Совесть – имя собственное

Наверное, это не очень хорошо. Даже скверно. Но прожить жизнь без этого, всё-таки, как-то можно.

Зато она свободно говорила на английском и арабском языках, была победительницей на олимпиаде по математике и чемпионкой школы по рукопашному бою. Она готовилась стать экономистом и сосредоточилась на этом.

Ещё она твёрдо знала, в какие надо идти войска, чтобы потом получить деньги на учёбу, легче сделать карьеру и понравиться самым крутым и перспективным мальчикам, за одного из которых, впоследствии, она и вышла замуж.

Никаких разговоров о патриотизме или сионизме я от неё не слышал.

Мотивация у неё совсем другая: ты больше стране – страна больше тебе.

Ещё её обучили тому, что нельзя садиться в попутную машину, ходить в ресторан за чужой счёт, доверяться мальчикам и вообще чужим людям. Быть бдительной во всём.

И, вообще, отвечать за свою жизнь.

В советских же школах нас учили и учат чему угодно, только не тому, как жить на свете. Даже не учат тому, как выжить. А, если и учат, то безрезультатно.

Все усилия нашего образования и воспитания были направлены на знания вопроса, а не умения решать вопросы. То есть умению жить.

Может быть поэтому такое количество наших сограждан стали жертвами МММ и других нечестных компаний.

Какой ответственности и бдительности могут такие родители научить своих детей?

Так между школой и родителями вырастают граждане не готовые к трудностям жизни и её неожиданным опасным сюрпризам.

Очень люблю фильм Говорухина «Ворошиловский стрелок». Сюжет динамичный и яркий. Актёры превосходные. Смотрел много раз и всегда с удовольствием. Всё в фильме хорошо и правильно. Упущена только самая главная мысль.

Почему семнадцатилетняя девушка, в здравом уме и твёрдой памяти, пошла с соседом в чужую квартиру зная, что там день рождения, а значит пьянка, а потом ещё и распивала с ними спиртные напитки? Почему ей не втолковали, что парни всегда, при первой же возможности, хотят уложить девушку в постель. Что это от природы.

И, что не надо способствовать созданию для этого условий, если у тебя нет встречного желания.

Преступники всегда были, есть и будут!

Ну почему девушку обучили так, что совать пальцы в розетку она не станет, а выпивать в чужой квартире с тремя молодыми, мало знакомыми парнями пошла без сомнений и опасений?

Почему ей не вбили с детства в голову, что за свою жизнь отвечает только она одна.

Наше домашнее и школьное воспитание слишком много внимания уделяет внешним факторам, определяющим нашу жизнь.

В бедах страны виновата Америка. В смерти Пушкина виноват негодяй Дантес. Есенина и Маяковского затравила власть.

В потере квартиры виноват Мавроди. Без денег оставили жулики-картёжники. Друзья спаивают. Тёща разрушила семью. Начальник мешает продвижению.

И так до бесконечности. А ты сам, вроде, и ни при чём.

Нас воспитывали так, что все кругом виноваты. Кроме нас самих.

Эта, казалось бы, простая и естественная мысль практически исключена из воспитательно-образовательного процесса.

О двух главных героинях нашей классики Екатерине Масловой и Анне Карениной написаны миллионы страниц, где есть всё, что угодно, кроме того, что обе они сами выбрали свою судьбу.

Не много нужно ума, чтобы понимать последствия совершённых ими поступков по их доброй воле. Однако вся литературная критика сосредоточена на бездушии общества и эгоизме мужчин. Но общество всегда такое, какое есть, а мужчины всегда эгоисты, благодаря чему человечество ещё размножается.

Нет ни одной девушки на Земле, которая не слышала об этом с самого детства.

И, если на неё не напали, то за любые свои приключения ответственна только она.

А ведь достаточно взять всю ответственность за свою жизнь на себя, как многие вышеперечисленные беды нас не коснутся.

Конечно, и в библиотеке могут напасть, но скорее всего нападут в пьяной компании.

В СССР, как известно, «секса не было», а потому и школа и родители, сами ничего об этом толком не зная, не прививали своим детям поведенческие и медицинские знания в этом направлении.

В результате такого воспитания страну наводняла масса прекраснодушных идиоток, веривших в своё светлое будущее, которое должно было свалиться им на голову по праву рождения в самой прекрасной и справедливой стране. Они мотались по стройкам коммунизма, где не было элементарных возможностей соблюдать гигиену, что приводило к различным заболеваниям, бесплодию и другим неприятностям.

О жизни в мужских коллективах, где женщинам постоянно находиться противопоказано и опасно, и говорить не приходится.

Это приводило, в итоге, к трагедиям, разочарованиям, неверию в людей и весь существующий миропорядок.

А ведь жизнь такая, какая она сегодня есть, и наша задача не жаловаться на её несправедливость, а нормально в ней устроиться. Желательно, не мешая другим.

Однако всё это прелюдия к рассказу о хорошей женщине, жизнь которой могла бы быть успешной, если бы её учили жизни, а не интересным, но третьестепенным вещам.

Татьяна Петровна Соколова выросла в нормальной семье и ждала от жизни только хорошего.

Она уже оканчивала педагогический институт, когда неожиданно ей пришло письмо из Коми АССР.

Неизвестный ей парень по имени Олег писал, что случайно узнал о ней от знакомого, и что хочет с ней переписываться.

