скачать книгу бесплатно
Он визжал довольно долго. И что мы шлюхи, и что развели его, и пьяницы-алкоголички, и коровы толстые (весьма удивительно, потому что всю дорогу он восторгался нашими точёными фигурами, чуть не облизываясь, переводя взгляд с одной на другую), и убийцы животных (хотя, шашлыки он уплетал не меньше нашего), и поедатели трупов (вот веган хренов! сам же ел копчёные рёбра так, что за ушами трещало!). На нас стали не только оборачиваться – даже останавливались послушать. И, судя по лицам некоторых, которые я могла различить в сумерках, ему сочувствовали! Моя племянница, охваченная сожалением, пыталась что-то ему сказать, но он орал, не переставая. Я же молчала: знала по опыту, что такие ничего не слышат, кроме себя. Ничего не воспринимают и не хотят понимать. А попытки объяснить приводят только к ещё более бурной истерике и оскорблениям. Я ждала, когда он выдохнется. Но он не переставал. Вокруг нас уже стала собираться небольшая такая толпа. Тут я не выдержала. У меня в планах было доехать домой с племянницей и отдохнуть от бурного дня за тихим лёгким и спокойным ужином – ноги гудели, спина ныла а голова понемногу начинала болеть. В моей сумке завалялась кучка банкнот из какой-то игры типа монополии. В сумерках было трудно различить, настоящие они или нет. А я не собиралась швыряться деньгами только потому, что у мужика взыграло эго или потому, что его поддерживает глупая толпа мужиков.
Я выгребла их и с размаху запихнула ему в рот, уворачиваясь от его рук, которыми он размахивал во все стороны. Потом я набрала в грудь побольше воздуха и гаркнула, не хуже его рёва:
– Ты психопат и истерик! Тебя на цепи за нами водили? С ножом у горла требовали за нас платить? Сам прилип, как банный лист! Мы сбегали от тебя, мы прятались от тебя! Но ты сам выискивал нас! Сам, сломя голову, бежал нам очереди занимать! Сам покупал нам пиво! Подавись своими деньгами, если не можешь держать член в штанах! Пошёл вон, похотливый извращенец!
В наступившей звенящей тишине я царственно ткнула в его грудь ладонью, расчищая себе дорогу, и, гордо задрав голову, прошла мимо, ведя на поводу свою враз протрезвевшую племянницу, которая, однако, ещё слегка покачивалась. Только было непонятно от чего: от потрясения моим ором (обычно я говорила негромко и никогда не выходила из себя) или от остатков пива в организме. Какая-то женщина хлопнула нам в ладоши. За ней нам поаплодировала ещё пара-тройка женщин. Остальная толпа молчала. На нас смотрели кто мрачно, кто с осуждением. Но почему? Вот оно, мужское мышление: ты виновата в том, что я тебя хочу! Даже, если ты бегаешь от меня, как от зачумлённого! Вот оно, мужское самомнение: я тебя хочу, а раз так, то ты обязана!
Отойдя достаточно далеко, я повернулась и громко бросила через плечо:
– Шлюхи бы как раз на тебя вешались и тебя за собой в койку тащили. Чего ты, извращенец, и добивался, мечтая о сексе втроём. А я и моя племянница верны своим мужья!
Я вздёрнула подбородок, моя племянница вздёрнула подбородок – и мы гордые, как будто нас, обеих короновали, печатая шаг, прошли своей дорогой. И вот тут за нами раздался его вопль, который, однако, сразу же потонул в шумных овациях.
А вот этого я совсем не поняла…
ЖИЗНЬ КАК ЖИЗНЬ
Мне было всего 49 лет, а я считал, что моя жизнь уже кончена. Кому интересен больной и уставший от жизни и славы спортсмен на пенсии? И пусть я в своё время одним своим появлением приводил в неистовство огромные ледовые дворцы, своими похождениями кормил не одну журналистскую свору, а своими высказываниями порождал новые культы, секты, философию, течения или как это там называлось. Да, всё это было… Купание в лучах славы – это такой наркотик, почище героина. Который я тоже пробовал в своё время. Как и кокаин. Про сигареты и алкоголь я не говорю – это было вообще в порядке вещей. Да, хоть я и спортсмен, но не избежал этого. Так вот… наркотик… Круче, наверно, только обладание властью. Хотя… Я ведь тоже обладал властью. Над фанатами, над толпой… Но я имел в виду власть политическую. Но героин с кокаином мне не понравились – состояние полного мрака и безысходности в душе после их приёма, жуткие ломки и зависимость от дилеров после нескольких минут или часов кайфа не то состояние, которого я хотел. Кого-то тяжёлые наркотики веселят или расслабляют, заставляют чувствовать себя всемогущим, бодрым, безбашенным и довольным жизнью. Я же становился мрачнее. И злее. «Тёмный демон», как мне однажды сказал тренер, когда застукал меня под кайфом после очередного укола. Режим режимом, но любой спортсмен знал, как и где оторваться и чем приводить себя в форму после. В конце концов, после победы можно немного и расслабиться. И моя команда расслаблялась по полной: разгромленные номера, пьяные голые девки, укуренные спортсмены, избитый персонал и вообще какие-то левые люди, обоссанные и облёванные гостиничные номера… Всё было. И никакой режим с самым жёстким тренером не могли этому помешать. Наутро он нас гонял нещадно, конечно. Устраивал «разбор полётов» со штрафами. А очень хотелось спать, похмелиться и послать его к чёрту. Владелец команды и спонсоры покрывали наши загулы. Один из владельцев, немолодой дядечка с редеющей шевелюрой каждый раз задумчиво смотрел на нас, когда ему приносили счёт из очередной гостиницы или отчёт охраны о наших «подвигах». С охраной, кстати, мы тоже регулярно дрались, когда те пытались нас обуздать. Задумчиво поглаживая свой длинный подбородок указательным и большим пальцами, как будто пытался сделать его длиннее, он любил повторять: «В этот раз плачу я. Но придёт время, когда это закончится». Мы настолько привыкли к этим его словам, что уже не обращали внимания. Пока… Пока, устав от убытков, которые мы приносили ему больше, чем прибыли, он не продал нас другому владельцу. Тот чётко постановил сразу: всё, что творим мы, мы и оплачиваем. Пару раз пришлось платить и мне наравне со всеми, хотя к тому времени я уже давно отошёл от такого времяпровождения. Просто устал от обилия безликих лиц, мятых кроватей, пьяных собутыльников, запаха перегара и блевоты и, главное, полной черноты в моей душе. Пару раз я чуть было не отправился на тот свет. Меня откачали. Но пожилой хирург, которого вызвали для консультации по поводу болей в моём правом боку, сказал, что третий раз может быть фатальным, если я не изменю образ жизни. Тогда я отмахнулся от его слов, но с наркотой, на всякий случай, завязал. Не без помощи клиник, конечно. Смог. Ибо не успел плотно подсесть. Заменил всё это беспробудным пьянством, во время которого меня уносило то в глухую провинцию, откуда я выбирался на каких-то стрёмных попутках, то в другой город, где меня, узнав, иногда избивали фанаты другой команды. И получалось, что почти всё заработанное я тратил на собственное возвращение. Домой, к жизни, к разуму. Новый владелец пару раз мне жёстко грозил исключением из команды. Но я же был легендой! Я считал себя незаменимым! Одно моё имя делало кассу и радовало букмекеров. В любом ледовом дворце всегда был аншлаг, когда играла наша команда. Да и я, отдав дань «зелёному змию», постепенно приходил в себя. Тусовки с командой и групповые оргии мне становились не интересны. И я всё чаще просил владельца для себя отдельный номер. Где запирался и просто сидел в тишине. Или читал. Читал философию, чего от себя никогда не ожидал, и слушал музыку, блюз и романсы. Чего тоже не думал, что