Стражи Пограничья

А вот это было хуже. Если пакость эта цвести стала, значит, ждать Хозяина их надо. А это означает, что скоро бляху погранца отрабатывать придётся по полной. Но месяца два в запасе подготовиться, дорогих гостей встретить, точно есть.

– Надо тогда хабар не на продажу, а для себя готовить, – Задумался я.

– Так и я про что. В столицу теперь после волны только если. Да закупаться снаряжением по полной придётся – скупой заплатит жизнью.

– Тогда домой заедем , потом уже на кордон к Старому. Проверить, что у нас там в запасах имеется. Кажется мне, что с огоньками у нас не густо – лошадей кинем да и за Болотный дом, как Гоблин предложил, потопаем.

Фига поддержал меня:

– Огоньков на волне мало не бывает, и даже если там гномы прошерстили, всё равно хоть что-то наберем. Завтра на рассвете позавтракаем, да и поскачем по-быстрому.

Я кивнул:

– Тракт рядом. За дня три доберемся. Давай тогда на боковую.

Вот только уснуть сразу не удалось, вся эта девка нечёсаная, невеста моя малиной пахнущая, чтоб её подняло и не отпустило, перед глазами стояла.

Анжи

А я не могу сказать, что не выспалась, но если бы еще Ляшка не храпел под боком, да мужик этот черный не снился—вообще хорошо бы было. Не тот, что меня лапал, а тот, кто спас. Запах от него был такой – аж голова закружилась. Терпкий, приятный.

Проснулась, смотрю, солнце уже выглянуло. Пятнашки в пределах видимости нет. Куда смотал?

Вылезла из-под ёлки, росой умылась, в кустики сбегала и ботинками честно обмененными занялась. Мха нарвала, натолкала со всех сторон, чтоб ноги как в носке были, завязала и попрыгала. Идеально. Под длинным подолом не видно. Потом решила волосами заняться.

Вспомнила ,какую прическу лягуху замутила, наплела себе косичек, потом их уже в узел скрутила и ветками заколола. Так они не сразу расплетутся, да и поопрятнее будет. Через деревни идти нам точно придется, а встречают, конечно, по одежке, даже в этом мире. Провожают, правда, как получится. Я вздохнула, вспомнив трогательные прощания с хозяином кота.

Не, лягух прав, теперь с магией моей осторожнее надо. Во-первых, деньги вперед, и во-вторых, предупреждаю – результат не гарантирую. Как говорится: «Не бейте пианиста, он играет как может».

– Ляшка, хватит спать. Вставай, труба зовет. Пятнашка, кстати, куда-то делся.

Из-под ёлки вылез взъерошенный лягух, больше похожий теперь на ежа из-за застрявших в его волосах многочисленных иголок.

– Неужто избавились от этой любви-облизывательной напасти?—обрадовался лягух, но тут же скис.

– Мя,– раздалось рядом. – Между прочим, я по окрестностям побродил. Дорога рядом, только по ней много кто едет да ходит. Боюсь, наша компания будет внушать недоверие, особенно белая жаба.

– Я?– возмутился Ляшка.– На себя посмотри. Да нас из-за тебя чуть в той деревне не угробили.

Я прервала поток обоюдных заверений в любви и спросила:

– Пятнаш, а типа купцов на дорогах кто-нибудь наблюдается? Цепочку им продать? Надо бы еды еще прикупить, ножик. Что здесь, кстати, для розжига используют?

Пятнаш разлегся на лужайке, подставив черный бок солнышку, и начал вылизывать лапу:

– Купцов на дороге много. А для розжига – угольки— артефакты такие. Камешки черные, друг об друга щёлкнешь, и пламя загорится. У нас в деревне такие были.

Я посмотрела вопросительно на умертвие:

– Маги делают?

– Не, – ответил занимающийся утренним туалетом мёртвый кот, – все артефакты, считай, только из Чернозонья. Разговоры хозяина слышал. Так он жаловался, что на рынок надо ехать покупать новые – старые разрядились, а купцы из Гранца еще не приехали.

