Последний лай вишни

Он ожидал раздражения, холодности, даже недоверия. Но в её глазах не было ничего из этого. Только вопрос.

Не заданный вслух.

Но понятный ему.

– Спасибо, – тихо произнесла она. – Я… я начала волноваться.

Он кивнул.

Затем добавил:

– Он вернётся домой. Они всегда возвращаются.

Она смотрела на него долго.

Слишком долго для случайной встречи.

– А ты? – спросила она. – Ты тоже всегда возвращаешься?

Он не смог ответить.

Потому что не знал, что сказать.

Река текла, не обращая внимания на них.

Капли дождя падали.

Между ними висело что-то важное, что ещё не успело получить имя.

– Я просто вышел подышать, – наконец произнёс он, хотя знал, что это звучит глупо.

– Я не ждал никого найти.

– Я тоже, – ответила она, всё ещё не отводя взгляда. – Просто потеряла кого-то важного.

Он посмотрел на неё.

На этот раз по-настоящему.

Она не казалась такой, какой был в школе – смешливой, открытой, всегда готовой помочь. Сейчас в ней чувствовалась глубина, которую нельзя было игнорировать.

– Он тебе нужен? – спросил он.

Она улыбнулась – не весело, нет. Скорее с теплом, чем-то личным.

– Он знает меня лучше всех. Даже больше, чем я сама. Такие собаки… они не просто питомцы. Это часть тебя.

Илан кивнул.

Что-то в её голосе тронуло его. Что-то, чего он не ожидал.

– Тогда мы должны его найти.

Они начали поиск вместе, шагая по тропе, которую знали только деревья и те, кто терял себя среди них. Шли молча, иногда обмениваясь короткими фразами, но чаще просто слушая звуки вокруг – шорох листвы, которая падала неспешно, будто тоже хотела услышать их разговор; шаги по влажной земле, где каждый след оставлял след на время; скрип качелей на ветру, будто город напоминал им, что они не одни, даже если чувствовали себя так.

Он не говорил много. Не потому, что не хотел. Просто не находил слов для того, что происходило внутри. Но странное дело – он чувствовал себя странным образом… дома. Не в том смысле, что вернулся к стенам, которые его знали, или к месту, где его ждали. Нет. Это было другое. Он не просто помогал найти собаку, а искал что-то своё – то, что потерял давно, но всё ещё помнил. Что-то важное. Что-то настоящее. То, что нельзя назвать, но можно узнать по голосу, по прикосновению, по тому, как дыхание выравнивается рядом с чужим.

– Иногда мне кажется, что он ушел специально, – сказала она через некоторое время. – Чтобы я его искала. Чтобы я помнила, что он есть. Что он мой.

– Ты часто теряешь то, что важно? – спросил он.

Она посмотрела на него.

Уголок её губ дрогнул.

– Не то, что важно. То, что не должно потеряться.

Но иногда… теряется.

Он не нашёл, что ответить.

И тогда просто протянул ей руку.

– Пошли, – сказал он. – Найдём его.

В конце концов, они нашли Черри.

Не в лесу, не в переулке, не на окраине города, где тени становились длиннее и глуше. Он сидел под старым клёном, чьи ветви спускались почти до самой земли, будто дерево тоже хотело обнять его. Спокойный. Уверенный. Он всегда знал, что его найдут. И даже если бы нет – всё равно бы ждал. Потому что таков был его путь: быть там, где нужен. Там, где его хозяйка потеряет надежду – и снова найдёт её.

Когда Джесс бросилась к нему, пёс лишь лизнул её в руку, без лишней суеты, без радостного лая – только это простое, знакомое движение языка по коже, которое говорило больше, чем любые слова:

«Я же не уходил. Просто проверял, придёшь ли ты».

Она обняла его, крепко, так, как обнимают тех, кого не могут потерять. Прижала лицо к его шерсти, которая пахла землёй, листьями и всем тем, что делает собаку частью природы. И рассмеялась – сквозь слёзы, сквозь страх, сквозь то напряжение, которое держало её весь день. Это был смех облегчения. Смех, который говорит: «Он здесь. Он жив. Он со мной».

Илан стоял чуть поодаль, прислонившись спиной к другому дереву, не желая нарушать эту сцену. Не хотел быть частью того, что принадлежало только им. Он наблюдал – не с завистью, не с недоумением, а с чем-то другим. Чувством, для которого ещё не было названия.

