скачать книгу бесплатно
– Хоть кем…
– Подожди… ты же в этом, в агентстве… секретарём…
– Я уволилась. Ну то есть… санитаркой могу. Или уборщицей.
Он засмеялся и стал что-то записывать в её медицинскую карту.
Через полчаса они вышли на крыльцо больницы. На Максиме были зимние ботинки, вдавливающие стонущий снег в землю. Звук шагов его в незнакомых шнурованных ботинках стал чужим.
В роскошном красном пальто, купленным на последние материны деньги, Марфе было непривычно холодно.
– У вас сломалась зажигалка?
– Да, фельдшер наш попросил… а ты откуда знаешь?
– Вы по-другому теперь щёлкаете…
Он пожал плечами. Улыбка полосовала сердце, кривила рот. А он усмехался, щёлкал новой зажигалкой. Взметнулся огонь; он, щурясь, смотрел на неё сквозь дым.
– Иди домой.
Прикоснувшись рукой к её волосам, скрутил их, длинные, тяжелые, в жгут, заправил за ворот пальто.
– Больше не ходи без шапки.
Доктор пошёл по тропинке, расчищенной кем-то заботливым. Марфа сжала пальцы в кулак, и ногти впились в ладони. Чтобы унять болезненную гнусную дрожь, сжимала сильнее. В свете фонаря снег был синим, игрушечным, как бы кто-то сидел на фонарном столбе и сыпал стекло от битых ёлочных игрушек в мир.
Но если трогать в перчатках разноцветное стекло, то оно безопасно, хотя и блестящее на вид.
Тёмная фигура удалялась. В искаженном свете показалось, что он оглянулся. Она рванулась, в объятия ей бросились только иглы снега.
Руки ходили ходуном. Она стала натягивать перчатки и только сейчас увидела на ладонях темно-розовые дуги: следы от ногтей на пальцах, сжатых в кулаки.
* * *
Работа, которая должна спасать, валилась из рук. В который раз за эти дни почти сгорело мясо на плите, пока Марфа, сама не зная для чего, взялась перемывать посуду.
«Зачем он на меня смотрел? Наверное, он меня ненавидит, ведь ему приходилось целых четыре недели колоть мою толстую шею. Точно… он думает, что я корова, что я страшная корова…
Какая мне разница? Мне всё равно. Он не мой. Он просто врач, а я пациентка. Он старше меня почти вдвое. Он женат, и любит её. А я просто пациентка. А он просто врач. Пациентки не влюбляются в своих врачей, а врачи не влюбляются в пациенток…»
И так по кругу день деньской. И голос, его голос поверх всего этого, одни и те же слова, будто записанные на пленку. Отрезвлял лишь острый запах горелого мяса.
Боль душевная переходила в тело, сковывая мышцы. Марфа не узнавала себя: всегда в состоянии тихой благостности, помощница матери по хозяйству, теперь не знала, куда себя деть.
«Он чужой муж. Он чужой».
Как ей хотелось пальто. Какими мучениями оно добыто. А он не заметил ничего….
Но так же, как никогда не умела ограничить себя в поедании сладких булок, так не могла перестать любить чужого мужчину.
Тяжелая смена состояний сопровождалась приступами удушья. С наступлением вечера она
зашторивала окна и сворачивалась на кровати, мечтая однажды перестать дышать.
Потом стала спать весь день, просыпаясь урывками, чтобы понять, что день не закончился.
Утром и днём разные были сны. Утром сон держался лучше всего. Он был как ботинок, впечатанный в грязь: оглядывать его можно было смело, со всех сторон. В темени и глухоте вдруг вспыхивал ответ на вопрос, заданный когда-то давно, и вот, он был в руке, уже ненужный, бессмысленный.
Приснился ей и петух с всклокоченной коричневой шевелюрой. Был бодр петух и неуместно дерзок, взобрался на стол и стал клевать Марфины лекарства. Клюв у него был огромный костяной, а лапы были не петушиные – просто две палки торчали из тела. В два счета раскурочил костяшкой пластмассовые шприцы, палкой-лапой в это время распотрошив пакетики с порошком.
