Синяя чашка красная

День за днем стали проходить, меня стало все больше поглощать их устройство быта и жизни в целом, меня интересовали их взаимоотношения, собственное мнение о себе, отношение к внешнему миру.

Довольно скоро я поняла, что какая-то чертовщина творится в этой деревне. Это место похоже на настоящий ад на земле. Здесь собраны все людские пороки и грехи. Бедуинская деревня является чем-то вроде очагом грехопадения, где как и в кунсткамере можно посмотреть все виды человеческих отклонений, редких диковин. Я еще никогда и нигде не видела настолько низко падших, ныне живущих людей, как бедуины. Даже в джунглях Юго Восточной Азии я не испытывала таких потрясений от устройства общества. От их былого величия и гордости, прославленных подвигов, о которых рассказывают в старых книгах и легендах ничего не осталось. Даже с трудом верится, что это не было кем-то придумано.

Люди из соседнего города Вади Муса говорят про бедуинов, что те живут как животные. Я думала это предвзятое отношение, обусловленное спорами из-за контроля Петры и необъективными суждениями. Но оказалось самой настоящей правдой.

Ощущение было, что я нахожусь в размагниченном пространстве. Люди в этой деревне меня очень сильно дезориентировали. Через какое-то время мне пришлось сравнить свои впечатления от бедуинов, их жизненного уклада, своего опыта жизни с ними с тем, что было написано до меня. Мне пришлось покопаться в чьи-то трудах, чтобы выяснить суть. В последствии я наткнулась на шикарное объяснение того, что же здесь все-таки происходило. Так, Макс фон Оппенгейм, «последний великий археолог-любитель» приписывает бедуинам «бесконечное чувство независимости» и отмечает: «Их ничего не интересует, кроме жизни в пустыне. Отсюда их отвращение к любому насилию, к любому правительству, к любому налогу, к военной службе, отрицательное отношение к оседлости и упорядоченному труду». Аналогичного мнения придерживается ливанский историк Ф. К. Хитти. Он отрицает малейшее стремление бедуинов к изменениям и прогрессу.

Здесь же я могу добавить уже от себя: непомерное чувство собственной важности, величия. Как будто бы являясь потомками набатийцев, каждый из них припрятал золотую монету за пазухой. Отсутствие чести и достоинства. Все это осталось только на словах, в легендах, под толстым слоем археологической пыли. Самоуважение приправлено высокомерием. Отсутствие планов на будущее, жить сегодняшним днём – вот их нынешний девиз.

Бедуины живут еще в своем прошлом сознании, как будто время для них остановилось. Они застряли в своем анахроническом самосознании и продолжают воспринимать себя и окружающий мир через призму своей традиционной, кочевой культуры, несмотря на то, что современность уже изменила обстоятельства вокруг. Их образ жизни и мировоззрение "застряли" в прошлом, не соответствуя сегодняшнему дню, как будто тем самым они пытаются спасти свою идентичность. И с этим все в порядке, если ты не воспринимаешь их всерьез. С другой стороны, можно сказать, что это самосознание позволяет бедуинам сохранять свою уникальную культуру, язык и обычаи, которые уже в пыли.

Однажды я поднялась на холм, который возвышался в пустыне над этой деревней. С той вершины открывался удивительный вид: ночь, звезды, и там внизу – маленькая деревушка, освещенная желтым светом огней вдоль улицы. Кажется, там ничего не происходит. Может все сидят по домам за ужином в кругу семьи, вряд ли кого-то можно увидеть на улице. Иллюзия. Только спускаясь вниз, понимаешь насколько это место преисполнено греха. Грехом я называю любые отрицательные черты характера человека, над которыми ему предстоит поработать в этой жизни или негативные поступки. А таланты – это любые плюсы, которыми он обладает или развивает в себе на протяжении своей жизни. Иногда в своих путешествиях мне удавалось встречать людей одаренных и талантливых, и обычно можно было заметить, чем человек более талантлив, тем он более красив. Здесь же был сгусток греха и ненависти, что отражалось на лицах этих людей. Здесь все живут в грехе. А кто нет – потакают ему. Они не осуждают, не оправдывают – они делают вид, что ничего не замечают. Иногда кажется, что среди них могут быть хорошие и интересные люди. Но чем ближе ты их узнаёшь, тем сильнее разочаровываешься. За внешней приветливостью и гостеприимством скрывается то, что невозможно заметить издалека – с вершины холма. Не зная, что там происходит, невозможно поверить, какие люди там обитают. Это место словно воплощение всех человеческих грехов, которые только существовали за всю историю человечества.

