скачать книгу бесплатно
Параллельный вираж. Следствие ведёт Рязанцева
Елена Касаткина
Любовь рождает в нём злобное одинокое существо, готовое через смерть удовлетворить свой внутренний голод. Только смерть становится проявлением его любви. Остановить его невозможно, вычислить сложно, но Елена Рязанцева попробует. Книга содержит нецензурную брань.
Параллельный вираж
Следствие ведёт Рязанцева
Елена Касаткина
Зло – есть распад без возможности возрождения
Дизайнер обложки Елена Анатольевна Касаткина
© Елена Касаткина, 2024
© Елена Анатольевна Касаткина, дизайн обложки, 2024
ISBN 978-5-0062-6630-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Пролог
– Труп! – Жанна торжествующе посмотрела на подругу. Кроме азарта, в её глазах читалась снисходительная усталость от собственного превосходства: – «Ничего нового, я, как всегда, лучшая».
– Девять, – Ляся вывела в блокноте крюкастую цифру и повернула доску к себе.
– И плюс пятнадцать! – Жанна сгребла несколько пластиковых квадратов. – За всё!
– Блин! Сто тридцать пять! А у меня всего девяносто и никаких шансов с такими буквами.
– Не в буквах дело!
– А в чём?
– Вот в этом! – Жанна постучала пальцем по лбу и беззлобно рассмеялась. – Неча на буквы пенять, коли… Ну, ты поняла.
– Хочешь сказать, что у меня мозгов нет? – Ляся обиженно поджала губки, хотя никакой обиды не испытывала. Она давно признала и смирилась с превосходством подруги. Превосходством во всём – красоте, уме, темпераменте, умении ставить и достигать цели. Не было в ней ни ревности, ни зависти, скорее, наоборот, она испытывала благодарность за их дружбу. За верность в этой дружбе. А дружили они давно, с первого класса. Все десять лет просидели за одной партой и в институт поступили тоже вместе. Интересы их расходились только в увлечениях. Жанна любила активное времяпрепровождение, несколько лет занималась спортивным ориентированием, участвовала в соревнованиях, ходила в походы, тренировалась, завоёвывала, побеждала. Домоседка Ляся любила тишину. Почитать книжку, посмотреть кино, вышить картину. Жанна – признанная красавица, Ляся – «на любителя». Эта разница их не ссорила, наоборот, примиряла, словно они мысленно договорились: Жанна впереди, Ляся за ней.
– Мозги у тебя есть, просто надо активнее ими шевелить!
– А что тут шевелить, когда такие буквы… «Х», «Ч», «Ж», две «С» и ни одной гласной, ещё этот мягкий знак.
– Отличные буквы, за одну только «Ц» можно десять очков получить!
– Да куда её пристроить? – Ляся нахмурила брови, подвигала квадратиками, меняя порядок букв, выбрала с буквой «С» и поставила на доску под буквой «А», подумала и поставила под ней ещё одну «С». – Всё! Ничего больше придумать не могу!
– И что это?
– Асс! Лётчиков так называют.
– Я вижу, что «асс». Только почему с двумя буквами «С»? «Ас» пишется с одной «С».
– Разве? А мне кажется, с двумя?
– Эх ты, эрудит! Не, ну, может, у твоей бабушки в Башкирии и так пишут…
– Есть такая греческая монета – асс. Пишется с двумя буквами «С». – С верхней полки свесилась коротко стриженная голова.
– Вот! – обрадовалась Ляся и благодарно улыбнулась мужчине.
– Всё равно нельзя! Ты же не это имела в виду, так что убирай одну «С», а вы… – Жанна выгнулась, чтобы повернуть голову к мужчине, чья полка находилась над ней. – Не подсказывайте.
– Вот вредина, – Ляся убрала одну «С» и записала в блокнот цифру 3. – Жалко тебе, что ли?
