Синяя чашка красная

–Потому что на улице дождь, ответил он. Я буду спать здесь у двери, как собака.

«Что за чертовщина?», – опять подумала я. После этого случая мне показалось, что мы оставили неразумные дискуссии. Но позже он припомнил мне этот случай.

В первое утро, когда я проснулась в Аль Бейде, множество черных жуков было повсюду, и в моих волосах в том числе. У них был «сезон», они размножались и передвигались стаями с огромной скоростью. Иногда можно было заметить двигающееся черное облако в воздухе. И это было только начало.

Потом я стала натыкаться на скорпионов в доме и странных пауков, похожих на гибридов скорпиона и паука с двумя гигантскими клыками на месте головы. Я погуглила их по фото. Разновидность паука-верблюда черного окраса, также известные как ветряные скорпионы или солнечные пауки, представители семейства сольпуги.

Печатного цвета фаланги бегали повсюду в пустыне, но из-за их песочного окраса не казались мне такими устрашающими. Эти же черные, которые водились у нас дома, к счастью только с наружной стороны, вызывали во мне вопиющий ужас.

До сих пор по интернету ходит легенда о том, что они способны отъедать кусок плоти, у обездвиженного сном человека, благодаря своим клыкам и сильному анельгетику в составе их слюны. Судя по историям, такое иногда случалось с солдатами в Ираке. Ты спишь пока он жрет твою плоть.

Мы начали работать вместе с Гассаном. Он предложил делить доход пополам. Я буду заниматься домом, маркетинговой частью и бронированиями, встречать и развлекать гостей. А он будет возить туристов и устраивать им бедуинские ужины в пещерах пустыни. Наступал высокий сезон, поэтому мы получали сразу же много бронирований и многие из гостей покупали дополнительные услуги, в том числе туры и завтраки, поэтому ручеек кэша сразу же был довольно хорошим. Работа была довольно простая, хоть и объемная, и не предвещала никаких поразительных поворотных событий. За месяц, особо не напрягаясь я заработала довольно крупную сумму. Сумму, которую мне пришлось бы зарабатывать с трудом на работе, если бы я осталась в России. Здесь же я вовсе не чувствовала, что работаю, я как будто бы развлекалась, потому что мне нравилось то, чем я занималась.

Мне казалось, что отношения с Гассаном установились вполне в рамках моей морали – по-дружески рабочие. Он не переходил границ, соблюдал дистанцию после того случая, когда он хотел примоститься возле моего матраса, и меня это устраивало. Его манера общения была комфортной для меня, он не давил своими правилами, как это делали в предыдущем доме. Я просто выполняла свою работу. Гассан оставлял меня наедине с собой, когда мне это было нужно, и в то же время мы много времени проводили вместе. Мне нравились эти дружеские разговоры, поездки по делам, пустыням и пещерам, ощущение того, что мы вместе делаем одну работу.

Но за этим радужным началом скрывалась не совсем разборчивая подоплека, которую я начала осознавать не сразу. Я поняла, что Гассан часто недоговаривает, а иногда откровенно врёт. Он мог смотреть мне прямо в глаза и рассказывать свои фантастические истории, которые звучали иногда весьма неправдоподобно, даже для меня, повидавшей людей разных. Самым ходовым коньком были истории о его благочестивости. Рассказы о его прошлом и настоящем менялись как картинки диафильма в зависимости от ситуации, от того, с какой стороны он хотел себя показать. Сегодня он был героем, который спасал голодных брошенных детей в пустыне и ругал за неподобающее отношение к ослам, завтра – человеком, который "никогда не влюблялся", а в другой день – бедуином, который провел свои лучшие годы жизни за пределами Иордании, в Германии. Меня это даже не раздражало, но я все время делала пометки, и держала оба образа в голове: правдивый, тот что видела я, и лживый, тот, что он хотел мне продать. Мне было всё равно, что он там о себе навыдумывал. Его вымышленные истории не затрагивали меня лично, не мешали мне жить и работать. Я воспринимала его рассказы как легенды которые передаются в этих краях из уст в уста, и они не требуют подтверждения, потому что это всего лишь часть местного наследия – культурного развлечения. Иногда я даже находила в этом что-то забавное. Я не пыталась разоблачить его, не задавала наводящих вопросов, которые бы могли подсветить фальшивость его слов. Игра в супергероя, которую он вел, меня совершенно не интересовала. Его истории были чем-то вроде фонового шума, который можно было игнорировать, не теряя основного фокуса.

