вдруг на террасу с веселым смехом выбежали справляющие Новый Год, окружили парочку и захлопали в ладоши, Владимир Семенович рассердился, а вспыхнувшая в душе любовь к коварной девчонке исчезла навсегда.

Через несколько часов, той же ночью, пятеро вооруженных друзей вернулись к Витьке на дачу и возвратили оружие на место. Один за другим пистолеты и оставшиеся патроны перекочевали из карманов юных стрелков в ящик хозяйского стола. А вот Сережа так и не смог расстаться со «своим» браунингом. В конце концов, ничего не случится, если он им еще немного повладеет.

Ящик с пистолетами Витька захлопнул, а браунинг остался в кармане Сережиной зимней куртки.

На следующее утро, а точнее – на следующий день, проснувшись после ночных приключений, Сережа, осознавший весь ужас своего поступка, разбудил своего гостя, и они вместе с Владимиром Семеновичем отправились возвращать браунинг.

Вопреки ожиданию, Витькины родители, которые только к утру вернулись из Москвы, где встречали Новый Год в гостях, радушно встретили приятелей своего сына. Они усадили их за стол, накрытый к позднему завтраку.

У хозяина под расстегнутым генеральским кителем – толстый вязаный свитер из той же грубой серой шерсти, что и просторная кофта хозяйки. Да и у Витьки такой же свитер, как у отца. Хозяйка, наверное, сама и вязала все эти вещи.

Генерал, судя по всему, и не знал ничего о пропавшем браунинге. Да и о ночной стрельбе тоже.

Сережа громким шепотом попросил Витьку выйти из комнаты, потому что ему надо сообщить что-то очень важное. Владимир Семенович тоже вылез из-за стола и вслед за Витькой и Сережей прошел в коридор.

– Мне нужно в кабинет, – прошептал Сережа Витьке на ухо.

– Зачем?

– Пистолет положить.

– Какой еще пистолет! – воскликнул Витька со смехом и подмигнул Владимиру Семеновичу. – Ты что – того? Мы же ночью все вернули.

Сережа, молча, вытащил из кармана брюк маленький браунинг.

– А как же…? – во весь голос крикнул Витька, но осекся: в коридоре появились родители. Генерал спокойно взял из дрожащих рук Сережи пистолет, ловко, как фокусник, извлек из рукоятки пустую обойму (все патроны Сережа за ночь расстрелял), зашел в кабинет и спрятал пистолет в ящик стола. Повернулся и тут нос к носу столкнулся со своей женой.

– Все, братцы, бой закончился полной нашей победой. Ура, товарищи!

И широко улыбнулся. Но Витькина мама не разделяла его радостного настроения.

– Да что это такое, в конце концов! – грозно проговорила она. – Мальчишки и есть мальчишки! На себя посмотри! Натаскал оружия полный дом и сидишь, как ни в чем не бывало!

– Что значит, натаскал?! – обиделся боевой генерал. – Все-таки война была, а не хрен собачий.

– Он один воевал!

– Я этого не говорю…

– Он этого не говорит!

Напряжение нарастало.

Муж вжал свою круглую бородатую голову в плечи, отвернулся и тут же получил кулачком по спине.

– Дурак ты, безмозглый!

В душе Владимира Семеновича нечто странное творилось. Он был в смятении. Первый день наступившего нового года в самом разгаре. Ему уже удалось стряхнуть с себя наваждение праздничной ночи со всеми ее удивительными приключениям (хождение через заваленный мягким снегом лес, пальба из пистолета, вспыхнувшая любовь и жаркие поцелуи с девочками близнецами). Он уже чувствовал себя своим в этом дачном поселке среди новых людей, которых до этого никогда не видел – кроме, разумеется, Сережи и его родителей. Для него все здесь, как и во всей жизни, ясно и понятно.