– Побеждать надо честно. Поддавки унижают… Я так считаю. – Жанна снова выгнулась, заглядывая наверх.
– Ладно, тогда вот! – Ляся быстро пристроила оставшиеся квадратики. – Страх! Ага!?! Двенадцать! И вот ещё – ужас! Двенадцать! Кровь! Двенадцать! Мрак! Семь. И череп – одиннадцать! И плюс пятнадцать за всё.
Часть первая
Глава первая
Он долго и кропотливо собирал портфель: вставил в пенал ручку и карандаш, аккуратно вложил дневник в отделение для тетрадей, отогнул перегородку и впихнул учебник в ряд с другими книгами. Затянул молнию.
– Ты чего возишься? – учительница сгребла стопку тетрадей и направилась к выходу. В дверях остановилась, строго посмотрела.
– А можно я доску помою, – пролепетал Мотя.
– Ты что, дежурный?
– Нет.
– Тогда давай, не задерживай. Мне кабинет надо закрывать.
Мотя нехотя поплёлся к выходу. Он не любил перемены, а «большую» так просто ненавидел. Весь урок он со страхом ждал звонка, мучительно соображая, как и куда ему спрятаться, исчезнуть, остаться незамеченным.
Он вышел из класса и прижался спиной к стене.
– Ну? Что приклеился? – Учительница склонила к нему лицо. – Почему в столовую не идёшь?
– Я не обедаю, – буркнул Мотя в пол.
Учительница переложила тетради под мышку и полезла в карман.
– На, – протянула несколько монет, – купи себе что-нибудь в буфете.
– Не надо. – Мотя насупился и отвернулся.
– Бери, – учительница взяла его руку и вложила монеты в ладошку. – А то так и будешь голодным ходить.
Есть хотелось очень. Кружку чая и кусок батона, оставленные утром матерью для него на столе, поглотила бездонная вечно голодная утроба.
– Я отдам!
– Не надо. Я знаю, что вам тяжело.
– Я отдам! – Мотя громко всхлипнул.
– Ну хорошо, хорошо. Обязательно отдашь. Когда вырастешь, да? – Учительница провела мягкой ладошкой по его вихрастым волосам. Точно как мама. Упоительное, обволакивающее ощущение тепла и покоя. Самообман. На самом деле ей нет до него… до них… никакого дела. Просто жалость. Слёзы брызнули из глаз Моти.
Жалость он ненавидел, она хуже, чем страх, хуже, чем унижения. Им можно сопротивляться, жалость лишала сил. Его разрывало от осознания собственной глупости и бессилия, но пустой желудок сворачивался жгутом, есть хотелось до тошноты. Он тряхнул головой, сбрасывая налипшее чувство стыда, и побежал.
Школьный буфет кишмя кишел разновозрастной детворой, вытянувшейся очередью в форме головастика. Возле окошка, заполненного отекшим лицом тёти Клавы, запрыгивая друг на друга, толкались школяры, те, что побойчее и понаглее.
Мотя приподнялся на цыпочки и заглянул за стеклянную перегородку. На длинном столе в пластиковых подносах из-под накрахмаленных полотенец бугорками выпирали пирожки, булочки и кренделя. Края полотенец были отогнуты, и Мотя разглядел на одном из подносов аппетитные розовые сосиски в завитках теста.
В животе призывно заурчало. Мотя сглотнул набежавшую волной слюну и стал ждать.
Сосиски в тесте исчезали с подноса быстрей, чем двигалась очередь. На самом деле она вообще не двигалась. Торговля шла бойко, руки с монетками тянулись со всех сторон, но хвостик головастика оставался на месте. За Мотей в очередь никто не становился. Он, не отрываясь, смотрел, как быстро исчезают с подноса глянцевые завитки, но ничего не мог поделать.
Когда, наконец, он приблизился к окошку, на подносе остался последний завиток. Мотя протянул руку, но в этот момент кто-то схватил его сзади за ворот пиджака и дёрнул.
