Громов: Хозяин теней – 5

А почему бы и нет?

Или, будь там полынья, твари бы воспользовались ею? Матушка Савкина даром не обладала, как и сам Савка. Точнее с ним вопрос, конечно, может, дар бы и имелся, но не такой, которого бы хватило, чтобы защитить дом от тварей.

Стало быть, это не полынья.

Не полноценная.

А… а если её закрывать и открывать? Если… если он сумел найти способ? Ведь устраивают же прорывы. И технология отработанная. Правда, сомнительно, чтоб тут, в подвале, папенька каждый раз жертвоприношение устраивал. Он, конечно, ещё та зараза, но не настолько же отмороженная.

И соседи заметили бы.

– …он мне, мол, окстись, Иванка… это меня так зовут.

– Очень приятно. А по-батюшке?

– Ай, давно уж отвыкшая я по батюшке… тоже мне… невестка вон всё порывается величать, будто бы чужие люди мы. А мы ж родня…

– Так что городовой? – уточнил Мишка, сообразивши, что этак он до вечера не дослушает.

– А… сказал, что приличные люди. Учёные. Что тут это… возгорание… которое с артефакту защитного. Что, мол, хранился тот неправильно, оттого и полыхнуло. Вот. Я ж говорю, колдун… а они, стало быть, дальше ищут. А то вдруг артефакта этая не одна была. Оно-то верно и правильно даже. Многое беды прийти может, но… не нравились они мне. Крутились, крутились да и уехали ни с чем. После уж другие тоже шмыгали. Сперва по дворам пошли, выспрашивать начали, чего тут приключилось и куда хозяйка уехала.

– А вы?

– А что я? Сказала, что знать не знаю. Она ж и вправду скоренько так. Вроде и не собиралася… Савка у ней крепко заболел. Ох, тихий был хлопчик. Мои-то, что сыны, глаз отвесть не можно, потому как прям всё в руках горит. А этот ни рыбу ловить, ни до лесу сбегать, никуда вовсе его мамка со двора не пускала. И с другими не велела гулять. Он, бедолажный, выйдет бывало, сядет на лавку да сидит, пялится на улицу и вздыхает, прям как дед старый, я ей…

– И вы не знали, куда она уехала? – опять перебил Мишка. – Извините, просто там, в доме, нам сказали, что вещи остались. Чужое всё-таким. Нам чужого не надобно…

– Спалите, – посоветовала Иванка. – От как есть, так и спалите. Лучше б сразу и с домом этим проклятущим…

Она снова перекрестилась.

– …я ж говорю чего. Одного дня Савка сбёг. Ну понятно же, что хлопчик, ему гулять в охотку, бегать вон, а она от юбки ни на шаг. Не выдержал. На ярмарку… я ещё тогда предлагала, чтоб с моими пошёл бы, чай, гуртом веселее. Да и приглянули б по-соседски. Но нет, не пустила. Мол, людно и опасно. Так он где-то взял да и сам сбёг. Ну и напоролся, видать, на кого-то. Его и побили. И крепко так побили, что прям дохтура приглашать пришлось. Тот сперва сказал, что поправится малец. Ан нет… не поправился. Мозговая горячка началася. Беда-беда… жалко мне её было. Сперва мужик сгинул, а где, не понять… но оно-то и к лучшему. Не было ей счастия с колдуном. И в жёны он её не взял, и так-то не особо жаловал. Одного разу и вовсе кинул, что обрыдла она ему, спасу нет. Ну, слова-то другие, я-то по-благородственному и не помню. Она после плакала, что по-за сына терпит. Что, ежель она уйти захочет, то сына он ей не отдаст.

Если не полынья, а…

Дед ведь говорил, что там, в подвале, был проход за кромку. И почему бы отцу не повторить его? Ладно, не проход, но лаз. такой, чтоб закрывать и открывать по мере надобности?

Тень бы не пролезла, а запах – тот да… и тогда… тогда надо спускаться.