когда-нибудь произойдёт. Жена, родившая мне сына и дочь, как-то неуловимо ушла из моей жизни. Сын, слишком правильный, чтобы понять меня, исчез сам, предпочитая не иметь со мной ничего общего – даже фамилию сменил. А дочь… Вот уж кто всегда был на моей стороне и чуть не с детского сада она ездила со мной на матчи. Странно, но я совершенно не помню, с чем я её оставлял, когда ударялся в свои загулы. Тогда я как-то не придавал этому значения, а сейчас, думая об этом, я прихожу в ужас: что если она видела меня в том непотребном виде? Она ведь была ребёнком и могла решить, раз её обожаемый папа так себя ведёт, то только так и надо. Но только недавно я стал обращать внимание на то, как моя дочь одевается и как выглядит. Оказывается, я пропустил время, когда она понаделала на лице пирсинг и татуировки на теле. Что до одежды, то девчачьи платьица остались далеко в детстве. Теперь это простые тренировочные штаны из лёгкой шерсти с синтетикой, худи с капюшоном, массивные устрашающего вида кроссовки и дутая чёрная жилетка на холодную погоду. Ко всему прочему – дредды, сигареты и пиво в немереных количествах. А ведь ей только недавно 18 исполнилось! Мои попытки исправить ситуацию привели только к неприятию и отчуждению. И ещё недавняя папина дочка стала мне чужой. Но что вообще меня убило, так это то, что она стала заниматься тяжёлой атлетикой и бодибилдингом. И это моя милая девочка! Вот как в ней уживались нездоровый образ жизни и спорт? Хотя, кого я спрашиваю… У меня же уживались…
И вот я остался один. Ни семьи, ни детей, ни друзей. Со спортом я тоже завязал: нелепая случайность – и разрыв связок. И всё бы ничего, да пока я лечился, врачи обнаружили у меня рак. И всё. Мир перестал для меня существовать. Я ушёл из спорта и на долгие недели уехал себя жалеть к другу в отдалённое село. Людей там мало, цивилизации ещё меньше. Там, лелея свою обиду на весь мир, я пребывал в состоянии от ярости до равнодушия, от уныния к надежде. И однажды, проснувшись, я твёрдо решил лечиться. Зачем? Не знаю. Я ведь стал никому не нужен и не интересен. Однако хромой интернет донёс до меня, что я по-прежнему на слуху. Пусть не так знаменит, как раньше, но меня помнят. Меня ждут и сочувствуют. Но что ещё больше меня встряхнуло, так это те небылицы, что понапридумывали на мой счёт бывшие друзья и соратники, а также совершенно неизвестные мне личности. Которые, однако, пишут свои воспоминания о наших встречах, которые я совершенно не помню. И как раньше я упоённо жалел себя, с тем же остервенением я стал опровергать выдумки обо мне и ходить по врачам. Возможно, проснувшаяся воля к жизни и злость дали основательную встряску моему организму – рак отступил. О возможности излечиться совсем речи не шло – мой образ жизни в прошлом искалечил и другие мои органы. Но и передышка – уже хорошо.
Общение в интернете не стало смыслом жизни. Но, по крайней мере, я не был вычеркнут из жизни и чувствовал, что тоже принимаю в ней участие. Оказывается, в одной из соцсетей у меня есть фанатская группа. Люди в ней очень интересуются моей нынешней жизнью и прошлыми успехами. Это грело душу. Я потихоньку возвращался к активной жизни. Даже консультировал молодых тренеров и начинающих спортсменов. В ответ они меня приглашали на свои матчи. Всегда вежливо и почтительно указывая мои заслуги в анонсах. Хотя, подозреваю, я выступал больше в роли «свадебного генерала» – ради ажиотажа, хайпа и прибыли на продаже билетов. Ну да всё равно. Я давно перестал беситься из-за эгоистичной мелочности незнакомых людей, расстраиваться людской неблагодарности или жалеть себя чужой стяжательности моим именем. Интернет огромен. И хорошие люди там тоже попадаются. Правда, редко.
В один из дней, когда я, жертвуя сном, пресёк попытку очередного оголтелого фаната покритиковать моё изменившееся мировоззрение и образ жизни и вывести меня на политические дебаты, я наткнулся на сообщение-комментарий какой-то дамы (девочки, девушки или женщины, я тогда не знал), которая на фоне обсуждения моей персоны выделялась тем, что не пела хором со всеми, а, приводя цитаты философов, чем меня подкупила, посоветовала спорящим заниматься своими делами и оставить меня в покое. Только я хотел ответить ей, как на неё посыпались сообщения нескольких человек. Отбивалась от них она весьма жёстко и с юмором. Конечно, победа осталась за толпой. Но я не преминул поблагодарить её за её позицию. Часа через полтора она написала мне в личку. Весьма странное это было приветствие. Скромность на грани самобичевания, резкость и прямолинейность на грани грубости, вежливость до самоотречения и рассуждения о философии – взгляд совершенно противоположный моему. Первым моим порывом было вежливо и односложно ответить и забыть о странноватой даме с ещё более странным ником – Святая-в-латах, или короче – Немезида. Но что-то зацепило в её этом сумбурном приветствии. То ли затаённая печаль, то ли тонкий юмор. Я ответил. Потом она мне. И мы начали переписываться. Она никогда не выспрашивала о моей личной жизни, но как-то получилось, что я сам ей всё о себе рассказывал. Она не давала мне оценок, а наши споры вплоть до разрыва отношений воспринимала очень болезненно. У нас с ней были совершенно противоположные вкусы, и наши споры о философии или искусстве напоминали войну на истребление. Я уже вышел из того возраста, когда это огорчает. Потому что спор на тему – это одно, а общение с человеком – другое. И хоть её слова и возмущали меня своей дикостью, непоследовательностью и полным невежеством иногда, я почему-то не хотел прерывать общения с ней как с человеком. Ибо вне споров это была очень добрая и душевная женщина, до щепетильности интеллигентная и боящаяся показать навязчивой. Она странным образом могла угадать моё настроение или мысль. Когда я исчезал с «радаров», она беспокоилась обо мне. Я уже успел отвыкнуть от подобного человеческого общения, живя один и всегда подозревая подвох. Поэтому не сильно раскрывался перед ней. Её, казалось, это не обижало. Она, как говорила, была довольна нашим общением. И после недельной переписки я предложил встретиться на матче – моя прежняя команда играла в Питере через несколько дней. Поклонница хоккея она, казалось, знала о нём много. Но я и моя команда прошли мимо неё, по её словам. Это меня удивило: привыкнув к тому, что я знаменит, я и предположить не мог, что в моей стране, а тем более в столичном городе есть кто-то, кто обо мне не слышал. Это меня удивило и захотелось посмотреть на столь странную особу. Она ответила не сразу. Да я и не ждал ответа: мне было с кем пообщаться, подискутировать и кому просто отправить информацию. Особа была интересна, но не настолько, чтобы я переживал ее молчание. Но через часа три она отписалась, что билет на матч купила. Ну и хорошо. Мне-то что? А с другой стороны – если женщина покупает билет на хоккей на матч команды, которой не знает, то либо она дура, либо тупо хочет посмотреть на фонтан мужского тестостерона, либо… Нет, не стану выдумывать. Увижу – решу, кто на такая: скучающая баба бальзаковского возраста или малолетняя дурочка. Ибо, исходя из нашего неровного общения, я так и не пришёл к однозначному выводу относительно неё. Да и особо думать не хотелось: мало ли таких людей пишет мне – успевай отвечать. Очень мило, конечно, что она беспокоилась о моём здоровье, предлагала помощь. Но мне это было не нужно. Заинтересовали её мысли.
