Лемурия

Я знал, что Тереза понимает меня куда лучше, чем дон Педро, и сказал, что накажу ее сам – я, конечно, не намеревался этого делать, – ибо это мой супружеский долг – образумить несчастную падшую. На это дон Педро ответил, что-де оставил всякую надежду сделать из Терезы истинную христианку – и больше не будет беспокоиться о спасении ее души.

Тереза молчала все это время, но ночью подошла ко мне и спросила, хочу ли я, чтобы она отдалась священнику как женщина. Я знал, что на острове Себу существует обычай, согласно коему хозяин предлагает своим друзьям и гостям женщин из дома. Наша команда пользовалась этим ритуалом настолько часто, что в конце концов навлекла на себя гнев островитян, когда те увидели, что их женам чужеземцы сделались милее земляков. Однако вопрос Терезы указывал на то, что дон Педро не так уж и хорошо наставлял ее в вере, раз она не понимала разницы между женой дикаря и супругой испанца-христианина. Я, как мог, заверил ее, что варварские обычаи племени больше не распространяются на нее. Кроме того, я добавил, что дон Педро, как человек, облеченный саном, не имеет права вступать в связь с женщинами. На это Тереза ничего не возразила. После этого инцидента святой отец взаправду перестал интересоваться ее христианским образованием и стал держаться в ее обществе подчеркнуто строго. Но свято место пусто не бывает; теперь вся его одержимость сосредоточилась на неисчерпаемых богатствах золотого города. Он увлекался разговорами об Испании и Севилье, описывая, какая роскошь ожидала бы нас там и какие сокровища я мог бы принести донье Мерседес. Под воздействием его слов меня охватила смута, и душа опять потянулась к родине. Я всерьез начал думать о возможности покинуть это место.

Я был в курсе того, что перед своей смертью Магеллан считал, что нам не следует удаляться слишком далеко от христианских владений. К тому же мусульманский торговец, встреченный на острове Себу, предостерегал нас о вероломстве здешнего короля и о том, что, углубляясь в экзотические земле, мы не обретем союзников, а только найдем погибель. Мы много обсуждали, какие шаги нам следует предпринять, чтобы с помощью Божьей воли и покровительства святых достичь португальских владений. Хотя португальцы враждуют с Испанией, но, вероятно, не спровадят нас дикарям! Но долгие размышления так нам и не помогли разработать сколько-нибудь приемлемый план.

Хотя мы могли бы попробовать сделать лодку и скрыться от внимания жителей Себу, нам пришлось бы плыть без карты и компаса, что предвещало верную смерть, а вовсе не безбедную и радостную жизнь на родине. Мы поднимались на холмы и смотрели вдаль, надеясь увидеть португальский корабль на горизонте, но на глаза попадались только утлые лодки местных жителей, отправляющихся на рыбалку. В эти моменты перед внутренним взором у меня ярко вставали красоты родины и трепетный образ доньи Мерседес – как она провожала меня в дальний путь и как умоляла вернуться. «Жизнь моя безрадостна без вас», – повторяла она… Меня так часто посещали эти размышления, что однажды вечером, во время молитвы перед образом Пресвятой Девы, я обнаружил удивительное сходство ее черт с моей бывшей возлюбленной. Я снова заговорил о спасении, и дон Педро подал мне икону для поцелуя, утверждая, что, вероятно, сама Божья Матерь обещает нам свою помощь, раз я усмотрел эту удивительную похожесть. Я рассмотрел это как благоприятный знак, и в моем сердце вспыхнула новая надежда.

На следующую ночь, когда я не мог уснуть и витал в думах, мне пришла на ум идея попытаться украсть одну из лодок местных жителей, загрузить ее золотом и сбежать. Тереза знала, где местные хранят свое добро, – она могла бы без проблем проникнуть туда ночью, отвязать какой-нибудь шлюп и переправить его в уединенную гавань… Мы с доном Педро обсудили мой план днем и рассмотрели все детали, обратившись к Терезе за помощью, но она категорически отказалась. Следует отметить, в ней произошли за последнее время значительные изменения. Веселая и беспечная прежде, теперь она вечно казалась подавленной и задумчивой. Каждый раз, когда мы начинали разговор о родине и побеге, она молча садилась на землю, и ее лицо принимало отчаянное выражение. Кажется, каким-то образом она заподозрила, что у меня зреют намерения вернуться к старой жизни – и к донье Мерседес, о коей я упоминал в наших разговорах прежде. Я, со своей стороны, вдруг остро воспринял различия между оставленной в Севилье возлюбленной и Терезой: какая нежная у доньи была кожа, насколько стройнее бедра и стан, шелковистее волосы! Донья обладала изысканной элегантностью и остроумием, всяко превосходящими дикую страсть Терезы. Как легко было дорожить доньей Мерседес и теми скромными, но оттого не менее волнующими ритуалами ее ухаживаний – манерами, о каких Тереза знать не знала! Так получилось, что я много раз испытывал горечь и раздражение, когда эти различия были так прекрасно представлены моим глазам.