Это был первый раз, когда он видел, как кто-то любит без слов.

Без объяснений.

Без условий.

Без необходимости доказывать.

Просто так.

Сильно.

Искренне.

И в этом молчании между ними троими – Джесс, Черри и этим местом, которое стало свидетелем их воссоединения – он понял, что такое настоящая преданность. Не та, которую можно купить или заслужить. А та, что просто есть. Как воздух. Как свет. Как вера.

– Спасибо, – сказала она, когда они шли обратно, голосом, тихим, почти задумчивым. – Я не знаю, почему он убежал.

Он не ответил сразу. Только посмотрел на неё, будто решал, что важнее: правда или метафора.

– Может, искал приключения, – предположил он.

– Может, искал кого-то, – ответила она, глядя прямо перед собой.

– Или что-то… – добавил он, и в его голосе мелькнуло что-то, что нельзя было назвать вслух.

Они замолчали. Не потому что нечего было сказать. А потому что каждое слово становилось слишком большим, чтобы просто бросить его в воздух.

Он посмотрел на неё.

Не так, как раньше.

Не как на того человека, который был частью школьной истории.

А как на того, кто знал его больше, чем он сам ожидал.

Она посмотрела на него.

Без вопросов.

Без обвинений.

Просто смотрела и читала между строк его молчание.

– Мы учимся в одной школе, – внезапно сказала она, почти удивлённо.

– Знаю, – ответил он, чуть хрипло. – Я тебя вижу.

Эти слова повисли между ними дольше, чем нужно.

Потому что «вижу» – это не просто фраза.

Это признание.

Признание, что ты не остаешься невидимым для кого-то.

Она улыбнулась.

Не широко.

Не глупо.

Не больно.

Просто… улыбнулась.

Так, как улыбаются тем, кто не говорит лишнего, но всё равно рядом.

Он тоже улыбнулся.

Не своей легендарной, дерзкой улыбкой, которая могла разорвать любую тишину.

А другой.

Более личной.

Та, которую редко видели даже те, кто считал себя его близкими.

– Я думала, ты не обращаешь внимания, – сказала она немного позже.

– Я обращаю, – ответил он, опуская взгляд, прежде чем снова посмотреть ей в глаза. – Просто не показываю.

В его голосе не было защиты.

Только правда.

Тихая.

Но настоящая.

Когда они уже подошли к дому Джесс, Черри вдруг остановился.

Он поднял голову и посмотрел на Илана. Не враждебно – нет. Просто… внимательно. Решал, стоит ли доверять. Потом лизнул руку Джесс и тихо залаял, будто говорил: «Я думаю, он свой».

– Он меня не укусит? – спросил Илан, чуть улыбнувшись, хотя в его голосе проскальзывала осторожность.

Джесс опустила взгляд на пса, затем осторожно перевела глаза на Илана.

– Нет. Наверное. Он знает, что тебе можно доверять.

Они стояли у крыльца, где свет из окна мягко рассекал пространство между ними.

Джесс вдруг замедлилась. Остановилась.

– Спасибо, – прошептала она. – За то, что нашёл его.

– За то, что помог мне найти кого-то, кого я не теряла, – добавила она чуть позже, почти шёпотом.

Илан молчал.

Не потому что не знал, что сказать.

А потому что знал: лучше промолчать, чем разрушить тот самый момент, когда она сказала больше, чем собиралась.

Капли воды, оставшиеся с вечера, блестели на деревянных перилах.

Черри тихо заворочался, положив голову на лапы.

Илан сделал шаг назад.

– До встречи, – сказал он, глядя ей в глаза.

– До встречи, – ответила она, почти не шевелясь.

Глава 4

Осень

Осень в Карлтоне наступила неожиданно – как будто кто-то стёр лето одним движением руки. Сначала дни стали короче, потом похолодало, а затем воздух наполнился запахом земли после дождя и чем-то ещё – древним, почти духовным. Это был тот самый момент, когда город начинал задумываться о себе. Он сбрасывал последние остатки радости, прятал их глубоко в землю, чтобы весной снова расцвести.

Листья деревьев постепенно меняли цвет – от зелёного к золотому, от жёлтого к бордовому. Они шуршали под ногами. Дождь стал чаще навещать улицы, но он не бил стеной – просто шёл, капля за каплей. Утро было прохладным, туманным, с таким светом, который казался слишком мягким для реального мира.