– Что это за Чернозонье, показать можешь? – спросила я уже лягуха, отряхивая платье ладонями.

– Я не знаю, – пожал плечами фамильяр,– я только памяти могу считывать. Я кивнула, потом снова обратилась к коту:

– Пятнаш, где говоришь дорога? В деревни теперь после твоего преображения боюсь заходить, у меня от них душевная травма, а в городок— вид у меня несуразный, платье грязное да ободранное, и особенно доверия внушать не будет синяк под глазом.

– В той стороне, – кот махнул лапой.– Но я бы лично туда не ходил. Друг мой белоснежный истину глаголил : «Приличному умертвию днем не стоит показываться на глаза людей. Нетолерантные они к измененным смертью».

– Пойду одна. Вы на дорогу не высовывайтесь, топайте вдоль и меня из глаз не теряйте, а то я вас потом сроду не найду. Только доедим остатки, чтоб в руках не тащить, – бросила я своим компаньонам.

Мы с Ляшкой перекусили, при этом прожорливый лягух, заглотивший сразу свое мясо, с такой тоской провожал взглядом каждый кусочек хлеба, что я, тяжело вздохнув, скормила своему фамильяру половину своей доли. Отряхнулась и двинулась в указанном Пятнашкой направлении. Рубаху сверху платья натянула, подол узлом завязала да рукава подвернула. В таком виде в зеркало на себя только и смотреться, чтоб потом ночью подскакивать от ужаса.

Шла и все также ошалевала от ситуации, в которую попала. Ну, Дедушка, ну удружил, старичок патлатый, борода из ваты. Оторвала бы тебе бороденку твою. Повздыхала я повздыхала, но что делать? Тяжело представить себя оказавшейся невесть где в странной компании, но человек – такое создание: привыкает ко всему. Поэтому, Анжела, топай в честно выкуплено-украденной обновке с лягухом волшебным и котом дохлым и радуйся, что жива вообще.

Впереди послышались голоса и скрип. Я аккуратно выглянула из-за кустов. Да, умертвие было право, дорога вот она. Сейчас по ней проезжал длинный обоз телег. Кто-то пешим пристроился рядом. А вон там крыши вдалеке. Городишко неподалеку был.

Только я хотела вылезти и присоединиться к едущим по грунтовой дороге возкам, как послышался топот, и я опять спряталась среди веток. Отряд из человек пяти в очень знакомой форме проскакал мимо меня. Этих ребяток я уже видела не так давно, правда краем правого глаза, когда барахталась в реке, а они резали людей моего приемного деда, а меня стрелами острыми пометить хотели.

Но вроде ускакали. Это те, что на другом бережку на меня зубы точили, или всё-таки другие?

Дождалась еще возки видом получше и, выбравшись, затопала за последним. Сейчас, думаю, с возчиком сравняюсь с другой стороны от подбитого глаза и заведу разговор о продаже цепочки. Ёлки, я же так и не сняла её. Нагнула голову и, не отставая от медленно тащившегося возка, я кое-как сняла наконец украшение. Зажала её в кулаке и только собралась оббежать сбоку и обратиться к возчику, как увидела объявление.

На полотнище, прикрывающем задок, висел плакат, где черным по белому написано было, что разыскивается, дескать, ужасная преступница маркиза Анжи Котен, личный враг короля, и награду за меня давали целых десять золотых. Лет— восемнадцать, красивая, глаза серые, волосы русые, платье синее.

Торг отменялся.

Какая шустрая у короля была рать. Обложили меня качественно. Надо облик срочно менять, а точнее наряд, или к людям не высовываться. В этом синем платье, даже ухондоханном, идентифицировать меня можно было на раз-два. Я нервно сглотнула , оглянулась и тихонько сорвала розыскной листок. Что напрягло больше всего – так это то, что награду за меня сулили что за живую, что за мертвую.

