скачать книгу бесплатно
На далеких окраинах. Погоня за наживой
Николай Николаевич Каразин
Э. Ф. Шафранская
Литературные памятники (Наука)
Николай Николаевич Каразин (1842–1908), весьма популярный при жизни, открывал читателю только что завоеванную Среднюю Азию: быт, нравы, культуру ее народов. Представленная романная дилогия – «На далеких окраинах» и «Погоня за наживой» – реалистически возвращает читателя в эпоху XIX в., когда в Азию направились не только подвижники и альтруисты, но и авантюристы, нувориши. Каразин, будучи участником и очевидцем колонизации Средней Азии, одним из первых запечатлел те необычные для европейского глаза артефакты, ментефакты, черты ландшафта, которые стали слагаемыми, или паттернами, туркестанского текста русской культуры. Том снабжен историко-литературными, культурологическими и этнографическими комментариями и иллюстрациями автора.
Для широкого круга читателей.
В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.
Николай Каразин
На далеких окраинах. Погоня за наживой
На далеких окраинах
Н. Каразин. Парад при поднятии флага в новозаложенном укреплении Благовещенском (форт Иркибай). Фрагмент. Опубл.: Хивинский поход. Альбом хромолитографий, исполненных заведением Винкельман и Штейнбок в Берлине по оригинальным акварельным рисункам Н.Н. Каразина. СПб.; М., 1875.
Часть первая
I. Каракумы
Четыре волка, гуськом друг за другом, боязливо оглядываясь, спускались с песчаного бугра.
Если бы им предоставлен был свободный выбор, то они спустились бы совсем не с этой стороны. Их зоркое зрение, несмотря на темноту ночи, упорно останавливалось на одном и том же предмете. Их раздутые ноздри жадно втягивали в себя струю воздуха, несшуюся от этого предмета. Голод ворочал внутренности степных хищников, зубы скрипели и щелкали, налитые кровью глаза искрились во мраке.
Бандиты остановились в лощине, куда не проникали лучи лунного света, и сели. Они не решились отступить совсем и выжидали. Они хорошо устроились: надо было прилечь к самой земле, – я хотел сказать, на песок, потому что земли давно уже не видно было в этом песчаном, волнистом море, – чтобы заметить четыре рядом торчащие силуэта, с острыми, настороженными ушами. А между тем сами волки хорошо видели кругом. Луна усердно помогала им в этом обзоре, освещая своим мертвым светом мертвую окрестность.
Лощина, где они сидели, заменяла темную литерную ложу, пустыня – ярко освещенную сцену.
Голодные бродяги видели все, а их не видел никто.
Они видели верблюда, который стоял на вершине противоположного бугра; они видели, как безобразно, неловко привешены были к бокам животного толстый тюк, обмотанный веревками, русский чемодан, железная складная кровать в чехле и медный закопченный чайник. Все это висело кое-как и, должно быть, сильно беспокоило верблюда; заметно было, что его вьючили неопытные и неискусные руки.
На самом верху, неловко растопырив ноги, сидела человеческая фигура. Голова у этой фигуры была обвязана белым платком, одета она была в белую же, русскую рубаху, на длинных смазных ботфортах виднелись ржавые шпоры, из-за плеч торчала двустволка. Фигура эта как-то странно колыхалась на вершине вьюка: то она откидывалась назад, то вдруг нагибалась вперед, головной убор сбился на самое лицо. Нетрудно было догадаться, что всадник спал – и спал весьма крепко, несмотря на неловкость своего положения.
У верблюда в разорванные ноздри продета была волосяная веревка, конец той веревки находился в руках другого путешественника, который шел пешком.
Взобравшись на берег, вся группа остановилась. И верблюд, и шедший пешком – разом увидели то, что давно уже наблюдали волки. Первый смотрел равнодушными, полузакрытыми глазами, пережевывая вонючую, зеленую пену, второй кинулся будить своего товарища.