Орегон всегда был странным в это время года. Не мрачным, нет – а каким-то прозрачным. Будто всё стало чище. Мысли, чувства, даже голоса людей звучали немного иначе – глуше, осторожнее.

Джессамин любила эту пору. Она считала, что осень – самое честное время года. Лето обманывало надеждами, зима замораживала их, весна пробуждала заново. А осень говорила правду. Тихую, болезненную, но настоящую.

Именно в этот день она впервые собиралась в школу после долгих каникул.

Солнце проснулось вместе с ней. Мягкое, чуть серое, но настоящее. В доме пахло кофе, свежими булочками и чем-то ещё – домашним, тёплым, родным.

– Просыпайся, моя принцесса, – услышала она голос матери.

Малати Огден всегда знала, как разбудить её без резкостей. Просто входила в комнату, открывала шторы, ставила рядом кружку с горячим шоколадом и добавляла одну фразу:

– Сегодня будет особенный день.

Джесс потянулась, прикрывая глаза ладонью от слабого света. Её волосы растрепались, одна прядь упала на лицо, другая закрутилась вокруг пальца. Она не хотела вставать, а взгляд её зацепился на суетливой и заботливой матери.

Мама была женщиной, которая дышала тишиной. Её присутствие само по себе успокаивало – она несла в себе какой-то древний покой, накопленный годами жизни в маленьком городке Карлтон. У неё были короткие белые волосы, которые она никогда не могла отрастить до уровня плеч – они росли медленно, будто не хотели мешать её мыслям. Она часто экспериментировала с причёсками, делая лёгкие завивки, немного удлинённые чёлки, а иногда просто оставляла их короткими и прямыми.

Её глаза – светло-голубые, почти прозрачные – всегда смотрели с пониманием. В них не было осуждения, только сочувствие и забота. Кожа – бледная, с едва заметным румянцем щёк. Она выглядела так, словно родилась для внутреннего света, а не для яркого.

Каждое утро она начинала с того, чтобы напомнить себе: «Сегодня я буду доброжелательной. С собой и с другими».

Малати работала медсестрой в местной больнице, но её милосердие не заканчивалось за её рабочим днём. Она помогала соседям, знала всех в городе по имени, а если кто-то болел – первая приносила суп и тёплый плед. Дом, где они жили с Джессамин, пах чем-то домашним – травяным чаем, свежим печеньем, старыми книгами и эфирными маслами, которые она капала в аромалампу по вечерам. Это был дом, в котором чувствовалась забота. А всё потому, что Малати каждую деталь быта превращала в акт любви.

– Я знаю, что ты слушаешь, – добавила мама, улыбаясь. – И я знаю, что ты уже думаешь, что наденешь.

Джесс рассмеялась, спрятавшись под одеялом.

– Может быть, я останусь дома. Посижу с Черри, попью чай, почитаю книгу.

– Да, конечно. Только если ты скажешь ему, что у тебя остался последний шанс встать с кровати до того, как автобус уедет без тебя.

Черри, лежавший у изножья кровати, поднял голову и тихо залаял.

– Видишь? – Малати указала на него. – Даже он знает, что ты опаздываешь.

Джесс села, вздохнув.

– Почему ты всегда права?

– Потому что я твоя мама. Это врождённый навык.

Она встала, оставив тепло постели позади. Воздух был прохладным, но не холодным – таким, что заставлял двигаться быстрее, думать тише.

Её комната была как маленькая вселенная: стены украшены старыми фотографиями, записками от друзей, вырезками из журналов о путешествиях, которых она пока не делала. Книги стояли аккуратными рядами, хотя половина лежала вперемешку – после последней ночи, когда она не могла уснуть и читала до утра.

Она подошла к окну. За ним – Карлтон. Улицы, покрытые листьями. Старые качели, которые скрипели на ветру. И река, которая текла.

– Ну что, Черри, – произнесла она, надевая джинсы поверх нижнего белья. – Сегодня я должна выглядеть так, будто мне всё равно.

Пёс не ответил. Просто посмотрел на неё, зная, что это ложь.