Потом, замедлив шаг, вернулась в лес.

– Чего?—спросили Пятнашка с Ляшкой.

Я, тяжело вздохнув, развернула перед их мордами свою добычу и зачитала.

Ляшка ничего не сказал, только носом хлюпнул, видимо, в предчувствии голодного существования, и даже не отреагировал, что жалостливый Пятнашка потерся о его башку.

Потом обреченно махнул лапкой в глубину леса и попрыгал впереди. За ним, широко шагая и топая, как медведь в огромных ботинках, я. Замыкало процессию умертвие, помахивающее в такт пушистым хвостиком. Куда идем? Шут его знает, гл подальше от дороги.

И пошли мы лесами дремучими, тропинками неизведанными и вышли к хижине деревянной, покосившейся настолько, что даже внутрь страшно было заходить. Мне казалось, ткни ее пальцем, и она сложится как карточный домик. Обошла ее кругом.

Зрелище убогое, надо сказать. Малюсенькая, метра два на два, я бы ее сараем назвала, если бы не окошко с побитыми стеклами и труба, торчащая из полуразрушенной крыши.

Стоим, смотрим на гостеприимно приоткрытую дверь и кавардак внутри имеющийся. Понимаю, что лезть внутрь мне придется. Ляшка с Пятнашкой только могут спеть что-нибудь душевное для поднятия моего настроения.

Дверца скрипнула и покачнулась— заходи, мол, девица. Вздохнула я, рубашку сняла, сложила аккуратненько и осторожно шагнула за порог.

Внутри с трудом умещался топчан, стол и печка. И все это богатство было засыпано каким-то хламом, тряпками.

Поняв, что хижина не собирается разваливаться, Ляшка с Пятнашкой сунулись за мной. Лягух даже многозначительно присвистнул, оценив масштаб работы:

– Кто это такое устроил?

Кот подцепил лапой разрезанный мешок, понюхал зачем-то, потом объявил:

– Сдается мне, что мы на логово разбойников нарвались. Только не было здесь никого как с полгода. Запах выветрился весь.

– Почему думаешь, что разбойников?– поинтересовался Ляшка.

Умертвие показал на поперечную дыру в ткани:

– Вот, смотри. С завязками лихие люди возиться не хотели, резанули и забрали все самое ценное, остальное кинули. Моего хозяина бывшего так обворовали, потому знаю.

Я внимательно осмотрелась. Пятнашка был прав. Я подняла лежащую под ногами тряпку. Ей оказался платок, такой ветхий, что через него все просвечивалось.

Ну что делать? Глаза боятся, а руки делают. Я выгнала питомцев на улицу, чтоб под ногами не путались, стала вытаскивать из дома и раскладывать по отдельным кучкам хлам.

В одну кучку я сгрудила мешки, при этом тщательно их обыскивая. Мои старания не прошли даром, и нам досталась серебряная монетка, видимо, чудом не увиденная лихими людьми.

Несколько мешков, видимо легко развязывающихся, были целыми, и я их, аккуратно сворачивая, складывала в сторону.

Одежды было много мужской: и штаны, и рубахи, но все такое грязное и старое, что я ее сразу относила в кучу на сжигание.

В мешке какого-то запасливого крестьянина я нашла сверточек с розжигательными камнями–угольками. Даже попробовала стукнуть ими друг о дружку около сухой былинки. Она вспыхнула и, сгорев, рассыпалась пеплом.

– Пятнаш, ты теперь на зайцев можешь смело охотиться, – обрадовался Лягух.– Видишь Анжейка огонь может теперь разжечь. Что еще интересного здесь имеется?

И он бочком вполз в хижину.

Из-под поднятого только что мешка россыпью в разные стороны разбежались мыши. Я мышей не боюсь, но какой-то инстинкт из реликтовой зоны мозга заставил меня громко заорать и запрыгнуть на топчан. Рядом со мной примостился Лягух.