Пока Гассан соблюдал дистанцию, у меня не было поводов для беспокойства. Я видела, как он общается с другими людьми, как легко он может сближаться с туристами – иногда слишком легко и слишком близко. Его манера общения с женщинами была особенно выразительной: комплименты, шутки, лёгкие пока ничего не значащие прикосновения. Но со мной он все же держался иначе. Как бы то ни было, мне казалось, что между нами установилось негласное соглашение – ни о чем таком и речи быть не может.

Свойство многих арабов – подменить мелкую оплошность на крупную манипуляцию, пока ты отвернулся за добавкой. И если никто его не остановит, не схватит за руку в моменте, он начинает переходить границы разумного и здравого смысла в своих поступках, не замечая, что со временем они становятся вопиющими.

Возможно, я недооценила Гассана из-за своей наивности. Его изворотливость создавала иллюзию безобидности, но за этим поведением скрывалась недалекая игра в дурака. И хотя в тот момент меня все устраивало, позже я начала запинаться об одну и ту же мысль: не была ли эта визуальная дистанция, которую он показательно соблюдал, всего лишь иллюзией?

Shakira the donkey

Однажды я сидела за столом с ноутбуком в гостиной, которая выполняла одновременно роль столовой, когда собиралось много гостей, и выполняла какую-то работу. Гассан проходил мимо, он только что откуда то вернулся и снова собирался куда-то уезжать, остановился и снова заговорил со мной о Мохаммеде, сказав, что тот спрашивал обо мне. У меня даже глаз не дернулся, но я видела, что он следит за моей реакцией. Когда за этим ничего не последовало, он сказал открыть инстаграм и ввести «Shakira_the_donkey». Я послушно выполнила указание, открыла профиль и сразу же увидела знакомые лица бедуинов. Пролистнув немного вниз, я увидела на этой странице почти всех, кого я знала в той деревни. Мои глаза расширились и приковались к экрану. А Гассан все продолжать приговаривать мне на ухо: «Im not like these donkey people, Im not like that». Я больше не обращала на него внимания. Он уехал по делам, а я углубилась в чтение. С первых же постов я поняла, о чем тут речь. Это было что-то вроде доски «Особо опасен» или «В розыске». Этот аккаунт в социальных сетях был создан для информирования туристов, посещающих Петру, в особенности одиноких девушек, о мошеннических схемах, распространённых среди местных бедуинов. «Шакира» – так зовут здесь почти всех ослов, которые катают туристов.

На сайте и в сообществах публикуются реальные истории женщин, которые стали жертвами так называемых "любовных пиратов" или «Love rats»– бедуинов, использующих романтическую связь с туристками, в основном из Европы, для собственной выгоды и обогащения. Мне кажется перевод названия этого сообщества «Shakira the donkey» символически можно перевести как «ослицы».

Это целое движение женщин, пытающихся предупредить об опасности других. Туристки, которые столкнулись здесь с мошенничеством, насилием, или другими неприятными происшествиями, делятся своими историями и примерами того как их «развели» бедуины, приводя доказательства – переписки, обещания, фото и скрины. Наконец-то мне стало понятно, что происходит в той деревне, и что такое «рыбачить», которое я слышала от Мохаммеда. И почему к иностранцам здесь относятся как к фигурам на шахматной доске.

Схема у местных бедуинов очевидно проста: они отправляются к главной площади Петры, к знаменитой Сокровищнице, чтобы искать ‘клиентов' – «порыбачить». Чаще всего это одинокие путешественницы, иногда группы из двух-трёх подруг, реже – пары. Всё начинается с дружелюбного общения. Они быстро устанавливают контакт, им помогают вариативное знание языков и намеренно располагающее к дружелюбию отношение, а также их экзотический внешний вид. Затем вас ждет бесплатная экскурсия по Петре, чай в пещере у песчаной скалы в обществе других бедуинов, про которых они обязательно скажут – это мой кузен или мой дядя, кто-то из родственников, далее предлагают покатать на ослике и показать места, обычно скрытые от глаз туриста. Звучит заманчиво, правда?