Я стал все чаще обходиться с моей островной женой холодно и резко – как-то раз даже поднял голос на нее, потребовав, чтобы она слушалась меня, и предупредил, что больше не собираюсь терпеть ее самодурство. Негодуя, Тереза вспыхнула и заявила, что никогда не поможет мне вернуться на родину, и тем более – «к этой Мерседес». Дон Педро, сразу же вспыливший от ее упрямства, начал обвинять ее за то, что она посмела упомянуть святое имя испанской женщины в сравнении с собой, – и назвал ее «серым прахом у ее ног». Чтобы еще сильнее ее задеть, он указал на изображение Мадонны и сказал, что донна Мерседес так же прекрасна, как Божья Матерь на иконе, – не ей, дикарке, тягаться с такой! Тереза тогда схватила икону обеими руками, притянула к себе и очень долго смотрела на нее с таким диким выражением на лице, какого я никогда раньше не видел – даже в тот раз, когда она вонзила ритуальный нож в грудь Дуарте Барбозы. Затем она вернула икону святому отцу и выбежала из лачуги. Она куда-то скрылась на целый день и не вернулась даже к вечерней молитве, обычно претворяемой нами вместе. По возвращении Терезы в час глубокой ночи я потребовал от нее объяснений, но она вызывающе молчала в ответ и утром снова отлучилась на целый день. Святой отец был недоволен. Он заявил, что нам придется молиться еще усерднее, чтобы Господь не покинул нас. Я согласился с ним, считая, что Бог не простит, если душа, посвященная нами в таинство веры, вновь обратится ко злу. Когда я понял, что угрозами не смогу привести мою Терезу на службу перед крестом, я отстегал ее веником из прутьев – его дон Педро сплел специально для меня, нарезав веток с окрестных кустов. Но Тереза спокойно сносила порку, не дозволяя себе ни стона, ни мольбы – и, хоть мне и хотелось принудить ее к благочестию хотя бы с помощью боли, в конце концов мне пришлось остановиться. Яркая кровь струилась у нее по ягодицам. Пусть я и был раздосадован ее ужасным упрямством, не выходило не испытывать к ней сострадания.

Нам снова пришлось молиться без нее, и дон Педро объяснил мне, что из-за упрямства язычницы надежд на помощь небес стало еще меньше. Я сказал, что хотел бы попытаться привлечь ее на нашу сторону еще раз, – но Тереза не дала нам такой возможности, потому что вернулась в хижину только той ночью, так тихо, что не потревожила наш сон, и ушла с первыми лучами солнца. Так продолжалось три дня. На четвертый день дон Педро сказал мне, что, по его опасениям, Тереза отошла от христианской веры и вновь присягнула старой вере – дьявольской. Он обнаружил свежие фрукты и цветы перед одним из идолов в руинах в качестве подношения, и их не мог положить туда никто другой, кроме Терезы. Затем дон привел меня к идолу, и я убедился в правдивости его слов. Это был один из отвратительных идолов с четырьмя ногами и пятью руками, причем пресловутая пятая конечность росла у него из живота. Его голову покрывал головной убор из перьев – и, если присмотреться повнимательнее, можно было различить, что крепятся эти перья к маленьким птичьим черепам. Меня охватил ужас – как как после крещения можно поклоняться чему-то столь мерзкому?

– Друг мой, мы должны спрятаться и подкараулить, когда она вернется с очередным подношением, – предложил святой отец.

Мы пролежали в кустах несколько часов, пока не услышали шаги и не увидели Терезу, шедшую с цветами и фруктами. Мы подождали, пока она положит подношение и начнет танцевать, как это принято у всех островных народов, когда они хотят почтить своих богов; затем мы одновременно вскочили, и Педро схватил ее за руку и поставил на колени.

