Читать книгу Философия крутых ступеней, или Детство и юность Насти Чугуновой (Альберт Иванович Карышев) онлайн бесплатно на Bookz (10-ая страница книги)
bannerbanner
Философия крутых ступеней, или Детство и юность Насти Чугуновой
Философия крутых ступеней, или Детство и юность Насти Чугуновой
Оценить:
Философия крутых ступеней, или Детство и юность Насти Чугуновой

5

Полная версия:

Философия крутых ступеней, или Детство и юность Насти Чугуновой

Она подсела к Чугунову.

– Вот о чём я хочу с вами поговорить.

– Слушаю вас, Лариса Владимировна.

– Пора покупать Насте скрипку побольше. Уже и «половинка» стала ей мала.

– Разве? – спросил он, разглядывая её лицо, на котором был косметический цвет лёгкого загара. – Мне казалось, Настя совсем ещё маленькая.

– Ну что вы! Она растёт! Вы не замечаете, а мне со стороны виднее! Ей будет удобнее играть на скрипке размером три четверти. Посмотрите, какие у неё длинные руки.

– Что ж, задача поставлена, – сказал Андрей Иванович. – Раз надо, значит, надо. Купим Насте скрипку «три четверти».

– Если хотите, я помогу, – сказала Корнилова. – Настину «половинку» продам кому-нибудь из своих учеников, а «три четверти» у них куплю. К вырученным деньгам, наверно, придётся немного добавить, но всё же это дешевле, чем купить новую скрипку. А зачем новая? Её нужно долго разыгрывать, чтобы звучала в полную силу. Инструменты, переходящие из рук в руки, уже разыграны.

– Конечно, – сказал Чугунов. – Мы с женой будем вам очень благодарны. И Насте интересно перейти на другую скрипку…

Лариса поднялась, выглянула в коридор и кликнула ученицу. Начиналась вторая половина их часового урока, посвящённая разбору художественных произведений. У Насти после короткого отдыха прибавилось сил, появился интерес к работе. «Второе дыхание» высветило ей лицо. К третьему году учёбы она сыграла порядочно классической музыки. В её репертуаре были доступные ей пьесы Гайдна, Генделя, Моцарта, Сен-Санса, Чайковского, Свиридова, Шостаковича, Глиэра. Сегодня она знакомилась с заковыристой музыкой композитора Акколаи и легко справлялась с первыми её тактами…

Когда урок закончился, Настя подступила к педагогу:

– А конкурс?

– Что – конкурс?

– Будем мы что-нибудь для конкурса разучивать или не будем? Света вон уже разучивает.

– Пусть разучивает, – ответила Лариса Владимировна. – Это их с Валерием Николаевичем забота. О конкурсах я тоже думаю. Мы с тобой выступим ещё не в одном. Но торопиться не будем. Конкурсы от нас не уйдут. Я хочу, чтобы ты выиграла серьёзное состязание. Для этого нужно всё как следует продумать, рассчитать силы, учесть опыт прошлого большого конкурса и хорошенько подготовиться. Побеждать, конечно, хорошо, похвально. Но гоняться за победой не стоит, она – не самоцель, я тебе уже говорила. Очень важен ход подготовки к конкурсу, усиленная работа, в течение которой ты укрепляешь навыки, восходишь, как скрипачка, на следующую ступеньку. Их, ступенек профессиональной подготовки и становления личности впереди у тебя будет много.

Андрей Иванович торопил внучку домой, ей надо было поспеть во вторую смену в школу, но она не отступала от педагога:

– Вот и я хочу – на ступеньку выше. Свете, что ли, можно, а мне нельзя?

– Ты так сильно хочешь участвовать в конкурсе? – спросила Лариса, переглядываясь с Чугуновым.

– Да, сильно хочу.

– А не боишься? Не заплачешь опять, если проиграешь?

– Ещё чего! Я тогда маленькая была. А теперь они не увидят моих слёз.

– Кто они?