Обычно они даже не просят денег сразу и делают это на добровольной основе. Но ты заплатишь позже. И не обязательно деньгами.

Они рассказывают о своей "трудной жизни», делятся личными историями, и легендами о принадлежности своего рода к древним Набатеям, построившим этот город, который стал центром мировой торговли, поэтому считают себя истинными наследниками Петры, и законными правообладателями этих пещер, а главное – всех туристов, которые приезжают сюда посмотреть на Петру. Обычно они проводят день вместе до самого заката, а потом приглашают на ужин у костра в горах пустыни. Либо договариваются о встрече на следующий день. Они втягивают свою клиентку в романтическую игру: комплименты, прогулки под звёздами, ужин в пещере у костра, рассказы о своих искренних чувствах и ее особенности, используя комплименты и обещания вечной любви. У каждого из них есть скачанный плейлист для романтических ночей в пустыне под звездным небом. Музыка, звёзды, горы – всё это работает на создание декораций иллюзорной любви. Секс под звёздами между скалами кажется чем-то невероятным, почти магическим для соскучившейся по любви туристки из Европы. Она чувствует себя любимой, желанной, единственной. Это схема разыгрывается как дважды два. Бедуины уже профессионалы в своем деле. Они знают, что делают, ведь занимаются этим из поколения в поколение, передавая свои секреты мастерства по наследству.

После того как женщина эмоционально вовлечена, бедуин может начать просить деньги, объясняя это финансовыми трудностями, необходимостью помочь семье, на 'лечение' или ‘образование', или другими убедительными причинами. Иногда у них получается убеждать женщин отправлять им крупные суммы денег, после возвращения на родину. Одна из них рассказывает, как перевела бедуину несколько тысяч евро, чтобы он мог «начать новый бизнес» во благо их совместного прекрасного будущего. Некоторые даже пытались помочь своим "возлюбленным" переехать в Европу, оплачивая им визы и билеты.

Бедуины научились манипулировать эмоциями своих жертв благодаря использованию коллективного разума, по-видимому, играя в холодно-горячо, то надиктовывая пламенные речи голосовыми сообщениями в мессенджере, то игнорируя их, заставляя почувствовать вину, наказывая за отказ в помощи. Некоторые бедуины используют более агрессивные методы, включая манипуляции и угрозы, чтобы добиться своего. Женщины, попавшие в такие ситуации, часто оказываются эмоционально нестабильными и не сразу понимают, что стали жертвами мошенничества. Обычно они до самого конца отрицают очевидное, не хотят верить, что их обманули, даже когда факты говорят громче рассудка. Они не хотят терять надежду на любовь, на новое романтическое будущее. Ведь у многих, кто ищет приключений, жизнь дома скучно и сера. Так вот, что я здесь делаю? Может быть среди них затерялась и я. Я думала, меня это все не касается, потому что я наблюдаю за всем со стороны, как исследователь, археолог-любитель, или как в музее разглядывая людские экспонаты. Как не ожидаешь, что мумии в гробницах способны убить тебя.

Многие женщины попадаются на этот крючок, потому что им не хватает романтики или даже просто мужского внимания в своей обычной жизни, в своем обычном европейском городе. Всё кажется таким искренним, настоящим. Но это – игра на эмоциях, на мечтаниях и желании быть любимой. Но после этих приключений у многих женщин остается дыра в сердце, разбитые мечты и пустой кошелёк. Мне же все-таки никогда не было понятно на что они рассчитывают? На «с милым и рай в пещере?».

Одна женщина поняла, что ее обманули, только тогда, когда она уже вернула свою съемную квартиру владельцу у себя в Амстердаме, собрала вещи в коробки, уволилась с работы и выписала из детского сада своего маленького сына. Именно тогда, когда было все готово к переезду, она уже стояла на пороге своей новой жизни, он перестал отвечать на ее звонки и сообщения. Она решила, что с ним что-то произошло – упал со скалы, разбился на машине, упав в овраг. Вероятно, поверить в то, что его переехал осел было проще, чем в то, что он ее бросил. Она начала звонить и писать его друзьям-бедуинам. Все как один отнекивались, говоря, что не видели его уже несколько дней. Это оказалось неправдой. Все они были в курсе происходящего, того как он доил ее деньгами, того, что он и не собирался на ней жениться и впускать в свою семью, и никакого совместного будущего у них быть не могло. До этого она на протяжении нескольких лет приезжала к нему в Петру, уже познакомила его со своим сыном, привозила ему дорогие подарки, сначала только для него, а потом и для всей его бесконечной родни, чтобы быть принятой в семью. Все они весьма поощряли такие подарки и требовали с каждым разом все больше.

