скачать книгу бесплатно
Обычно, не успевал звонок прозвенеть, как дверь отворялась и в проеме показывалась рослая девочка с пушистой головой и большим глазами, которые только и можно было различить в полумраке. Это была Аликина соседка по коммунальной квартире Таня.
– Здравствуй, Вова, проходи, пожалуйста, – тихо произносила девочка. – Алик дома.
На полшажка отступала, останавливалась и, продолжая, как зачарованная, смотреть на гостя, звала своего соседа по коммунальной квартире. – Алик, к тебе пришли!
Голосок у нее был слабый, словно дыхание от волнения перехватывало. При этом девочка продолжала стоять в дверях, как столб, мешая Владимиру Семеновичу перешагнуть порог.
Появлялся Алик. Он без слов отодвигал соседку точно какой-то неживой предмет в сторонку, брал Владимира Семеновича за рукав и увлекал за собой в свою комнату. Или же, если мальчики заранее договаривались погулять, сдирал с вешалки пальто, шапку, и друзья вываливались из квартиры. Таня же, точно в столбняке, продолжала стоять в коридоре.
Хотя Владимир Семенович был мальчиком (а затем юношей, молодым человеком и так далее и до сих пор таковым остается) влюбчивым и страстным именно девочка Таня никак не задевала его сердца. То есть не пробуждала в нем никаких нежных чувств. Каждый раз Владимир Семенович задавал себе вопрос: «Как так получается, что она оказывается в прихожей возле входной двери именно в тот момент, когда я звоню в дверь?» И не находил ответа. Правда, однажды его вдруг осенило: «Она же специально меня поджидает! И – о, ужас! – уж не влюблена ли она в меня?
Открытие напугало Владимира Семеновича. Сам по себе он готов был с головой броситься в любые безумные приключения, но тут в испуге остановился, столкнувшись с чужой волей. Любовь, которую он готов был искать самостоятельно, вдруг возникла перед ним в лице девочки Тани. Но сего момента для Владимира Семеновича она вообще ничего значила. Так. Пустое место. А оказывается…
Ну, ладно. Как говорится, «замнем для ясности».
Следует отметить, что все попавшие на заметку Владимиру Семеновичу события, наблюдения, диалоги, размышления, люди и так далее и тому подобное, он воспринимал как строительный материал для своей книги. Что касается девочки Тани, то он поначалу решил, что она вполне может подойти для теперешней криминальной истории. Хотя она и вспомнилась абсолютно случайно. Постольку поскольку. Девочка из коммунальной квартиры, живущая в соседней комнате со школьным другом Аликом, которого Владимир Семенович вспомнил, чтобы списать с него одного из персонажей обдумываемого романа. Что из этого получилось – известно.
Так вот, у него в какой-то момент мелькнуло в голове соображение рассмотреть Танину кандидатуру на пост главной героини обдумываемого романа. И уже в следующее мгновение эта мысль была с негодованием отвергнута.
По замыслу героиня была ничем не примечательной девушкой. То, что в нее влюблялись молодые люди, вовсе не означало, что она по сути своей достойна была подобного поклонения. Тут, скорее, все зависело от самих молодых людей. Никаким особенным темпераментом она не отличалась. Да и красота ее была какая-то невнятная. Недаром же Сергей остыл к ней, не успев возвратиться из Крыма в Москву. Да и чувство автора к ней, ярко вспыхнув, продержалось совсем недолго…
Нет, эта роль не для Тани…
Несколько слов о самой квартире, а также о доме, в котором она находилась.
Собственно говоря, для повествования описание квартиры особого значения не имеет, но все же, раз уж о ней зашла речь, можно этим воспользоваться. Владимир Семенович частенько посещал, и до сих пор посещает эту квартиру в своих воспоминаниях (или, наоборот, она наведывалась в его память), и целая гамма чувств сопровождает эти воспоминания о безвозвратно прошедшем.
Чувства не сопровождали, а наваливались всей своей горькой и одновременно сладкой тяжестью, обволакивали, заставляя сердце сжиматься. Душа освобождалась от постоянной повседневной брони и становилась легко ранимой и беззащитной.
Просто удивительно, как в такой небольшой квартире с крошечным туалетом, тесной ванной комнатой и кухней, где и двум-то людям не разойтись, помещалось столько жильцов.
Посчитаем.