На матч я пришёл задолго до его начала. Хотелось пообщаться с командой, тренером услышать новости, вдохнуть почти забытый запах мужской раздевалки, короче, окунуться в прошлое. Это на льду я был весь из себя брутальный демон, который махал клюшкой, выбивая зубы и своим, и чужим, сбивая в борт противника и посылая шайбы такими бросками, от которых ворота отлетали в разные стороны. В душе же я неисправимый сентиментальный романтик.
За разговорами прошло время, и я вышел в коридор, чтобы идти к своему месту. У входа на трибуны уже собиралась толпа. Пока ещё небольшая и относительно спокойная. Чуть в стороне я заметил молодую женщину в мешковатом спортивном костюме без логотипов и рисунков. Немезида хоть и описывала себя, но я не ожидал, что смогу её узнать. И всё же… Это была она. Маленькая, хрупкая, со взъерошенными короткими белыми волосами, которые выбивались из её малюсенького «хвостика». Я пригляделся: если смотреть на её телосложение, то это девушка, но лицо и, главное, глаза выдавали в ней женщину. Серьёзное застывшее лицо, большие красивые печальные глаза – эта женщина многое повидала. Да, возможно, это она – Немезида, Святая-в-латах. Нет, обычное имя у неё тоже было. Но, по её словам, она его терпеть не могла. Да мне и неважно, как её называть.
Я подошёл и запросто заговорил с ней – ведь мы же только недавно общались в личке. Она подняла голову, и я увидел в её глазах удивление, а её лицо отображало оторопь. Но на удивление, она быстро взяла себя в руки и улыбнулась. Какая это была улыбка! Радостная, добрая, чуть смущённая – мне даже показалось, что вокруг стало светлее. Мило смущаясь, видимо, не привыкла к общению, она отвечала на мои вопросы, слушала мои рассуждения, глядя снизу вверх, и потихоньку осваивалась. Ничего необычного я не ждал, ничего необычного не случилось – резковатая и импульсивная она подкупала своей энергией и жизнерадостностью. Только тёмная глубина глаз выдавала какую-то печаль, грусть и тоску. Да белые полосы шрамов на запястье загорелой левой руки диссонансом выбивались из её искрящегося жизнелюбием образа. За те несколько минут что мы пообщались, пока не набежали фанаты, а она тактично не ушла в сторону, я заметил, как она искоса серьёзно посматривала на меня. Книг обо мне и моей команде было написано немерено, а ещё больше было интервью. Я не знаю, что она смотрела или читала обо мне, но тактично молчала о моей личной жизни и на удивление мало вопросов задавала сама. Я давно соскучился по реальному общению – одинокая старость это тягостно (а я уже ощущал себя стариком), и пригласил её на трибуну с собой. Чем снова вызвал её удивление. Её оторопь меня весьма позабавила: ну как провинциалочка на балу дворянского собрания в Кремле! Эта подростковая робость во взрослой женщине доставляла мне некоторое удовлетворение: не всё этой выскочке ругаться со мной в личке на тему, мной любимую, и в которой я больше знаю! Но к моему неудовольствию мне не удалось сполна насладиться своей маленькой победой: она снова быстро пришла в себя. И весь матч мы смотрели на лёд. Но иногда я ловил на себе её косой взгляд. Трудно было понять, чего в нём было больше – сомнения или задумчивости. А может и то, и другое.
Матч меня разочаровал: игроки играли слабо, тренер больше глотку драл, чем реально чем-то мог помочь. Сомнение на лице Немезиды было едва уловимо, но я заметил. На мои вопросы она отвечала уклончиво и вежливо – старалась меня не задеть. Терпеть не могу такого поведения! Я не ученица Смольного, чтобы со мной обращаться, как с оранжерейным цветком. Я за прямоту и честность. И в конце концов я потребовал прямого ответа. Я его получил. Что ж, сам виноват. Но хоть я и считал также, больно было из уст посторонней, тем более, непрофессионала, тем более, женщины слышать негатив о своей любимой команде, в которой я играл много лет. Она заметила моё состояние и прекратила разговор, предоставив вещать мне. А я, соскучившись по живому общению, люблю поговорить. Особенно о своей команде. И я предложил подбросить её до метро, чтобы продолжить разговор и переубедить её. Секундное удивление, мелькнувшее в её глазах, я успел заметить, но не успел насладиться.
Пока мы ехали, говорил только я, она изредка вставляла пару слов. Кстати, весьма уместных и по делу. Как будто заранее знала, что я хочу сказать. Проницательна и умна, чего от «той» Немезиды из интернета я не ожидал. Ещё она удивила меня тем, что на мои жалобы и стенания по поводу здоровья не стала ахать и охать или сочувствующе хлопать по плечу, а сразу предложила помощь. Любую. Причём не только предложила, а стала куда-то звонить. Еле остановил её. Вот подобной готовности помочь малознакомому человеку я не встречал давно. Даже мои давнишние друзья по команде сто раз подумают, прежде чем руку помощи протянут. Но протянут обязательно и помогут. А тут… Короче, этим она тоже заставляла задуматься. Странная она…
И с тех пор мы стали с ней регулярно переписываться и иногда встречаться для прогулок по Питеру. Я показывал ей мои любимые места, она парой-тройкой фраз просвещала меня в истории и архитектуре тех мест. Снова говорил, в основном, я. О жизни, о хоккее, о нравах, о тренерах – обо всём. Словом, я конкретно присел ей на уши. Она не перебивала меня, не выражала неудовольствия. Она слушала. Более внимательного и заинтересованного – искренне заинтересованного! – слушателя я давно не помню. Хотя сейчас по разным делам, в том числе и с журналистами и с теми, кто мнит себя писателями, юристами, редакторами, фотографами, блоггерами я общаюсь регулярно. Но всем им от меня всегда было что-то надо, будь то жареный факт или раритетный мяч с автографом друга-футболиста. Немезиде не было надо ничего. Каждый раз, встречаясь с ней в метро, я первое время наблюдал за ней из толпы. Она никогда не опаздывала. И к месту встречи шагала спокойно и уверенно, глядя прямо перед собой немигающим взглядом и пугая бесстрастным лицом. Видя её такой, я содрогался: маленькая, хрупкая, а какая уверенность в себе! Верно она себе ник выбрала – неумолимое воздаяние. Но, замечая меня, она всякий раз оживлялась и переставала быть похожа на суровую воительницу в броне. Как два разных человека. Интересный факт, но не более. А её постоянные серьёзные вопросы о моём здоровье меня стали со временем раздражать. Да ещё это настойчивое желание помочь. Нет, я привык обходиться своими силами. Мне она была нужна только как свободные уши. Ибо дома мне было совершенно не с кем говорить. А тишина и одиночество угнетали меня, порождая мрачные мысли.
Наши встречи приводили к бурной переписке по ночам время от времени. Моё здоровье стало ухудшаться – я уже спал урывками, сидел на жёсткой диете и мне намекали на диализ в будущем. Знакомые и поклонники обеспечивали мне лечение у светил всяких медицинских премудростей. Я лежал в больницах. Немезида ездила ко мне. Приезжала по первому звонку и привозила всё, что мне было надо. И постепенно я привык использовать её как девочку на побегушках. Наши беседы по-прежнему ограничивались моими монологами. Хотя ей тоже было что сказать. Но коротко и по делу. Потому что я снова перехватывал инициативу.
