скачать книгу бесплатно
После обеда позвонила Анюта. От волнения очень быстро упаковываемыми в слова буквами, (это у неё от матери, вмиг вспомнил молодую Елену, её защиту диплома в институте) она заговорила:
– Ты только не переживай, сейчас был ещё один врачебный консилиум. Преобладающее мнение – психический срыв. Мама неадекватна. Никому не верит, речь несвязна. Так как мы близкие родственники, сейчас нам с тобой нужно принять решение о переводе её в психиатрию. Если хочешь, дам трубку врачу, поговоришь с ней.
– Ей нужно полечиться у нас, это психоз, – негромко, но убедительно сказала мне врач. – Причины его нам пока не известны, и при встрече с вами мы будем об этом говорить. Возможно это от долгой бессонницы.
– Завтра я буду у вас, – сказал я убежденно, и только после вспомнил, что билет мне возьмут лишь на среду.
Чуть позже позвонил Рустам Алексеевич:
– Билет мы тебе ещё раз поменяли. Вылетаешь сегодня в полчетвертого утра, с пересадкой в Шереметьево, завтра в одиннадцать дня будешь в Минеральных Водах, (вот она, связь мысленная! говоря с врачом, я уже об этом знал). Передавай Равилю дела, сегодня вечером на стройке совещание, сходи. А ночью в аэропорт я тебя отвезу.
На совещании я что-то согласовывал, доказывал, и в чем-то убеждал коллег. Вернувшись вечером в квартиру, начал кое-как собирать дорожную сумку, прибираться… тут силы вдруг оставили меня и рухнув на диван, я захлебнулся в рыданиях. Я догадывался, что с нами произошло.
Ближе к полуночи мне стало легче. Созвонившись с дочерями, я долго беседовал с Анютой, затем с Яной.
Анюта рассказала, что маму перевезли в психиатрию, там ей сделали какой-то укол, после чего она несколько успокоилась и наконец, заснула. Также она сказала, что купила маме кое-что из еды, и смягчившимся тоном добавила:
– Ты только очень уж не переживай, попробуй подремать перед дорогой. Всё у нас будет хорошо. Врач сказала, что это поправимо, лечится. Завтра с дядей Стасом мы тебя встретим в аэропорту. Сейчас передаю трубку Яне… Говори с ней спокойнее, ей очень тяжело, – закончила Анюта и я почувствовал, как дочь моя повзрослела за это время.
– Я так рада, что ты уже завтра утром приедешь! – быстро заговорила Яна. – Хотя ещё целая ночь…
– Как же ты столько дней об этом молчала, скрывала? – спросил я Яну.
– Я же никогда и подумать не могла, что с мамой может случиться такое… она сама мне велела сообщать тебе, что у нас всё нормально.
– Врач говорит, что это, возможно от бессонницы. Как она спала?
– С четверга на пятницу она вовсе не спала, – отвечала Яна. – Всю ночь просидела в кресле-качалке, слушала музыку, писала кому-то телефонные сообщения. Утром поднялась, сказала какую-то ерунду, выключила радио и пошла на работу. Ещё она… выбросила куда-то свой сотовый телефон. Сказала мне, что потеряла. Еще… Что теперь с нами будет?
– Успокойся, Яночка, – выслушав дочь, как можно мягче сказал ей я. – Завтра я буду дома, и всё у нас наладится.
– Приезжай поскорее, ты нам очень нужен. Очень. Скорей бы это завтра… я не смогу заснуть.
Заснуть не удалось и мне. Явившаяся вдруг откуда-то музыка зазвучала и в моей голове… громче, громче.
В самолётах я впервые отказался от предлагаемых «легких завтраков», и тревога «насколько жесткой будет посадка» впервые не овладевала мной.
11
В аэропорту Минеральных Вод я был поражен переменой в лицах встречавших меня детей: похудевших, повзрослевших. В волнении я попросил Стаса не заезжая к нам домой, прямиком ехать в больницу к Елене.
– Мы, конечно, поедем к маме, но вначале лучше заехать домой, – логично возразила Анюта. – Звонила врач, и просила привезти кое-какие документы мамы. А тебе нужно выпить успокоительных капель.
Дома, меня, прежде всего, поразила всеобщая запущенность: поросший бурьяном сад, запылённый двор, паутина на стенах комнат, вялые цветы на замусоренной веранде.
Беспорядок был кругом. Лишь только в дальней спальне, куда почти тотчас с многозначительным видом увлекла меня за собой Яна, я увидел относительную упорядоченность: в явившейся откуда-то большой коробке из-под принтера были аккуратно уложены мои вещи.