В одной комнате, самой просторной, квадратной, приблизительно шестнадцати квадратных метров, жили Вовин школьный товарищ и друг Алик и его мама. Вторую комнату, размером поменьше первой, занимала еще одна неполная семья – Таня и ее мама. В третьей же комнате, самой маленькой, вытянутой как пинал, помещалась семья Вадика Шура – отец, мать и сам Вадик.
Итого, семь человек.
И ведь помещались!
Прихожая была темная и тесная. Лампочка там никогда не включалась, а свет проникал с лестничной клетки через входную дверь, пока пришедший ее не захлопывал. А если еще и в коридоре не горел свет, то на какое-то время ты оказывался в полной темноте.
Наверное, следует более подробно рассказать об этой квартире, и вообще о коммунальных квартирах, которых в тогдашней Москве было множество. Были, конечно, и отдельные квартиры, но коммунальных было все-таки значительно больше. Но об этом – позже.
Дверь комнаты, которую занимали девочка Таня и ее мама, распахнулась, и в коридор выскочил Вадик. Он, точно затравленный, оглянулся по сторонам и скрылся в сумрачных недрах квартиры. Владимира Семеновича, стоявшего в темной прихожей, он заметил. Вслед за Вадиком из комнаты стремительно вышла Таня и, не глядя по сторонам, решительно направилась на кухню. Владимир Семенович последовал за ней. Не специально за ней, конечно же, а мимо кухни в сторону комнаты Алика. Однако своего любопытства не скрывал. И оказался, как уже говорилось, невольным свидетелем интереснейшей сцены.
Раскрасневшаяся от негодования девочка буквально впилась своими большими серыми глазами в темечко Вадикиной мамы, которая, близоруко склонившись над столом, то ли луковицу нарезала, то ли еще что-то готовила.
– Вера Моисеевна! У меня к вашему Вадику претензия! – громко и торжественно проговорила Таня, словно бы выступала с докладом на комсомольском собрании.
– Претензия? К моему Вадику? У тебя? – переспросила Вера Моисеевна, продолжая свое дело и лишь слегка повернув ухо в сторону девочки.
– Именно!
– Какие у тебя могут быть претензии к моему Вадику?
Таня была настроена решительно.
– Какие претензии?
И, выдержав театральную паузу, она медленно произнесла:
– Когда мы остаемся вдвоем, ваш Вадик ко мне пристает. Он непременно начинает обниматься и целоваться.
– Интересно!
Мать Вадика была явно озадачена, не сказать бы – шокирована только что услышанной новостью о поведении своего сына. Ее лицо, и без того румяное от готовки, еще больше покраснело. Она с такой силой швырнула на стол ножик, что он, подскочив, упал на пол. Часть нарезанного лука так же посыпалась со стола ей под ноги.
– Вадик, пойди немедленно сюда! Ты слышишь, что Таня рассказывает?
Тон маминого голоса не обещал мальчику ничего хорошего. Но Вадик не слышал. Он успел выбежать из квартиры – только удаляющийся топот ног донесся с лестницы.
Вера Моисеевна каким-то безучастным, невидящим взором провела по лицу Владимира Семеновича, точно он был невидимкой, обняла Таню и стала ее ласково похлопывать по спине, желая утешить. Таня не сопротивлялась. Никто из них не обращал на внимания невольного свидетеля этой сцены. Тот этим воспользовался и, как ни в чем не бывало, прошел в комнату к Алику.
Алика, однако, дома не оказалось, и его гость отправился восвояси.
Шагал и вспоминал во всех подробностях сцену, которой только что был свидетелем. И в ушах звучала эта фраза: «У меня к вашему Вадику претензия».
Нет, действительно, фраза была удивительная. Владимир Семенович ее сразу же полюбил, и потом, когда бы ни вспоминал в течение жизни, всегда начинал улыбаться, и настроение поправлялось, пусть даже за мгновение до этого на душе было мрачновато. Не успевал вспомнить ее, как губы вдруг со страшной силой сами по себе растягивались в улыбке.
С Владимиром Семеновичем такое происходит в самых неподходящих местах, например, в вагоне метро. Лицо от посторонних не спрятать, вот и стоит человек, дурак дураком, и улыбается на глазах у изумленной публики. И бороться с этим невозможно. Одно спасает – никому из посторонних до улыбок чудаковатого пассажира и дела-то никакого нет. Разве что две какие-нибудь смешливые подружки – школьницы взглянут и зайдутся в радостном смехе…
Вадик лишь приблизительно знал, где живет Владимир Семенович, но, все же, каким-то чудом оказался в нужном дворе, в нужном подъезде и перед нужной квартирой.