В один из дней мне сообщили, что всё, что можно было сделать для моего здоровья, уже сделано. И держать меня в больнице больше смысла нет. В тот же день Немезида перевезла меня домой. Я был опустошён и раздавлен и довольно резко говорил с ней, когда она пыталась выяснить, какие лекарства мне надо принимать и как часто. В конце концов, она замолчала, аккуратно ведя машину. Ещё и это весьма раздражало: я – мужчина, за рулём должен быть я. И тут я снова начал говорить. О философии. Хотя мы договорились не поднимать эту тему. Она не отвечала, плавно везя меня. То, что она слушает, я понимал по её кивкам или мотанию головой. Больше она себе ничего не позволяла. А мне и не надо было.
Выбираясь из машины у дома, когда она протянула свою маленькую ладошку, чтобы помочь мне выйти, я сурово зыркнул на неё и едва удержался, чтобы не оттолкнуть её. За кого она меня принимает? Взглянув ей в лицо, я наткнулся на непроницаемый серьёзный и пристальный взгляд. Ни тени досады и неудовольствия я не увидел. Только печаль и усталость. Я не предложил ей зайти и отдохнуть. Да она и не намекала. Спросила только, не нужна ли мне её помощь дойти до квартиры. Я резко отказался и пошёл к подъезду. Отперев домофон, я оглянулся: она стояла в лёгком плаще на холодном ветру и смотрела на меня. Я шагнул внутрь и хлопнул дверью так, что доводчик взвизгнул. Поднявшись к себе, я выглянул в окно: её уже не было. В этот день я не выходил в интернет и ни с кем не общался. Я просто лёг и попытался заснуть. Но сон не шёл. Промаявшись с час, я встал и побрёл на кухню. В холодильнике пусто. Я безо всяких сомнений набрал Немезиду. Однако она ответила, что стоит в пробке. Странно. Раньше она никогда не говорила о пробках, даже когда весь Питер вставал. Она умудрялась успевать и до развода мостов, если мне было надо. А сейчас… Я вслушивался в её голос, пытаясь уловить её досаду. Но нет. Ровный спокойный голос без тени неудовольствия или гнева. Ну и замечательно. Я отключился и позвонил своему хорошему знакомому. Он не ответил. Второму… третьему… Кто-то далеко, кто-то занят, кто-то не отвечал. Наконец я вышел на площадку и позвонил в дверь соседу. Да, я жил в обычной панельной новостройке – я мог себе позволить большую квартиру в своё время, дом за городом, яхту, да хоть квартиру в Москве рядом с Кремлём! Не всё пропил или скурил тогда. Но на сегодня у меня осталась не такая большая, но удобная квартира в спальном и тихом районе Питера. Слава богу, я сумел её уберечь, обеспечив жену и детей после развода. Да мне много и не надо. Сосед был дома. Пришлось выслушать его лекцию о политике, заставив себя помолчать, хотя очень хотелось ответить на его слова, но я получил то, что мне надо. Мысли о Немезиде посещали меня пару раз – почему она отказалась мне помочь в этот раз, хотя раньше всегда предлагала? Но потом я занялся приведением в порядок своего архива и забыл о ней.
Переписка наша продолжилась, но чего-то в ней стало недоставать. Я даже, поначалу, не понял, чего именно. Лёгкости со стороны Немезиды, её раскрепощённости. Если раньше она шутила (на мой взгляд, не очень умно, и этот шутливый тон в ней меня тоже раздражал), говорила пространно и свободно на любую тему, даже кокетничала немного, хотя, ни мне, ни ей встречи в этом ключе были не нужны совершенно, то теперь она была безупречно вежлива, серьёзна, кратка и не донимала меня смайликами и вопросами о моём здоровье. Меня это устраивало – я человек серьёзный, и легкомыслие не приемлю. Но с удивлением заметил, что мне как раз не хватает её милых глупостей. На мой вопрос – что случилось, она ответила вежливо – всё хорошо. Ну, раз не хочет говорить – выяснять не буду: это же её дело.
В один из дней мне стало совсем плохо. Я звонил своему врачу, который обещал прийти после приёма, друзьям, фанатам, с которыми мы относительно близко сошлись. Но те, кто соглашался, обещались приехать только вечером. А я уже готов был вызывать «скорую», чем ждать до вечера. И я вспомнил о Немезиде. Когда-то, до странной смены её отношения ко мне, она предлагала помощь. Потом перестала. Я отказывался за ненадобностью, а сейчас мне помощь была нужна. И я позвонил ей. Её спокойный тон не изменился, когда я начал жаловаться на самочувствие и требовал приехать. Она лишь спросила, что мне нужно привезти, что ей купить и что сделать. И через полчаса я уже открывал ей дверь. Она немного запыхалась и что-то ещё в ней изменилось. Но я сначала не придал этому значения. Меня беспокоили боли и отсутствие воды в кране. Я понятия не имел, куда в таких случаях звонить и что делать. Но Немезида взяла всё в свои руки, сначала сделав мне укол и пару других медицинских процедур, а потом взяла телефон и не выпускала его из рук часа два. За время её разговоров – то с одной службой, то с другой, то с сайтом, куда она влезла, одновременно что-то объясняя в телефоне, у меня была возможность получше её рассмотреть. И я определил, что в ней не так: лицо осунулось и побледнело, под глазами залегли тёмные круги, четче обозначились скулы, а в глазах была уже не печаль, а безысходность. Они стали какими-то непроницаемыми. Кроме этого, я ничего не смог в них увидеть.
Руки, державшие телефон, были тонкими и с такой прозрачной кожей, что была видна каждая вена, каждый сосуд. Ногти вместо розовых (лаком она не покрывала), были какими-то белыми с лёгким голубоватым оттенком. Когда она, наконец, закончила все разговоры, я заметил, как дрожат её прозрачные пальцы. Но вот она решительно объявила, что вода будет через три часа, потому что… Дальше я не стал слушать: какое мне дело, почему воды нет? Мне надо знать, когда она появится. Мгновенное оживление, охватившее её, когда она говорила по телефону, сменилось серьёзным покоем. Что ж, она помогла, чем могла, сделала всё, как надо, теперь я хотел побыть один. И попытаться уснуть. Она было засобиралась, но, внимательно посмотрев на меня, задала вопрос о моей бессоннице. Я раздражённо ответил. Она сняла пальто, которое было надела, и решительно прошла в мою комнату с широким и удобным креслом. Чуть не насильно усадив меня в него, она начала снимать кольца с пальцев. Я ехидно спросил, не собирается ли она меня гипнотизировать. Потому что я против. Но она только улыбнулась краешком губ печально и устало и встала за спинкой моего кресла. Потом негромко предложила мне представить место, где мне было хорошо, и думать только о светлом, радостном. Я пожал плечами. Что было дальше – объяснить трудно: от макушки стало распространяться тепло, я почувствовал покой и умиротворение. Даже боли стали меньше, а потом я и вовсе про них забыл. Видимо, таблетки стали действовать. Или укол. В тёмном экране телевизора я видел, что она просто держит руки над моей головой. И когда она их перемещает, тепло от них идёт вслед за её ладонями.
Я не знаю, сколько времени она стояла надо мной. Сил протестовать против её пассов у меня не было, хотя я никогда не верил в это мракобесие. Наконец она как-то особо сильно покачнулась, и устало упала на стул, стоявший по соседству. К моему удивлению мне стало немного легче. А вот она… На исхудалом лице чётче проступили скулы, а глаза, утонувшие в тёмных кругах, стали как будто больше. Она судорожно дышала. Потом посмотрела на меня и прерывисто спросила о моём здоровье. Чтобы не радовать её и не тешить её «экстрасенсорный дар», я недовольно ответил, что всё это глупости. Она молча встала, медленно оделась и молча же ушла. Мне даже стало жаль её из-за моей жестокости. Но не бежать же за ней, не просить же прощения! И я лишь запер дверь после её ухода. А потом вернулся в кресло. Нет, я не заснул, а всего лишь задремал ненадолго. Но и этой малости я с недавних пор был лишён: я засыпал на час-два только с таблетками. Вот что это было? Самовнушением я не страдаю, легковерием тоже. Но поверить в какие-то там способности у Немезиды я не хотел.