– А Светка с Валерием Николаевичем и эти, которые сидят в жюри. Если проиграю, то наоборот, рассмеюсь прямо на сцене. Пусть знают: мне смешно оттого, что они не могут понять, какая я способная. Но я, наверно, выиграю. Мне так кажется.

– Да, от скромности ты не умрёшь. – Корнилова с усмешкой поразглядывала девочку. – Хорошо. К следующему уроку я подберу тебе конкурсные произведения. Подготовимся, поучаствуем в городских и областных состязаниях, а в крупном – через год. Согласна? За год повыступаем в школах, в смешанных концертах юных музыкантов. Это отличная практика. На следующем региональном конкурсе надо сыграть без сучка, без задоринки.

9

В конце сентября Андрей Иванович вдруг оказался в Доме политпросвещения, органе ещё не совсем порушенной советской власти. Он узнал, что двадцать восьмого числа в Доме сойдутся «представители общественности области и Советов всех уровней» – так значилось в газете «Григорьевские ведомости», – и захотел поинтересоваться.

Собрались встревоженные люди по поводу мрачных событий в Москве. События отражали борьбу за власть, «дворцовые интриги»: первый президент России Ельцин, скинув с престола первого президента СССР Горбачёва, вступил в контры с Верховным Советом. Их противостояние усиливалось с каждым днём; и судя по журналистским сводкам, Ельцин готовился послать военных на штурм здания Верховного Совета, где в надежде отстранить его от власти засели депутаты.

В амфитеатре зрительного зала не видно было свободных кресел. Собрание Дома политпросвещения гудело. Его участники кричали с трибуны и с мест, кляня Ельцина, как врага России, организатора антигосударственного переворота. Отдельной кучкой сидели «демократы». Они отмалчивались, выжидали, вслушивались…

После горячих речей началась запись в «ополчение», готовое ехать в столицу на защиту Верховного Совета. «Неплохо было бы самому увидеть, что там происходит», – сказал себе Андрей Иванович, подошёл к столу на сцене и тоже записался у престарелого отставного полковника, явившегося на собрание в полной военной форме, при боевых орденах. Тут же за столом собирались пожертвования в пользу добровольцев. Чугунов получил «суточные» и «проездные». Дома он озадачил жену сообщением, что срочно уезжает по делам, а тридцатого сентября простился с близкими и после полудня отбыл с группой мужчин в Москву на электричке…

Путь «ополчения» Чугунов отметил в записной книжке, предполагая сделать очерк о походе григорьевских ребят на защиту Верховного Совета. Группа спустилась в метро и проехала до станции Баррикадная. Ею руководил мужчина с суровым лицом, в кожаной куртке и фетровой шляпе. Он был вчера в Москве, видел обстановку противостояния, знал, куда и как идти. Андрей Иванович запомнил фамилию старшого – Мамин. На Баррикадной при выходе из-под земли милиционеры по каким-то признакам выбирали людей из толпы и оттесняли от эскалатора. Мамин предупредил:

– Не оглядывайтесь. Сделайте вид, что каждый идёт сам по себе.

«Ополчение» благополучно прошло к эскалатору, и Андрей Иванович спросил Мамина, почему милиция выпускает из метро не всех. Старшой ответил:

– Задерживают тех, кто много раз тут ходил и примелькался. Примелькавшихся подозревают в поддержке депутатов, засевших в Совете. Опасаются митингов, восстания. Я не впервой тут иду, но не примелькался, потому что надеваю то плащ, то кожан, то кепку, то шляпу, то в очках хожу, то без очков.

Добровольцы вышли на поверхность и увидели сплошные милицейские заслоны. Солдаты в шлемах, шинелях и сапогах, с чёрными резиновыми дубинками и белыми пластиковыми щитами до земли, с нахмуренными лицами, стояли в две шеренги одна против другой, создавая от подъезда метро живой коридор. «Похожи на псов-рыцарей из памятного фильма Эйзенштейна», – подумал Чугунов.