– Жалкая идолопоклонница! – воскликнул он. – Сосуд греха, невеста Сатаны! Как ты можешь пятнать свою душу, очищенную крещением, таким отвратительным образом? Ты заслуживаешь быть немедленно брошенной в бездну ада, где нет ни благодати, ни света, ни милосердия!

– Как же так, Тереза! – вторил я. – Зачем ты кланяешься этому отродью? Ты же сама мне говорила – твой народ верит в то, что демоны обитают здесь, в золотых руинах!

Она уставилась на меня и отчеканила на своем наречии:

– На самом деле это верование истинно. Демоны действительно живут в этих руинах, и один из них – перед нами! – Она указала на священника, безумно испугавшегося от этих слов и отпрянувшего от нее с бледным лицом. Впрочем, стоило ему взять себя в руки, как он уже кричал, что намерен провести над Терезой обряд экзорцизма, что он не в силах более терпеть присутствие столь вопиюще проявляющей себя дьявольской силы под боком.

– Пусть она увидит, – рычал он с пеной у губ, – что ее кумир – гнилостный морок, черный вонючий дымок пред освежающим дыханием Господа! Помогай мне! – велел дон, а сам налег всем телом на руку идола и отломил ее. Я принес веревку из коры и сделанные из самых крепких веток полозья – и, приложив немалые усилия, мы опрокинули гнусного истукана наземь. Тереза закрыла лицо руками, как будто не хотела на это смотреть. Зайдя далеко в руины, мы нашли еще статуи – и, к чести Господа, сбросили их все с постаментов, всего двадцать пять. Ночью мы внезапно проснулись от удивительного грохота и шума, доносившегося из недр земли, колеблющейся и дрожащей, словно в бурю. Наша скромная лачуга развалилась, как будто поддерживавшие ее стволы стали бессильными тростниками. Выбравшись из-под завалов, мы увидели ужасное зрелище: над пиком самой высокой горы взметнулся красный столп пламени, и алый свет озарил все кругом. Воздух дрожал от пронзительного вопля – казалось, что в нем сошлась мощь тысяч голосов, будто все демоны обратили ярость на нас.

Надломленные столпы золотого города рушились друг на друга, сталкиваясь и рождая громкий, пробирающий до костей скрежет. Большой валун рухнул с неба прямо у ног дона Педро, едва не раздавив святого отца. Тереза залилась злорадным смехом, звучавшим столь дико и страшно, что дон, подскочив к ней, велел ей умолкнуть и поручить душу Пресвятой Деве.

Однажды мы увидели, как красное светящееся облако показалось из-за вершины горы и устремилось вниз со скалы, а затем собралось в клубок и стало еще краснее. Взяв курс прямо на нас, оно приблизилось так быстро, что мы едва успели осознать опасность. Оно окутало нас троих – всего на мгновение, но мы успели поверить, что сам воздух вспыхнет вокруг наших тел и все мы погибнем в адском пламени. Но алый морок развеялся – и мы, изрядно удивленные, поняли, что еще живы. После этой вспышки в воздухе и на земле стало спокойнее, и наконец в первые утренние часы мы смогли улечься спать.

Утром с помощью Терезы я как можно быстрее восстановил нашу разрушенную лачугу, а дон Педро отправился исследовать руины золотого города, изрытые глубокими трещинами и разрывами, словно морщинами на лице беспросветного старца. Вскоре святой отец к нам вернулся – смертельно бледный, сам не свой. Похоже, он столкнулся с чем-то ужасным и совершенно непоправимым!

– Что случилось? – в тревоге окликнул я его.

Вместо ответа он резко схватил меня за руку и поволок к ближайшему огромному блоку, излучающему золотистый блеск, что лежал неподалеку от лачуги.

– Дотронься до него, – повелел он дрогнувшим голосом. Я послушался и почувствовал, как моя рука словно погружается в коровий навоз. Под моими пальцами золото становилось мягким, крошилось и распадалось. Когда дон Педро, охваченный безумием, с силой ударил по блоку кулаком, тот осыпался полностью, будто слепленный из праха.

– Наверное, мы приняли за золото какой-то малоизвестный минерал, – хорошенько подумав, заявил я. – Ночью, под воздействием тех красных испарений, он претерпел некую химическую реакцию… и вот результат!