Нет, я не выздоровел. Но к удивлению моего врача моё здоровье стабилизировалось. И даже появилась надежда на некое улучшение. Я стал засыпать сам. И спал уже по 4—5 часов. Мой врач спросил, в чём причина. Промелькнувшее лицо Немезиды в нашу последнюю встречу я отогнал от себя. Да и что я мог ему ответить? И я промолчал.
…Прошли холода. Немезида, как я заметил, вообще перестала появляться в соцсетях. Говорить нам особо было не о чем. Да я и не хотел. Слишком угнетающе действовала на меня её серьёзность в нашу последнюю встречу. А она и вовсе перестала писать.
В один из дней снова никто не мог мне помочь: нужно было срочно съездить на утверждение интервью, которое я давал несколько недель назад. А машину я как назло отправил в ремонт. Я вспомнил о Немезиде – безотказная, она и сейчас приедет. Долгие гудки, потом незнакомый молодой женский голос устроил мне форменный допрос: кто я, зачем звоню, откуда номер. Я терпеливо отвечал, начиная злиться: что за штучки устраивает эта Немезида? Но потом, когда я ответил на все вопросы, незнакомка мне серьёзно сказала:
– Мама умерла четыре месяца назад.
Умерла? Как же так? Что за шутки?
И уже я стал раздражённо спрашивать. На что получал односложные и холодные ответы. У Немезиды была опухоль в голове. Которую лечить она почему-то не хотела. По словам дочери, не хотела терять остаток жизни, когда могла кому-нибудь помочь. Она постоянно срывалась из больниц, чтобы кому-то что-то купить, куда-то подвезти, с кем-то просто рядом посидеть. Однажды она кого-то отвозила из больницы, а он с ней так грубо обращался, что это её надолго расстроило. На мой вопрос, как при своих болях её мать садилась за руль, незнакомка ответила холодно, что она никогда не думала о себе. Но после того случая очень хотела врезаться в столб или попасть под фуру. А в день смерти она пришла вообще на себя непохожей. Её мать, по словам этой незнакомки, могла лечить руками (я поморщился – что за чушь?). И в тот день она отдала все свои силы, ибо была настолько опустошена грубым приёмом того человека, что по приезде заснула и не проснулась. Я молчал. А что на это я мог сказать? Молодой голос холодно спросил: «Мама умерла четыре месяца назад. Вы не звонили ни разу. Зачем звоните сейчас? И почему вы ничего не знали? Ваш номер мама не удаляла. Хотя, удалила много из тех, кто мне на него потом звонил с соболезнованиями. Что вы за человек? Я читала вашу переписку. И за что только мама уважала вас? Вы же эгоистичный моральный садист!». На этом она отключилась. Что я за человек? Обычный. Не лучше и не хуже других. А что относился к ней не так, как она желала – это её выбор. Если бы была против, то мы бы перестали общаться – я только рад общению, но никогда не продолжу его, если человек не хочет сам. Так чего её дочь хотела от меня?
Я не понимаю…
РАССКАЗЫ С ПРЕТЕНЗИЕЙ НА ФИЛОСОФИЮ
ФИЛОСОФСКИЕ МЫСЛИ
Прохладное утро жаркого дня. Ласковое солнце окутывает теплом. Яркая листва, ещё не запылённая июлем и августом, весело шумит, сверкая свежей зеленью. Автобус мерно катил от остановки до перекрёстка, и почему-то меня посетила ленивая мысль – а существую ли я. Не являясь поклонником какой-либо восточной философской школы или религии, а наоборот, будучи твёрдым реалистом, меня весьма удивила эта мысль. Я всегда считала, что мировоззрение о том, что наш мир – иллюзия, что наше существование здесь – неважно, а важно стремление к единению с богом посредством смерти ли, аскезы ли, йоги ли, что самое верное – это недеяние чего-либо, словом, что подобные мировоззрения – это выверты заумного человека, перечитавшего философских трактатов и религиозных текстов. Однако, как ни нова и необычна посетившая меня мысль, она всё же, меня почему-то посетила. На мгновение почувствовав, что вот-вот воспарю от своего тела, я почему-то не удивилась этому обстоятельству. Однако мгновение странности быстро пропало, и я пришла в себя. Что это было и почему, я не успела проанализировать: в плеере началась любимая мною песня «Раммштайна», и я отвлеклась на другие мысли, порождённые этим моментом.
Возможно, осознание иллюзии своего существования возникает от осознания его бессмысленности. Кто-то делает революции или королей, кто-то создаёт картины или государства, кто-то строит Пирамиды или козни, от которых сотрясается мир. А собственное существование без событий, без падений и взлётов порождает скуку, цинизм и как следствие депрессию. Возможно, растворение своего «я» во вселенской нирване, осознание себя лишь песчинкой бытия в океане вечности, лишь мгновенным выдохом в безбрежности мировых ветров происходит от понимания, что ты ничего не оставишь после себя – ни хорошего, ни плохого, что данная тебе жизнь, по сути, прошла зря или ты не понял смысла её существования. Бог наделил человека душой, разумом, сознанием, волей, способностью не только знать и копить знания, но и мыслить. И разве это дано не для того, чтобы человек принижал эти дары, растворяясь без следа в вечности? Разве это всё было дано не для познания себя в мире, мира в себе и мира вокруг себя? Не для осознания бога, под какими бы личинами не прятало его незрелое мышление? Зачем же трактовать мировую гармонию и равновесие поисками и искоренением зла или вообще не деланием ничего вовсе? Полное безделие свойственно лишь трупам. Да и они нарушают мировую гармонию тем, что разлагаются. А живой человек, в какой бы степени медитации он ни находился, он дышит, тело его испускает тепло. А что до добра и зла… Что есть добро? Вор считает, что сделал доброе дело для себя, украв кошелёк. Убийца считает, что сделал доброе дело для окружающих, убив злодея. Правитель считает, что делает доброе дело для своей страны и мира, истребляя террористов. Но ограбленному доброе дело вора – зло. Родне и окружающим убитого доброе дело убийцы – зло, особенно, если убитый был единственной надеждой и опорой близким. Родственникам, окружающим и стране, где проходят антитеррористические акции, добрые дела вообще – истребителей терроризма – зло, чреватое потерей работы, жилья, средств и жизни. Говоря проще, вору добро, чтобы хозяин спал, а хозяину добро, чтобы вор ногу сломал. Нет абсолютного добра, как и нет зла. Есть целесообразность, которая, зачастую, не зависит от наших желаний и действий. Можно лишь принять и приспособиться или бессмысленно воевать, тратя силы. Кто может сказать, что победа или «изменение судьбы» – это и не была сама судьба? Кто может доказать, что всё не так задумывалось? Считать себя владельцем и повелителем судьбы, своей ли, других ли, так же бессмысленно, как стегать вожжами реку в наказание за то, что она посмела затопить берега. Но и считать себя ничтожеством – это унижать бога. Человеку дана жизнь – путь, на который его поставил бог. А как идти, куда и идти ли по этому пути вообще – решает человек сам. Да, выбранный им способ предопределён. Но сам выбор – нет. Да, вернуться и переиграть нельзя, нельзя жить жизнью «начерновую», ожидая «чистовика». И, ожидая прощения от людей перед своей смертью, отдавай отчёт, что ты лукавишь. Человек не может говорить от имени бога, человек не может прощать от имени бога. Это может сделать только бог. Если ты сам осмелишься заговорить с ним. Без посредников, которые, играя на твоём лукавстве и суеверии, преследуют свои цели. Смири гордыню, но не впадай в уничижение. Гармония мира не в недеянии или борьбе со злом. Гармония мира в его изменении. Только перемены показывают, есть гармония или это уже пустота и смерть. Не нужно стремиться исправлять мир людей, судьбу. Нужно осознать, зачем это нужно лично тебе.
ФИЛОСОФСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ
Запрокинь голову кверху и
посмотри детским взглядом в
бездонную голубизну неба: тогда
при всем своём опыте взрослого
человека ты поймёшь, сколь
ничтожны твои потуги на власть
и богатство, сколь ничтожен ты сам
при неповторимом совершенстве
создателя.
«Непубликованная философия»
Белые берёзы с зелёной листвой на фоне ослепительно голубого неба. Листья всё ещё свежие, блестящие от сока, которым они были омыты ещё неделю назад, находясь в коконе почки. Пьянящий воздух, напоённый мёдом распустившихся цветов, в котором смешались вишня и черёмуха, липа и сирень. И солнце, которое греет один бок, и ветер, холодящий другой. Умиротворение и радость. Не хочется думать ни о чём плохом. Я понимаю, это эгоизм. Когда на свете есть люди, умирающие от жажды, терзаемые голодом и живущие без крыши над своими головами, но… Если бы те, кто держит в руках автомат или бомбу на поясе, если бы те, кто росчерком пера меняет ландшафт и судьбы, словом, если бы те, кто стремится только к власти и богатству, хоть раз подняли голову к бескрайней лазури и при этом у них нашёлся час, полчаса, чтобы понять: ты никто в этом мире, твоя религия, цвет кожи и политические взгляды ничто в этом мире, твои дела, планы свершения – песок в этом мире, может тогда этот мир перестал бы хоть на день уничтожать себя. Ведь за 10 тысяч лет «цивилизованной» истории человека едва ли найдутся лет 100, когда бы на всей земле не лилась кровь. Ну, не на западе – так на востоке, ну не на севере – так на юге. А чтобы вообще везде была мирная тишина и глобальное понимание своей ничтожности… Нет, человеку свойственна животная часть, толкающая его убивать, и несовершенная божественная, наделяющая непомерным эго и необоснованным самомнением. Всё это создаёт жуткую смесь глупости. И нет надежды, что следующие 10 тысяч, 20 тысяч, 50 тысяч лет каждый человек поднимет голову к небу и поймёт, насколько его копошение бессмысленно.
А ветер трепал листья на деревьях и опьянял медовым запахом голову. Жизнь идёт. И солнце скроется за горизонтом. И горизонт поменяет очертания. Только человеческая глупость, замешанная на эгоизме и самомнении, останется неизменной.
ФИЛОСОФСТВОВАНИЕ
Основной философский вопрос всех школ всех времён и народов: в чём смысл жизни? В чём смысл жизни человечества вообще? Не отдельного человека, соседа Васи Петрова или однокурсницы Маши Ивановой, а человечества в мировом, вселенском пространстве? Кто-то скажет, в продолжении рода. Но разве это так? Первый рождает второго, второй – третьего, третий – четвёртого, четвёртый… и так до бесконечности. Это не смысл, а бессмыслица. Таким же вопросом задавался Мозг в книге З. Юрьева «Башня Мозга» – к чему, зачем постоянное воспроизведение себе подобных? Ну, слез человек с дерева, отпал у него хвост, увеличился объём мозга и усложнилось его, мозга, строение. И что? К чему это всё? Даже, если человек отрастит себе крылья в процессе эволюции или вмонтирует себе в мозг системный блок компьютера – какова конечная цель всего этого? Строя дом этаж за этажом, человек преследует цель – жить в нём (работать, сдавать в аренду, прятаться от кредиторов, хранить хлам или свои тайны – всё равно). И, когда воспроизводится очередной этаж, человек знает, что конечная цель – крыша. И возможность воспользоваться тем, что построил. Нужно переделать – сносятся стены, и этаж строится заново. Но конечная цель остаётся неизменной – крыша. То же относится и к любой работе. Но в чём смысл бесконечного воспроизведения? А может смысл в другом – в процессе? В самой жизни человека? В том, что он делает с рождения до могилы? Может, не надо искать чёрную кошку в тёмной комнате в то время, когда её там нет, а попытаться понять, почему нет и зачем её искать вообще?
Считается, что философскими, отвлечёнными вопросами задаются люди, которым нечего делать вообще (словом, от безделья) или которым лень работать руками. При физическом труде посторонним умозрительным мыслям трудно пробиться. Может всё так и есть. Но неужели, глядя перед сном в чёрную пустоту неба, где «всё великое земное рассыпается, как дым», никто и никогда не задавался вопросом: а зачем это всё? И из тех, кто всё-таки задавался, на вопрос «в чём смысл жизни» не ответил никто. И тогда были попытки конкретизировать: «в чём смысл вашей жизни», но это не более, чем уловка от нежелания признать своё незнание. И если вас посетит этот вопрос – вдруг, когда-нибудь, внезапно, – может, ответ на него будет, что смысл жизни – в самой жизни? В том, что она есть, в том, что она проходит и не прекращается, в том, что вы можете в ней существовать?
РАЗМЫШЛЕНИЯ ЗА СИГАРЕТОЙ НА ЛОНЕ ПРИРОДЫ
6 ноября, пятница
Унылая осенняя погода ноября… Серое небо на востоке прятало за серыми же тучами и туманом белый диск солнца. Лес под ним уже был гол. Чёрные стволы деревьев и ветки под музыку «Падшего» группы Маврина навевали мысли о крестах на кладбище. Над головой в контраст в белой дымке редких облаков голубело небо, давая надежду. Одинокий тополь, ещё покрытый листвой, стоял как маяк в океане голых деревьев и серых домов. Снега в этом году в ближайшие дни не предвиделось, хотя иней покрывал остатки травы у домов, а ледок, тонкий и ломкий, сковывал лужи. Погода навевала сон, смерть и забвение. Однако островки голубого неба легкомысленно вклинивались в эти мысли. Всему, что есть начало, есть и конец. Который есть новое начало. Мир находится в движении, круговороте изменения состояний. Так может человеческая смерть – это действительно не конец, а лишь изменение формы жизни? Формы, которая недоступна современному сознанию человека? И сможет ли человек с его несовершенным сознанием постичь, что есть по эту или ту сторону его жизни? Сможет ли вспомнить когда-нибудь, что было до его рождения?
Поднявшееся солнце властно предъявило свои права, озаряя землю своими лучами, которые, пробившись сквозь тучи и рассеяв туман, дали прохладное тепло. Жизнь сменяла умирание. Круговорот жизни вошёл в новую фазу: лето-зима и день-ночь – это не смена хорошего или плохого. Это целесообразность жизни: чередование работы и отдыха, работы по возрождению и отдыха от жизни. Это целесообразность жизни. Жизнь есть и в умирании, смерти. Ничто не конечно.
Солнце разогнало тучи, и яркое голубое небо отменило на время умирание утра в туманной дымке. Жизнь продолжалась, а умирание на время приостановилось.
ФИЛОСОФСТВУЯ НА НОЧЬ ГЛЯДЯ
Вместо предисловия. Это не крик души, не отчаяние хронического неудачника, не равнодушие депрессивного нытика. Это, скорее, итог жизненных наблюдений. Замкнутый круг размышлений и выводов, усталость человека, понявшего беспомощность смысла своей жизни. Всего лишь капля в океане, в космосе чужих жизней. И не надо жалеть автора, сочувствовать или мотивировать и снисходительно поучать. Вы проживите эту жизнь. Да и тогда вы имеете право судить только себя. Автор не судит никого. Это просто монолог. Слова. Которые ветер.