Группа зашагала сквозь строй. Андрей Иванович ждал зычных окриков и топота кованых сапог, но здесь никого милиционеры не трогали. Пройдя между их шеренг, григоровчане наискось пересекли мостовую и углубились в мелкие улицы, а потом в проходные дворы. Дальше тоже кругом стояла милиция. Её боевые порядки перекрывали те улицы и проулки, дворы и скверы, по которым можно было приблизиться к Верховному Совету.

– Блокировали, гады, все входы и выходы! – басом ругался Мамин. – Мышь не проскользнёт! Идём не так, как удобнее, а как ведёт нас милиция расстановкой своих отрядов! А вчера было свободно!

Добровольцы лезли через заборы, срывались в какие-то ямы и карабкались наверх. Ждали, что где-нибудь отыщется проход к намеченной цели, маячившей совсем недалеко; но окружение Дома Советов было продумано до мелочей.

Было холодно. Все в группе Мамина оделись потеплее. Андрей Иванович надел чистую синюю телогрейку, зимнюю шапку и обул кирзовые сапоги с вязаными носками. Тяжело гружённая сумка, висевшая на его плече, натирала ему бок рёбрами банок с рыбными и овощными консервами. Он высыпал в неё дома и полведра картошки – всё в пользу возможных защитников Верховного Совета. На лбу его и спине выступала испарина; дыхание его сбивалось, ноги тяжелели, поламывало поясницу.

Быстро темнело. «Ополчение» вышло на Красную Пресню, остановилось с краю тротуара, бросило к ногам сумки; курящие закурили. Толпы людей заполнили Пресню. Народ ходил по ней взад-вперёд, собирался кучками, обсуждал происходящее. Молодёжь бегала на середину мостовой, загораживала путь машинам и весело орала: «Ельцина на мыло!.. Под суд!..» За озорничавшей молодёжью тяжело и понапрасну гонялся милицейский отряд, тоже обеспеченный щитами и дубинками. На улице загорались жёлтые фонари. Зрело возбуждение толпы, и Чугунову казалось, что она может взорваться какими-то безоглядными действиями…

Старшой сказал, что вчера был в штабе Анпилова, одного из видных деятелей, руководивших сопротивлением Ельцину. В штабе регистрировались охотники защищать Верховный Совет, и там помогали иногородним устраиваться с ночлегом. Мамин хотел отвезти товарищей к Анпилову, но передумал. Он предложил им попытаться достичь цели под покровом темноты, и Андрей Иванович удивился тому, что усталые голодные ребята согласились.

Опять ходили задворками вокруг Дома Советов, искали щель; но милицейские кордоны стояли плотно, и ночью под фонарями они выглядели страшнее, чем днём. «Ополченцы» посовещались: а не протаранить ли всем скопом цепь солдат? Мамин предупредил:

– Нельзя силой. Могут догнать и побить, а то и застрелить.

Пробовали договориться. Подошли к отряду, загородившему узкий проход меж старыми пятиэтажками; но офицер не захотел слушать ходоков и прогнал их. В другом месте на пути встало подразделение крупнее. За его спинами Чугунов увидел два бэтээра, выступавшие из-за дома, а перед ними горел костёр, стояло в пирамиде стрелковое оружие и двигались крепкие мужики в пятнистых одеждах – это уже были не просто милиционеры. Снова добровольцы просили пустить их к Дому Советов. Они убеждали, настаивали и горячились. Солдаты в шеренге хмуро молчали, а лейтенант вежливо отвечал одно и то же: «Не имею права. Не положено».

Вдруг несколько омоновцев отошли от костра и скорым агрессивным шагом направились к милицейской цепи. Они разорвали цепь, и «ополченцы» поняли, что здоровяки идут к ним.

– Атас! Разбегаемся! – скомандовал Мамин.

Группа кинулась врассыпную.