Школьный автобус приехал с опозданием. Как обычно. Он остановился с глухим скрипом тормозов, казалось, он сам не хотел начинать новый учебный год. Кузов был покрыт царапинами, сколами краски и следами дождей прошлых лет. Окна поблёскивали под утренним светом, затянутые плёнкой пыли и времени. Внутри сиденья обтянуты потёртым винилом, местами порванным, из которого торчала вата. Запах стоял плотный – старый текстиль, резина, смешанная с холодным ароматом осени и едва уловимым следом сигаретного дыма. Кто-то распылил освежитель, но тот только усилил ощущение замкнутого пространства.

Пассажиры входили неспешно. Некоторые смеялись, другие молчали, пряча тревогу за телефонами и капюшонами. В воздухе висело напряжение первого дня. Не радость, не страх – неопределённость. То состояние, когда ты знаешь, что всё начнётся снова, но ещё не понял – как именно.

Автобус набирал пассажиров. Кто-то шумел, кто-то прятал взгляд, кто-то просто смотрел в окно, глядя, как Карлтон просыпается вместе с ними.

Джесс вошла первой.

– Эй, красотка, – сказал Клем, протягивая ей сумку. – Тебе же тяжело.

Клем Руис был тем парнем, который делал жизнь немного ярче. Не потому, что он был гением или героем, нет – просто потому, что рядом с ним не бывает скучно. Он был высоким, широкоплечим, но без спортивной одержимости. Его волосы были тёмными, чуть растрёпанными, будто он проснулся и сразу забыл о расчёске. Глаза – карие, с едва заметным блеском юмора, всегда готовые рассмеяться, даже если ситуация не самая весёлая. У него была эта типичная для него улыбка – чуть дерзкая, чуть глуповатая, которая могла разрядить любую напряжённую атмосферу. Он говорил много, шутил ещё больше, и часто сам не понимал, как его слова могут ранить или исцелить.

Он любил видеоигры, мотоциклы и дешёвое пиво. Иногда кататься на байке казалось ему единственным способом чувствовать свободу. Он жил по своим правилам – иногда странным, иногда противоречивым, но всегда своими. В школе его считали «хорошим парнем», хотя он никогда не претендовал на это звание. Просто он был рядом, когда нужно было подставить плечо. Просто он приносил чипсы, когда кто-то плакал. Просто он никогда не задавал лишних вопросов.

Клем и Джесс знали друг друга с детства. Они росли на одной улице, играли в лужах, прятались от дождя в её доме, где Малати всегда ставила перед ними горячий шоколад. Он был её другом, почти братом. Но в отличие от других, он никогда не пытался быть её героем. Только её защитником. Её смехом, когда ей было плохо. Её опорой, когда мир начинал рушиться.

Он не играл на гитаре, не писал стихов, не знал, как правильно произнести «контекстуальный».

Зато он знал, как выглядит настоящая забота.

– Нет, спасибо, – ответила она, беря свою вещь. – Я справлюсь.

Он усмехнулся, потому что ожидал этого.

Наргис уже сидела на своём месте, листая телефон. Когда увидела Джесс, сразу подняла взгляд.

Наргис была девушкой Клема. Это знали все, кто видел их вместе. Она сидела рядом с ним в школьном автобусе каждый день. Запомнила, какой кофе он пьёт утром – горячий, чёрный, без сахара. Замечала, когда он начинал говорить меньше обычного, и не спрашивала почему. Просто ждала. Пока он сам не начнёт рассказывать то, что держал внутри.

У неё были рыжие волосы, короткие и пушистые, как пламя перед тем, как поднимется вверх. Они не требовали укладки, не прятались под шапку зимой, не нуждались в дополнительном блеске – они светились сами по себе. Её глаза были зелёными, но не яркими, а глубокими, словно лесные озёра, в которые можно было смотреть долго, не находя границ.

Она любила психологию. Не потому что хотела стать специалистом, а потому что ей нравилось понимать людей, не осуждая. Любила собак, особенно тех, которых никто не забирал из приютов. И книги, где главные героини меняли мир, не осознавая этого. Тихо. Силой мысли. Силой выбора.

Наргис не выделялась в толпе. Не громким голосом, не яркой одеждой, не дерзкими поступками. Но в любом разговоре она находила нужные слова. Не всегда первыми. Иногда – через минуту после того, как другие замолкали. Но именно эти слова оставались в памяти надолго.

Её мнение ценили. Не за громкость, а за точность. За то, что она не боялась сказать правду, даже если это было неудобно. Даже если кому-то хотелось бы услышать другое.