В углу на кухне стояло ведро с застывшей эмульсией для побелки, банки с краской, кисти.
– Это мы с мамой собирались делать ремонт, побелить стены. Да всё как-то не получилось… – дрогнувшим голосом, пояснила мне Яна.
Тяжкий ком подступал и к моему горлу.
Наспех собрав документы, мы с Анютой отправились к Елене.
На звонок наш у дверей женского отделения психиатрии из-за занавески соседнего окна живо откликнулось несколько затуманенных неухоженных лиц.
– Эти нам дверь не откроют, – усмехнулась Анюта. – Ключи строго у персонала.
«Где-то среди них она». – Снова подкативший к горлу ком.
Пригласив в свой кабинет, лечащий врач Анна Александровна, с облегчением сообщила мне, видимо, немаловажную новость:
– Ночью она спала. На первое время я назначила ей небольшие дозы нейролептиков, антидепрессанты. Сейчас нам важно найти причину, приведшую к этому нарушению.
– Спрашивайте.
– Мне ваша старшая дочь рассказывала, что в семейных отношениях у вас в последнее время было не всё в порядке. Говорила о ваших командировках. Мне также важно услышать от вас о религиозных устремлениях Елены. Не могло быть так, что она вступила в какую-нибудь секту? Слышит какие-нибудь посторонние голоса?
– Относительно секты вряд ли, а в наших личных отношениях действительно наметился разлом, – я вкратце рассказал о нас, сделав ударение на нашу с Еленой недавнюю переписку.
– На контакт она пока ни с кем не идёт. Сходите сейчас к ней в палату, попробуйте пообщаться. С вами она, вероятнее всего, говорить будет. Потом сообщите результат мне: от этого зависит, какие препараты ей назначать.
По пути в палату с трудом унимая дрожь, я боялся попросту жену не узнать. Однако, войдя, увидел её сразу. Глаза прикрыты, припухшее лицо искажено мучительной гримасой:
– Привет…
– Привет, – отвечала Елена, чуть приоткрыв глаза, в зрачках которых был будто рассыпан золотистый песок. Казалось, что он бугрится, мешая свободно двигаться векам.
Внутренне содрогнувшись, я спросил её:
– Узнала меня?
– Ещё бы я тебя не узнала… – попыталась усмехнуться жена. Вышло мучительно.
– Врач спрашивала о каких-то голосах, не слышишь чего постороннего?
– Слышу лишь твой недовольный голос… – медленно отвечала Елена и прикрыла глаза. Она спала.
Дома я не находил себе места. Чувство, что это я, я, я, довел её до этих глаз, этой постели, раздирало, кромсало меня. Сказав детям, что ненадолго отлучусь, я снова поехал к Елене. Купив по пути небольшой букетик цветов, и любимые ею ассорти из сушеных фруктов, я снова пришел в палату:
– Как ты?
– Нормально, – медленно проговорила Елена и, приняв букет, долго его рассматривала.
– У тебя ужасная палата, – кивнул я на лежащую рядом сухонькую старушку, этакое чудище с развороченным глазом.
– Это она сама себе глаз вилкой расковыряла, поэтому теперь здесь, – равнодушно объяснила жена, заметив мой взгляд.
– Может быть, попросить, чтобы тебя перевели подальше от неё?
– Не нужно. Мне и здесь хорошо… – спокойно проговорила Елена.
Это её спокойствие и равнодушие окончательно подорвали меня, всю мою кое-как державшуюся в продолжение дня устойчивость. Слёзы душили. Припав на колени к её кровати, я обливал слезами её вяло свисавшую ладонь: «Прости,… прости, пожалуйста».
– За что? – посмотрела она на меня и словно лапку в панцирь черепашки убрала обратно под одеяло мокрую ладонь. Взгляд её был мутный, рассеянный, однако этого жуткого песка, в них почти не было.
– Не расстраивайтесь, – успокаивала меня провожавшая до входных дверей пожилая санитарка. – Это пройдёт. С некоторыми женщинами в жизни такое случается.
Покоя не было. Зная, что потеряла она голову не из-за меня, я столь же твердо знал, что виноват в этом именно я, – понизив голос почти до шепота, проговорил Лев и надолго стих.
12
К вечеру волнение моря слегка улеглось, и на западе сквозь тучи стало пробиваться солнце. В его широко струящихся лучах бугрились волны, поблёскивали пенные гребни.