– А ты чего тут уселся, иди мышей гоняй! —стала спихивать я фамильяра.—Ты мальчик, а мальчики мышей не боятся.

Тот упирался и орал, что не барское это дело.

– Анжейка, не гневи меня!—причитал, зацепившись лапами за край топчана Лягух.

Но я была неумолима. Корми его, чеши его, еще и от мышей охраняй! Я оторвала визжащего Ляшку и бросила его прямо на кучу тряпья. Лягух колобком скатился прямо к двери, где спокойно наблюдал за этим действом умертвие. Сел Ляшка и уставился в красные глаза нашего собрата по походу в дали дальние.

– Пятнаш, сволочь,– возмущенно обратился к мертвому члену нашей команды Ляшка.– Ты понимаешь, кому обязан посмертием своим? Не ей! Нет, если бы я не отправил её тебя исправлять, лежал бы ты под кустиком землицей присыпанный, поэтому когти выпускай и иди мышей вылавливать.

Пятнаш потянулся и лизнул Лягуха в нос. Тот героически вытерпел надругательство нереализованной нежности и, посторонившись, грозно указал на кучу тряпья.

И пошла у нас охота. Мертвый кот вылавливал мышь, нес ее за хвост, долго при этом извиняясь, и утаскивал глубоко в лес, где и выпускал особь под кустиком. Только через часа два, убедившись, что выловленные мыши не прибежали обратно, я спустилась со своего насеста и продолжила разбор хламья.

В первом же поднятом мешке, в небольшом туеске, нашлась крупа, горсти три, и у оголодавшего и злого на этот несправедливый мир фамильяра аж глаза загорелись от радости.

Потихоньку помаленьку я вытащила из хижины все тряпье, разложила все на кучки: что на выброс, а что послужит, как те же целые мешки да платок с сшитым из разноцветных лоскутков одеялом. Их я выбила как следует палкой и бросила на кусты проветриваться. Нашли мы в самом низу и погрызенный мышами мешок с письмами. Целыми остались несколько конвертов, адресованных некой мадам Брошкиной в Гранец, и еще один только адрес стерся. Потом посмотрю.

Пятнаш отправленный на поиск воды и нашел неподалеку ручеек. Я почистила от золы печь. В погнутое, видавшее виды ведро, найденное мной за печкой, налила воды и стала отмывать вначале стол , потом и пол. Воду пришлось менять несколько раз. Хрюшки это был, а не разбойники.

Посуду в виде кастрюльки с остатками чего-то подгоревшего, закопченного чайника, двух деревянных мисок и трех надтреснутых чашек я долго оттирала песком, слушая вполуха стоны Ляшки , что и так сойдет. “Иди, Анжейка, кашу вари”,– на что был послан мной далеко, за хворостом.

Поняв, что от трудовой деятельности вздохи не спасут, лягух отправился собирать сухие веточки.

А я, с удовольствием увидев себя, правда, в искаженном виде в погнутом боку чайника, отнесла отмытую до хруста после неизвестно кого посуду в хижину, и отправилась обдирать близлежащие кусты малины на чайные листики.

Подозвала нашего мертвого пацифиста и заставила обнюхать и осмотреть найденные неподалеку ягоды, ну очень похожие на земную землянику. Когда кот одобрил, сказав, что такие детвора постоянно из леса таскает, набрала полную миску и вернулась в хижину.

Наше временное жилище засияло чистотой. Я довольно оглянулась—любила, чтоб у меня аккуратненько, все по медицински было. В моей прошлой жизни даже листы с деревьев по осени за другую сторону забора моего дачного старались падать.

Я засунула хворост в печь и разожгла огонь. В уголке на маленькой полочке нашлась соль и огарок толстой свечи. Я засыпала в чистую кастрюлю перебранную крупу, промыла ее несколько раз и, посолив ,наконец поставила на плиту. Туда же водрузила чайник со свежей водой с листиками малины.