Тут дон Педро бросился на землю, стал колотить себя кулаками и кричать так громко, что я испугался – не припадок ли случился с ним? Наконец он встал, отвел меня в сторону и сказал, что теперь, к сожалению, стало совершенно ясно, что женщина, жившая с нами, была злой колдуньей; ее нужно прогнать или же освободить от демона ради спасения наших собственных душ.

Я отказывался верить ему, но дон Педро доказал мне, что все взаимосвязано: сначала Тереза отказалась молиться с нами, потом принесла жертву идолу, и вот прошлой ночью разъяренные демоны сыграли с нами злую шутку, уничтожив несметные сокровища города.

Я вынужденно признал, что в его доводах прослеживается определенная логика и что стоит расспросить Терезу о случившемся. Но вместо того чтобы ответить святому отцу, моя островная жена обратилась напрямую ко мне. Она сказала, что больше не имеет сил от меня скрывать правду: на самом деле дон Педро столь категорически предвзят к ней из-за того, что она отказалась удовлетворить его половую нужду. Поэтому она спрашивала, не нужно ли ей поддаться – вдруг это изведет конфликт на корню; но я сам объяснил ей, до чего в христианских отношениях важна супружеская верность, и… Подскочив к Терезе, дон Педро ударил ее по лицу, отчего ее крепкие ноги дрогнули и подкосились. Плача, она упала на колени. Я не подозревал такой силы в святом отце. Сжав кулаки, дон воздел их к небесам.

– Брат, – возопил он, – теперь ты сам видишь, сколь велико грехопадение этой шельмы – она даже осмеливается обвинять меня в постыдных поступках, чтобы отвлечь нас от своих собственных греховных деяний! Твердо заявляю, что каждое ее слово – гадкая, низменная ложь, придуманная демонами, коими одержима эта женщина!

Я и сам был напуган порочным бесстыдством Терезы и согласился с доном Педро, что мы должны во имя Господа изгнать из нее дьявола. Мы привязали Терезу к столбу, и я бил ее палкой, но вскоре дон Педро сказал, что я слишком устал и у меня не хватает силы на удары. Затем я передал Терезу священнику, и он принялся за работу с большим рвением. После града ударов веткой толщиной с большой палец дон Педро поднес вплотную к Терезе икону Пресвятой Матери.

– Целуй ее, – велел он, – целуй немедленно, если хочешь доказать, что дьявол оставил твои тело и душу!

Но Тереза отказалась. Она явно бредила от боли, ибо перепутала икону с моей далекой доньей Мерседес и сказала, что ничто не заставит ее проявить почтение к своей сопернице.

Мы поняли, что обряд изгнания не завершен, и святой отец решил перейти к методам инквизиции. Насобирав сухой древесины, он разжег костер у ног Терезы. Я не осмелился наблюдать за дальнейшим ходом процедуры экзорцизма, хотя и понимал, что дон действует от имени Господа и что спасти заблудшую душу – наш святой долг. Вскоре, поняв, что не могу больше слышать стоны и всхлипывания, я вернулся и сказал дону Педро, что он сделал достаточно. Кожа Терезы была обожжена во многих местах, но все равно невозможно было заставить ее поцеловать образ Мадонны – злой бес противоречия, овладевший ее душой, оказался на редкость упрям. Несмотря на это, я не смог вынести вида ее израненной спины и собрал целебные травы, о чьем благотворном действии узнал от нее. Из них я и сделал повязки, укрепив их при помощи мягких растительных волокон.

Тереза ничего не сказала, только поцеловала меня в руку – и я начал верить, что она пришла в себя и, возможно, на следующий день не будет так сильно противиться обрядам изгнания. Но мои надежды оказались напрасными. Дон Педро на ночь прикрепил икону Пресвятой Девы к одному из заново врытых столбов, дабы Матерь Божья простерла над нами свой покров и оберегла от злых духов, а также ужасов, таящихся в руинах; поутру мы обнаружили, что образа нет на месте, и вскоре нашли его в кустах – расколотым в щепки и изрезанным. Рядом валялся каменный нож Терезы – не было сомнений, что она в ответе за богохульный акт. Когда мы пришли к ней, она не стала отпираться, а с гневно горящими глазами заявила:

– Конец ей, моей сопернице!

Тогда меня охватила слепая ярость, потому что мое сердце было приковано к этому образу – он был нашей реликвией и в то же время напоминал о чертах моей возлюбленной доньи Мерседес. Мне показалось, что Тереза, уничтожив икону, поставила крест на всех наших надеждах когда-либо вернуться в Испанию. Не в силах совладать с собой, я кинулся на Терезу с кулаками.