По просьбе Льва, мы пошли вдоль берега собрать для костра сухих веток, деревянных обломков, так как использовать выброшенное морем за последние сутки шторма было невозможно, всё сыро. Под дальней скалой мы нашли сухую корягу, и волоком притащив её к нашим шезлонгам, принялись ломать, готовить костёр.
Из отеля к нам спустилась Елена. Посидев около получаса, она поднялась:
– Пойду, вдоль берега прогуляюсь…
– Мне с тобой? – спросил её Лев.
– Нет. Хочется побыть одной. Я скоро приду.
Проводив её взглядом, Лев продолжал:
– Новость о болезни Елены среди родни распространялась стремительно: то и дело мне и Анюте звонили родные и близкие. Справляясь, как у Елены дела и дотошно уточняя, где именно она теперь находится, приводили примеры чего-то подобного, случавшегося у каких-то знакомых, чего-то вычитанного в какой-то книге, и давали никчемные, раздражающие своей беспардонностью советы.
Нам же с детьми хотелось уединения. Не хотелось слышать ничьих советов, примеров, вообще, никаких звонков. Единственным абонентом, чьё недавно внесённое в телефонную книгу имя с каждым часом становилось всё значительнее, была врач Анна Александровна. Чувствуя, что своими звонками досаждаю ей, я ничего поделать с собой не мог: звонил ей несколько раз.
Оставив общение с приехавшими родственниками на произвол, вечером мы с детьми втроём поехали в Курортный парк. Прогулявшись, сели на свободную лавочку и прижавшись, друг к другу, говорили, говорили: каждому требовалось высказаться, высвободиться от скопившегося тяжкого груза.
Повеселев, Яна предложила послушать недавно загруженную музыку из своего нового телефона. И в желтоватом свете паркового фонаря мы долго слушали звуки ночных городов, каких-то столиц, бесконечных песчаных пляжей, – что-то очень далёкое, мелодичное.
Начиналось наше возрождение. Мы с дрожью в голосах вспоминали о недавнем прошлом, говорили о настоящем (во сколько утра завтра поедем к маме?) и с надеждой заглядывали в будущее, – выздоровление Елены, обязательная поездка на море, продолжение задуманного ею ремонта.
Побывав на другое утро в больнице у Елены, мы нашли её в гораздо лучшей форме: она вышла к нам во внутренний дворик, и за небольшим столом поела наших гостинцев. Препараты Анны Александровны весьма замедлили ход её мыслей, движений, но это были уже адекватные мысли, адекватные движения.
Рано вставая по утрам, я в несколько дней очистил от бурьяна наш сад, привел в порядок двор. Анюта готовила разные вкусности и два раза в день мы ездили к Елене, кормили её. Невзирая на психическое расстройство, аппетит у неё был.
Следом за садом пришла очередь побелки стен дома. Размешав купленную Еленой эмульсию, я покрасил стены, дети мыли кухонную утварь, шкафы, холодильник. Вскоре к нам присоединилась тёща, и вместе мы споро приводили дом в порядок.
Спустя неделю мы приступили к уборке веранды, и там опять по вечерам стали пить чай, общаться. Наши прогулки в парках стали почти ежедневными. Иногда мы в прокат брали велосипеды, и подолгу катались по дорожкам и аллеям. Я заметил, что езда на велосипеде полезна для нарушенной психики Яны, вообще очень нравится детям, и это стало нравиться мне. Ещё мы для Яны купили в аптеке детские успокоительные капли, и состояние её заметно улучшалось.
В выздоровлении Елены, конечно, не всё было гладко и ровно. Порой мы слышали не присущие ей фразы, замечали непривычный нам ход её мыслей, но в целом, дела шли на поправку. Её отношение ко мне очень разнилось день ото дня: порой она была со мной тепла, приветлива, позволяя целовать себя в щечку, прижималась ко мне, и разок даже мы прошлись с ней под руку: гуляющие душевнобольные женщины приветливо уступали нам путь на узкой дорожке.
В такие минуты ускользала куда-то вглубь живота ревность, таяла тревога, и только покалывающая где-то в голове мысль огорчала меня: большая часть этого моего умиления основана на её эйфории от лекарственных препаратов.
Порой же напротив она бывала со мной отчетливо реалистична, холодна, особенно когда приходил к ней один. Приехав как-то утром, я застал её сидящую на постели и в задумчивости глядевшую сквозь зарешеченное окно: моросил осенний дождь.
– Вот думаю всё, думаю,… как мне жить дальше? Что делать? – после приветствия проговорила она.
– Яна говорила, хочешь квартиру снимать, отдельно жить?
– Да. Хочется самостоятельности, свободы. Ни перед кем не быть ответственной, не иметь никаких обязательств. Красиво одеваться, свободно деньги тратить.