Конечно, эта история крайность. Но немало женщин, которые просто обожглись, чувствуя себя обманутыми и преданными после ненадежной любви. Они теряли не только деньги, но и веру в людей. На момент моего пребывания в Петре я была знакома с этим бедуином лично, но пока не знала этой истории. На тот момент у него уже была беременная подруга из Франции с Алжирскими корнями и бизнесом, который они вместе вели, но лежал на ее плечах.

Таким «бизнесом» занимаются многие молодые бедуины. Это самый крупный и быстрый источник дохода. Это не открытки продавать у Петры или чай разливать туристам. Это шаблонная финансовая модель в этих краях.

Харизматичные, обаятельные, с тенью авантюризма, присущей Джеку Воробью из 'Пиратов Карибского моря’, обещающей неведомые доселе приключения. Они знают, как очаровать, заставить поверить в искренность. Их манеры и обаяние легко завоёвывают доверие. Их развевающиеся длинные кудри на фоне голубого неба и желтых песков, когда они так ловко перескакивают по уступам скал – притягивают все твое внимание. Не умеют читать и писать, зато говорят на пяти языках – даже меня это впечатлило, когда я была здесь впервые. Внешне эти бедуины тоже напоминают Капитана Воробья, в основном благодаря своему аутфиту: красный платок, повязанный вокруг головы на особый манер, длинное овечье пальто, специфичная традиционная одежда – все это кажется воплощением экзотики. Но главное, без чего не обходится ни один бедуин – это подведенные черным углем глаза – кохл, считается, что он предохраняет глаза от солнца и пыли, но по факту благодаря ему, глаза становятся выразительными, просто магнетическими. Я вот, например, до сих пор крашу глаза кохолем.

Причина, почему Гассан мне рассказал об этом была проста: так он противопоставлял себя другим бедуинам, и показывал мне, что не имеет с ними ничего общего, даже намерений. Когда любая история начинается с фразы: «я не такой, как все они» или «обычно я так не делаю, но…», во мне сразу просыпается подозрение. Когда на раскаленную маслом сковороду льют воду, получается как раз тот звук, который я слышу в эти моменты. Опасность. Обычно после этого я уже не очень верю, тому, что говорят дальше. Как будто бы человек пытается убедить себя в своей искренности, прежде чем я даже успею засомневаться. Похоже на хорошо выученную защиту в суде.

Гассан пытался отстроиться от других бедуинов, чтобы втереться в моё доверие. Слова его звучали как попытка убедить меня, что ему можно доверять. Но чем больше он говорил об этом, тем меньше я верила ему. Моя настороженность росла к нему с каждым днем. Иногда его увещевания разбивались напрочь о ситуации, в которые он влипал прямо на моих глазах. Все же мне казалось, что пока я вижу грань, где он лжет, а где придумывает, я держу его на крючке и не подпускаю его близко, значит мне ничего не угрожает.

Иногда мне казалось, будто бы он думал, что умеет гипнотизировать людей. Я зацепилась об эту мысль, когда сказала ему, что у меня прошла боль, когда он приложил руки, хотя я так сказала, чтобы он эти руки свои убрал. Гассан же сразу подхватил мои слова, сказав, что ему такое уже раньше говорили. Он тут же просиял, как Иисус Христос, сотворивший чудо, но в разлад с ним возгордившись. Думаю то как я внимательно его слушала заставило его поверить в то, что я ведусь на его заговоры о его суперспособностях.

Еще он любил рассказывать какие-то дикие истории о своих соседях, утверждая, что те ведут себя как цыгане. Там жили только женщины, и все они были местные. Он их недолюбливал или даже презирал, и рассказал мне, что они объявили, будто бы нашли клад за своим домом, но на самом деле это были его монеты, которые он спрятал в земле за своим домом. Из-за этого они рассорились в дребезги. Я слушала его, как сказку, но не могла понять, зачем он мне это рассказывает. Чтобы я ему поверила? Возможно с каждой рассказанной байкой он расширял круг моего доверия к себе? Ну раз она поверила и в это, тогда ей можно еще и это рассказать.