Внизу, где сыпучая, песчаная гряда переваливалась через едва заметный след караванной дороги, стоял безобразный ящик на трех колесах. Четвертое лежало около.
Как у трупа, около которого повозились уже крылатые и четвероногие хищники, из-под клочьев изорванного мяса и кожи торчат оголенные ребра, так из-под клочьев холстины виднелись деревянные ребра верхней части кузова.
Немного в стороне лежала куча старого изодранного платья. У этой кучи виднелось что-то похожее на человеческую ногу, у этой кучи были даже руки, судорожно искривленные пальцы которых глубоко врылись в окровавленный песок, и от этой кучи несло запахом разлагавшегося трупа.
Кругом было тихо, как в могиле: ни звука, ни движения.
– Падалью воняет, – произнес проснувшийся всадник.
– А ведь дело скверное, – заметил другой. – Не вернуться ли нам назад, в Аль-Кадук?
– Падалью воняет. Это сделано давно: или сегодня, рано утром, или еще вчера. Они
теперь далеко. Ну, тяни эту ленивую гадину, и едем дальше.
– Да, черт возьми, едем… Я вот уже целую ночь иду пешком.
– Если бы верблюд мог идти без твоего содействия, мы ехали бы оба, а я разве виноват, что у меня осталась в распоряжении только одна нога… Проклятое колено! как оно опять расходилось!
– А что, если с нами то же будет? Если барантачи
теперь на той станции, куда мы едем?
– А если они там, откуда мы уже уехали? Шансы совершенно одинаковы. Продвинь еще немного вперед этого подлеца… А! вот оно что… Ведь я узнал, кто это.
– Я тоже догадываюсь.
– Это жид, помнишь, в Уральском укреплении, с женою и немцем-механиком… Ты это их ищешь? Загляни в фургон: там, должно быть, и жена, и немец.
– В фургоне никого нет, – процедил сквозь зубы тот, который шел пешком.
Он бросил верблюда и, взобравшись на колесо экипажа, рылся внутри его, погрузившись в фургон всем корпусом.
– Ну, значит, у него украли жену и немца, да, кажется, сколько я могу разглядеть, и его собственную голову.
Мороз подрал по коже обоих наблюдателей. Скверные мысли заворочались в мозгу. Одни, в самом глухом месте песчаной пустыни. Ждать помощи неоткуда. Кто поручится, что с ними не будет, может быть, даже очень скоро, того, что случилось с этим жидом… Может быть, за этим барханом сидят они… Сейчас вылетят на них со своими длинными пиками…
– Ты слышал?!..
– Ничего не слышал.
– Где-то гикают.
– Это у тебя в воображении гикают или… постой-ка… нет, это в желудке у нашей скотины, – бравировал тот, который сидел на верблюде. Но голос его слегка дрожал, словно в его горле что-то задерживало звуки. – А этот собирался водку гнать в Ташкенте… Заводы строить хотел, барыши наживать… Что это ты прячешь за пазуху?.. Покажи-ко…
– Что прячу… Кто прячет?!.. Ничего не прячу, это так… проклятые вши развозились… Я только почесался…
– В синей бумаге. Я видел.
– Да что ты видел… что?!..
– Подожди, я сейчас слезу. Моей ноге как будто лучше… Посмотри, он упал около колеса: у тебя пояс развязался, ты сунул, а он провалился.
Оба путешественника стояли на земле, один сполз с верблюда, другой соскочил с колеса.
Большой пакет, в чем-то синем, не то в бумаге, не то в платке, лежал на песке. Этот темный четвероугольник, на светлом фоне, так и лез в глаза. Четыре руки разом потянулись по одному направленно…
– Это деньги, и даже очень много денег… Боже мой, как у меня затекли ноги… Я едва стою… киргизы плохо знают толк в русских бумагах… Мы, брат, с тобою знаем его лучше…
– Пополам, я думаю.
– Да, уже на три части делить не станем. Теперь ему ничего не нужно… Куда!.. держи!.. держи!.. проклятая скотина!