Чугунов тоже побежал, прихрамывая. Тяжёлая сумка мешала ему. Он поднялся в горку, нырнул в лесок или заброшенный парк, но, потеряв силы, скоро остановился, сбросил сумку на землю. Присев на сумку возле тонкого дерева, Андрей Иванович тяжело дышал и прислушивался к удалявшимся звукам: треску сучьев под чьими-то грузными шагами и к возбуждённым мужским голосам. Отдышавшись, он встал, снова взял сумку на плечо; вгляделся в темень и, натыкаясь на деревья, запинаясь о сучья, напрасно поискал товарищей, с которыми толком и не познакомился; звать их он опасался. В каком направлении следовало ему идти до выхода на улицу, Чугунов не знал, и теперь он думал лишь о ночлеге у Шитиковых; время было позднее, и уехать в Григорьевск он уже не мог.

Впереди, совсем близко мелькнул луч света, преломлявшийся меж деревьев. Сучья трещали близко, и грубый голос произнёс:

– Слиняли! Перепугались!

Андрей Иванович увидел силуэт человека, державшего большой электрический фонарь, и его лицо, смутное в отсветах фонаря. Луч повернулся к Чугунова, ослепил его, и тот же голос сказал:

– А вон там кто-то идёт.

Чугунов шёл на омоновцев, но повернул в обратную сторону и, собравшись с духом, выдержал неторопливый шаг.

– Стой! – крикнули ему.

Он продолжал идти.

– Стой, тебе говорят!

Андрей Иванович остановился.

К нему подошли двое могучих военных в пятнистых куртках с меховыми воротниками, в тёмных шлемах с подбородниками; у того и другого с кистей рук свисали резиновые дубинки.

– Почему не останавливаешься по первому требованию? – спросил военный с грубым голосом.

– Не слышал, – ответил Чугунов. – Задумался.

– Кто такой?

– Приезжий. Житель Григорьевска. Литератор.

– Почему бродишь по лесу? Куда направляешься?

– Теперь иду на отдых. Ваши парни к Дому Советов не подпустили. Никак не выберусь из леса.

– А! Это ты вместе с приятелями рванул от нас?

– Я. Мы вас боимся. Читали, будто столичные омоновцы избивают всех подозрительных, в электрички и автобусы врываются, даже убили кого-то. Вы вот сразу взялись говорить со мной угрожающе, как с преступником, тыкаете незнакомому человеку, а я ведь много старше вас. Пожалуйста, опустите фонарь, не светите в глаза.

Военный опустил фонарь.

– Среди нас, конечно, встречаются всякие, – сказал он, помедлив. – Но и среди вашей пишущей братии есть настоящие гады. Шастаете тут. Вынюхиваете, высматриваете; а потом, как возьмётесь писать, наврёте с три короба. Зачем вам Дом Советов?

– Думал поговорить с теми, кто успел собраться возле него. Слышал, мирные люди строят баррикады для его защиты. Нёс им продукты, хлеб у меня в сумке, консервы, картошка. Хочу увидеть антисоветский переворот. Возможно, когда-то напишу о нём личные впечатления. Обещаю: врать не буду.

– Не ввязывались бы в это дело, – сказал другой военный. – По-дружески говорим. Ни к чему вам, пожилому человеку, такая романтика. Мы вас понимаем, самим тошно… Могли бы даже провести вас через наш кордон, но дальше не пройдёте. На последнем капэпэ охрана ни за что не пропустит, а то и арестует для выяснения личности. Судя по всему, вы плохо знаете район возле Дома Советов и, если будете дальше тут ходить, можете случайно приблизиться к американскому посольству, а ихние снайперы стреляют без предупреждения по движущейся цели. Ехали бы домой. Всё равно ничего не выходите, а в беду можете угодить.

– Что, ожидается что-нибудь чрезвычайное? – спросил Андрей Иванович.

– Мы и так вам слишком много сказали, – ответил омоновец.

– Куда же мне теперь идти?

– Спуститесь вниз и идите вот в этом направлении. – Он махнул рукой на которой висела дубинка. – Выберетесь на Арбат и дойдёте до метро. Спешите, уже за полночь.

10

Андрей Иванович едва успел в метро, на автобус, и за полночь добрался до дома Шитиковых. Он позвонил к ним, раз, другой, третий – никто не отозвался; позвонил ещё – снова гробовая тишина. «Умерли, что ли? Что делать? Ладно, посижу тут на лестнице, – подумал он. – Всё же теплее, чем на улице».

Андрей Иванович посидел на каменной ступеньке, привалясь боком к стене; зажмурил глаза и попробовал задремать, но не смог. Поднявшись на ноги, он опять стал звонить, а потом забарабанил в дверь кулаками и закричал:

– Это я, Чугунов! Мне негде переночевать! Пустите!

В квартире бывших сватов послышалось движение, повернулись запоры, дверь приоткрылась на длину цепочки, и заспанная лохматая хозяйка заворчала в узкую щель:

– Кто там? Что безобразничаете? Спать не даёте! Сейчас милицию вызову!

«Прекрасно поняла, что это я», – не усомнился Андрей Иванович и ответил:

– Неужели по голосу не узнали? Мне нужно переночевать! Так получилось, что я ночью оказался на улице! Простите за беспокойство!..

– Ну проходите. – Она пустила его в прихожую, замкнула дверь и подозрительно оглядела Чугунова, одетого в телогрейку, обутого в сапоги, с тяжёлой сумкой, висевшей на плече.

– Что это вы все затаились? – спросил Андрей Иванович. – Звонил, звонил! Стучал, стучал!.. У нас давно бы кто-нибудь выскочил за дверь и поругался! И темно в подъезде.

– Спят люди. А ещё боятся. Вон что в Москве творится, – отвечала она, завязывая пояс на халате. – Не шумите, пожалуйста, не то всех на ноги поднимете.

Раздевшись, Чугунов на цыпочках пошёл за Татьяной Ивановной в гостиную. Шитикова взялась застилать диван чистым бельём.

– Откуда вы? – спросила она.

– Оттуда. – Андрей Иванович мотнул головой. – От Дома Советов.

Шитикова посмотрела на него с беспокойством, недоверием и ушла из гостиной. Чугунов забрался под одеяло и уснул.

* * * Очнувшись, он огорчился, что проспал митинг на Смоленской площади. Митинг намечался на десять часов, а времени было около полудня.

К нему зашёл Шитиков.

– Проснулись? Вставайте! Я чаю подогрею!

– Мы одни? – спросил Чугунов, прислушиваясь. – А где остальные?

– На работе.

– Что, в Москве люди работают, несмотря на антисоветский переворот и безработицу?

– У кого есть работа, работают, – сказал Шитиков, – а многие из тех, у кого её нет, митингуют. Вставайте! Охота пообщаться с понимающим человеком. Ну, вы и здоровы спать!

– Обычно я сплю часов семь-восемь. Но вчера крепко устал и наломался. Весь день ходил с тяжёлой сумкой, – ответил Андрей Иванович, потягиваясь и зевая. – До сих пор кости трещат.

– Где вас носило?

– А мы с группой ребят пытались пройти к Дому Советов.

– Мать честная! Ну, вы даёте! Что за ребята, с которыми вы ходили?

– Из нашей области, из районов. Я каждого и по имени не успел узнать. Они все молодые, вперёд шли, а я плёлся за ними. Знаю только, что безработные, предприятия их с перестройкой закрылись.

– Зачем вам это, Андрей Иванович, нужно? В ваши-то годы!

– Да захотелось, знаете ли, воочию увидеть, как происходят антигосударственные перевороты. А ребята шли на защиту Дома Советов. Многие для этого приехали из разных городов.

– Вон оно что! Не удалось вам, значит, пройти к Дому? Его теперь Белым домом зовут, по-американски.

– Не удалось. Милиция и омон сторожат подходы, никого не пропускают. Зря мотались, мёрзли и весь день были голодные. Товарищей я растерял, когда мы бегали от омона. Едва хватило сил до вас добраться. Слышали, наверно, как я ночью давал о себе знать?