– Мне сосиску в тесте!
Над головой мелькнула рука, и последняя сосиска досталась длинноногому волейболисту Лёхе Малкину. Он был младше Моти на год, но выше почти на две головы.
– Это моя! – ощетинился Мотя.
– Чего?! – Малкин поднёс сосиску к носу и демонстративно втянул широкими ноздрями сосисочный аромат. – Ммм, какая вкусная! – вгрызся ровными зубами в тесто и смачно хрюкнул от удовольствия. Жуя, произнёс с издёвкой: – Ты на кого тявкаешь, Мотя-задротя?
Малкин никогда не ходил один, вокруг него всегда вились его вассалы, «крутые парни», а по сути шестерки на доверии. Мотя ненавидел их всех, они были сильнее его, наглее и уверенней в себе, а своё превосходство демонстрировали окружающим, издеваясь над ним, унижая, оскорбляя, поднимая на смех и с каждым разом придумывая всё более обидные издевательства.
– Деньги появились – смелый стал, да? – Кривозубый Стас Панин в их шайке-лейке был вторым по статусу. Он учился в параллельном классе, считался примерным учеником, любимцем всех учителей и тоже был выше и мощнее Моти. Его Мотя боялся и ненавидел больше других, уж больно извращённая была у Панина фантазия по части глумления.
– Откуда у тебя деньги, сиротинушка? Кого обокрал? – Панин резко дёрнул сумку, которая висела у Моти на плече. Мотя отлетел на середину зала и шлёпнулся на пол, ударившись костлявой попой о кафель. Малкин, Панин и остальные подоспевшие к разборкам шестёрки дружно заржали.
– Только не ври, что мамашка дала. Уборщицам столько не платят, – Панин снова заржал, на этот раз в одиночку. Не получив поддержки, решил выместить злобу и пнул Мотину сумку. – Обокрал кого-то? Признавайся, безотцовщина.
Мотя молчал. Он знал, что отвечать нельзя. Стоит ему только произнести слово… всё равно какое… на него тут же набросятся, как уже было не раз. Но здесь, в буфете, они вряд ли посмеют, подкараулят потом, и тогда уже… Мотя вспомнил, как в прошлый раз вся шайка под руководством своих заводил играла в футбол его шапкой. Кроличья шапка. Мама купила ему на барахолке на последние деньги, после того как он месяц проболел ангиной. Шапку пришлось выкинуть, а маме сказать, что потерял. Мама долго смотрела в одну точку, а потом ушла на кухню плакать. Утром протянула Моте новую шапку, сшитую из искусственного меха, который до этого украшал ворот её старого пальтишка.
– А мне он и не нужен, я всё равно платком накрываюсь, что в нём толку. Только ты не бросай где попало, в сумку прячь.
Мотя прятал бесформенную, неказистую шапку, как только сворачивал за угол.
На этот раз предметом издевательств стала Мотина сумка.
– Пацаны, хотите мастер-класс по волейболу. – Малкин поднял сумку и подбросил её к потолку. – Стас, принимай.
Сумка летала из рук в руки, пока не прозвенел звонок.
– Ладно, пошли, – скомандовал Малкин.
– А с… с… с… этим что? – спросил заика Кутёмов, вращая сумку над головой.
– Дай сюда, – Панин выхватил сумку и ухмыльнулся. – Этому дерьму место в унитазе. Пусть ищет в тубзике… женском, – заржал, обнажая кривые зубы. – Айда за мной!
– Не, я на урок, у нас контрольная! – Малкин затолкал в рот остатки сосиски и вышел из буфета. Остальная братия двинулась за Паниным в конец коридора. Мотя поплёлся следом.
В дверях женского туалета Панин столкнулся с Анитой Ченг. Невысокая, но статная Анита, дочь корейского дипломата, бросившего семью по причине рождения дочери, а не сына, выделялась своей экзотической внешностью. Эта особенность почему-то вызывала особое уважительное к ней отношение.