– Уходи прочь! – кричал я. – Я убью тебя, если ты когда-либо посмеешь вернуться к нам.

Дон Педро намеревался наказать ее еще раз, но я был сыт по горло его экзорцизмом и хотел только одного – никогда больше не видеть Терезу перед собой. Какое-то время она молча стояла у нашей лачуги и смотрела на меня, как будто не понимала, что я ей только что сказал. Но когда я повторил свой приказ, подкрепив его крепкой руганью, и взмахом руки отослал ее прочь, она повернулась и ушла, опустив голову. Я взлез на возвышенность над руинами, почти уже окончательно стертыми с лица земли, и смотрел, как она сходит по склону горы, как бредет по тропинке через широкую травянистую равнину, ведущей, как я мог помнить, обратно в туземное поселение… Видимо, она решила вернуться к своим.

Здесь я обязан отметить кое-что удивительное… кое-что, явно демонстрирующее, до чего силен Дьявол и как уязвимы пред ним мы, смертные люди. Как только Тереза исчезла из виду, мою душу охватило глубокое горе, не покидавшее меня на протяжении всего дня, хотя дон Педро непрерывно повторял – следует радоваться тому, что эта отвратительная язычница и слуга Сатаны наконец-то ушла.

– …Имел в винограднике своем посаженную смоковницу, – цитировал громогласно дон, – и пришел искать плода на ней, и не нашел. И сказал виноградарю: «Вот я третий год прихожу искать плода на смоковнице и не нахожу; сруби ее: на что она землю занимает?»

С приходом ночи из моей тоски родился огромный ужас, не позволявший мне заснуть, заставляя меня ворочаться с боку на бок, так что в конце концов дон Педро продрал глаза и спросил, что со мной не так.

Я не скрыл от него, что меня тревожит отсутствие Терезы, на что он ответил:

– Меня тоже. Не стоило выгонять шельму. Она может раскрыть наше убежище своим соплеменникам.

Сам я верил, что Тереза не предаст нас, но не хотел, чтобы дон Педро подумал, будто я слишком привязан к ней и все еще испытываю к язычнице расположение. Но со временем моя тревога только усиливалась, и на следующий вечер я чувствовал себя полностью растерянным – охваченным смятением, несмотря на мои попытки уповать на Господа. Меня тревожила судьба островной жены: что, если ее соотечественники казнят ее за старое предательство? Подозрение становилось все более навязчивым, а навлеченные им жуткие фантазии становились все более кровавыми и ужасными. В ночи мне показалось, что кто-то зовет меня по имени. Я сел в постели – и в тот же момент услышал резкий крик зловещей птицы, питающейся языками спящих. Меня охватил такой сильный страх, что я чуть не потерял рассудок.

Мгновенно вскочив, я молча обошел Педро, убедился, что его язык на месте, и ринулся к деревне через склон и равнину. Ноги несли меня до того стремительно, что я не обращал внимания ни на что кругом – и лишь несколько раз пугался, видя, до чего безумные коленца выкидывает рядом со мной собственная тень при лунном свете.

Под самые рассветные часы я достиг лесистых окраин деревни и теперь осторожно пробирался между стволами деревьев. Когда я вышел из чащи, край солнца уже маячил над горизонтом. Я притаился на скальном выступе, нависшем над хижинами, и, хотя внизу все по-прежнему тонуло во мраке, разглядел, что на площади близ жилища короля пылают два больших костра, а вокруг них собралась толпа народа. Зрелище повергло меня в отчаяние, ибо я, очевидно, не смог бы незаметно прокрасться в деревню и разведать, что же сталось с Терезой. Пока я раздумывал над тем, как поступить, на площади появился король, и толпа разделилась надвое, оставив в прорехе пустующее пространство с двумя кострами. Между них на земле лежала связанная веревками женщина. Это была Тереза! Барабанный грохот и звон литавр приветствовали короля, а воины, стоящие в кругу, трясли копьями и кричали его имя. Царственный дикарь занял место напротив пленницы, а к кострам подошли две женщины в юбках из листьев и ожерельях из красных кораллов поверх смуглых грудей. Принесли три блюда: на одном красовалась запеченная рыба, на другом – что-то вроде пирога, на третьем – покрывала и повязки из волокон пальмового дерева. После того как яства поставили перед королем, обе женщины подошли, разложили покрывало на земле и встали лицом к востоку, где уже начинали пробиваться лучи солнца. Одна из них взяла тростниковую трубу, а другая – каменный нож. Они стояли неподвижно несколько мгновений, пока край солнца не округлился над морем. Тогда первая женщина трижды задула в трубу и начала громко петь, на что тут же откликнулась вторая.