– Она аж расцвела, когда его не стало-то… а тут разом и с малым беда. Его она любила крепко. Аж с перебором-то любила…

Странные слова, но понимаю эту женщину.

И соглашаюсь.

С перебором.

– И вот этакое-то горе… она, как поняла, что доктор не поможет, побежала куда-то. А вернулась не одна…

– А с кем?

– С полиции? – уточнила Иванка, хитро прищурившись.

Мишка вздохнул. И тихо пояснил:

– Кузина это моя…

– Чего?

– Моя мамка и её мамка сёстрами были.

Опасно. Мало ли, что матушка Савки могла этой вот рассказать.

– Так-то она славною была, да встретила этого. Он и заморочил девке голову. Из дому свёл… вот. Батька её тогда крепко обозлился. Она ж всех опозорила. После в наших-то пальцами тыкали. Моей сестрице едва свадьба не порушилась, хотя уж всё сговорено было. Ну да сами понимаете…

Иванка покивала головой, мол, всё как есть понимает.

– Так что запретил даже имя упоминать, чтоб… ну… такое вот. А тут вот батька её помер зимою. Матушка же, тётка моя родная, слегла. Болеет крепко.

Врёт, как дышит. И главное, верят. Вон выражение на лице у Иванки сочувственное.

– Мамка и попросила. Сказала, возьми вон, съезди, поглянь, что да как. Может, и выйдет помириться, облегчение будет. Так-то адресок у неё был. Я и приехал вот. Выходит, что зазря…

– Горе, горе, – Иванка головой покачала. – Так-то не скажу, куда уехали. Просто одного вечера постучалась она ко мне. Сама бледная, трясётся вся. Говорит, срочно ей уехать надобно. Сына увезть. Что будто бы в Петербурх. Будто бы там дохтур есть, который мозговую горячку излечить способный. И для того дом она продала. Так-то дом же ж хороший, крепкий. Просторный. Вот… а меня попросила кур забрать. Хозяевам они не нужны, а у ней добрые были. Я и забрала. Чего б нет…

– И с кем уехали, вы не видели?

– Не видела.

– А дом…

– А вот седмицы не прошло, как полыхнул. Я ещё подумала, что вовремя она. Так-то снаружи ничего-то, целый, но вот во внутрях там жар был крепким. Останься кто живой, то и косточек не нашли бы.

Охотно верю.

– В Петербург, значит…

– Думаю, – вздохнула Иванка, – нету тебе смысла туда ехать.

– Отчего ж?

– Оттого, что в Петербург другою дорогой едут. Их же машина на Колчино повезла. А там скорее на Москву сподручно будет. Если и вовсе… доехали, – она огляделась и, наклонившись, тихо, как ей показалось, произнесла: – Он их забрал.

– Кто?

– Колдун.

– Так он же сгинул.

– Ну… колдуны, они как коты. У них жизнь не одна. Сгинуть сгинул, а после ожил. Небось, он и хворобу эту наслал. И дружка своего отправил. Так что всё, померла твоя своячница. Она-то колдуну без надобности. А сына он утянул. Может, для обряду какого. Сменял на новую жизнь там.

И сказано было это с уверенностью.

– А дом?

– Чего дом?

– Почему он проклятый? Ну, помимо того, что колдун в нём жил?

– А тебе мало? – и взгляд с прищуром.

– Ну… так-то… дёшево просят в самом-то деле. Прям грешно не взять за такие-то…

– Грешно… ох, и дурные вы, молодые-то. Кто ж хорошее чего задёшево отдаст? То-то и оно, что, ежели цена низкая, стало быть, не всё-то ладно. Оно как на рынке. Или молоко брызглое, или сливки – не сливки, а молоко с жиром топлёным мешаное… нет, тут-то, говорю, в доме самом дело. Я ж пошла-то. Со своими-то. Ну как их одних отпустить? Кухня-то крепко погоревшая, а дальше ничего. Я ещё вспомнила тогда, что соседка сказывала, будто у ней защита такая, особая, от пожаров. Видать и помогла. Всё-то там на месте. И кровати хорошие. И шкапа такая, резная целёхонькая. Только петли чутка покоробило. Но муж у меня рукастый, новые б навесил. Дверцы сняли, чтоб не обвалилися… мы ж купить хотели, – спешно произнесла Иванка, будто боясь, что её обвинят в мародерстве.