– Слышал. Открывать мы боялись. Район у нас отдалённый, бандиты ходят по квартирам, грабят и убивают. Вы уж извините.

– Но кто-то успел собраться у Дома Советов до того, как его блокировали, – в раздумье сказал Чугунов, поднимаясь с постели. – Их тоже крепко заперли. Слышал, пока ходил, что защитники строят баррикады на площади перед Домом.

– Защитники! – со смешком произнёс Шитиков. – Наверно, пацаны да старики, кому делать нечего! Ельцин, говорят, хочет штурмовать Белый дом. Тех идиотов, кто возле него собрался, как пить дать, перестреляют! У них, видно, и оружия нет!

– Ну, значит, и я идиот, – ответил Чугунов, – потому что мог оказаться среди защитников. Зря вы, Александр Васильевич, так неуважительно об этих людях отозвались. Думаю, они лучше многих. Совести у них больше, чем у других…

Он взял брюки со спинки стула и стоя натянул штаны на худые жилистые ноги; достал зубную щётку, короткое полотенце из бокового кармана сумки с продуктами и по пояс голый ушёл умываться. Надев рубашку и причесавшись, Андрей Иванович пошёл за Шитиковым в кухню. Вчера он очень хотел есть, но постеснялся сказать и лёг на пустой желудок, а сегодня скверно себя чувствовал, еда не полезла ему в рот, и он ограничился чашкой кофе и бутербродом с маслом и сыром.

– Жаль, что проспал митинг на Смоленской площади! – сказал Андрей Иванович. – Надо было завести будильник, да неловко было ночью просить его у Татьяны Ивановны.

– Вы что, ещё и на митинг хотели идти?

– Да. Чему вы так удивились?

– Гляньте на себя в зеркало! Осунулись, глаза запали! Хорошо, что не пошли! Считайте, вам повезло! – отвечал Шитиков тревожной скороговоркой. – Там после митинга такое началось!.. Я смотрел телевизор! В последних известиях будут, наверно, повторять!..

– Посмотрим, – сказал Чугунов.

Ко времени передачи новостей он вместе с Шитиковым сел перед телевизором. О событиях на Смоленской «ящик» рассказывал долго и подробно. Толпа, на «голубом экране», вооружённая камнями, палками и железяками, кидалась под красными флагами на ряды милиции, а милиция через съёмные стальные загородки отражала атаки разъярённых граждан щитами и дубинками. Слышались проклятья, грохот ударов по пластиковым щитам. Нападавших сбивали с ног струями воды из водомётов.

– Что делается! Что делается! – повторял Шитиков, охая, ахая и ёрзая в кресле. – Озверели все! С ума посходили! Видите, Андрей Иванович, в какую заваруху вы попали бы, если бы пошли? Там в толпе и раздавить могли, и дубинкой бы по голове огрели! Радуйтесь, что проспали!

– Да, я бы всего этого, пожалуй, не выдержал, – сказал Чугунов. – Сил бы не хватило. Но мне не радостно, что проспал. Выть хочется.

11

Он торопился домой; но Шитиков убедил его дождаться Татьяну Ивановну: хозяйка просила мужа передать Чугунову, что хочет с ним поговорить. Андрей Иванович сказал Шитикову, что, раз не уезжает, то должен побыть один, подумать о вчерашнем походе и кое-что записать, пока не забыл. Александр Васильевич оставил его…

Вернулась с работы Татьяна Ивановна, следом явилась Ирина. Мать Насти, увидев Андрея Ивановича, встала к нему боком, через силу произнесла: «Здрассте», – и неестественно прямо, со слабой застылой улыбкой ушла к себе в комнату.

Татьяна Ивановна загремела в кухне посудой. Чугунов пришёл к ней.

– Я понимаю, что не дал вам ночью спать, – произнёс он. – Ещё раз извините. Вы хотели со мной поговорить?

– Хотела. – Она включила электрическую зажигалку и поднесла к конфорке газовой плиты. Зажигалка потрещала. Га з вспыхнул.

– Но вы за что-то на меня сердитесь?

– А вы думаете, нам не за что на вас сердиться? Лучше сказать: злиться. И не только на вас лично. Зачем вы с Верой Валерьяновной Ирку травили? Она с её мнительностью и самолюбием до сих пор бесится. Нам с отцом скандалы закатывает, зло на родителях срывает.

– Когда же мы её травили?

Андрей Иванович догадался, о чём речь.

– Когда оформляли опекунство над внучкой, вот когда! – через плечо отчитала его Татьяна Ивановна. – Устроили всё тихой сапой и сообщили Ирке на работу, что она бросила дочь!

– Тут вы, Андрей Иванович, конечно, не подумали! – сказал Шитиков, зашедший в кухню и расположившийся курить. – Сообщать на работу – это ни к чему!

Он сел на край изогнутого диванчика, приставленного у стены к обеденному столу, подвинул к себе пепельницу и задымил, положив ногу на ногу, играя шлёпанцем на пальцах голой ступни.

– Ступай чадить и подъелдыкивать на лестницу! – прикрикнула на него Татьяна Ивановна. – Иди отсюда!

Александр Васильевич скривился, ушёл и хлопнул наружной дверью.

– Было всё не так, как вы себе, Татьяна Ивановна, вообразили, – сказал Чугунов. – Постараюсь объяснить. Послушайте, пожалуйста.

– Слушаю.

– Помните, как мы с Верой Валерьяновной предлагали Вам взять Настю к себе? Вы отказались из-за нашего условия продолжать учить девочку музыке. В этом году мы повели её в общеобразовательную школу, и с нас потребовали справку об опеке. Мы обратились в опекунский совет. Там сказали: необходимо согласие родителей Насти на то, чтобы дед с бабушкой сделались законными опекунами ребёнка. Отец после недолгих уговоров согласился. У него другая семья, и Настей ему заниматься некогда. А мать на наши письма не ответила. Тогда ей стали писать из опекунского совета, сперва – безуспешно – домой, потом на работу, обращались к начальству Ирины. Чиновники, между прочим, долго искали, где мать Насти работает… В результате комиссия без согласия Ирины установила нашу опеку над её ребёнком. Нам советовали подать в суд и лишить мать Насти материнства. Конечно, мы на это не пошли. Пусть девочка помнит, что у неё есть мать, пусть страдает, но любит…

– Могли бы с нами посоветоваться, – сказала Татьяна Ивановна, замедляя кухонные дела.

– Так ведь уже советовались! Дальше, наверно, получилось бы так: мы с Верой Валерьяновной настаиваем на своём, а вы с Александром Васильевичем смягчаете перед нами неблаговидное поведение дочери, выгораживаете Ирину. Почему вы не требуете от неё исполнения материнского долга и, вообще, по-моему, оберегаете от забот?.. Позовите её сюда. Пусть подтвердит, что и мы, и официальные лица не раз писали ей вполне вежливо. Неужели она вам об этом не рассказывала?

– Не надо звать. И говорите тише, – сказала Шитикова, встав к Андрею Ивановичу лицом. – Она нервная. Может раскричаться на весь дом. Чего доброго, соседи позвонят в «кащенку», приедет машина.

– Что, бывает такое?

Татьяна Ивановна, показалось Чугунову, глянула испуганно, точно спохватившись, что наговорила лишнего. Ему сделалось неловко.

– Я сейчас поеду домой, – сказал Андрей Иванович. – О Насте вы не хотите спросить?

– Хочу. Как она там?

– Живёт неплохо. Шлёт вам привет. Ходит в две школы и везде учится достойно, правда, ей устный счёт даётся с трудом. Умная девочка, на редкость способная, трудолюбивая, добрая и мужественная. Вот сколько эпитетов можно к ней справедливо отнести.

– Далеко пойдёт. В кого она такая? – сказал Шитиков, вернувшийся в кухню. От него пахло куревом. Он опять сел с краю диванчика, закинул ногу на ногу и заиграл шлёпанцем.

bannerbanner