Иногда меня смущали какие-то бытовые мелочи. Например, кто-то мог надеть мои тапки, которые я оставляла перед входом в гостиную, потому что здесь было так положено. Однажды я прихватила их с собой и положила рядом с собой, когда села на матрас. Глава дома сказал, чтобы я убрала их оттуда. Я не понимала в чем дело, он сказал, что он молится в том углу. Было неловко. Я сразу же их убрала обратно за дверь. Потом мне приходилось ходить в чьи-то. Это было неудобно, неприятно, но собственность здесь имеет весьма размытое понятие. Кто-то взял мою бутылку воду и отпил прямо из нее, а потом передал по кругу. Мои вещи – это мои вещи. Они этого никогда не понимали. Здесь все делилось между всеми: еда, одежда, даже моя бутылка воды.

Очень многое оставалось для меня туманным и неясным, например отношение членов семьи ко мне. Казалось, я слишком много значения придавала чужим людям, что они думают обо мне. Я сама делала их важными для себя.

И все-таки я задавалась вопросом: зачем я провела здесь столько времени? Почему осталась тогда? Я много путешествовала по миру, видела разные культуры, традиции, народы и их быт. Люди везде были разные, мне нравилось изучать их отличия. Самое интересное и уникальное в этом мире – это люди. Их жизни – это словно бесконечная серия археологических раскопок. Мне хотелось понять их, изучить устройство их быта и взгляды на жизнь.

Чем глубже я погружалась в их мир, тем больше я удивлялась. Я могла бесконечно рассказывать об их грехах, о моральной небрежности, беспринципности. Но вместе с этим они обладали разительным чувством свободы, которую может иметь лишь человек рожденный в пустыне. Считающий, что пустыня принадлежит ему. Они не следовали правилам, не оглядывались на осуждения, привыкли делать то, что хочется. Абсолютная свобода разума и действий. Вероятно поэтому они действовали так, будто бы не ожидали последствий.

Я выросла в другой системе. Она называлась СССР. Хотя я родилась уже на закате той эпохи, мои родители выросли в ней. А значит, они воспитывали меня, опираясь на те же догмы, которые вкладывали в их головы всю жизнь. Это была система контроля, и она жила в нас, даже когда сама по себе уже отжила. Люди, которых я наблюдала теперь, обладали свободой с самого рождения. Как и все мы. Но, похоже, они умели ей пользоваться. И, возможно, именно поэтому я осталась здесь – чтобы попытаться научиться ощущать себя свободной от любых навязанных социальных суждений и постулатов.

Когда весна уже была в самом разгаре, бедуины всем семейством в несколько поколений и я отправились на пикник в Маленькую Петру, отметить скорое начало Рамадана и следующее за этим наступление лета. Весна – единственное время года, когда цвет пустыни меняется и поверхность желтых песчаных холмов покрывается зеленым пушком. Скоро вся эта зелень будет сожжена палящим солнцем.

Мы приехали на пикапах и расстелили несколько покрывал, дамы вытащили приготовленные закуски и напитки. Дети быстро потеряли интерес к происходящему и предпочли носиться по пустыне, убегая иногда на сотню метров в округе. Воля. Некоторые женщины сидели на расстеленном покрывале, некоторые стояли как и я. Жена брата отца мужа Амины оказалась сидящей рядом со мной. Ее глаза были примерно на одном уровне с моими ногами. Она увидела какие красивые у меня ботиночки и попросила их примерить. Она не говорила по-английски, она показывала жестами. Какая же нелепая ситуация. Мне пришлось снять ботинки, встать на покрывало и смотреть как она их примеряет. Она была раза в три толще меня, но все же она с удовольствием отметила, что они ей подошли.