Она не стремилась быть особенной. Не искала внимания, не играла роли, не притворялась, чтобы понравиться. Хотела быть с человеком, который смотрит на неё так, будто она – вся его вселенная. Не больше. Не меньше.

И Клем смотрел именно так.

– Ну наконец-то! – воскликнула Наргис, не скрывая облегчения. – Я уже начала думать, что ты решила бросить школу и начать новую жизнь где-нибудь на ферме.

– Почти, – ответила Джесс, усаживаясь рядом с тяжёлым вздохом. – Сегодня утром я даже всерьёз задумывалась. Но мама настояла. И Черри тоже. Он так смотрел, знал, что я попытаюсь спрятаться под одеялом до конца дня.

– Он умнее тебя, – добавила Канна, не отрывая глаз от страницы, которую читала, хотя давно перестала понимать слова.

– Это точно, – согласилась Джесс, расправляя плечи. – Я даже успела собраться… и, кажется, выгляжу не как человек, который только что был вытащен из постели силой.

– Не спорю, – Канна закрыла книгу и положила её на стол. – Ты же Джесс. Даже если бы ты пришла в пижаме и с кружкой какао, все равно бы смотрелась так, будто только сошла с обложки журнала.

– Спасибо, – рассмеялась Джесс, притворно поклонившись.

Канна никогда не была той девочкой, на которую оборачивались.

Она знала это. Приняла давно. Но всё равно чувствовала.

Канна носила свои светлые кудрявые волосы так, словно они жили своей жизнью. То стригла их коротко, почти мальчишески, то пыталась отрастить до плеч, чтобы выглядеть романтичнее. Но ничего не помогало. Волосы не слушались. Они не хотели поддаваться ни гребню, ни времени, ни её собственным желаниям. Они были свободными. Слишком живыми для порядка.

Её лицо было добрым, но не привычным. Не тем, что попадает на обложки журналов или вызывает восхищение в школьном коридоре. Оно было другим. Более глубоким. Её глаза – тёмно-карими, чуть печальными, словно всегда думали о чём-то далёком – смотрели внимательно. Наблюдали. Изучали. Она никогда не говорила первой. Только слушала. И понимала больше, чем позволяли себе другие.

Нос покрывали веснушки, лёгкие, как следы солнца, которое давно ушло. Губы – тонкие, чуть приоткрытые.

Она была маленькой. Худой. Сутулилась, когда чувствовала себя лишней. Носила очки с тонкой металлической оправой, которые часто сползали с переносицы. Иногда казалось, что это делают специально, чтобы напомнить: она здесь. Она видит. Она знает.

В школе её считали ботаником. Это был удобный ярлык для тех, кто не хотел разбираться. На самом деле, Канна просто хотела понять мир глубже, чем позволяли другие. Чем позволяли те, кто довольствовался поверхностями, шутками, внешним блеском.

Она не любила быть в центре.

Не стремилась к вниманию.

Иногда стояла в стороне не потому, что её не позвали, а потому, что ей было легче наблюдать, чем объяснять, почему она не такая, как все.

Если Джесс была солнцем, которое светило даже сквозь облака, то Канна была тенью, в которой можно было спрятаться.

Автобус тронулся. За окном мелькали деревья, поля, крыши домов. Где-то вдали, за хвойными лесами, скрывался мир, в который она мечтала попасть. Но пока – только школа.

– Так, – сказала Наргис, откладывая телефон. – Рассказывай. Как каникулы?

– Ничего интересного, – Джесс пожала плечами. – Читала, гуляла, помогала маме.

– Ага, как будто мы тебе верим, – Канна усмехнулась. – У тебя же вечно какие-то романтические приключения.

– Ну что ты, – лениво отозвалась она, откинувшись на спинку сиденья. – Я просто стараюсь быть со всеми дружелюбной. Если кто-то улыбается мне – это не значит, что у меня роман. Просто жизнь иногда подбрасывает приятные мелочи.

– Ладно, – Наргис перевела тему, но не отпустила её взгляд. – Я начала работать в приюте для собак. Всё-таки, это моё призвание.

– А я, – Канна закрыла книгу и положила её на колени, – помогала папе в Бойсе. Исследования. Скучно, но полезно.

– И никаких кавалеров? – Наргис улыбнулась, почти подначивая.

– Ни одного. Только книги.