– Я подавлял тебя?
– Да.
– Свобода эта мнимая. На честную зарплату её быть не может.
– Ну и пусть эта зарплата будет нечестная, пусть не твоя… пусть это вообще будет другой человек.
От подступившего волнения я смог лишь у неё спросить:
– Кто он? Южная молодёжь, горячая кровь?
– Телом я тебе не изменяла,… я писала тебе об этом, – медленно проговорила Елена, и, помолчав, добавила: – …Но душа моя не с тобой. Так.
– …У меня давно нет к тебе женского желания, – продолжала она выгружать на мою голову эту груду отборных валунов. – Не то чтобы быть с тобой, даже разговаривать. Здесь же другое – мне хочется говорить с ним, хочется рассказывать ему всё своё,… не знаю, как это выразить. Он действительно молод, хорош собой, мы работаем в одном отделе. А тело моё в последнее время как-то замерло. Помнишь, вечером перед отъездом в Тюмень ты сказал мне об этом: фригидна. Тогда я обиделась, а теперь понимаю… именно так.
Я верил ей, и не верил. В платоническую любовь сорокалетней женщины мало кому, дано верить.
– Видел, какое я себе купила платье? – улыбнувшись, Елена добавила моим мыслям соответствующей динамики: – Жёлтое, лежит на полке в шкафу?
Вернувшись домой, я нашел это жёлтое платье. За ним, в глубине полки увидел её сотовый телефон, – почему-то в разобранном виде, с отключенной батареей и вынутой сим-картой. Инстинктивно протянув к нему руку, я тут же одернул её, – чувствуя, зная, что там скрывается для меня много всякого тяжкого.
Вынув платье, я с горечью развернул его: красивое, праздничное, но праздника уже не моего, стороннего, чуждого. И всё-таки следовало признать, что именно оно, это жёлтое платье было единственной достойной её покупкой, можно сказать поступком за весь период моего отсутствия. Всё остальное – в запустении.
Мне не хотелось увидеть, узнать этого её молодого человека, у меня не было к нему ревностной неприязни, – было ясно, что инициатива в этой родившейся привязанности в Елене.
Ревность пересиливала боль – бессилия, беспомощности духовного влияния на её сердце. Я вспоминал, что, будучи молодым, не раз слышал от женщин нечто подобное. Женщин замужних, разведённых, брошенных, – подавленных духом, волею, истерично сражающихся с бытовыми неурядицами, надвигающейся старостью, и податливых к любому сексуальному поползновению.
Тем не менее, я был счастлив в те дни. Сближение с детьми, теплота в общении с ними делали каждый из них необыкновенно радостным, праздничным. С Еленой же довольно было и того, что она позволяла мне и о чем просила: поддержать неловкий её ход на ступенях дворика, сделать массаж головы, купить халатик, колготки, шампунь… попросить врача, перевести её, наконец, в другую палату. В общем, возглавить весь сонм разнообразных житейских мелочей, сопровождавших её теперешнюю жизнь. И жить с этим оставшимся из возможного, было для меня приятно.
Близилось первое сентября, и мы готовили Яну к школе. Втроём с Анютой и Яной ездили по магазинам, покупали ей кофточки, блузки, канцтовары. Меня умиляла её детская непосредственность, женское внимание ко всем этим хорошеньким мелочам: одежде, обуви, заколке для волос, и я чувствовал, как в командировках далеко отошёл от естественных человеческих радостей.
Окрепнув, Елена стала проситься домой, но Анна Александровна выписывать её не спешила.
– Елена всё также с нами скрытна, – говорила она. – Однако полагаю, что причина этого расстройства кроется в нарушении вашей семейной гармонии. И для восстановления её психики теперь потребуется не один месяц. Кроме того, ей нужно обязательно проверить свой гормональный фон. Дефицит определённых гормонов может затруднять химический обмен в клетках мозга… у женщин в подобном возрасте такое случается.
От этих слов у меня холодело внутри. За почти четверть века совместной жизни я так и не узнал ни химическое, ни тем более духовное строение жены. Было очевидным, что болезнь её имеет начало задолго до этого, возможно ещё с моей московской командировки.
Перспектива оставаться ей здесь надолго (залечат!) тревожила всех нас, и я не раз звонил Анне Александровне с просьбой о выписке.
– Поверьте мне, ни одного лишнего часа ваша жена здесь не будет, – раз за разом мягко повторяла мне Анна Александровна, и я невольно соглашался: всеми позитивными переменами в состоянии Елены мы были обязаны только ей.