– Оставишь мне свои ботиночки, когда поедешь от нас? Я посмотрела в ее большое круглое лицо и недоуменно посмотрела на нее. Ага, поеду босиком. С той же простотой я могла бы попросить любого из присутствующих здесь мужчин отдать мне свою машину. Какого черта?…

Последним на заправку в качестве десерта оставался арбуз. Глава семейства положил его на землю, отрезал кусок и передал его мне. На нем все еще был слой песка и сам нож тоже был в песке. Я знаю, что эти люди пустыни не считают песок чем-то грязным, но про дизентерию они тоже вероятно мало что слышали.

Мы сложили все вещи в пикапы и вернулись в дома. Праздничное настроение продолжало присутствовать. Мы вернулись к обычной жизни, но все же продолжали радоваться солнцу и прекрасной погоде, как будто это было что-то особенное, и вот теперь то все и заладится. Этим мы мало отличаемся друг от друга.

Виза

Через месяц у меня заканчивалась виза и вопрос ее продления не должен был занять много времени. Резек, муж Амиры, сказал мне, что сделать это очень просто, нужно лишь поехать в районную полицию Маана – окружной муниципалитет, отметиться в полиции, указав свой адрес проживания, и там сразу же продлят мою визу. Это делается легко, если местный житель подпишет бумагу в которой говорится, что ты проживаешь у него, с указанием адреса. Мохаммед поехал со мной.

Путь лежал через пустыню. Желтая выжженная земля. Почти моя любимая. В каком бы направлении ты не поедешь – всегда увидишь одно и то же – степную пустыню, выбеленную ярким солнцем. Хотя была еще весна и его сияние не было еще таким жгучим.

Мы зашли в здание полиции, прошли по коридору, вошли в кабинет. Бюрократическая система в арабских странах определяется бесконечным хаосом, неровными стопками бумаг, ожиданием, мужчинами, в основном с усами, и сигаретным дымом.

Нам сказали подождать и мы сели на холодные железные стулья в коридоре. Мохаммед тоже закурил.

– Ты выглядишь хорошо, когда ты такая серьезная.. в ожидании…

– Да иногда я люблю быть… Формальной.

Мужчина с усами и без формы взял мой паспорт и сделал копию, он пролистал мой паспорт и что-то сказал Мохаммеду, явно что-то было не к добру. Мохаммед повернулся и объяснил, что визу мне не продлят, потому что я русская. В Иордании запрещено продлевать визы по визиту в полицию гражданам России, Украины и Белоруссии, обосновывая это тем, что девушки именно этих национальностей чаще всего работают нелегально в барах Аммана на консумации, что в таких арабских странах как эта приравнивается к проституции. Я немного приуныла из-за такой несправедливости. Я то тут при чем? Но Мохаммед обещал решить этот вопрос. Отсюда началась долгая вереница канители решения моего визового вопроса.

Женщины

Через несколько дней, когда снова ничего не происходило, а я в который раз сидела, уставившись в окно, меня охватило чувство бесполезности. Что, черт возьми, я здесь делаю? Просто трачу свое время на созерцание?

Я сидела на балконе, и рядом со мной устроились двое бедуинских детей. Старшая девочка, уже довольно сносно говорящая на английском, указала на мои колени и сказала: "This is not good."Она имела в виду мои рваные джинсы.

Я задумалась. Вот это да… Чье-то ограниченное представление о мире влияет и на меня тоже, поддевывая меня чьими-то тычками о праведности. Все что касается свободы здесь относится исключительно лишь к мужчинам. Девочкам же с самого раннего детства внушают, что можно, что нельзя, исходя из взглядов мужчин в этом обществе, из условностей и традиций. У неё уже нет выбора, потому что она была рождена здесь.

Я не против хиджаба. Я за свободу выбора. Я не люблю, когда мне говорят что правильно, а что нет, потому что так кто-то сказал. Я была рождена свободной девочкой в свободной семье, хотя в не очень то и свободной стране. Наша свобода была ограничена чьими то представлениями о друг друге. Я же никогда не чувствовала полового превосходства или уничижения. Поэтому никогда не чувствовала, что должна бороться за женские права, и я ни разу не феминистка, потому что для меня эта тема никогда не была болезненной. Но увидеть, как женщины в бедуинской деревне Петры лишены примитивных человеческих свобод, когда они зачеркнуты семейными вековыми традициями, было новым и весьма чувствительным опытом.

