скачать книгу бесплатно
А ведь тот действительно твердо решил выселить собственного сына из квартиры со всеми вытекающими в полицейском государстве последствиями.
Для верности отец связался с большим милицейским чином. Но милицейский чин (отдать ему должное) посчитал это необъяснимое желание родного отца исковеркать жизнь юноши проявлением дурного характера и ответ «замотал». Трудность и даже невозможность в данном случае лишения Владимира Семёновича прописки он объяснил тем, что тот не совершал серьезных уголовно наказуемых проступков.
– А как же мой халат? – возмутился отец Владимира Семеновича. – Или это, по-вашему, мелочь?
(История с халатом последует).
Милицейский чин пыхтел, пыхтел, а потом выпалил:
– Вы правильно сказали – мелочь! – И миролюбиво добавил: – Подождем какого-нибудь более серьезного преступления…
Так что атака, казалось бы, была отбита.
Однако отец нашего героя вовсе не собирался отступать. Больше того, он пытался исключить его из института и отправить в армию. Если уж не получается отправить мальчика в колонию малолетних преступников (а такое приходило в его горячую голову), то уж от армии сынку не отвертеться. Для этого требуется, как минимум, исключение из института.
И он направился к декану с намерением поговорить по душам…
Иногда он вспоминал так сказать целенаправленно, в поисках прототипов, иногда же воспоминания сами собой возникали в голове, навеянные неизвестно чем. Конечно, поразмыслив, можно было догадаться, что именно вызвало в памяти тот или иной образ, картину, жизненную ситуацию. Без Фрейда обойтись. Но не всегда таким разбирательством хотелось этим заниматься.
Как-то в воскресный день тринадцатилетний мальчик, уже почти юноша, сидел в своей маленькой комнатенке с окном во двор за письменным столом и читал «Фауста» Гете в подлиннике. Дело происходило в большой четырех комнатной квартире, куда его младенцем привезли из родильного дома и где прошли детство и юность (и немного молодости)…
Итак, «Фауст». Книга была довольно-таки редкая, чуть ли ни прижизненное издание великого немца. Более того – она была напечатана готическим шрифтом (кому нужно – тот знает), и этот факт усугублял удовольствие, с которым юный любитель немецкой классики пробирался сквозь дебри чуждого языка. Один вид старинной книги особым образом его настраивал.
Чуждый язык. Вообще-то, это сильно сказано. Да, он, конечно же, трудный поначалу, но отнюдь не чужой, не чуждый. А когда вчитаешься, начинает даже казаться каким-то очень добрым и даже вроде бы привычным. Но лишь только отвлечешься от чтения, и тут же словно бы оказываешься на улице, за готический решеткой, в которую мгновенно превращается колючий шрифт.
Вдруг мальчик отвлекся от трудного текста. Откуда ни возьмись, в его просветленной голове прозвучала строчка: «По зимнему лесу охотник идет», а за ней – и другая: «Он песню негромко поет».
Толстые стволы дремучего европейского леса, охотник в тирольской шляпе с пером, округлые бока теплой куртки, стянутой кожаным пояском, сапожки с широкими ботфортами… – все это происходило в странном и чудесном мире готического шрифта.
Мальчик достал из ящика своего стола лист бумаги, окунул в чернильницу перо номер 86, вставленное в любимую металлическую ручку, и аккуратным вполне сформировавшимся почерком записал две придуманные фразы.
И с удовольствие повторил их громко вслух:
По зимнему лесу охотник идет.
Он песню негромко поет.
Да это же стихотворение, двустишие! Он подумал о том, что хорошо эти две стихотворные строки прочитать папе. И не успел он об этом подумать, как из недр квартиры раздался зычный крик:
– Вова!
Действительность частенько дарила ему самые разнообразные подарки. Порой, таким подарком становилось какое-то впечатление, иногда мимолетное, то есть нечто нематериальное, эфемерное. Как, допустим, только что приведенные ни весть откуда взявшиеся две строчки стихотворения. Иногда же подарок действительно был вполне осязаемый, предметный. (Например, что-нибудь из одежды).