Я всю жизнь существую, как будто за стеклом. Она проходит мимо меня, моя жизнь. Я видела чужое счастье. Но когда счастье пришло ко мне, я даже не успела этого осознать, настолько оно было мимолётным и эфемерным. Да и было ли оно? Я видела чужую любовь. Но сама любить не способна. Нет, я испытывала всплеск чувств, ураган эмоций, которые по незнанию называла любовью. Я была верна и преданна. Но всё это проходило. С болью, слезами, депрессиями, но уходило, не оставив даже сожаления, что всё было, так или иначе. Разве это любовь? Мне говорили, что меня любили. Но предавали чаще, чем я могла этому удивиться. Я видела чужое богатство, когда оно считалось само собой разумеющимся. Но сама я всегда считала гроши и жила в сарае. Который как ни убирай, дворцом не станет. Даже на нормальное жильё походил мало. Я видела чужие «отчёты» о турпоездках, восторги от узнавания нового. Но когда я сама всего на полтора дня вырвалась из рутины будней, мне пришлось за это платить непомерную цену. Я училась там, где не хотела, я жила с тем, с кем получилось, я работала там, где удалось. А моя, моя жизнь проходила мимо меня. И пила я, и в падала в депрессии, из которых выходила сама, потому что некому было помочь, самолично и индивидуально. Но всё равно, вырваться из-за этого стекла я не могла. Говорят, человек ко всему привыкает. Так почему же я не могу привыкнуть за столько лет быть всего лишь созерцателем своей жизни? Почему я хочу прожить её сама? И почему, черти бы меня взяли, у меня это не получается? Нет ответа. Я кричу, но меня не слышат. Я бьюсь в это стекло, но никому до меня нет дела. Я одна. Я всегда одна. Сколько бы людей ни было вокруг меня. Я всегда «на потом». Я всегда могу подождать. Обо мне всегда можно забыть, меня можно проигнорировать, мной можно пренебречь. Я всё вынесу. Ведь это я. Не люблю привлекать внимание и быть на виду. И меня можно засунуть в стеклянный куб и прожить мою жизнь перед моими глазами. И это я вынесу. Один вопрос: во имя чего? А я отвечу: потому что, будь я проклята, у меня такая натура. Если кто-то должен всё время быть на чужих глазах, то кто-то должен быть и за чужими спинами, в углу, в тени. Если кто-то привлекает к себе внимание, то кем-то надо и пренебрегать. Если кто-то живёт, как хочет, то кто-то должен жить и чужой жизнью. Или не жить вообще. Это не комплекс жертвы. Какая жертва, если человек борется? Против обстоятельств, против судьбы, рока, неудач… Но если всё и всегда напрасно? Если все попытки наталкиваются на стены стеклянного куба, которые прочнее железобетонных? Если видимость твоей свободы это только то, что ты не видишь стен своего стеклянного куба? Синдром неудачника? Тоже нет. Ведь изначально ты настраиваешься на победу. И что в сухом остатке? Чужая воля, которой плевать на твои желания. И что с этим делать? Смириться. Потому что она всё равно тебя переломит, перемелет и сделает так, как надо не тебе. Всё равно сделает так, как желает, а не как ты хочешь. Потому что ты даже не винт в этом механизме. И твоё смирение или бунтарство ровно ничего не значат и не стоят. Депрессия, в этом случае, не выход. Но результат.
Философами становятся не от того, что в жизни всё плохо. От этого становятся циниками и мизантропами. Философами становятся от осознания жизни. Собственной. А поскольку она у каждого своя, то и философских школ множество. И ни одна не является истинной. Ибо «Правды нет на земле. Но и выше её тоже нет». Есть целесообразность. А она не считается ни с чем. И бесполезно что-то предпринимать – всё предопределено…
ФИЛОСОФСТВУЯ ПОД ХЛОПЬЯМИ СНЕГА
Зима… Тихий вечер… Хлопья снега задумчиво падали на влажную дорогу и пушистые сугробы. Приятный холод ласкал лицо. Жёлтые пятна фонарей сбивали ленивый танец снежинок, которые балетом крутились вокруг тусклого пятна света. Мерный гул машин постепенно затихал, оставляя морозный воздух тишиной стекла Чёрное ясное небо подсвечивалось точками звёзд. Размытая луна казалась пятном на чёрном поблёскивавшем шёлке. Снег не хрустел под ногами. Он тихо стелился мягким ковром и назойливо налипал, как отставленный любовник. В темноте наступающей ночи он сверкал и искрился под лучами фонарей, поднимая настроение. Воздух был прозрачен и свеж, тишина – ненавязчивой и, казалось, что она вот-вот разобьётся со звоном хрусталя. Холод был приятен и мил. Всё вместе с чёрным шёлковым небом и тусклыми пятнами фонарей навевало на философские мысли. Например, в чём смысл жизни? Рождая и умирая, человечество крутит бессмысленную карусель – зачем? Строя новое, разрушая старое, открывая неизведанное, забывая, вспоминая – во имя чего это всё? Зачем жить, если в итоге умираешь? В чём смысл жизни человечества? В самой жизни. Чтобы слышать хрустальный холод тишины и задыхаться жарким летом от палящего солнца. Чтобы видеть звёзды ночью на шёлке неба и яркое жёлтое солнце днём на его исчезающей лазури. Чтобы трогать снег руками, ловить ртом снежинки, промокать под летним дождём и пытаться ухватить радугу. Какая разница, зачем живёт человечество, если оно живёт? Если есть минута смотреть на ленивые хлопья снега и маленькое пятнышко тусклой луны, которая становится большой и яркой летними прохладными ночами. Если у тебя ещё остались чувства удивляться природой и подмечать её маленькие сюрпризы. Если ты есть. Если ты можешь ненадолго отрешиться от грязи и боли мира, если ты способен ещё понимать взгляд животных и звуки природы, если ты можешь поднять голову и увидеть не только подлость человеческую но и великий и необъятный замысел бога – жизнь.
ФИЛОСОФСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ ПРИ ВЫКЛЮЧЕННОМ СВЕТЕ
Однажды вечером отключилось электричество, и город погрузился во тьму. Если бы это было летом – никто бы не обратил внимания. Но это был хмурый ноябрьский вечер, когда уже темнеет не вовремя, когда по небу быстро бегут тучи, нависая над головой, а надоедливый дождь со снегом так и хочет исколоть лицо. В это время лучше всего сидеть у камина, глядя на огонь, слушать, как тикают часы с вечно не вовремя кукующей кукушкой, и пить горячий чай с тёплыми пышками или тортиком, любуясь умирающим закатом за окном. Можно, конечно, и коньяк с лимоном, рассматривая янтарную жидкость на фоне огня, наблюдая умирающий закат за окном. Но уж точно не ходить, нога за ногу, под пронизывающим ветром. Можно было бы почитать, но света камина недостаточно, чтобы погрузиться в мир, созданный автором, Остаётся создавать свой – мечтать. Или вспоминать прошлое. Ведь каждому есть, что вспомнить. Какое оно было – прошлое? Вспоминаешь ли ты его с радостью или печалью? Всё ли в нём было так, как ты задумывал, когда оно ещё было будущим?
Часы прабабки кукуют глухо…
В воздушных замках тепло и сухо.
А город полон сплошных дождей,
Ничейных кошек, чужих друзей.
…Был город пасмурен, и зол, и сир,
И было в городе все не так,
А я мечтала исправить мир,
Но, слава Богу, не знала, как.