Мне бросалось в глаза и было необычным замечать уничижение женщин и их прав в этой деревне. Я наблюдала, как мужчины относятся к женщинам. Полное игнорирование их человеческой ценности. Женщина здесь воспринимается скорее как вещь, объект или сервис, на который можно возложить все обязанности по дому и воспитанию детей, это инструмент, а не личность с правами и собственными желаниями. Свадьба здесь – это не торжество любви, а скорее передача собственности. Женщина становится собственностью мужчины после обряда – продолжением трудового ресурса в семье мужа.

У меня были сомнения: испытывают ли эти женщины внутренний протест? Ведь для них такая жизнь – это норма. Они были рождены в этих семьях, в этих условиях, где их роль строго определена обществом. Когда рабство было отменено, многие рабы не знали, что делать с обретенной ими свободой, потому что никогда не знали другой жизни. Так и эти женщины: они не борются, не сопротивляются, потому что не знают другой жизни. Мне сложно представить себя в их положении. Во мне просыпается бунт. Думаю, и они не могут представить себя в другой роли.

Я счастлива, что родилась в мире, где у меня есть право выбирать свой путь. И хотя я не чувствую, что должна бороться за права женщин в других странах и культурах – ведь это их норма, их реальность, – в этот Рамадан я испытываю глубокую благодарность за возможность делать свой собственный выбор. Во время своих путешествий я встречалась с голодом, нищетой, необразованностью, сумасшествием. Думаю, что глядя этим порокам в глаза, я всегда была благодарна за то, что это не было предназначено мне судьбой. Но сегодня, глядя на этих женщин в бедуинской деревне, я понимаю, что для них даже базовые права остаются недосягаемой роскошью. Они лишены возможности выбирать: как жить, кого любить, кем быть. Их мир ограничивается рождением детей и обслуживанием семьи.

Прогулка

Обычно, если женское население не было занято домашними делами, то они проводили время на крыльце своего дома, наблюдая за детьми, переговариваясь друг с другом. Или сидели по своим комнатам, обсуждая что-нибудь. Это как сходить с подружками выпить в бар. Мне все это было скучно, поэтому я нашла себе новое развлечение и в свободное время я отправлялась на прогулку по Малой Петре на хайкинг. Здесь были отличные условия для скалолазания и пеших прогулок – степная пустыня и скалистая местность, песчаник из которого была построена сама Сокровищница Эль-Хазне в Петре был отличным материалом и для природного скалодрома, на котором я проводила очень много времени. Местные бедуины часто замечали меня и стали называть «hiking girl», показывая на меня пальцем.

Это были мои маленькие приключения, наполненные радостными, порой микроскопическими событиями – увидеть змею (я обожаю змей), скорпионов, необычных пауков и, в целом, познакомиться с таким разнообразием флоры и фауны, что мне часто приходилось гуглить, чтобы найти объяснение тому, что я видела.

Именно в часы своих бесконечных прогулок мне удавалось открыть такие места, которые не обозначены на карте и недоступны большинству туристов. Нечасто, но все же я встречала группы туристов, проезжающих на джипах, и бедуинов, разводящих костры для приготовления чая.

Как-то я гуляла по Маленькой Петре, вокруг было тихо и безлюдно, я встретила пастуха со своим стадом коз. Он появился из-за холма, за которым я не могла его раньше видеть. На вид ему было лет четырнадцать, не больше. Его одежда была простая, лицо обветренное, коричневое от солнца. Я остановилась, присев на камень, и начала сворачивать самокрутку. Это было приятное время суток, когда солнце начинает опускаться за горизонт. Мальчик подошёл ко мне и заговорил на арабском. Он попросил у меня сигарету. Меня это смутило. Я поколебалась. Он ведь был ребёнком по моим суждениям, может быть здесь он и был уже мужчиной. Я отказала, объяснив, тем, что он еще маленький. Конечно, это были мои личные убеждения, я знала, что, скорее всего, он уже давно курит. Но всё равно – не могла позволить дать ему сигарету.

Чтобы сгладить момент, я достала из сумки конфету и протянула её ему. Он согласился и принял ее с ухмылкой. Мы ещё немного поговорили, и я продолжила свой путь обратно домой. Вот и вся его жизнь, подумала я, пасти коз. Это ли свобода?