Отец всегда звал одинаково, то есть по его голосу невозможно было понять, сердился он или, напротив, доволен. Как правило – сердился. Следует признать, он бывал очень редко доволен сыном, практически никогда. Ну, что ж, все верно, отца можно оправдать: все хорошее, чем он мог бы быть доволен, должно быть в порядке вещей и не требует благодарности.
Мальчик заложил страницу, которую читал, промокашкой, погасил настольную лампу и, протиснувшись между столом и тахтой, отправился на зов. В любом случае предстоящее общение обещает быть интересным.
Впрочем, гадать особо не было надобности, все и так ясно.
Отец с сияющими глазами, раскрасневшийся от возбуждения, стоял посреди комнаты, раскинув руки, как крылья, изображая летящий самолет. Он улыбался, но пегие усы топорщились, словно бы предупреждали: «Да, я улыбаюсь, но это ничего не значит!»
– Вовочка, полюбуйся!
На отце был новый пиджак, кое-где расчерченный тонкими еле заметными линиями портновского мелка, а сам портной стоял перед отцом на коленях и булавкой закалывал полу пиджака.
– Ну, как?
– Хорошо, – ответил Владимир Семенович, но мысли его были далеко.
Нет! Разумеется, он прекрасно осознавал, где в данный момент находится. Находился он у себя дома, вечерело, шла последняя примерка нового костюма отца, который ему шил отличный портной Николай Николаевич. В квартире, кроме его самого, отца, портного и королевского пуделя Марсика никого не было. А могли быть мачеха и няня. Но мачеха находилась на лечении в Минеральных водах, а няня отправилась в гости к племяннику, сыну своей покойной сестры, который переселился в Подмосковье и неплохо устроился на новом месте. Именно племянник надоумил няню начать хлопотать о собственной жилплощади в Москве. И няня, в конце концов, получила хорошую комнату в коммунальной квартире в районе Таганки.
Это были чудные, незабываемые минуты! Отец словно бы открылся перед собственным сыном, позвал его разделить радость, вызванную новым, сшитым на заказ, костюмом. И пиджак, который показался чересчур длинным, чуть ли ни как пальто, не имел в данном случае, никакого значения. Значение имело улыбающееся лицо отца и его обращение к сыну…
– Николай Николаевич и тебе построит костюм! – проговорил отец. – Верно, Николай Николаевич?
Николай Николаевич равнодушно кивнул: да, мол, построим, почему бы не построить?
Оказалось, что, закончив с отцом, известный портной с там же равнодушным выражением на лице стал снимать мерку и с сыночка…
…И вот прошло должное время, и на мальчике новый костюм, который сшил ему Николай Николаевич – брюки и пиджак, как у взрослых. А он еще ребенок. Ни у кого в школе или во дворе нет такого пиджака и таких брюк.
Загляденье.
Есть на пиджаке карман для платочка. И платочек оттуда выглядывает. Есть и два кармана, прикрытые специальными матерчатыми клапанами. Хочешь залезть в карман – пожалуйста, отогни клапан и залезай.
Правда, лазать в карманы незачем – класть туда ничего нельзя, чтобы не оттопыривались.
Ну и не надо!
Есть два внутренних кармана, туда что-нибудь можно положить, например, записную книжку.
И записная книжка у мальчика есть. Она не очень новая, потому что это папина старая. Тот и понятия не имеет, что она была вытащена из мусорного ведра и присвоена. Как же новенькая, без единой записи записная книжка оказалась в мусорном ведре? Владимир Семенович своими глазами видел, как все происходило. Наводя порядок в своем письменном столе, отец наткнулся на нее, повертел в руках, фыркнул: «Дрянь» и швырнул на пол в кучку сброшенных со столешницы ненужных бумаг. Затем аккуратно подобрал весь этот сор с пола и отнес в кухню, где под раковиной стояло мусорное ведро.