Иногда его истории были столь причудливыми, и рассказывал он их так, что казалось, пытается зомбировать меня, чтобы я принимала за правду его ложь. Когда же мне не удавалось скрывать сомнения в его словах, он повторял их так часто, что в конце концов я начинала задумываться, действительно ли он так считает.

Однажды мы разговаривали о каком то деле, я спорила с ним о чем-то , это явно касалась правдивости его слов, и выронила, вспылив:

– Я спрашиваю какого цвета эта чашка, а ты мне говоришь, что она синяя, – показав на красную кружку.

– Она синяя.

Черное никогда не станет для меня белым. Когда меня пытаются слишком сильно в чем то убедить, я, из принципа, отстаиваю своё мнение, потому что суждение о правде становится слишком субъективным. Хорошо, хорошо. Картины я пишу, а аромат слышу. Хотя картины я рисую и аромат я чувствую.

Его манипуляции были слишком очевидными. Он говорил мне именно то, что по его мнению, я хотела услышать, а не то, что было правдой.

Виза волокита

Я рассказала Гассану своей проблеме с визой, и сказала, что мое пребывание здесь будет зависеть от того, продлят ли мне ее. Он сказал, что решит этот вопрос. Я и сама не хотела думать над этим, обычно я откладываю решение неприятных мне проблем до последнего, когда «оно само не пройдет» или «будет гореть огнем», так что игнорировать больше не получится. Поэтому больше я не поднимала эту тему, и ждала пока оно само как-нибудь разрешится. Через несколько недель Гассан сказал мне, что сегодня к нам приедет особый гость – его подруга, она работает в парламенте, возможно она сможет мне в помочь в обновлении визы. Но какого рода помощь и какая у нее работа, он не уточнил. Я ждала сюрприза. На тот момент это была уже еще одна из его подруг, которая время от времени навещала его в доме, хотя он убеждал меня в своей «сухости» на протяжении шести лет, это была одна из его легенд.

С самого начала, как только она приехала, все выглядело довольно необычно. Она была за рулем своего большого черного пикапа, и была очень красивой женщиной, но все же носила хиджаб и черную абайю, из под которой выглядывали высокие черные каблуки, что весьма нетипично для арабских женщин, носящих мусульманскую одежду в Иордании. Она была очень стройной и у нее было четверо детей. Выглядела она довольно молодо. Старшему ее сыну было 19, а младшему – 9. К нам она приехала со своим младшим сыном. Он тоже был одет во все черное – черное мужское платье до колен и брюки, на голове – черный платок, на боку у него был кинжал, не игрушечный. Она попросила его отогнать машину, и он справился с этим куда лучше, чем могла бы это сделать я. Мне было интересно разглядывать ее. Она была преисполнена достоинства. Ее осанка говорила больше, чем она сама.

По-моему, именно так описывают средневековых ведьм. Не в меру самостоятельна, слишком красива, излишне своенравна, умна.

Мы сели в гостиной выпить чаю. Она совсем не говорила на английском. Гассан переводил мне очень скупо, она задавала вопросы по визе и паспорту, срокам моего пребывания в Иордании. Похоже мы закончили разговор и все встали. После того как она уехала, Гассан сказал, что через несколько дней я поеду с ней в Амман в правительство Иордании к министру иностранных дел решить мой вопрос с визой, поскольку знакома с ним лично. Еще он рассказал, что она только что развелась со своим мужем, ради другого мужчины, и теперь ее бывший муж угрожает убить его, поэтому они пока не женятся.

– Прямо таки убить, переспросила я?

– А что бы ты сделала, если бы тот кого ты любишь полюбил другого?

Я посмотрела на него и после долгой паузы саркастично ответила: «Я бы достала пистолет из своего кармана, направила бы пистолет ему в голову, спустила бы затвор, и выстрелила. Ты хочешь, чтобы я сказала это?».

Он тоже ничего не ответил.

Еще через несколько дней она вновь приехала на своем черном пикапе и мы поехали сначала к ней в дом, он был на пути в Амман, а на следующий день уже в сам город.