Сны дневные были гораздо более смелые и откровенные, чем утренние. И уж намного интереснее ночных.
Представьте, только что вы бодрствовали. Разинув пасти глазниц, пялились на желтую занавеску, развлекаясь звуками улицы. И тут входит Мария, садится и молвит:
– Я тебе не помешаю?
– Конечно, нет, сестрица, о чём речь?
– Как тебе Мирон? – смущаясь, молвит сестрица.
– Милый парень…
– Он мне кольцо подарил, вот.
Мария подносит костяшки пальцев к лицу Марфы, под одной из которых блестит ярко-красное кольцо.
– Красота. А почему оно красное?
– Какое ещё красное? Ты чего?
Лицо Марии темнеет. Она хмурится, её вид напоминает о ненастной погоде снаружи.
– Ты что… не видишь, какое оно?
– Какое? – шепчет Марфа.
Лицо Марии темнеет, темнота комнаты всасывает её в себя, пока Мария не растворяется в ней. Последнее, что видит Марфа – красный сверкающий блеск, но и он тает.
… Вы открываете глаза, а в комнате тусклый день, и в квартире вы, очевидно, одна. Так же чувствовала себя и Марфа.
* * *
Через неделю она встретила Максима в магазине. С ним были двое его детей и жена. Она цвела роскошной зрелой красотой: длинные, крашенные в белое локоны, всегда готовая вспыхнуть улыбка, счастливые пустые глаза.
Увидев его, не успела испугаться. Они кивнули друг другу, она ретировалась в соседний отдел.
Дрожащими пальцами перебирала Марфа глупые нарядные платья, не видя ни одного из них.
Спрятавшись за стеной цветастых тряпок, словно воришка, следила за ними, мечтая раствориться в хаосе безвкусицы. В этом пёстром балагане каждый манекен глумится и насмехается над её трусливой слежкой.
«Я всё равно лучше. Я для него лучше..», – повторяла Марфа, – «Она глупая. Умные женщины так не заливаются и не распахивают рот, смотрите на меня все…»
Все и правда смотрели. И доктор, ловя эти взгляды на жене, крепче обнимал её за талию.
Прикладывая к груди один джемпер за другим, расправлял рукава и взглядывал на свою красногубую: как? Она что-то говорила, он вешал вещь обратно, прикладывал следующий.
Они переходили из зала в зал. Марфа потеряла их.
«Ушли».
Стало так легко, что захотелось купить шампунь. У кассы впервые за несколько недель она почувствовала голод.
«Надо будет на днях сходить с мамой куда-нибудь. Совсем уже как две старухи стали. Можно в «Капитаны» или… его перенесли. Ммм, шашлык…»
Потянула носом на мясной дух, перевела глаза туда, куда уже повернулся нос, и увидела Максима.
Он стоял с нагруженной тележкой и улыбался – только ей одной. От напряжения и ощущения фатальности она засмеялась.
– Здравствуйте… Максим Евгеньевич.
– Привет, привет, Марфушенька-душенька, – он повернул голову так, чтобы смотреть на Марфу и одновременно видеть торговый зал, – как наше драгоценное?
– Спасибо, отлично.
– Так я и вижу – похорошела.
Он подмигнул. Марфа замялась: знакомое мерзкое удушье подползало снизу. Сейчас начнет задыхаться, будет неловко. Надо отвлечь внимание Максима и выровнять дыхание.
– А вы тут… покупаете?
– Да выбрались, знаешь, – кивнул на тележку с возвышающимися на ней банками, в которых плавали огурцы цвета жухлой травы, коробками с лицами сытых кудрявых мальчиков на упаковке, брикетами мороженого, бутылями с водой…
– Зайди ко мне завтра на профилактический, – тихо добавил.
Марфа кивнула: голоса не было.
Максим задумался.