Освободившись от всадника, верблюд сделал несколько шагов по дороге. Вдруг он фыркнул и вытянул шею. В темноте сверкнули красноватые точки. Испуганное животное поняло опасность и со всех ног пустилось бежать своею неуклюжей, по виду медленной, но на деле чрезвычайно быстрой иноходью.
Раздался жалобный, хриплый вой, и четыре тени, скользнув по желтоватой поверхности бугра, понеслись за убегающим животным.
Несколько минут длилось молчание.
– Что же мы теперь будем делать? – мрачно сказал один из спутников.
– И зачем ты его выпустил?..
– И кой черт тебя заставил слезть с него!
– Что ж, надо идти пешком, целую ночь шли… Станция не должна быть далеко.
– Идти, так идти.
– Не знаю, добреду ли я?.. Попробуем.
– Идем! авось живы будем. Вот они, дешевые тарантасы…
– Ну, что уж тут, и дорогие – ломаются… У Келлера, двести пятьдесят заплачен в Казани, а так же, как и наш, брошен на дороге.
С бархана на бархан, взрывая сухой песок, с отчаянным, полным смертельного ужаса ревом, неслось горбатое чудовище. Преследователи не отставали: с боков, спереди заскакивали голодные звери.
Растрепался вьюк и безобразно хлопал по взмыленным бокам, стесняя бег верблюда. Войлочный тюк свалился и тащился по земле, путаясь между длинными ногами. Споткнулся беглец и со всего размаха брякнулся на песок, взбороздив его своею мордою. Отчаяние придало силы несчастному животному, и оно снова вскочило на ноги, но уже страшный всадник сидел у него на шее, вцепившись зубами в загривок. Другой волк высоко взлетел на воздух и, как мешок, брякнулся на дорогу: он попал под удар могучей ноги и поплатился за свою неловкость.
Вдруг раздался выстрел.
Немного в стороне чернелась закопченная труба маленькой землянки. Только этою, искривленной коленом, железной трубою отличалась землянка от окружавших ее песчаных наносов. Кругом нее песок был сильно утоптан и покрыт навозом. Неподалеку лежал разбитый ящик повозки, кое-где валялись остатки колес. В дверях, более похожих на отверстие норы, виднелось испуганное лицо; беловатое облачко дыма медленно расползалось, исчезая в лунном свете.
Тяжело дыша, плашмя на боку, вытянув длинные мускулистые ноги, лежал верблюд, почти около самого входа. Волков как не бывало.
Это была почтовая станция на большом Орско-Казалинском тракте, в самой середине Каракум.
Станция эта называлась Джунгурлюк-Сор.
II. Перлович у себя на даче
Просторная, довольно высокая комната. Открытые потолочные брусья расписаны яркими, цветными узорами и украшены позолотою, стены, с бесчисленными хитро вырезанными углублениями, покрыты мелкою резной работою по алебастру. В одной из длинных стен, так как комната не квадратная, проделаны рядом одна с другою четыре двери из темно-коричневого карагача; двери эти также сплошь покрыты затейливою резьбою. Над каждою дверью – полукруглое окно с частым гипсовым переплетом, затянутым красною кисеею. Все эти двери выходят на обширную террасу, над нею – тяжелый навес, составляющий продолжение плоской крыши дома. Навес этот поддерживается рядом деревянных, кувшинообразных столбов. Справа и слева виднеются узкие двери в прочие помещения дома.
Несмотря на сорокаградусный жар, несмотря на солнце, стоящее над самою головою, в доме прохладно, и отрадный зеленоватый полусвет приятно ласкает глаза, утомленные ярким солнечным светом. Громадные столетние карагачи раскинули свои густые ветви над крышею дома; никакие солнечные лучи не найдут себе дороги сквозь эту массу темной зелени. Перед террасою – пруд, обсаженный такими же гигантами-карагачами. Высокие пирамидальные тополи, упираясь своими вершинами в сероватое, раскаленное небо, двойными рядами окружали все пространство сада. Тщательно вычищенные дорожки все сходились к пруду, по бокам этих дорожек тянулись неглубокие канавки (арыки) со свежею проточной водой: одни канавки проводили воду к центральному пруду – резервуару, другие – выводили ее вон, за пределы сада.