Дома она себя вела более раскованно, как только мы приехали, она скинула с себя черные одеяния, а каблуки сменила на золотые, кто-то из детей приготовил ей кальян, мне предложили чаю. Ее отец, почтенный в возрасте, предпочитал сидеть рядом со мной и делать фотографии как «с новым другом», она смотрела на все это со стороны, и никак не комментировала, хотя явно видела мой дискомфорт. Она не вмешивалась, пока он не запостил эти фотки на фейсбук с подписью «friend», и тут она сделала ему замечание, так как сейчас Рамадан, тебе не стоит вести себя так порочно. Он воспротивился, мы же просто друзья, а это просто фотки на Фейсбуке, но когда я сказала «нет», он обиженно удалил их.

Утром мы выехали в Амман. Она сменила машину на белую, такую же большую.

Алия флиртовала со всеми, даже с девушками на дороге за рулём и всегда была в хорошем настроении, у неё везде были друзья. При въезде в Амман на перекрестке перед светофором парень разносил букеты красных роз по два дирхама, она взяла их, а потом дарила по несколько штук разным незнакомым людям по дороге. Все это время она веселилась и проговаривала: «Im a crazy girl». В шутку, конечно.

Еще не было девяти, но солнце сияло ярко. Почти также ярко как и ее улыбка. Мы приехали к воротам министерства и нас не пустили, сказали подождать, но не здесь, парковка запрещена, отъедьте туда подальше. Я волновалась. Мне хотелось побыстрее узнать как все разрешится. Я представляла, что мы сейчас войдем в кабинет министра и он тут же достанет печать из ящика своего стола и поставит мне штамп в паспорт. Эту идеальную картинку я крутила у себя в голове.

Когда мы вошли в здание, огромное, серое, с железными воротами и решетками по периметру, нам снова сказали ждать пока нас примут. Мы ждали так долго, как это принято в таких заведениях. Я спросила могу ли я пока покурить? Да, там наружи. Я стояла, курила у входа в здание. Я не пыталась отвлечься от крутящихся в голове мыслей, просто хотела чем-то занять время. Мимо меня кто-то проходил в пиджаке, а с ним еще человека четыре со всех сторон, его помощники или охрана. Он остановился напротив меня и укоризненно сказал что-то на арабском, я попросила перевести на английский. Он не задумавшись, без заминки сказал, что нельзя курить. Я решила, что нельзя курить в этом месте: «Я спросила у охранника, он сказал можно».

– Сейчас Рамадан. В знак уважения вы не должны курить.

Тут я поняла в чем дело. Мне стало неловко. Даже почти стыдно. Я забыла, что сейчас Рамадан. Все пятеро стояли уставились на меня. Я сразу же затушила сигарету. Вероятно, он был кем-то важным, раз привык отдавать приказы, а другие – их выполнять. Надеюсь, это был не тот министр, которому мы сегодня наносим визит. Я вернулась и ничего об этом не рассказала Алие, села рядом с ней.

Когда время ожидания вышло, мы поднялись на второй этаж. Теперь мы ждали в приемной. Она была богато украшена в арабском стиле. Нам предложили сесть. За теми дубовыми лакированными дверьми в потолок —мой ответ. Я смотрю на нее и молюсь. Пока что оттуда только выходят люди. Они все озадачены. Как будто получили нагоняй и список дел. В приемную входит группа мужчин, все они одеты по арабскому официальному стандарту – на них национальная одежда – бишт, галабея и куфия с игалем. Я повторяю за Алией – встаю вместе с ней. Все мужчины один за другим жмут руки одному из них, они заходят в кабинет к министру, мы садимся. Алия поворачивается ко мне и говорит – одного из мужчин поздравляют с новым назначением. Я киваю. Она почти не говорит на английском, но я нативно ее понимаю.

Теперь наша очередь. Мы входим в кабинет министра. Он стоит посередине за столом. Высокий, пожилой с черными окрашенными волосами и такими же темными усами. Его пузо немного выдавало себя из-под застегнутого на одну пуговицу пиджака. Дубовые стены, роскошный стол, просторный кабинет, портреты короля и сына на заднем плане. Нам не предложили сесть. Мы втроем стоим и смотрим друг на друга. Мне говорить не пришлось.