– Понимаю. Если б купили, оно б всё одно вашим стало. А так чего хорошей вещи пропадать.

– И я об том! Там бы чутка поверху пройтись, лак снять и новым покрыть, так вовсе загляденье… я ажно и подумала, что неправая была. Да только… – она ненадолго смолкла. – Только… такое от… прямо… сперва будто холодочком по спине протянуло. И не простым, а прям могильным, что до самых костей пробрал. И главное, не одна я его почуяла. А там уж и вздохнул кто-то тягостно, человечьим голосом. Я к мужу. А тот тоже слыхал. И вдруг тягостно стало, прям руки и ноги неподъёмными сделалися. Дышу и то едва-едва. В голове ж мысля, что жизнь этая, что она плохая, и что всё-то плохо, что надобно в петлю лезть. Как сейчас помню, что…

Стало быть, про тварей я поспешил.

Что-то в этом доме пряталось.

Я дёрнул Тьму и та, отвлекшись от подвала, призадумалась.

– И гляжу, муженек мой идёт. Прям на меня. Глаза красные, кровью налитые, будто с перепою. А он же ж у меня трезвёхонек! Он же ж у меня только по праздникам и позволяет стопочку. Да и то меру ведает. Тут прям перекосило всего! И руки вперед тянет, пальцами шевелит. Хрипит, что придушу, что… страх меня взял такой, прям словами и не передать. Оттого и отмерла, и кинулася прочь. И он за мной. Во дворе уж догнал. В горло вцепился и давай трясти. Трясёт, а я только и думаю, что, не приведи Господь, удавит. Его ж на каторгу сошлют. А детишки с кем тогда? Ан нет, недодавил, солнышко выглянуло, и он в розум пришёл. Стоит, глазьями лыпает и понять не может, чего приключилось. А как вспомнил, так сбелел весь и за сердце схватился. И так крепко, что дохтура пришлось звать. Три рубля отдали!

Сказано это было даже с вызовом, будто женщина хвасталась этакими тратами.

– Дохтор капель ему дал, сердешных. И ещё такую амулету, которую на шее надобно носить. Но помогло. Уж не знаю, капли или амулета… а сыночку – это… которое для нервов. Он из дому-то выбрался, а во дворе сомлел. И потом две седмицы спать не мог, схватывался с криком. А чего орёт – сам не ведает. Мол, во сне ему чегой-то видится. Чего именно – не помнит, но жуткое, страшное… вот тогда-то мы и не стали дом брать. И всё-то, что из него вынесли, прям до ниточки последнее, на костре и спалили. И батюшку позвали, чтоб освятил тут и землю, и стены. И к нам опять же ж… тогда-то всё и приспокоилось. Так что не лезьте вы. Не надо оно вам.

Мы б и не полезли, но, видать, придётся.

И не права тётка. Надо оно нам. Судя по всему, очень даже надо. Просто жизненно необходимо.

Глава 3

Революционер презирает всякое доктринерство и отказался от мирной науки, предоставляя ее будущим поколениям. Он знает только одну науку, науку разрушения. Для этого и только для этого, он изучает теперь механику, физику, химию, пожалуй медицину. Для этого изучает он денно и нощно живую науку людей, характеров, положений и всех условий настоящего общественного строя, во всех возможных слоях. Цель же одна – наискорейшее и наивернейшее разрушение этого поганого строя.

Катехизис революционера. 

Дверь отворилась с протяжным скрипом. С потолка посыпалась мелкая труха, а в нос шибанула запахом гари. Мишка поморщился.