Так продолжалось, пока солнце не вышло целиком. Первая женщина покрыла голову куском ткани и стала медленно кружить подле распростертого на земле тела. Другая же, надев повязку, ступила ей навстречу. Затем они поменялись местами: одна сбросила покров и взяла повязку, а вторая обернула тканью голову. Затем они бросили наземь как покрывало, так и повязку и закружились вихрем вокруг пленницы, перекликаясь песней. Их голые груди подскакивали вместе с коралловыми ожерельями.

Весьма долго длилась эта пляска; но вот монарх воздел руку в воздух. Первая из женщин подошла к нему и приняла из его рук плоскую чашу, наполненную ароматным кокосовым вином. Продолжая свои танцы, она вернулась в круг, несколько раз приближая чашу к своим губам, но не отпивая, и в конце концов резким движением выплеснула вино на грудь Терезы. В то мгновение вторая женщина, танцующая, дважды поразила сердце моей бедной островной жены каменным ножом. Сойдясь в адском крещендо, грохот литавр и барабанов вознесся к небу, когда первая жрица погрузила лезвие в пролитую кровь – и окропила ею толпу; так христианские священники брызгают на паству святой водой… Я наблюдал за этим в полном оцепенении, лишенный воли, и все мои мысли были настолько разобщены, что я не мог оправиться от увиденного. Я проклинал свою трусость, понимая, что даже безрассудный героизм не спас бы Терезу. Не знаю, что творилось потом в деревне, но я покинул это место и медленно направился через лес и равнину к нашему с доном Педро лагерю. Мне было все равно, будут ли меня искать или нет – осторожность я не соблюдал. Дойдя до места, где развалины золотого города громоздились хрупкими пепельными пластами, я застал дона Педро в состоянии глубокой тревоги. Не реагируя на его вопросы, я почувствовал, как ненависть переполнила мое сердце, подсказывая, что ответственен за гибель Терезы именно он, а не какой-то там туземный король. Сев на землю, слепо щупая траву, я нечаянно наткнулся на каменный нож, прежде принадлежавший Терезе, – видать, его мне подсунул под руку сам Сатана! Не ведая, что творю, я схватил его, прошествовал к дону Педро и дважды ударил его в грудь. Святой отец рухнул у моих ног и прошептал:

– Брат! Брат! Ты не ведаешь, что творишь!

Но больше он не сказал ни слова, ибо я вырезал его язык, похожий на извивающегося скользкого червяка, и выбросил в кусты – в надежде на то, что птица-дьявол полакомится им. Уверен, в тот момент Господь и все ангелы-хранители отвернулись от меня. На листках, коими я располагаю, осталось совсем мало места, так что остаток моей истории будет краток. Я похоронил дона Педро под крестом, где мы молились, и взял его молитвослов. Покинув место, названное туземцами обиталищем демонов, я направился к побережью, решив спастись с острова – или погибнуть. Однажды ночью, обхитрив дозор, я украл лодку и уплыл по морю прочь незамеченным.

После серии приключений, опасностей и многих дней голода я попал на этот мелкий островок – если верить местным, он находится под покровительством империи Чипанго. Люд здесь обитает приветливый и простодушный, так что меня приняли радушно. Здесь я, правда, подхватил тяжелую лихорадку, и она истощает мои силы. Чую, как смерть дышит в затылок. Но я не хотел бы умереть, не рассказав обо всем, что мне довелось пережить на острове Себу. Я, собственноручно создав чернила и стилус из тростника, стал объектом почитания островитян, принявших меня за великого волшебника. Эти записи не являются посланием для внешнего мира, ибо он никогда не увидит их, а прежде всего служат мне самому. После завершения моего труда я намерен отрешиться от мыслей об острове Себу, посвятить себя покаянию, заботам о душе и смиренному ожиданию смерти. В случае, если записи окажутся в руках христиан, – отсылаю их к моей просьбе, выказанной во вступлении, и завершаю тем же, с чего и начал: