скачать книгу бесплатно
– Не знаю, с мужчинами она почти не разговаривает, а другие женщины не хотят ничего рассказывать. Надо полагать, потому, что сами ничего не знают. Однако мне кажется, что её высокомерие – природное.
– Высокомерие? Вы о ком?
– О женщине, которая сейчас прошла мимо нас.
– А я о нашей соседке.
Сократ растерянно улыбнулся.
– Однако… Её тоже можно назвать странной.
– Думаю, мы все здесь странные, просто некоторые немного страннее.
– О, вы абсолютно правы, мой друг! Я вовсе не против странностей. Напротив, считаю, что они гораздо ценнее всякой обыкновенности.
– Согласен. Что ж, давайте проверим, правильно ли я вспомнил их имена, – я вдруг загорелся любопытством и заодно решил кое в чём убедиться.
– Так вы уже придумали?
– Да. Начнём с черноволосой. Я назвал её Принцессой, – пристально вглядываясь в Сократа, сказал я.
Его морщинистое лицо, уже готовое выразить восторг, вытянулось. Блеск в глазах потускнел. Старик явно был разочарован.
– О, друг мой! К сожалению, вы называли её иначе. Очень жаль.
– Что ж, не судьба, – вздохнул я. – А как я её называл?
– Амазонка.
Я ожидал это услышать и потому не особо удивился.
– Ясно. А эта девушка… – движением головы показал я себе за спину. – Несмеяна.
Сократ недоумевающе погладил бороду.
– Однако, странно… Что же получается?
– Так что? Верно?
– Да. Почему же вы ошиблись с Амазонкой?
– Понятия не имею.
Я не стал говорить ему, что никакой ошибки не было. Во-первых, потому что мне не хотелось быть пищей для размышлений. Во-вторых, в голову мою проникла параноидальная мысль, что об особенностях моего мозга, благодаря которым всплыли в памяти все имена, никто не должен знать, особенно Гиппократ.
Глава 4
Когда мы покидали столовую, Несмеяна всё ещё ковырялась ложкой в тарелке, словно пыталась там что-то отыскать. Судя по всему, она с головой погрузилась в какие-то размышления и забыла о реальности.
– Так, друг мой, куда отправимся в первую очередь? – поинтересовался Сократ, когда мы вышли на крыльцо.
– А что, у нас есть выбор? Дорога-то одна.
– Чуть дальше будет поворот на зону отдыха.
– В таком случае пойдёмте туда. Лишь бы успеть до шести.
– О, у нас полно времени, друг мой! Если нигде не задерживаться, успеем обойти всю территорию. Можем начать с женского коттеджа, если хотите. Правда, тогда нам придётся сделать небольшой крюк.
– К женщинам, пожалуй, мне идти незачем, разве что посмотреть на коттедж. Но если крюк, то как-нибудь в другой раз, – сказал я, спускаясь с крыльца.
Небо окончательно избавилось от грусти и ослепительно улыбалось миру, а мир цвёл и благоухал, ни о чём не задумываясь. Мне пришло в голову, что лучше быть цветком или деревом, нежели человеком. Или животным. Слиться с природой, с миром – это и значит смириться, это и есть счастье. Вся природа счастлива, то есть бессознательна. Почему бы и человеку не стать частью природы? «Ибо не ведают, что творят…» – вспомнилось мне. Ах, если бы это действительно было так, если бы мы не ведали!
Дорожка снова вступила в лес. Метров через десять я увидел поворот налево и вопрошающе оглянулся на Сократа. Старик кивнул. Я свернул и почти сразу же наткнулся на ещё один поворот налево, но на сей раз в виде тропинки.
– Там женский коттедж, – сказал старик. – Отсюда примерно десять минут ходьбы. Не передумали?
– Нет. Как-нибудь в другой раз.
– Как скажете, друг мой.
Не знаю, чем руководствовались проектировщики “Солитариуса”, разделяя все строения приличными расстояниями, но мне это нравилось. Было в этой разделённости, в этой уединённости что-то интимное, что-то по-настоящему уютное, чего так не хватало внешнему миру, всем этим человеческим муравейникам и ульям, построенным для… Для чего? Для того, чтобы муравьи и пчёлы трудились и плодились вдвое быстрее? Они суетятся, ведомые жаждой потреблять как можно больше. Купить то, купить это – порой даже не желая, но ведь нужно выглядеть приличным, то есть быть как все…
Что-то мне подсказывало, что я жил в одном из таких муравейников. Но ничего конкретного не вспоминалось, только общая информация. Информация…
– Здесь есть телевизоры, газеты, интернет? – спросил я у Сократа.
– Зрите в корень, друг мой. К сожалению, здесь нет ничего, что связывало бы нас с миром, кроме газет, – он нахмурился. – Мы получаем по газете в конце каждого месяца.
– Но ведь мы смотрим кино, не так ли? Оно откуда-то должно браться!
– Кино привозят со всем остальным.
– Какая-то связь всё равно должна быть. Телефон, например.
– Наверняка у Гиппократа есть телефон или рация, однако нам он об этом не говорит.
– Понятно. А что за газета?
– О, название у неё отнюдь не говорящее! – с грустью произнёс Сократ. – «Правда».
– У вас сохранился экземпляр за прошлый месяц? Я хотел бы посмотреть.
– К сожалению, нет, друг мой. Может быть, в библиотеке есть… Однако ничего полезного вы там не найдёте. Ничего, что могло бы пролить свет на наше местонахождение. Вот и так называемая зона отдыха. Не знаю, кто придумал это дурацкое название, но оно прижилось.
Я и сам увидел просвет впереди. Дорожка пошла под откос, и вскоре мы вышли на большую прогалину. Посередине её противоположного края высилось двухэтажное деревянное здание, а в углах ютились два гораздо более скромных строения. Сократ объяснил, что угловые дома – это спортзал и кинотеатр, а в здании, которое все называли домом искусств – несколько комнат: музыкальная комната, танцевальный зал, мастерская художника, швейная мастерская и общий зал.
– Значит, среди нас есть музыканты, швеи и танцоры? – спросил я.
– Да. Однако в единственном числе, дружище. Музыкант, танцовщица и модельер, она же швея. Половина Солитариуса носит её творения. Это тоже её рук дело, – улыбнулся он, показывая на свой костюм. – И ваша одежда тоже.
Я посмотрел на свои чёрные спортивные штаны и футболку.
– Мне нравится. Простая и удобная одежда.
– Да, она – мастер своего дела. Хотите зайти в спортзал? – Сократ дёрнул головой в сторону длинного низкого здания, к которому мы как раз подходили.
– Нет. Мне сейчас не до физических упражнений, – улыбнулся я.
– Понимаю. Сюда иногда заходит Ван Гог и, насколько мне известно, Железная Леди, ну, та, что в столовой была. Я так называю её про себя. По-вашему, Принцесса или Амазонка.
– Думаю, Амазонка более подходящее прозвище.
– Это вам решать, Есенин.
– Так… Музыкант – мужчина? – мысленно обозначив его как Моцарт, спросил я.
– Да, примерно ваших лет.
– Лет тридцать, значит… На чём он играет?
– На фортепьяно. Если желаете, я вас сейчас познакомлю. Он наверняка здесь. Да и модельерша тоже должна быть здесь. Эти двое вечно забывают пообедать.
Мы подошли к дому искусств, который почти вплотную опоясывало несколько рядов высоченных голубых елей, посаженных, судя по всему, человеческими руками. Если говорить точнее, опоясаны были одноэтажные боковые пристройки, тянувшиеся в ширину, а не главное здание – высокое, но довольно узкое. Мы поднялись на крыльцо. Сюда зачем-то поставили два маленьких дивана. Зачем-то?.. Я окликнул Сократа, который уже собирался войти.
– Сократ, подождите. Давайте присядем. Я хотел бы кое-что уточнить.
– О, мой друг… – как-то нерешительно проговорил он, оглядываясь по сторонам. – Я не уверен, что это подходящее место для разговора. Быть может, лучше на обратном пути?
«Допустим, за нами действительно следят, что, в общем, вполне логично, учитывая нашу опасную непредсказуемость. Но зачем подслушивать? И каким образом? Глупости какие-то, – подумал я, пристально вглядываясь в Сократа. – Но ведь настоящие параноики ведут себя иначе. Хотя откуда мне знать…»
– Не волнуйтесь, ничего такого я спрашивать не собираюсь, – сказал я и опустился на диван.
Старик вздохнул и присел напротив.
– Спрашивайте.
– Вы случайно не знаете, что означает «солитариус»? Это же латинское слово, если не ошибаюсь?
– О, я думал, вы спросили у Бестии.
– Нет, я ещё толком не очнулся и многое упустил. К тому же я подумал сначала, что мне снится сон.
– Кто знает, Есенин, может, вся жизнь – сон, – горько усмехнулся Сократ, – но это не означает, что она нереальна.
– Верить можно во что угодно, только легче от этого не становится. Всякая отдельная жизнь – это трагедия. Но Жизни – с большой буквы, – подчеркнул я, – нет никакого дела до этих трагедий: они для неё всего лишь удобрение, помогающее ей разрастаться, или, быть может, семена новой, доселе не существовавшей жизни. Быть может, Жизнь посредством человека пытается сотворить нечто более совершенное. Если это так, то что остаётся нам?
– Знаете, друг мой, ваша беда в том, что вы мыслите слишком глобально. Это может свести вас с ума, – с печальной улыбкой сказал Сократ. – Такой подход неизбежно ведёт к унынию и тоске, а они в свою очередь высасывают из человека волю, желания и надежды, озлобляют его, настраивают против жизни.
– Такой подход неизбежно ведёт к тому, что начинаешь жить, не оглядываясь на мораль и чужие мнения, принимая себя, любя себя как уникальность и презирая себя как часть общего. Но – довольно философии. Так вы знаете, что значит «солитариус»?
– «Солитариус» переводится с латинского как одинокий или уединённый, необщительный. Так сказал мне Гиппократ. Подходящее название, не правда ли?
– Да, пожалуй. Вы рассказывали о пациенте, который вернулся из изолятора другим. Кто он?
– Имени я вам назвать не могу, – извиняющимся тоном сказал Сократ. – Он шахматист. С утра до ночи над доской сидит, что-то разбирает. Иногда с кем-нибудь играет, однако недолго, потому что силы слишком неравны.
– И как он изменился после изолятора?
– Видите ли, раньше он был более разговорчивым. Любил размышлять вслух. А после изолятора полностью ушёл в себя и в шахматы. Нет, он разговаривает с нами, когда мы встречаемся, но как-то неохотно.
– Ясно. И это всё?
– Ну, в общем, да, однако, друг мой, на словах всё это выглядит не так странно как на самом деле, – усмехнулся он.
– А я видел, как его уводили?
– Нет. Кажется, вас посетило вдохновение, и вы ушли в свою комнату. Да, точно, вы ещё выразились как-то возвышенно. «О муза, ты как летний снег! Как небо, ставшее землёю!» Что-то вроде того.
– Прекрасно, – хмыкнул я. – Значит, когда его вели, он вырывался? Почему же ему ничего не вкололи?
– Не знаю, друг мой. Может, и вкололи, но не подействовало, – пожал он плечами.
– Так, давайте-ка с самого начала. Где вы находились и кто ещё был с вами?
– Мы сидели в гостиной: вы, я, Ван Гог и Смоктуновский. Потом вы ушли, Смоктуновский начал разыгрывать сцены из «Братьев Карамазовых», и я вам скажу, играл он великолепно. Через некоторое время появились помощники. Они направились на второй этаж. Мы поняли, что что-то случилось. Спустя пять минут они спустились с шахматистом. Вот и всё, друг мой.
До меня наконец кое-что дошло. И это мне, мягко говоря, не понравилось.
– Но… как они узнали? – прошептал я.
– О, мой друг! Наконец-то вы поняли, – тоже шёпотом ответил Сократ.
– Что понял?
– Как что? Очевидно, что в наших комнатах установлены скрытые камеры и подслушивающие устройства.
– Думаете?
– А как ещё объяснить тот факт, что они так быстро узнали о попытке суицида?
– Да, пожалуй, других объяснений нет. Но ведь это вполне логично, разве нет? Мы потенциально опасны друг для друга и для себя. Стоит ли удивляться тому, что руководство следит за нами?
– Я знал, что вы так скажете. Да, выглядит это как забота, однако меня не покидает чувство, что всё гораздо хуже.
– Да, кстати, а как они доставили шахматиста в изолятор? Ах да, на квадроцикле. Хотя… – засомневался я, представив подобную поездку. – Но не пешком же?
– О, конечно нет! У них есть аэромобиль, транспорт будущего…