Королевский пудель отнесся к неожиданному гостю довольно гуманно, не стал его кусать, а только ненадолго задержал в своей пасти кисть его безвольной руки, и когда мальчик хотел, было убрать руку, прихватил ее посильнее.
Вадик побледнел, глаза его стали круглыми от испуга, и этого нельзя было не заметить. Но он держался мужественно, в том смысле, что не молил о помощи, а только вежливо просил Марсика:
– Ну, не надо! Ну, не надо же…
– Марс – с – сик, – грозно прошептал Владимир Семенович.
У Марсика был, надо сказать, довольно-таки противный нрав, и беспрекословно он подчинялся только отцу. К приказам же Владимира Семеновича относился с легким презрением и если выполнял их, то нехотя, кое-как. Вот и сейчас, королевский пудель сделал вид, что не слышит, и лишь чуть помедлив, ослабил хватку и освободил мальчика. А сам с шумом уронил на свою подстилку под вешалкой ее пыльное курчавое тело и затих. А мальчики направились в комнату Владимира Семеновича, где Вадик изложил свои ближайшие планы на жизнь.
План у Вадика был готов. Он твердо решил не возвращаться домой, а уехать куда-нибудь подальше из Москвы, и там – на Севере, или может быть даже на Юге – устроиться на рыболовецкое судно и…
Но это – завтра, а эту ночь он переночует здесь. Если можно.
В ожидании совета старшего товарища, он сидел, понурившись, на стуле за письменным столом и невидящим взглядом уставился в листок с только что написанным Владимиром Семеновичем стихотворением. Хозяин молча, точно не Вадик гость и проситель, а он, устроился на тахте.
Затея была, конечно, абсолютно детская. Ну, хотя бы, как он доберется до Севера или до Юга? Тут на билет требуются большие средства. Вряд ли у него в кармане были такие деньги. Не говоря уже о том, кто захочет взять его, школьника, на взрослую и опасную работу.
– Только не говори родителям, – тихонько проговорил Вадик. – Ладно?
Владимир Семенович неопределенно кивнул: – ладно, мол. Кивок Вадик воспринял, как согласие, и в ответ виновато улыбнулся.
Что же касается Владимира Семеновича, то он, будучи мальчиком разумным, про себя сразу же решил связаться с Вадикиными родителями. Можно себе представить, что они начнут думать, когда их сын не вернется домой ночевать.
Да уже сейчас начали думать!
Нужно было действовать.
– Ты посиди, – сказал он Вадику, – а я выведу Марсика погулять перед сном. Мы ненадолго.
Из телефона-автомата Владимир Семенович позвонил своему другу Алику, и, не вдаваясь в подробности, попросил позвать к телефону Веру Моисеевну, что Алик и сделал. Когда мама Вадика взяла трубку, все ей объяснил.
Поговорив по телефону с мамой Вадика и немного погуляв с собакой, Владимир Семенович, как ни в чем не бывало, вернулся домой и попытался завести с Вадиком разговор о его безумных планах и убедить не делать глупостей. Но беглец молчал, только упрямо поводил головой, не желая слушать никакие советы.
Что бы как-то его занять и отвлечь от грустных размышлений, Владимир Семенович дал ему бумагу, карандаш и предложил на скорость нарисовать Марсика, который, по своему обыкновению, не спрашивая на разрешения, улегся на тахту и задремал.
Вадик скептически отнесся к предложению старшего товарища, но не стал спорить с хозяином и, заявив, что никогда не рисовал с натуры, приступил к работе.
И как-то очень быстро втянулся в творческий процесс.
Рисунок у начинающего художника получился довольно интересный, пусть даже у собаки хвост кисточкой торчал совсем не оттуда, откуда нужно, и голова у нее была как-то странно вывернута. Но все же, можно было понять, что изображен именно королевский пудель и что характер у этого пса не сахар.
Кстати сказать, Марсик вдруг насторожился, зарычал и, спрыгнув с тахты, бросился в прихожую. Владимир Семенович побежал за ним и, не дожидаясь, пока раздастся звонок, открыл дверь.
Перед дверью стоял Алик.
Как и всегда, школьный товарищ пребывал в состоянии восторженного ожидания какого-нибудь приятного сюрприза, который готова преподнести ему жизнь. Собственно говоря, для него любая неожиданность была приятна.
– Я их привел, – прошептал Алик. – Они внизу ждут.
– И Вадикин отец пришел? – также шепотом спросил Владимир Семенович.
– В том-то все и дело!
Мальчики ринулись вниз по лестнице. Марсик, разумеется, увязался за ними, хотя могло показаться, что это они за ним увязались. Владимир Семенович еле успел догнать его у входной двери и защелкнуть на ошейнике карабин поводка.
Взволнованные родителя Вадика стояли во дворе в сторонке, чуть ли не за ручки держась, как испуганные дети. Лампочка над подъездом была слабого накала, а они находились чуть поодаль, так что их не сразу можно было разглядеть.
Как же они отличались от строгих солидных людей, с которыми Владимир Семенович сталкивался в их квартире, пусть даже коммунальной. Настоящие «взрослые». Теперь же они уже не казались такими крупными, даже тучными, как у себя дома, а словно бы уменьшились в масштабе.
Куда делась их взрослость?
Марсик деловито их обнюхал и потянул поводок к подворотне, желая продолжить прогулку, но не тут-то было. Владимир Семенович строго цыкнул, чтобы привести его в чувство, и пес послушно уселся, аккуратно положив хвост с кисточкой на асфальт. Весь его вид показывал, что он проникся серьезностью момента. Да и мальчиков одновременно вдруг пронзила острая жалость к этим растерянными и беспомощными людям, в силу каких-то идиотских обстоятельств оказавшихся поздним промозглым вечером в чужом дворе, у подъезда чужого дома.
– Где он? – шепотом спросила Вера Моисеевна с такой тревогой, будто бы ожидая услышать что-то очень страшное.
Не сговариваясь, мальчики даже одновременно засмеялись, настолько истинное положение дел не соответствовало взгляду на него Вадикиных родителей. Но тут же, тоже не сговариваясь, прекратили этот неуместный смех.
– Он у нас, – ответил Владимир Семенович с нарочитым спокойствием. – Мы с ним рисуем с натуры.
Отец Вадика что-то пробормотал неразборчивое, вроде: «Он, видите ли, рисует», но встревоженная за судьбу сына мама одним лишь грозным взглядом осадила его. Ну, а дальше – под конвоем родителей Вадик был препровожден домой, там, надо думать, с ним провели беседу, а может быть, все обошлось без лишней педагогики.
Если, конечно, педагогика бывает лишней.
В жизни так бывает, что с тобой происходят несколько очень важных событий одновременно. Одно важное событие словно бы притягивает другое. Причем ты сам не понимаешь, какое событие важное, а какое не очень. И лишь спустя время значение этих событий в твоей жизни открывается в полной мере. Приход к Владимиру Семеновичу в тот давний, давний вечер младшего школьного товарища Вадика совпала с еще одним важным событием. Имеется в виду ужин, который устраивал его отец и на который с таким нетерпением ждал гостей.
В памяти вдруг возник образ отца, живого и полного сил, молодого, со сверкающими глазами, сдирающего с себя кухонный фартук, так как блюдо уже было приготовлено, а в дверь звонили гости.
Как было сказано: «Вдруг возник в памяти образ отца»? Нет, это не точно сказано, потому что образ отца никогда и не покидал Владимира Семеновича. Конечно, иногда он не думал о нем. Было ясно одно, и самое главное – он где-то неподалеку существует. Что же касается самого отца, то он не очень-то стремится общаться с родным сыном и вел себя так не по злому умыслу, а в силу характера. Точнее сказать, в силу своего душевного устройства. И хотя это внутреннее устройство порой заставляло его совершать по отношению к родному сыну немыслимые, даже какие-то дикие поступки, сын, в общем-то, не сильно на него обижался. В этом, наверное, и заключается любовь к родителям – не держать на них зла, а еще точнее – строго не судить.
С тех пор, как он покинул этот мир, оставив в душе Владимира Семеновича смятение, он постоянно существует в его памяти.