Принесла подсушенное одеяло и постелила на топчан. Платком занавесила окошко. Сбегала и нарвала, пока не стемнело, лесных цветочков и поставила в чашку на стол. Запахло уютом. Стемнело.

Из-под стола выудила небольшую скамейку и, поставив рядом с печью, уселась на нее, ожидая, когда каша сварится. Белый лягух с разлетевшимися по белым плечам косичками и умертвие толстого кота, примостились по бокам. И мы втроем уставились на язычки огня, мелькавшие за неплотно подогнанной дверцей.

Сижу, на огонь смотрю, вспоминаю. Как интересно жизнь-то складывается. У меня всегда раньше всё по расписанию выстроено было. Больница, квартира правда съемная, дача, и поездки раз в год по просторам Родины. Я вздохнула.

Мужчины были тоже правильные, я же девушка красивая была, но скучные до оскомины, и пути наши как сходились так и расходились.

А здесь, видишь, как из-за желаний моих новогодних жизнь галопам понеслась. Обросла вон двумя нахлебниками. Вокруг хаос. И тело изменилось, и мир, и обстоятельства, только тяга исправлять все к лучшему так и осталась в виде магии.

Хотя, про “лучшее”, я, наверное, погорячилась. Все исправления у меня пока с душком, на любителя. Людей вообще зарекусь исправлять, а вдруг в нём Халк какой-нибудь сидит. И я вспомнила про спасителя моего с пряным запахом. Ух, даже голова закружилась чуток.

Потом о письмах снова вспомнила. Те, что с адресом Брошкиной В. В сторону отложила, а которое без адреса пощупала. Плотное, как будто картонка лежит. Ну думаю, все равно до адресата не дойдет—вскрою.

Там лежало два аккуратно сложенных листа. Точнее лист из толстой бумаги и маленький огрызок.

« Дорогая дочь, прости непутевого отца, что бросил тебя. Но я помню о твоем восемнадцатилетии, поэтому хочу сделать тебе подарок на день рождения. Выиграл я у одного недотепы в карты постоялый двор около города Гранца в Мирном ущелье. Посылаю тебе писульку на передачу собственности.

Она магическая. Как развернешь—сразу собственницей станешь. А когда постоялый двор найдешь, дверь тебя почует и впустит. Только это в течении пяти дней надо сделать, а то выдохнется магия. Найди бумаги там, в сейфе, подтверди отпечатком и станешь хозяйкой постоялого двора уже официально. В документе этом имя твое впишется. Твой отец.»

А вот это был настоящий подарок небес к моему нынешнему восемнадцатилетию.. Не то, что непонятно чего от Деда Мороза. Нет, это был жирный шанс выбраться из этой дерьмовой ситуации, куда меня закинул тот самый любитель северных песцов. Обзавестись новыми документами и домом, хоть и постоялым.

Ляшке с Пятнашкой зачитала. Те тоже обрадовались. Кот что дом будет, он же домашнее , а не лесной умертвие. Ляшка что с пищей перебоев не будет. Проглот мой.

Активировала документ: « Податель сия письма является хозяином постоялого двора в Мирном ущелье». Сложила аккуратно в мешок, туда же Брошкиной письма, в ту же сторону все равно идем. И повеселевшая улеглась спать. А жизнь то налаживается.

Глава 4

Поспала я в эту ночь по-человечески, даже деревянный топчан с рукой вместо подушки показался мне пуховой периной. Пятнашка лежал, вытянувшись во всю длину своего мертвого тела, на лавке около печки, а Лягух примостился в ногах, сказав, что меня, непутевую, даже ночью нельзя одну оставлять надолго.

На самом деле, мой наглый фамильяр просто боялся мышей. Я же видела, как после ужина он задумчиво решал, к кому под бок улечься: ко мне или к Пятнашке, но, побоявшись утренних облизываний, выбрал меня, улегшись тяжелой тушкой на мои ноги.