В одну из его обязанностей, наряду с выгуливанием королевского пуделя Марсика, а также – иногда – похода в булочную за хлебом входил вынос из квартиры полного ведра во двор, в мусорный бак.
Владимир Семенович не дал новенькой записной книжке так бесславно погибнуть…
Это пример из довольно-таки далекого прошлого – костюм уже давно сделался мал, но при этом ничуть не постарел, выглядел так, точно только что сшит. Очень мальчик аккуратно его носил, что, кстати сказать, было его отличительной чертой.
Воспоминание о том странном дне, когда ему принесли специально сшитый для него костюм и он мерил его под наблюдением портного Николая Николаевича и собственного отца, Владимир Семенович трепетно хранил в душе и черпал из него уверенность, что отец действительно его любил, заботился о нем, и именно в этом состояла суть их глубоких родственных связей.
А вовсе не те глупости, которые иногда выкидывал отец по отношению к родному сыну!
Время от времени, приезжая к себе на дачу в Эстонию, Владимир Семенович сталкивался с белой собачонкой, и каждый раз та выражала по этому поводу бурную радость. Начать с того, что она всегда первая его замечала и во весь опор направлялась к нему или через футбольное поле, если встреча происходила в парке над озером, или мчалась по улице от угла к воротам дачного участка, возле которого он оказывался. Он приседал на корточки, и собачка, неистово виляя длинным толстым хвостом, который почему-то не был купирован, преданно смотрела на него…
И сейчас все случилось именно так, как всегда. Песик примчался, стал прыгать на задних лапах, стараясь достать до лица и лизнуть его. Песику это легко удавалось. Что же касается самого Владимира Семеновича, то он вдруг понял, словно бы спустившись с небес на землю: нет в их отношениях с песиком никакой мистики, и что песик вовсе не чье-то воплощение, а сам по себе, со своей особой собачьей судьбой и со своими особыми отношениями с окружающим его миром.
Тут стоит задуматься.
Даже если допустить, что песик после смерти хозяйки и остался один – а, собственно говоря, нет оснований не верить этому – ничто не говорит об его бездомности. Напротив, ухоженный внешний вид свидетельствует о том, что он ни в чем не терпит недостатка: его моют хорошим шампунем, тщательно расчесывают пахучую шерстку и, возможно даже, регулярно стригут. Если, конечно, сие требуется, то есть если у него шерсть не отрастает. Во всяком случае, вид у него вполне, вполне благополучный.
Так что же все-таки песика притягивает? Очевидно: это самая обычная бескорыстная любовь.
А если здесь и присутствует какая-то мистика, то речь может идти о природе неких душевных взаимоотношений Человека и Собаки, или проще – людей и собак.
Из записей:
«Если бы я был гений, то и жизнь моя сложилась бы по-другому.
Как именно по-другому? Мне это неведомо.
А уж как моя сложилась – так и сложилась. Довольно-таки интересно, по-обычному, главное – с перемещениями в пространстве. Вот это-то перемещение в пространстве меня больше всего интересовало. И сейчас интересует.
Кто-то именно из таких, как я, придумал пословицу «Хорошо там, где нас нет»…
И лето все впереди, да и вся жизнь некоторым образом тоже впереди…»
И еще из его же записей.
«Дело было в южной Эстонии, там, где горы, леса и озера. Эстония уже отделилась от России, и чтобы приехать сюда (или уехать туда), требуется виза в заграничном паспорте. У нас с этим нет проблем, потому что недвижимость в собственности дает возможность безо всяких посредников в лице туристических агентов или писем с приглашениями обращаться в консульство за визой и получать ее.
А в собственности у нас оказалось пол дачного домика и три сотки земли при нем.
Хотя все вышеизложенное и не имеет никакого отношения к сути рассказа, (кроме упомянутой белой собачонки, куда-то там бегущей), еще несколько слов необходимо добавить. Наверняка читатель (если таковой вообще объявится) спросит: «А как же вы там уживаетесь с эстонцами? Ведь они русских ненавидят!» Спорить не буду, не знаю. Может быть, и ненавидят. А может быть, наоборот, любят. А может быть, относятся с полным равнодушием.
Боятся? Возможно. Лучше сказать – побаиваются. А чего это, интересно, эстонцы боятся-побаиваются?
Чужая душа – потемки.
– Знаешь ли, дружок, – посмеиваясь, сказала моя приятельница эстонка, когда мы однажды возвращались к нам на дачу с прогулки по лесистым и гористым окрестностям. – Того и гляди, вон оттуда (веселый взмах в сторону Востока) из густого леса покажется такой зеленый, такой страшный советский танк!
А что? Действительно страшновато.… Хотя танк к тому времени уже не мог быть советским, а был бы российским.
Сами про себя эстонцы любят говорить, что для эстонца главный враг – другой эстонец. Но я лично в это не верю. Это такая же липа, как то, что Москва всегда завалена снегом по самые крыши, а по улицам бродят медведи. Конечно, бывают у нас сильнейшие бураны, так что ни зги не видно. И вовсе не исключено, что какой-нибудь медведь в это время и окажется вдруг на улице. Но тут уж надо винить нерадивого служителя зоопарка либо цирка, который не уследил за своим подопечным, позволил ему выбраться из клетки. А потом и на улицу.
Перечитав написанное, я обратил внимание на то, что злоупотребляю грамматической формой настоящего времени. Это не совсем точно, а вернее – совсем не точно. Ведь все, о чем я пишу (все эти блокнотики, клочки бумаги и прочее), осталось в прошлом. Следовательно, и употреблять следует грамматическую форму прошедшего времени. В настоящем времени – лишь процесс теперешней моей работы, да и то, если совсем уж быть точным, это утверждение легко можно опровергнуть. Верно же?
Просто не хочется быть скованным какими-то правилами, которые ты сам себе и навязываешь. Так что постараюсь расслабиться и без оглядки пользоваться глаголами и в прошедшем времени, и в настоящем, и даже в будущем.
Ну, да ладно! Это все теории.
Сказано: дело было в южной Эстонии…
Та маленькая собачонка, помните, белый кобелек, которого я поначалу принял за перевоплощенную Бертину, потом еще несколько раз появлялась (появлялся) в моей жизни.
О, нет! Такое заявление – «появлялся в жизни» – пожалуй, слишком пафосное. Проще следует выразиться…».
Многие мысли и соображения пропадали, так и не дождавшись, чтобы их увековечили. Нечто подобное произошло, например, с предисловием к очередной ненаписанной книге, сочиненное в уме на прогулке. Когда он вернулся домой, в голове сохранились лишь жалкие остатки.
«В заключение предисловия обращаю внимание читателя, ежели таковой сохранится к настоящему моменту, что рассуждения о том, что начало несет в себе, подобно полновесному зерну, всю суть произведения, остается в силе. Другое дело, что суть еще предстоит извлечь.
Уверенно заявляю: предисловие закончено, и вполне можно приступать к извлечению сути. А раз так – то и приступим.
Стойте! Чуть было не забыл! В чем же суть названия «Угощения для журавля»?
Разжевывать нет смысла, достаточно короткой наводки: известная басня о Лисе и Журавле. Лиса приглашает Журавля на угощение и размазывает кашу по тарелке. Простодушный Журавль, соблюдая приличия, кончиком клюва, как пинцетом, попытался захватить хотя бы крошечный кусочек лакомства и, закинув голову, отправить его в пищевод.
Не тут-то было!
Старайся – не старайся, а склевать вкусненькое никак не удастся!
Не так ли и с тобой поступили, добрый читатель?
Подобно хитрой лисе автор размазал свое подозрительное варево по всему пространству романа, а простодушный читатель – журавль и так, и эдак пытается собрать его. Получится ли?
Кстати сказать, в свою очередь и Журавль не дал ни малейшего шанса Лисе отведать его угощения, подав его гостье в пузатом кувшине с длинным и горлышком.