– Хотя нет, лучше в среду к четырем.
Краем глаза Марфа увидела, как в сопровождении двух виснущих на ней мальчишек приближается расписная красноротая.
– Ма, ма, ма, – беспрерывно тянули братья, похожие на двух медвежат.
– Здравствуйте, пакет нужен? – раздалось прямо перед Марфой со стороны кассы.
* * *
Ночью Марфе приснилась жена Максима. Во сне она напоминала Фредди Крюгера с накрашенными губами и ярко-красными ногтями.
Марфа проснулась, и едва успела перегнуться через постель, как её вырвало. Она встала и в кухне упала в обморок, ударившись об пол головой. Второй раз, спустя минуту, упала в прихожей.
Всю ночь Марфу рвало черной пенящейся жижей. А в голове крутилось, как заезженная пластинка, без начала и конца:
Максим: Мне вот всегда было интересно: зачем Вы эти шприцы на стол выкладываете? Для антуража?
Марфа (смущаясь): Надо же, чтобы что-то лежало на столе…
Максим: Это цвет нелёгкого безумия…
Сквозь призрачную пелену голоса Максима, задраенные окна и собственные стоны, Марфа слышала, как разгулялся ветер на улице и как слякоть поглощает подошвы чьих-то сапог.
Она не видела, как фигура в черном пальто распахнула дверь и разрушила глухую темноту комнаты. Зато слышала каждый шорох, издаваемый чужим человеком. Слышала, как он шел по улице и как ворчливая подмерзшая слякоть, смешанная со стаявшим снегом, впивалась в его странные шнурованные ботинки, каких кроме него в городе не носил никто.
Будто старуха – слякоть была соперницей Марфы и тоже хотела удержать его в себе. Слышала Марфа, как он миновал перекресток, поднялся на лифте, слышала звук стянутой с правой руки перчатки и вздрогнула, как тогда. Зарывшись головой в одеяло, сквозь его толстую броню услышала кошмарный пронзительный звук звонка. Она поняла, что сейчас случится нечто жуткое, и закричала, а крика никто не слышал, даже она сама.
Прекрасная тишина воцарилась на минуту, потом кто-то присел на кровать и стал откапывать её из-под подушек и одеял. Свет ослепил на пару секунд, а потом она увидела сосредоточенное лицо доктора, складку возле губ и каштановую челку рядом со своим лицом.
И кошмар этих месяцев прорвался на свободу.
– Что ты?
– Ты…ты разве не знаешь?!
– Ну-ну… всё.
Максим отвел глаза. Это знакомое движение, боль. Рука хлопала её по широкой спине.
– Максим… я умираю…
Он сидел, обняв её и качаясь в такт рыданиям.
Тем временем Камилла, пробираясь по полуночной непрогляди, пыталась достучаться до лекарши, но окна дома были темны. Камилла не знала, что старая Анина ещё вчера вечером ушла к источнику и больше не возвращалась. Поняла, что лекарша ей сегодня не поможет, и стала искать телефон Максима.
С ужасом поняла, что в телефонной книжке его нет. Она знала, что телефон был записан: они созванивались, когда он приходил к Марфе.
Жители города, слишком привыкшие к универсальности помощи лекарши, почти никогда не обращались в службу скорой медицинской помощи. Вряд ли у кого-то был даже номер телефона этой службы. Не было его и у Камиллы. О чём она сейчас горько жалела. И успокаивала себя: не было ни единого раза, чтобы лекарша не успела или не сумела помочь. Разве что…
– Отвезу ее к Максиму. Завтра он, кажется, с утра.
Измученная Камилла застала Марфу рыдающей.
– Максим, я умираю, – как заведенная, плакала она на груди у Камиллы.
– Бедненькая моя, бедненькая моя… Где же эта сорванка Мария? Хоть бы посидела с тобой, пока я ходила… Марфуша, у тебя нет телефона Максима Евгеньевича?
– Какого Максима Евгеньевича?