А тогда он еще был жив – здоров… Драматические события вечера, связанные с побегом Вадика из дома, никак отца Владимира Семеновича не задели, да он вряд ли бы ими заинтересовался. Он с нетерпение ждал своих гостей, для которых собственноручно испек в чуде бисквитный торт, облитый горячим шоколадом и украшенный поверху половинками грецких орехов. Торт остывал, распространяя по всей квартире и даже по лестничной клетке запах ванили.
Забегая вперед, скажем, что этот запах из детства Владимир Семенович как-то вдруг встретил в уютной эдинбургской гостинице, а потом неоднократно унюхивал в гостиницах в разных уголках мира, куда, как говорится, его заносила беспокойная судьба историка науки. И всякий раз в его памяти возникала картина их квартиры – темноватая, наполненная легким чадом кухня и возбужденный папа в фартуке и с блюдом в руках, на котором благоухал только что испеченный торт.
Вообще, отец любил готовить и при первой же возможности надевал кухонный фартук длиной чуть ли не до пола, зажигал все газовые конфорки, ставил на них кастрюли, сковородки, и кухня наполнялась клокотанием, шипением, ароматными парами, сизым дымком.
Гости задерживались. Отец скрылся на своей половине и затих.
Его «половина» квартиры, то есть две его смежные комнаты, находилась за двойной дверью с застекленными квадратами точно это не городская квартира, а какой-то дачный павильон. В первой комнате, где между двумя креслами стоял торшер с алым абажуром из вощеной бумаги на проволочном каркасе, можно было рассмотреть низенький журнальный стол, всегда заваленный книгами и журналами, и другой стол, который в особых случаях можно было раздвинуть и накрыть нарядной скатертью.
За этой комнатой располагалась спальня с широкой тахтой на низеньких ножках, закрытая шотландским клетчатым пледом. Здесь же находился письменный стол, а точнее – секретер с большим количеством разных ящичков, наполненных разными мелкими вещичками, которые любопытный Владимир Семенович так любил рассматривать в отсутствие строгого отца…
Тяга Владимира Семеновича к запретному во многом объясняла постоянные скандалы, которые родитель устраивал по возвращении домой после очередного долгого отсутствия. Не смотря на все старания сына вернуть раскопкам прежний вид, отец всегда обнаруживал следы вторжения. Заметив беспорядок в своем письменном столе, а также в шкафу с костюмами и рубашками, где сын также любил порыться, отец приходил в бешенство. Очевидно, именно это чувство руководило им, когда он обнаружил отсутствие красного халата.
Владимир Семенович ничего не мог с собой поделать. Пойманный врасплох, тысячу раз давал обещание отцу, да и самому себе, что никогда-никогда больше не прикасаться к чужим вещам, но ни разу своего обещания так и не выполнил.
В сумраке коридора сквозь стекла дверей отцовских покоев таинственно светился розовый торшер возле кресла, в котором папа любил сидеть, развалившись, покуривая сигарету и почитывая книжку.
Так он и сейчас поступал, в ожидании гостей.
В столовой уже был раздвинут и накрыт праздничный стол с бокалами и салфетками. В фарфоровой вазе лежали фрукты – апельсины, груши, яблоки. Каждая салфетка были продета в специальное широкое кольцо, напоминающее браслет. Отец гордился своим умением сервировать стол, и не только сервировать, но и готовить, что он и демонстрировал в кухне, сняв пиджак и надев фартук, обтягивающий его плотный торс.
В тот памятный вечер отец жал, ждал гостей и дождался-таки.
Через час или даже еще позже, когда уже, казалось бы, все сроки ожидания прошли, гости заявились, о чем Марсик известил своим бешеным лаем.
Гостей было не меньше пяти, некоторые из них были иностранцы. Там была очень красивая белокурая женщина в брильянтах, в песцовой накидке. От нее очень тонко пахло духами, каким-то свежим запахом, чуть цитрусовыми и может быть даже немного хвойным. Она очень серьезно, с большим вниманием посмотрела на Владимира Семеновича, толкавшегося здесь же и пытавшегося поместить одежду на вешалке, быстро обняла и прижала к себе.
Эта прекрасная женщина, окруженная точно сказочная фея облаком любви и доброты, своими легкими пальцами поерошила его шевелюру и тихо сказала:
– Как же ты похож на Зину!
Остальные гости также все по очереди погладили его по голове, и даже отец с воодушевлением похлопал сына по темечку…