Проснувшись с первыми лучами солнца, я надела осточертевшее бархатное платье, сбегала с утра к ручью, умылась. Заплела по-человечески косу, вплетая полоску из бывшего мешка. Потом случайно взгляд на запястье упал. А это что такое? Татуированная цепочка обвила руку. Она уже была или нет, когда я в это тело попала? Вот в упор не помню.

Глянула в небольшую заводь на свою физиономию. Мой синяк стал наливаться фиолетовым.

Ну, хоть так. Мы по-братски доели с Ляшкой кашу, причем брат сожрал две трети. Потом кое-как причесала фамильяра пятерней и заплела ему французскую косу. Тот долго озабоченно всматривался в бок чайника, но потом благосклонно махнул лапкой:

– Пойдет.

Помыла посуду и аккуратно поставила на полочку. Застелила топчан одеялом. Полюбовалась на него. Видно было, что сшито с большой любовью, лоскуток к лоскутку. Видимо, лихие люди тоже где-то украли такую красоту. Выкинула цветочки из импровизированной вазочки, все равно засохнут. Потом сбегала опять в лес и наломала ветки с листиками с одного приятно пахучего кустика. Завязала их полосками из той же мешковины, что и в моих волосах, и развесила по стенам.

Сытый лягух непонимающе смотрел на меня:

– Вот, Анжейка, неймется тебе . Придут опять лихие люди —мышей разведут, загадят опять все. И двинулись уже, твое наследство магией запахло, нам в ту сторону бежать надо. Не забыла про пять дней?

Я погладила потемневшую от времени деревянную стенку:

– Жалко хижину. Приютила нас, обогрела.

– Спасибо тебе,– шепнула я в пустоту. Взяла мешок с письмами, и мы вышли наружу. Повернулась напоследок к домику и кивнула на прощание.

Марево накрыло гостеприимную хижину, и через секунду над ней заполыхала ярко-красная аура.

– Ох, ты, ёлки зелёные, – пробормотала я.—Ляшка, она покраснела. Что делать? Исправлять?

Тот задумчиво осмотрел покосившуюся хижину.

– Внутренняя суть проявилась? Кем же ты являешься, дворцом, может? Жалко будет тогда такое богатство разбойникам оставлять. Меня же жаба задушит. Не трогай, попрыгали. Поспешай давай, вон покойничек наш уже в кустах скрылся.

И, поманив меня за собой, поскакал в лес.

Я извиняюще улыбнулась и развела руками. Прости меня, мол, хижина. И уже собралась зашагать за ускакавшим лягухом, как дверь, приоткрывшись, жалобно скрипнула.

Вот что я сейчас делаю? Ляшка меня убьет. Но красная аура для меня болезненная вещь, как открытая рана – надо подойти, перевязать и исправить. Ну и в конце концов, не человек же, что мне избушка неживая сделать может? Я воровато оглянулась, и, увидев что фамильяр уже скрылся за кустами, подбежала и дотронулась до хижины, шепча под нос:

– Исправься.

На всякий пожарный отошла подальше.

Хижина заискрилась и, когда дым рассеялся, передо мной предстала избушка на утиных ножках, которая потопталась, разминая лапы, постучала ставнями у остекленевшего заново окна, похлопала с кряканьем скатами соломенной крыши и рванула ко мне.

– Блин, —мелькнуло в голове. Вот теперь Ляшка мне точно весь мозг вынесет.

И тут в ушах прозвенели колокольчики. Чтооо? Нет, нет!

И я, развернувшись, пустилась вприпрыжку бежать, периодически оглядываясь в надежде, вдруг отстанет. Но избушка оказалась настойчивой. С жалобным кряканьем, смешно переваливаясь и махая скатами, как крыльями, она неслась за мной.

Услышав подозрительное шлепанье, лягух с Пятнашкой остановились и, разинув рот, уставились на мою преследовательницу.

– Не удержалась, значит,– мрачно отметил фамильяр, – распустила ручонки. А этой значит понравилось, что её холят и лелеют. За нами потащилась!– И он грозно насупился.