Вдруг где-то забормотало проснувшееся радио на оживших батарейках, разрывая накрывающую печаль и подкрадывающуюся депрессию. Жизнь не стоит на месте и не заканчивается с наступлением темноты. За каждой ночью приходит утро, за зимой – весна. И снова: пока ты жив – не время умирать, не время жалеть себя.
Я как заложник долга
Расстрелял свой страх.
Бой продолжается,
Мой бой продолжается.
Мой бой…
ПАЛОМНИКИ И СВЯТИТЕЛИ
наблюдения из времён антиалкогольной кампании
По улице, чуть пошатываясь, идёт человек. Глядя на него, всякий русский своим опытным глазом может определить, что этот прохожий свято чтит национальные традиции, и раз в день, а то и по нескольку раз в день восхваляет Бахуса вместе с Дионисом. Соседи по квартире или лестничной клетке часто слышат его утренние, обеденные и вечерние молитвы. Иногда, правда, доходило до того, что святого человека посещал бес, и его (беса) вместе со святым грешником приходилось изгонять архангелу в голубом мундире, которому, правда, вместо крыльев по недосмотру выдали погоны. В наше смутное время, когда всё принимает массовый характер, одинокие святители храма Бахуса идут на паломничество в Мекку Бахуса. И возле неё выстраиваются длинными шеренгами, обмениваясь впечатлениями, подпольной информацией и передавая из уст в уста сведения о постановлениях правительства, которые оно примет завтра или через неделю. У храма Бахуса можно купить что-либо и что-либо обменять, например, новые ботинки на старую телогрейку или дедушкину дачу на папину машину. В этом своеобразном паломничестве можно заново одеться, завести друзей или потерять их. Но святители храма Бахуса чтут свои традиции: они ждут, чтобы паломников было как можно больше – на весь город чтобы растянулась их разношёрстая и разноголосая шеренга. Паломники могут стоять хоть весь день, если они уверены, что концом стояния будет драгоценная награда. Тогда с ликующим видом и с радостным, но несколько помятым лицом, они продираются сквозь толпу таких же паломников, прижимая к груди как детей своих бесценные бутылки с водкой и вином, которыми они постарались запастись впрок. После столь долгого стояния они выходят на улицу и продают свои приобретения, приобретая некий капиталец. Большой или маленький – это у кого какой аппетит и размах. Другие же паломники, продираясь через очередь, выходят, деловито оглядываясь и встречая своих недавних товарищей сочным русским языком, понятным всякому русском, но почему-то не понятным иностранцам, изучающим русский. Затем, в уголке, где их не видит ни жена, ни милиция, которая, в сущности, та же жена, только в мундире, они делят свою добычу с бедолагами-паломниками, которым не досталось на их долю. Дальше паломники хором признаются друг другу в вечной дружбе, и расходятся кто по домам, а кто к другим паломникам. Тех, которые пошли по домам, в этих домах встречают их законные амуры со скалками. После чего в тех самых домах происходит иное действо, свидетелями, вернее, слушателями которого являются соседи. Более покладистые, вежливо просунув голову в дверь к соседу, просят говорить потише. И в награду за миротворчество в них летит кастрюля, бутылка или даже стул. Соседи, которые не хотят мириться с произволом в соседней квартире, звонят в милицию. С приходом милиции буйные супруги судорожно мирятся и с извинениями говорят, что милиция ошиблась. Иногда разгневанная супруга выталкивает своего ничего не понимающего по причине алкогольного кайфа в голове мужа в руки закона в синей фуражке. Но на следующий день в её душу селится сомнение и отчаяние, и она спешит потребовать своего мужа, гневно упрекая закон в том, что он хочет преждевременно сделать её вдовой.
Стыдно говорить мужчине, что он пьёт. Он никогда не пьёт и не «нализывается» – он вливает силы в свой организм. Иногда он может перестараться. Но это не его вина. Просто силы оказались чересчур крепкими, а вливание – энергичным. Часто подзаправившиеся силачи сносят с места всё, что попадается на их пути, не испытывая при этом ни усталости, ни боли от полученных травм различными падающими кирпичами или массивными брёвнами. Наутро эти мужчины становятся самими собой и ничего из вчерашних приключений не помнят. Иногда этих перегрузившихся людей вежливо или не очень берут за руку и отводят омыть, преклонить голову и слегка подлечиться туда, откуда, уходя, они ещё больше хотят того, от чего их пытались лечить. И они снова становятся в шеренгу паломников, которой не видно конца.
Неисповедимы пути твои, господи! И узнать, кончится ли этот путь, простым смертным не дано. Хотя, как говорит пословица, всё, то ни делается, всё к лучшему. Даже, если это лучшее еле брезжит за холмами.
РАССКАЗЫ ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ
КАТАРСИС. ОЧИЩЕНИЕ
Я очнулась и поняла, что стою и блюю около какого-то куста. Что я здесь делаю, я догадалась. Но как я сюда попала, кто я, для меня было покрыто мраком. Рядом со мной какая-то женщина что-то говорила, придерживая меня за талию.
– Ты кто? – спросила я в перерывах между извержениями.
– Ну допилась, – брезгливо сказала она. – Катерина я, прислуга ваша. Мы с вами вместе на этот долбанный приём ездили.
Прислуга… у меня есть прислуга?
Я оглядела себя. Босоножки на шпильках – одни ремешочки и стразики, ходить неудобно, короткое блестящее платье, дорогой маникюр, кольца с огромными камнями. Я потрогала шею – так и есть: здоровенное колье, наверняка золото и брильянты. Да что такое?
– Где мы? – хрипло спросила я, утирая рот рукой. Катерина удивлённо подала мне салфетку.
– Около вашего дома, милочка.
Я оглядела огромное здание. Мы находились внутри какого-то здорового куба с редкой зелёной площадкой и чахлым кустом посередине, который я оросила содержимым своего желудка. По углам квадрата располагалось четыре двери с трехзначными номерами и буквами. Я недоумённо переводила взгляд с кованой решётки на одной, на аляповатый греческий стиль на другой. Третья была просто серой дверью, только матово поблёскивала. Четвёртая выглядела полным отсутствием вкуса – опошленный рококо сверкал золотым напылением. Я недоумевала.
– Ну что, идём домой? – снисходительно сказала Катерина. – Или ещё тусить? Ночь ещё не закончилась.
– Тусить? А разве мне не надо завтра на работу?
Катерина странно на меня посмотрела и презрительно процедила:
– Да вы уже лет семь нигде не работаете. Ваша основная работа – раздвигать ноги перед своим папиком, да его побрякушки на себя вешать, чтобы все видели его богатство.
Я была потрясена. Я содержанка? Нет, мне срочно нужно отдохнуть. В моей голове пусто, как будто я очнулась после глубокого наркоза. Пустота и темень.
– Идём домой, – глухо сказала я. – В ту дверь, – Я указала на дверь с кованой решёткой. – только что зашла женщина. Она нам ничего не сказала. Значит это не наш дом. Эта, – Я указала на дверь в стиле опошленного рококо. – демонстрирует полное отсутствие вкуса. Вряд ли бы я это допустила. – Осталось две двери – вычурная греческая и как Форт-Нокс.
В это время простая стальная дверь открылась, и из неё вышел пузатенький мужчина в дорогом костюме. Он пикнул сигнализацией, подошёл к огромному джипу, сел и уехал. И всё это сопровождая подозрительными взглядами на нас.
– Значит, нам туда, – указала я на греческое золото. Витиеватые цифры – стилизация под греческие буквы, плясали у меня перед глазами. Я направилась туда. Катерина подхватила меня под руку и медленно, но настойчиво повернула к пошлому рококо. Затем настойчиво, но нежно потянула меня туда.
– Не замечала за вами раньше склонности к розыгрышам, – сказала она. На её лице я видела досаду.