Люблю заходить в магазины. А точнее – в новые торговые центры. Их много в Москве. Там просторно, светло. Можно ничего не покупать, а просто гулять и смотреть. Идешь, легко ступая, по сверкающим мраморным полам мимо сверкающих стеклянных стен, за которыми в разных позах стоят наряженные манекены, а за ними по бесконечным торговым залам бродят покупатели, и думаешь с печалью в душе: такое бы в наше время…
А сейчас разве не наше время?»
Определенное место в повествовании о людях и собаках предполагалось уделить его самой первой собаке, белому королевскому пуделю с воинственным именем Марсик (уменьшительное от имени бога войны Марса), псу вздорному и недоброжелательному. По-настоящему Марсик испытывал привязанность лишь к одному человеку – отцу Владимира Семеновича. Его он любил беззаветно, а остальных только лишь терпел. В том числе и Владимира Семеновича, хотя тот заботился о нем не меньше отца, выгуливал, когда в этом была необходимость, а также вычесывал колтуны из загривка и кисточки хвоста и даже иногда самостоятельно стриг.
И купал в ванне. Как это происходило – не трудно представить. Шум водных струй и взвизгивания и рыки несчастного пса смешивались с истошными криками банщика. Остается лишь удивляться, что банщику удавалось выйти из этой передряги хотя и насквозь мокрому, но живому…
Не исключено, что все эти неприятные манипуляции как-то влияли на холодное отношение Марсика к своему человеческому брату.
Правда, со временем он сумел трезво оценить поведение королевского пуделя и пересмотреть свое отношение к нему. Так что к началу работы над сочинением безоглядная любовь к Марсику превратилось в спокойную приязнь, граничащую с равнодушием.
Марсику эти перемены были до лампочки, а вот Владимир Семенович глубоко страдал. Исчезала иллюзия того, что отчий дом и все его обитатели живут в прекрасном облаке общей взаимной любви и центром этой любви является именно Марсик.
Вообще следует рассмотреть роль и значение домашних животных (и не только собак) в сплочении семьи. Но об этом – потом. Сейчас же несколько соображений общего порядка, касающихся главного предмета повествования, а именно – задуманной книги.
Сохранилось две обтрепанные страницы с блеклым машинописным текстом – эссе о пишущей машинке, на которой этот текст и был напечатан. Он тоже, как и другие заметки, терпеливо дожидался своей очереди быть включенным в книгу.
Вот это эссе.
«А где же старинная машинка американской фирмы «Ремингтон» – та самая, что прекрасно сослужила свою службу – ведь именно на ней в свое время я печатал научные статьи, составившие мою первую и самую удачную книгу, которая – и так далее, и тому подобное…?
Пишущая машинка скромно доживала свой век на книжном шкафу, заботливо укутанная во фланелевую пеленку, и (забегая вперед, можно сказать) уже никто и никогда не пользовался ей по назначению.
Фу, какая глупость! Что значит по назначению? Как же еще можно пользоваться пишущей машинкой, кроме, как по назначению? Орехи колоть, что ли! Хотя…. Забегая же назад, можно сказать, что упомянутая пишущая машинка (предмет довольно-таки весомый, она бы легко и с кокосом справилась) жила двойной жизнью.
Первая ее жизнь была у всех на виду. Я печатал на ней свои научные статьи, а также делал первые попытки сочинения художественных произведений, которые впоследствии выродились в вожделенный роман. Стихи свои, правда, я писал только от руки, а уж потом перепечатывал на машинке. Справедливости ради стоит сказать, что и прозаический текст я писал от руки на разных клочках бумаги, а уж потом…
И даже когда в доме появился компьютер, пишущая машинка фирмы «Ремингтон» не только не уступила ему свои позиции, а напротив – даже укрепила их. Хотя пишущая машинка и переехала с письменного стола на подоконник, а ее законное место заняли компьютерный монитор и клавиатура с мышкой, каждый раз, принимаясь за очередное сочинение, я возвращал машинку на старое место. А компьютером пользовался только лишь для деловой переписки.
И так продолжалось некоторое время, и уже было готово чуть ли ни в традицию превратиться.