Резек вместе с Аминой содержали квартиру в которой принимали туристов. Она находилась напротив их собственной квартиры в соседнем многоквартирном доме, который располагался на одной улице с частным двухэтажном домом Абу Резека. Я иногда помогала им с приемом туристов, подготовкой комнат, развлечением разговорами, дружелюбным времяпрепровождением, обсуждением местных достопримечательностей.

Работа с туристами не занимала много времени, общение с детьми на английском в бедуинской семье тоже сводилось к минимуму, поэтому со временем я все чаще выходила гулять, исследуя новые треки Петры, понемногу расширяя свой кругозор и масштаб покрытия.

Однажды я спустилась вниз по склону позади деревни и оказалась прямо у подножия Королевской гробницы. Я еще не очень хорошо знала расположение всех достопримечательностей в Петре и не знала куда ведет эта тропа, мне просто хотелось посмотреть на закат уходящий в песчаные горы. Но когда увидела сувенирные столы и магазинчики бедуинов, я поняла, что нахожусь уже на территории парка. По пути я встретила несколько бедуинов и разговорилась с ними. Они спросили где я живу, и когда они кивнули в знак того, что знают у кого я остановилась, я почувствовала себя в безопасности. Я как будто бы прикрывалась громогласным именем Абу Резек.

Здесь у подножия Королевской Гробницы я познакомилась с Ахмедом. Мне он показался одним из самых адекватных бедуинов, что я встретила за все это время. Наряду с Омаром. Он хорошо выглядел, что не так часто можно сказать о бедуинах, он хорошо разговаривал, а главное, держал дистанцию, он был вежлив и уважителен.

Мы сидели на скалистом выступе и смотрели на угасающий закат, переговаривались и курили. С нами был еще один турист и несколько бедуинов. У них закончился рабочий день (все туристы по кидают Петру с заходом солнца), им теперь предстояло подняться вверх по скалистому пути в деревню. Некоторые из них останавливались рядом с нами и заговаривали. Бедуинский язык сильно отличается от арабского, так что слов я совсем не разбирала, но было понятно, что они переговариваются о нас, кто мы, где мы живем и почему мы здесь. Некоторые бедуины уже были накуренные, многие из них напьются после того как поднимутся в деревню. Мы просидели там до самых сумерек, Ахмед взял за поводья своего осла и вместе с нами поднялся в деревню.

Мы встретились с Ахмедом еще раз, на этот раз уже в деревне. Он пригласил меня на ужин в Королевской гробнице, сказав, что когда солнце сядет – приходи на то же место, где мы встретились в прошлый раз, я буду там и мы устроим ужин в пещере.

В тот вечер я спускалась вниз из деревни, когда на своем пути встретила трех бедуинов, очень похожих на разбойников. Двое из них были на лошадях, а третий на пони. Самый главный из них, в центре всей процессии имел несколько татуировок на лице, роскошные черные кудри до плеч, шляпу украшенную пером и красный пиджак. Примерно так выглядят аниматоры на детских праздниках.

Они остановили своих животных, глядя на меня, спросили кто я, откуда, и куда иду. Все трое начали заливать мне свои песни о том, что мне туда идти нельзя, уже закат, и что мне стоит повернуть обратно. Я убедила их, что знаю, что нельзя, но меня там ждет Ахмед, он пригласил меня и мы договорились встретиться, и тогда они пропустили меня дальше, видимо посетовав на то, что я уже «занята» и предложили проводить меня до места назначения. Похоже они поняли, что предстоит веселье сегодня ночью, которое не захотели пропускать. Я же поняла, что мне нужно отделаться от них как можно скорее.

Один из них выглядел точь-в-точь как Джонни Депп в свои лучшие годы пиратства. Сами бедуины говорят, что к ним когда-то приехали голивудские киноделы, вероятно во времен, когда еще снимали Индиану Джонса, и увидели невероятные аутфиты бедуинов, впоследствии использовав их для создания образа Джека Воробья. Так что бедуины считают себя прообразами всемирно известного персонажа.