Всюду, куда могло только проникать солнце, виднелись деревянные решетки, которые гнулись под тяжестью виноградных лоз; красивая, вырезная листва мешалась с наливающимися гроздьями синего винограда.
Под одним из карагачей, тех, что у пруда, навзничь, закинув мускулистые руки за голову, лежала почти голая темно-бронзовая фигура; белая, старческая борода торчала кверху, шапочка (тюбетейка) сползла с головы, обнажив гладко выбритый, лоснящийся от пота череп. К дереву прислонен был садовый заступ, указывавший на должность спящего.
Садовник спал крепко. Его ничто не беспокоило. Большой шмель мелодично басил, предполагая, вероятно, спуститься на кончик горбатого, чисто библейского носа.
За стеною послышался топот лошадиных ног, звуки двигались вдоль стены, приближаясь к калитке. Красивый желтый сеттер шарахнулся с террасы, где он спал, и, прыгая через арыки, понесся ко входу.
– Возьми лошадь, эй!.. Поводи ее здесь хорошенько… Ишь, как замылилась… – отдавал отрывистые приказания приятный, несколько охриплый баритон.
– Прекрасный карабаир у вас, полковник, – заметил довольно вкрадчиво другой голос. – Сюда, сюда пожалуйте, в мои новые владения.
– Да, ничего, недурен… Сюда?
Перешагнув через высокий порог, вошли в сад два человека: один, впереди, среднего роста, несколько худощавый, с подвижной и умной физиономией, в круглой соломенной шляпе, в широком парусинном пальто, в кожаных черных штиблетах поверх летних панталон, в перчатках и с хлыстом в руке. Другой высокого роста, в форменном кителе, с щеголеватыми, несколько изысканными манерами.
– Давно бы пора, полковник, давно…
– Да я, знаете ли, все собирался, но как-то все не мог собраться, то то помешает, то другое… А у вас великолепно!
– Ну, полноте…
– Нет, право… Тень, прохлада, виноград… Все это в восточном вкусе… Превосходно…
– Что мог, полковник, что мог… Конечно, тут еще многого недостает…
– Ну, чего же недостает? – полковник как-то растягивал слова и произносил их несколько в нос: он находил, что эта манера говорить весьма изящна. – Вы уже слишком требовательны, добрейший Станислав Матвеевич, конечно, человеческой фантазии нет границ: она безбрежна, но, принимая в расчет…
– Извините, полковник, много, очень много обяжете. – Тут Станислав Матвеевич приятно улыбнулся и согнулся всем корпусом, приложив к сердцу правую руку. – Чаю, вина, сельтерской воды, льду… – все, что прикажете… без церемонии.
– Если так, то я попрошу сельтерской воды и красного вина… Эта несносная жара…
– Извините… я сейчас распоряжусь.
Хозяин усадил гостя на ступеньках террасы, покрытых пестрым ковром, и скрылся куда-то направо.
– Шарип! Эй, Шарип!.. – слышался хозяйский голос.
Спящий у пруда сарт
приподнялся, посмотрел вокруг себя мутными заспанными глазами, поправил шапочку, зевнул на весь сад и поднялся на ноги. Лениво шагая, он пошел на зов хозяина.
Гость сперва посидел немного, потом его сманила чистая дорожка и густая тень у пруда. Он встал и пошел, заложив за спину руки и волоча по песку свою саблю. Красивая собака лежала в траве и, подняв свою умную морду, казалось, заигрывала.
– Ну, иси! иси!
как тебя там звать: Збогар, Мильтон, Трезор… все равно, ну, пойди, дурак, ну, иди же…
Собака встала и подошла, виляя пушистым, мягким, как шелк, хвостом.
– А ну, тебе, должно быть, жарко, надо покупаться, а, надо?..