– Уверен? – уточнил он, глядя на темноту впереди с явным сомнением.

Я кивнул.

Ещё как уверен. Если тайник и был, то там, в подвале. Вот только я не тень, в щёлку не просочусь. А стало быть, придётся как-то люк расчищать.

– Чтоб… надо было Еремея отправить, – проворчал Мишка, бочком втискиваясь в щель. Дверь повесили наспех, и петли успели провиснуть, а сама дверь осела, накренилась. – Нет же, дурак, любопытно мне стало.

Это ворчание было привычным и, как ни странно, успокаивало. А мне надо было успокоиться? По ходу, надо. Пусть Савкина душа давно ушла, но тело сохранило память и теперь отзывалось на возвращение холодным потом да суматошным стуком сердца.

– Ничего так жили, – оценил Метелька. – А дом хороший. Вон, брёвна какие. И венцы целые. Туточки если поскоблить чутка, окны поставить…

Пыль. Гарь.

Мусор.

Откуда он появляется в заброшенных домах – само по себе загадка. Но вот появляется же ж. Что-то похрустывает под подошвой. К запахам гари добавляются иные, плесени и гнили. И Метелька крутит головой, пытаясь понять, что это так воняет.

– Нам туда, – я останавливаюсь и указываю на пол. – Тут подвал.

– Подпол, – поправляет Метелька. – Но да, дом такой. Добре ставили. С размахом. В нашем тоже был, но маленький. А так-то ещё дед сделал холодную. От она глубокою была. Там даже летом молоко не кисло…

В этом подвале тоже было холодно.

– Погоди, – Мишка выставил руку. – Давай я…

– Там тихо. Пока. Тени проверили.

– А лестницу они тоже проверили? – проворчал братец. – Если ты сверзнешься и шею свернёшь, девочки расстроятся.

Ну да. Конечно. Девочек расстраивать нельзя. Даже когда эти девочки крепко так подзадолбали. Но Мишке возражать бессмысленно, потому просто киваю. Да и прав он. Тьма просто убедилась, что лестница есть, а вот в каком она состоянии – это большой вопрос. Но Мишка спустился и тотчас снизу донеслось:

– Давайте.

Первым полез Метелька, а следом и я. Ступени как-то вот поскрипывали и прогибались, но вроде держали.

– А вот о лампе стоило бы подумать, – Мишка зажёг спичку. И в темноте его лицо выглядело ещё более странным, чем обычно. – Или о фонаре.

– С фонарём – это мы да, не подумали, а вот лампа была, – память подкинула нужную информацию. – Керосиновая, вроде. Там, у входа должна стоять.

Так-то подвал освещали две лампочки, яркие, огромные, куда большего размера, чем в матушкиной или Савкиной комнатах. Но электричества не было, а лампа вот нашлась. Даже с керосином. Не скажу, что свет её полностью разогнал тьму, но…

– Чувствуешь? – спросил я Мишку, который крутил башкой, напряжённо прислушиваясь к чему-то.

– Не знаю. Такое… странное вот ощущение… не пойму, что не так. Но не так.

– Холодом шкрябает, – Метелька поёжился. – И воняет. Вот аккурат, как там воняет.

Именно. Этот запах и вправду был тягучим, густым. Он пронизывал всё, каждый камень, каждую песчинку. Он наверняка прицепится к одежде, и ту останется только выбросить.

Но…

Откуда он исходил?

– Видишь? – я указал на потолок. Здесь змеи проводов были покрыты толстым слоем белил, но всё одно выделялись этакими выступающими венами на камне.

– Провода? – Мишка поднял лампу.

– Куда они ведут?

– Туда, – он указал направление.

Именно, что туда. Но в то же время там, как он выразился, ничего нет. Ничего такого, для чего понадобилось бы электричество. Провода упирались в стену. И уходили в неё.