Я нашла Ахмеда, он был на том же месте. Он уже закрывал свой магазин. На самом деле это был обычный шатер, и он опускал часть ткани, которая закрывала вход, завязывая ее на узел. Здесь не было ни замков, ни стен, здесь было доверие. Мы перекинулись парой слов, я рассказала ему о том, кого встретила, он сказал не волнуйся, они ничего не сделают. Кто-то из бедуинов принес наш будущий ужин: в основном это были несколько овощей, и позже кто-то еще принес несколько кусков курицы, и разжег костер.

Было еще достаточно светло, несмотря на сумерки, поэтому пока что я гуляла вокруг гробницы и смотрела как все вокруг угасает в ночи. Когда стемнело и яркие звезды осветили небосвод, мы собрались возле костра и началась магия. Четверо бедуинов тихо переговаривались между собой, иногда обращаясь ко мне на английском. Мне здесь нравится. Я одна с бедуинами и чувствую себя в безопасности. Странно. Это не то, от чего меня предостерегали.

Позже мимо гробницы проходил еще один бедуин, он заглянул к нам, но не зашел в пещеру, может быть позже. Он спросил про меня, после разъяснений, обратился ко мне, на английском и сказал, что видел меня до этого в деревне, поэтому поинтересовался обо мне. Теперь я ощущала напряжение среди бедуинов. Может быть это была просто тишина. Здесь все друг друга знают, но что у них за отношения, я не знаю. Некоторые друзья, некоторые не очень.

Наиболее отчетливо эти взаимоотношения объясняет другой исследователь арабского мира Каскель: «Здесь господствует борьба всех против всех, нападения и кровная месть. Здесь мы находим тесно сплоченные общности. Отдельный индивид может назвать предков до десятого колена. Вместе со своими потомками они составляют племя». Им присуще неизвестные нам стимулы: прочная связь между членами племени, высокая значимость происхождения, охрана каждого члена племени законом кровной мести.

Это именно то, от чего я всегда была так далека. Мне никогда не было непонятно, что это значит, даже когда мне рассказывали об этом. Но это передавалось в ощущениях на каком-то эфемерном уровне – кто кому друг, враг или племя.

Ибрагим, бедуин, который спрашивал обо мне, был приятен на лицо, никакой угрозы или негатива я от него не испытывала, он зашел еще раз в этот вечер к нам на чай. Время от времени я выходила из пещеры, стояла напротив гробницы, и наблюдала за всем со стороны. Ахмед подошел ко мне:

– Почему ты здесь стоишь одна?

– Я просто хочу посмотреть на все это со стороны. Это завораживающе. Выглядит все просто супер. Спасибо тебе.

– Да, не за что. Приходи к нам, когда закончишь.

– Да, хорошо, спасибо.

Темнота вокруг, яркие звезды на небе, тишина, бедуины сидят в пещере у костра, королевская гробница, которой сотни лет, а напротив – римский театр построенный в 13 веке, и королевские купальни и сады, которые тоже кто-то когда-то построил, и вся эта история запечатлена перед моими глазами, пока я стою здесь и смотрю на это место. Мне хотелось вытащить эти ощущения наружу, сделать их значимыми для себя и оставить в своей жизни навсегда. Эти короткие моменты были особенными для меня. Не из-за достопримечательностей, а из-за людей рядом с которыми я здесь находилась. Это был один из самых волшебных моментов за все время моих путешествий, а может и всей моей жизни.

Резек узнал, что я ходила в Петру «тропой бедуинов», он разозлился узнав, что второй раз я уже была там с одним из его туристов. Он сказал, чтобы такого больше не было. Меня все больше возмущали его приказы, и я все чаще их нарушала, даже не пытаясь сохранить мир. Я приехала к Амине, а не к нему. Почему он командует мной?

Еще больше меня возмущало, что когда мы оставались наедине в квартире предназначенной для туристов, он явно делал мне интимные намеки на массаж после тяжелого рабочего дня, пока Амина была в своей квартире напротив. Мне казалось это верхом неуважения к ней, поэтому я старалась избегать его и сводить к минимуму разговоры с ним.

Драка

За неимением больших впечатлений, время от времени мне приходилось тусоваться с Мохаммедом и Акрамом и другими его друзьями-бедуинами. Просто чтобы развлечь себя и выехать из этого поселка, посмотреть на других людей, и понять, что здесь еще происходит.