– Тогда ты идеальная пара для меня, – добавила Наргис, и в этом «пара» не было ничего романтического. Только легкость. Только понимание. Только та уверенность, которая рождается между подругами, когда они знают: мир может быть беспорядочным, а они – нет.

Клем, сидящий позади них, вставил:

– А я катался на мотоцикле, играл в игры, ел, спал, катался снова. И да – участвовал в одной вечеринке, где…

– …где ты потерял штаны и нашёл совесть, – закончила Джесс.

– Совсем нет. Я потерял штаны и нашёл… видео, которое я никогда не должен был снимать.

Все рассмеялись. Автобус тоже, кажется, знал, что внутри происходит что-то живое.

Когда они подъехали, школа «Карлтон Комьюнити Скул» уже ждала их, как старый друг, который молчит, но всё видит. Она не претендовала на величие – просто стояла здесь, год за годом, принимая новых учеников, храня воспоминания тех, кто ушёл. Её покосившийся забор был украшен объявлениями о ярмарках, школьных собраниях и предстоящих играх футбольной команды. Воздух пах старыми кирпичами, дождём, который только что закончился, и чем-то ещё – тем, что нельзя назвать словами, но что чувствовал каждый, кто переступал порог этой школы в первый день учебного года.

Здесь новости распространялись быстрее, чем по радио. Если кто-то целовался в туалете, об этом знали через час. Если кто-то плакал в библиотеке – его имя уже было на устах. А если кто-то возвращался после лета, как Джессамин Огден, то к нему сразу тянулись взгляды, будто он снова должен был стать частью какой-то истории, которую сам ещё не знал.

– Ну что, – Клем слегка толкнул её в бок, пока они выходили из автобуса, – готова к адскому году?

Она усмехнулась, хотя внутри было немного не по себе.

– Я всегда готова, – ответила она, хотя знала, что это не так.

В нескольких шагах от них, возле старого «Форда» Клема, стояли Канна и Наргис. Они ждали, опираясь на задний бампер, будто специально выбрали это место для встречи. У Наргис в руках был кофе – тот самый, с корицей, который она пила каждое утро. Канна держала в руках книгу, но не читала.

– Вы же должны быть в автобусе! – воскликнула Джесс, подходя ближе.

– Мы вышли раньше, – ответила Наргис. – Мне нужно было забрать кое-что из машины отца. А Канна решила составить мне компанию, вместо того чтобы терпеть ваши шутки про Яцека и его новую футболку.

Яцек фыркнул, услышав это.

– Эй, моя футболка – классика. Через десять лет вы будете мечтать о том, чтобы снова её надеть.

Рядом с ними стояли Флорин и Торнтон, которые, судя по всему, уже начали свой день с сигарет. Фестер поправлял ремень рюкзака.

– Итак, – сказал Клем, оглядывая группу. – Последний школьный год официально начался.

Илана не было видно сразу. Она не искала его взглядом. Но всё равно заметила, как он шёл, держа в руках рюкзак и сигарету. Его шаг был уверенным, движения – свободными.

После того дня они больше не разговаривали. Не потому, что между ними было что-то напряжённое – наоборот. Просто… так сложилось. Словно их встреча у реки была одним из тех случайных моментов, которые оставляют лёгкий след, но не требуют продолжения.

Он вернулся к своей жизни – футбольным тренировкам, вечеринкам, шуткам, от которых все смеялись, кроме него самого. А она – к своим книгам, гуляниям с Черри и тому особенному спокойствию, которое находила только в тишине.

Но иногда, когда город замирал под дождём, а воздух становился плотным от запаха мокрого асфальта и старых страниц, ей приходило в голову: «А что, если?»

Эти мысли были странными. Почти чужими.

Но они приходили.

Илан Бирн не был для неё просто красивым парнем, который мелькал в коридорах школы или попадал в центр внимания. Он был кем-то ещё неизведанным. Кем-то, кто мог бы быть интересным, если бы захотел.

В нём чувствовалась глубина. Молчание, спрятанное за улыбками. И это привлекало.

Джесс понимала, что он не принадлежал к тем, кто остаётся. Он был частью течения, а не берега.

– Ты смотришь, – тихо сказала Наргис.

– Я не смотрю, – Джесс отвела взгляд.

– Ты смотришь, – повторила подруга.

Канна присоединилась:

– Я думаю, что он просто хочет, чтобы все думали, что она смотрит на него. А сам он смотрит на всех.