– Думаешь, тайник? – Мишка постучал по стене. Прислушался. Я тоже постучал. И тоже прислушался с умным видом. Смысла в этом было немного, потому что звук получился глухим, каменным. Слева. Справа… и чувствуешь себя полным идиотом. Но ведь куда-то ж они ведут?

– Может, – Мишка задрал голову. – Они просто в дом идут? В комнаты там? Вели отсюда и наверх?

Может. Схемы электропроводки у меня не было. Но вот…

– Нет, – я помотал головой. – Дома всё спрятано. А тут видишь, их прямо поверху тащили. Никто в каналы убирать не стал.

– Так подвал же. Тут не до красоты.

Резонно.

Но… думай, Громов. Думай. Тьма тоже не ощущает за стеной ничего такого… точнее полостей или щелей, в которые можно было бы просочиться, она не обнаружила. Но это не значит, что за стеной ничего нет. И если есть… провода отец не прятал. Почему? Если тайник там, то… то он надёжен. И даже если вдруг кто-то провода увидит, то это видение ему ничего не даст, как не дало вот нам.

Я прижался щекой к камню и закрыл глаза, сосредотачиваясь на ощущениях.

Артефактор… он был артефактором. Мог придумать что-то? Что-то такое… надёжное… но в то же время… да, тайник должен быть надёжным, но при этом таким, чтобы легко можно было добраться до его содержимого. Следовательно, и открываться он будет без лишних танцев.

Сомневаюсь, что отец использовал бы сложную схему с пентаграммами и десятком ключей…

Стоп.

Ключ.

К любой двери должен быть ключ. И надо лишь найти его. Если допустить, что саму дверь мы отыскали, то… ключ будет простой, но в то же время такой, который нельзя потерять или подделать. А ещё он всегда должен быть под рукой. А это…

Я вытащил нож из голенища.

– Сав?

– Погоди, – я проколол ладонь и прижал её к стене. Кровь – самое простое, что приходит в голову. Но… ничего? Или… нет, что-то изменилось. Запах. Стал сильнее. Ярче. И такое вот, будто сквозняком из форточки потянуло. Иномирным сквозняком из иномирной же форточки.

Но стена не исчезла.

Чтоб тебя!

А если… кровь – это хорошо, но одна кровь – не надёжно, потому что её и сцедить можно, а потом спуститься с баночкой и хоть всю стену изукрасить. Значит, это лишь часть. А вторая? Что было у отца такого… ну да, конечно!

Я выпустил силу, толкнул её к стене, и кровь моя слабо засветилась, а потом от капли её по камню поползли тонкие жилки. Они, подпитываемые силой, завивались, складываясь в узоры. Части их я узнавал, я уже видел похожие рисунки там, в поместье. Руны… и ещё руны. Целые цепочки, узоры рун, переходящие один в другой, и всё это вместе складывалось в… арку?

Дверь?

Как правильно?

– Что это? – Мишка сглотнул.

– По ходу, папенька не стал размениваться на мелочи, – прозвучало нервозно. Хотя да, я определённо нервничал. А как не понервничаешь, если часть стены вот была, а теперь её нет. Свечение поугасло, а перед нами открылась ещё одна комната.

Или правильнее сказать, помещение? Понятия не имею, как это называть, но… отец и вправду был чёртовым гением. Я не знаю, как он это сделал, но ведь сделал же, совместил обе части мира. И то, что получилось, я шкурой чувствовал неправильность этого место, его чуждость и в то же время не мог не оценить задумку.

Шаг.

Здесь вокруг камень. Не тот, странный, которым была вымощена лаборатория в поместье Громовых. Этот чёрный, гладкий, будто отполированный. Он и на полу, и на стенах. И на потолке тоже. Провода, кстати, обнаружились, вон они, тянутся к центру, а оттуда уже, на жгуте, свисает колба лампы. Здесь и электричество работало? Как… хотя, когда заперто, то вряд ли. А вот когда дверь открыта и миры совмещены, то почему бы и нет?