Я повинно хлюпнула носом. Избушка, боком пробравшись сквозь кусты, счастливо перетаптывалась рядом.

– Хотя, может, в этом что-то есть, —задумался Ляшка и окинул ее долгим оценивающим взглядом. – Солдат спит – домик идет. Эй, крякушка, а как в тебя теперь залезать на такую высоту?

Она покладисто присела и приоткрыла дверь.

– Ну, может, и не все так плохо, – тихо пробормотал лягух и запрыгнул внутрь.– Ну чё стоим, кого ждем? Залезаем и едем со всеми удобствами.

Залезли, сидим. Она тоже сидит. Ляшка попинал лапкой стенку:

– Вперед давай, двигай. Но избушка непонимающе закрякала.

– Пятнаш, спускайся и топай, она, видимо, только за проводником идет. Умертвие послушно вышло и потопало в глубину леса, но избушка не двигалась. Лягух посмотрел на меня и приподнял белую бровь.

Я, поняв, что ехать верхом в свою усадьбу мне не получится, тяжело вздохнула и пошла в указанном моим фюрером направлении. Избушка поднялась и потопала за мной. Через минут пять раздался рев Лягуха.

– Анжейка, остановись! Мочи нет больше, растрясло всего. Я послушно замерла и оглянулась. Ну что еще? Из присевшей избушки выполз значительно потрепанный фамильяр и блеванул:

– Укачало. Лучше я по-старому попрыгаю.

И пошли мы лесами темными, рощами дремучими.

4.2

Впереди Ляшка прыгает, белый, косой размахивает, за ним я марширую в мужских ботинках и в рубахе, натянутой сверху платья, за мной Пятнашка на толстых лапках, а за ним избушка на утиных лапках переваливается.

Иду я пыхчу, письмо Дедуле чтоб ему век без Снегурочки жить, сочиняю.

« Дорогой Дедушка Мороз. Паскуда ты отказывается редкостная, и жадная к тому же. Я про домик что имела в виду? Виллу в теплом климате, маленькую метров на пятьсот, а ты мне что подсунул? Даже в моей сараюшке на дачном участке биотуалет стоит. А здесь? Ты туалет видел? Я—нет. Это называется прямое игнорирование своих обязанностей. Разочаровал ты меня дед. Ты же не хочешь чтоб у меня вера в сказки пропала? Если нет, исполни мое хоть последнее желание по-человечески. Уточняю: это то что про принца. Твоя Анжи.»

Теперь фамильяру приходилось идти не напрямик, а выбирать просветы между деревьями, чтобы новый член нашей команды мог пролезть. А это было совсем не так просто. В кустах Кряква застревала, и нам приходилось проталкивать ее. Ну, как нам? Мне. Лягух командовал мне снизу:

– Поднажми, Анжейка. Чуть-чуть осталось.

И Анжела плечом хрупким жмет и под нос ругается: надо было не исправлять хижину эту. Ну, поспала бы я еще пару ночей под елкой. А там и в наследство бы вступила дома в ущелье.Может Дед Мороз именно его мне приготовил , а избушка это так, банькой станет?

Бурчу, но толкаю. Прав Пятнашка, мы в ответе за тех, кого воскресили, исправили и на груди пригрели, если они, конечно, своей дорогой не побежали.

Ляшка, конечно, ворчал, что наша скорость упала до черепашьей, но, оценив перспективу ночевать и отдыхать в крякающем за спиной домике, делал это больше так, для порядку. Чтоб не повадно было кое-кому руки куда не надо прикладывать.

Мы остановились на полуденный отдых на большой, залитой солнцем полянке. Птички поют, колокольчики звенят. Пахнет разнотравьем так, что аж голова закружилась. Кряква, как мы стали называть между собой избушку, присела среди цветочков и смотрелась, будто сто лет на этом месте стояла. Только сейчас я ее по-человечески смогла разглядеть, а то скомкано да неожиданно все получилось.