– Ты куда прёшься? – строго спросила Анита, перегораживая проход Панину. – Ничего не перепутал?
– Нет, хочу вот это смыть, – Панин брезгливо поднял Мотину сумку за лямку и скривился.
– Так иди в мужской и смывай свой портфель там.
– Ты чо, Нитка, это же не мой.
– А чей?
– Да вот этого шкета! – кивнул Панин в сторону Моти. – Не хошь, чтоб я заходил, на, сама выброси, только руки не забудь после этого вымыть.
Анита строго посмотрела на вжавшего голову в плечи Мотю.
– У тебя, Панин, ума так много, что девать некуда.
– А то! – осклабился кривозубый.
– Давай, – Анита выдернула сумку и подошла к Моте. – На, – протянула, – а ты, Панин, если ещё будешь травлей заниматься, я тебя на классный совет вызову и пропесочу. Подпорчу тебе полугодие неудом по поведению. Понял меня?
– Понял, товарищ староста класса, – откозырял Панин и, махнув рукой, побежал на урок.
Когда всё сущее собирается в одну точку и мерцает высоко в ночном небе, словно она – есть результат деления звёздного числителя одной половины Вселенной на знаменатель другой, тогда легко представить, как безмятежно ты сидишь на берегу реки, а мимо медленно проплывают трупы твоих врагов. Всех тех, кто считал тебя мусором, пылью, ветошью.
После случая с портфелем и заступничества Аниты издеваться над ним не перестали. Но теперь всё было по-другому. Он перестал прятаться. На насмешки не реагировал, от подзатыльников уворачивался. Сдачи не давал, лишь плотнее сжимал зубы и копил злость. Когда-нибудь он ответит. Он ещё не знал, когда и как, но рано или поздно накопившаяся ненависть найдёт выход. Обязательно. А пока он просто сидит на берегу, ждёт и улыбается своим мыслям и фантазиям.
Она удивительная. Узкий прищур глаз, вихрастая чёлка, скуластое лицо. Глаза такие узкие, что почти невозможно разглядеть их цвет, но он знает – они чёрные. Ему нравится думать о ней, сразу охватывает упоительное, окутывающее теплом и томлением чувство.
Это произошло не в тот день и не двумя днями позже. Возможно, на третий, когда они встретились в коридоре, случайно пересеклись на перемене, она шла в спортзал, он – в библиотеку. Ему был подарен поцелуй. Не физический, духовный. Она подмигнула ему, совершенно точно подмигнула, сомкнув на миг узкий просвет век. У него остановилось дыхание.
Он вдруг полюбил перемены и теперь ждал их с нетерпением: бродил по коридорам в надежде на новую встречу, торчал перед доской с расписанием уроков, изучая, прикидывая, в какой кабинет отправится 9 «Б», и подкарауливал у дверей. Прошла неделя, но ему так и не удалось её увидеть. Потом он узнал, что она болеет, а ещё через неделю начались каникулы, и он перестал ждать.
Встреча любит случайность.
Лето тянулось улиткой. Он просыпался рано, но сразу не вставал, слушал, как копошится в прихожей мать. Вставал, когда дверь за ней захлопывалась, завтракал чаем и куском батона, потом выходил во двор, садился на скамейку и наблюдал, как неповоротливые голуби бродят в поисках завтрака на чисто подметённом тротуаре. Целыми днями он прозябал в одиночестве и находил в этом удовольствие, подолгу гулял, любуясь ломаной линией горизонта, а вечерами перед сном, лёжа в постели, мечтал. О ней. Вспоминал их встречу. И её весёлый прищур.
У него не было и тени сомнения, что он ей нравился. Иначе зачем она ему подмигнула, зачем вступилась? И чем больше он думал, тем больше убеждался в правоте своего убеждения.