Я оглянулся. Сердце кольнуло. А если эта дверь закроется? Если… спокойно. Отец тоже не дурак. Если она открывалась снаружи, то и изнутри будет. Он вряд ли планировал уединяться тут на веки вечные. Да и в целом-то проход вполне стабилен. Руны исчезли, арка осталась. И выглядела так, словно всегда тут была.

– Метелька, – начал было я, но Метелька упрямо качнул башкой:

– Я с вами, – сказал он и руки в карманы сунул.

– И я, – Мишка переложил лампу в другую руку, а после и поднял повыше. – Это лаборатория?

Помещение было довольно просторным, если не сказать огромным. Вдоль дальней стены вытянулись ряды шкафов. Свет отражался в тёмных стёклах витрин, а что внутри – не разглядеть. Книги? Мы подошли ближе. И да, книги тоже имелись. А ещё тетради. Я взял в руки ближайшую, открыл.

Нервный почерк. Буквы скачут, то поднимаясь над строками, то волной уходя ниже. И ни хрена не понятно. Не в том смысле, что нечитабельно. Но какие-то низкоуровневые потоки, градации, коэффициенты. Рисуночки вот тоже имеются. Графики отношения чего-то к чему-то, явно на глаз составленные. Ага, а вот и пара рун каких-то, карандашом обведены участки соединения. В общем, это явно не личный дневник, в котором папенька рассказывает печальную историю своей жизни, заодно называя имена всех злодеев.

Во второй – то же самое. И в третьей. Скорее уж на рабочие заметки похоже. И разбираться в них точно не мне. Прям ощущаю, что умом для столь высоких материй не вышел.

Книги под стать тетрадям. “Основы прикладного зельеварения”. “Фактор комплиментарности в составлении схем третьего уровня”. И “Практическое применение математических моделей в артефакторной схематронике”.

Это вообще что-то на сильно умном.

Но Мишка книги разглядывал внимательно. А потом, открыв одну, печать показал:

– Это из библиотеки имперского университета, – пояснил он. – Видишь, двойную отметку? Закрытая секция.

То есть, папенька книгу скоммуниздил? Нехорошо, однако.

В остальных шкафах какие-то банки, склянки, посуда лабораторная. А спиртовку я даже узнал. Коробки и коробочки. Я заглянул в одну. Зерно какое-то из мутного стекла.

– Алмазы, – сказал Мишка. – Неогранённые.

Охренеть.

То есть, поместьице папенька при желании приобрёл бы без особого напряга. Алмазы я вернул в коробочку и сунул нос в другие. Красненькие стекляшки оказались рубинами. А вот зеленых камушка было только два.

Надо будет прибрать.

Мишка нахмурился, когда я ему эту мысль озвучил.

– Это как-то… неправильно, – произнёс он. – Одно дело бандитов грабить…

– Мы не грабили, – я поправил братца. – Мы проводили реэкспроприацию.

Ещё по прошлому миру помню, что чем сложнее звучит термин, тем большее почтение внушает.

– А тут тоже? – Мишка вернул коробочку на полку.

– Тут? Тут, между прочим, наше с тобой законное наследство. Нам ещё род восстанавливать. Так что, пригодятся… хотя, можно и оставить. Но тогда дом придётся выкупить.

А что, хороший тайник. Вот прям отличный. Столько лет всё в сохранности пролежало.

– А если он всё-таки жив? – уточнил Мишка. – Отец.

– Тогда алименты.

– Что?

А, здешний мир до этого понятия не доразвился.

– Содержание, – поправляюсь. – Твоё и моё, и Танюшкино. Отец ведь должен содержать своих детей, так?

– Естественно.

– Вот. А он не содержал. И значит, на нём долг.

– Я никак не могу привыкнуть к твоему цинизму. Хотя… в этом действительно что-то да есть, – Мишка поднял крышку очередной коробки, но в ней обнаружился сыпучий белый порошок. В следующей – пробирки с пылью, которая при прикосновении слабо засветилась.

– Это чего? – я поглядел на братца.

Точно не скажу. Я всё-таки не получил образования. Но почему-то мне кажется, что здесь собраны весьма ценные ингредиенты.

Наследство с каждой минутой нравилось мне всё больше. Вот книжку в библиотеку надо будет вернуть. Передам через Карпа Евстратовича. А то нехорошо как-то библиотеки грабить.

Приборы тоже имелись, на другой половине лаборатории. Я туда только глянул, и замутило сразу, потому что вон тот паук, подобравший лапы, был почти точной копией уже виденного нами. И крестовина имелась. И тонкие золочёные провода, скатанные аккуратными клубочками. Из каждого выглядывала длинная игла.

– Это… – Мишка остановился и лампой поводил. Металл бликовал, отражая свет. – Это ведь… похоже, да?

– Да.

А что тут ещё скажешь. Не просто похоже, а прямо копия вон.

Или прототип?

Но важно не это. Важно другое. Что он в подвале делает? Или папенька ставил эксперименты… тут? Прямо вот тут? Нет. Это ж в голове не укладывается… тут люди. Точнее там, наверху. Соседи. И они бы заметили… что? Что кто-то тащит в подвал сопротивляющуюся жертву? При этом демонически хохоча и рассказывая на всю улицу, что станет с нею делать?

Вот-вот… если кого и доставляли, то тихо. Но… ведь кроме соседей была матушка. И прислуга… ладно, матушка Савки боялась за себя и сына. Она бы предпочла сделать вид, что ничего не знает и не понимает. Прислуга? Та не жила постоянно. Можно было бы и тихую ночь подобрать, когда прислуга к себе убралась. Но всё одно, без помощи было не обойтись. Та же лестница вон, по ней и одному спуститься тяжко, а с жертвой на горбу и вовсе…

Я потряс головой.

Хрень это всё. Но зато понятно, что папенька с Алхимиком как минимум тесно связан. По крайней мере этой вот машиной. Кто её придумал, когда… или по одним чертежам строили?

– Сав, – окликнул Мишка сдавленным голосом. И я обернулся. Надо же, завис, похоже, в думах и не заметил, как братец отошёл. Он стоял в дальнем углу, над огромным ящиком, крышку которого придерживал одной рукой. А второй – лампу керосиновую.

Я подошёл.

Вот прям не хотелось, но подошёл, потому что Мишка в этот ящик пялился. И вид у него был… ну такой… мрачный? Ошалевший? Недоверчивый? Всё и сразу. От этого ящика хотя бы не воняло. Точнее воняло, но не разлагающейся плотью, а миром кромешным. И запах этот снова вызвал свербение в носу. И от него, от запаха, я расчихался.

– Это… что? – спросил Мишка, хотя как по мне ответ был очевиден.

– Кости, – я сунул руку внутрь и подхватил череп.

– Ч-человеческие?

Кости, к слову, были чистыми, что тоже странно. Ни иссохшейся плоти, ни пергаментной кожи, которая к ним прилипла. Желтоватая поверхность, гладенькая такая. В какой-то момент мне даже показалось, что это подделка. Из пластмассы. Правда, я вспомнил, что пластмассы в этом мире ещё нет. А череп очень даже настоящий. Вот только… не спец я по человеческим черепам, но конкретно от этого разило тьмой. Точнее она пропитала кость. Да и сам череп… странноватый. Не округлый, скорее приплюснутый, вытянутый какой-то. И челюсти тяжелые. А клыки крупные, выдающиеся.

– Нет, – я повернул его другой стороной. – На человеческий не похоже. Скорее… обезьяна?

– Уф, – Мишка выдохнул с явным облегчением. – Подержи… знаешь, у обезьян они поменьше. И более плоские.

– А ты откуда знаешь?

– Ходил на открытые лекции в Университет. Там иногда проводят, для всех желающих. Тогда выступал профессор Кальен. Он сам француз, но переехал к нам… его теории на родине не приняли. Признали потенциально опасными для веры. А там это серьёзное обвинение.