Сам он находится на поселении за совершённую аварию, но человек он порядочный, честный и весёлый.

С фотографии на неё смотрел молодой симпатичный парень лет двадцати пяти.

Татьяна читала «Педагогическую поэму» Макаренко и имела представление о жизни в колонии.

А фильм «Калина красная» потряс её настолько, что она, втайне, мечтала сама спасти такого человека, как герой Шукшина.

Никто не объяснил ей, что «Педагогическая поэма» и «Калина красная» просто талантливо написанные сказки.

А знакомство с лагерем требует большего жизненного опыта, чем чтение пропагандистских книжек и наивных фильмов.

И дело совсем не в том, хороший парень написал ей письмо, или не очень.

Но её учили тому, что людям надо доверять и, помогать. И что плохих людей не бывает, если с ними обращаться по-человечески, и объяснять, какая прекрасная может быть жизнь. А ещё она усвоила с детского сада дурацкий лозунг, что в жизни всегда есть место подвигу.

Ни школа, ни родители не рассказали ей, что подвиг в мирной жизни – это чья-то безалаберность и преступная халатность. Но ни учителя, ни родители сами этого не знали.

Она решила ответить, и переписка началась.

Олег оказался грамотным и очень интересным человеком, и через полгода они уже были близкими людьми и даже строили планы на будущее. Он не был похож на парней, с которыми ей приходилось общаться до этого, и отличался рассудительностью и нежностью. Татьяна была счастлива.

Решили, что после зимней сессии она приедет к нему в гости, и они окончательно решат, как жить дальше.

В письмах Олег предупреждал, что на севере живут всякие люди, и чтобы она была осторожна. Чтобы по приезду в город, находилась только на вокзале среди людей.

А потом на пригородном поезде, и только на поезде, поехала в его посёлок, где он её встретит. Чтобы ни с кем не разговаривала и никому ничего не рассказывала.

Он повторял это так часто, что Татьяне даже стало смешно: «Он что считает меня маленькой девочкой? Я сама скоро буду учить людей».

Ей было даже обидно.

Доехала она хорошо. На вокзале она взяла билет до посёлка Олега под странным названием Лоптюга.

Поезд уходил вечером, и Татьяна устроилась на скамейке с книгой. Потом она увидела мужчину, который о чём-то расспрашивал пассажиров.

Он подошёл к Татьяне и спросил, не видела ли она женщину в синем пальто с девочкой.

Татьяна не видела.

Мужчина присел рядом и попросил Татьяну присмотреть за его сумкой, а сам побежал искать жену и дочку.

Когда он вернулся, Татьяна дремала.

– Вы представляете, специально за ними приехал за сто километров, а они уехали на попутке. Мужчина был расстроен.

Татьяна обратила внимание, что он совсем молод, не более тридцати.

Старили его большие роговые очки.

– Наверное, инженер – решила Татьяна.

– А Вы куда направляетесь – спросил Сергей. Так он представился.

– К мужу на Лоптюгу – ответила Татьяна, как учил Олег.

– О! Так я же сам с Лоптюги. Так что будем дружить семьями. Ну, ладно, счастливо добраться.

И мужчина ушёл.

Татьяна снова открыла книжку, когда мужчина вернулся:

– А что Вам ждать до вечера. Я всё равно еду. Поехали со мной. Через пару часов уже будете на месте.

Лицо Сергея было таким простодушным и доброжелательным, что Татьяна решила не ждать до вечера. Да и неудобно было обижать человека недоверием и подозрительностью. «Сам, небось, за жену переживает».

В дороге весело болтали. Сергей всё рассказывал о жене и дочке, о работе механиком на лесозаводе.

Остановились у одноэтажного деревянного дома.

– Сейчас я сбегаю, узнаю, что там с моими, и отвезу Вас.

– Ой! А я даже и не знаю, где Олег живёт.

– Ну, тогда заходите в дом, познакомитесь с женой. А там решим.

За столом сидели двое мужчин и обедали.

– А что моей Ольги не было? Она же с дочкой должна была приехать.

– Так они в санчасти. У дочки что-то с желудком. Сказали сейчас придут.

– Вот к Олегу Семёнову приехала жена, а где он живёт, не знает.

– Да это мы быстро выясним. Садитесь к столу, поешьте пока, с дороги.

Татьяне и в голову не приходило, что никакой жены и дочки нет, что Сергея зовут Валентин, что ни о каком Олеге они и понятия не имеют.

И находится она не на Лоптюге, где живёт Олег, а в посёлке Яренга за 30 километров оттуда.

И что привезли её, как до этого привозили десятки других дурочек, чтобы как-то развлечься в отсутствии свободных женщин.

А весь их разговор отработан до мелочей, без предварительной договоренности.

И как родители, не сговариваясь, врут ребёнку про заболевших зверей в зоопарке, так и эти мужики понимали друг друга без слов.

Татьяна села за стол. Она и не заметила, как выпила маленькую рюмочку водки «чтобы согреться», потом выпили «за Олега», потом за «Супружескую жизнь», а потом Татьяна уже ничего не помнила.

Периодически она приходила в себя, но то, что она видела, ей казалось сном.

Продержали её в полубессознательном состоянии несколько дней, периодически вливая ей в рот водку.

Потом за 4 бутылки водки продали её, завёрнутую в одеяло, в соседний домик. Те в свою очередь продали её за водку в большой барак.

Это на местном языке называлось «купить шерсть».

Разыскали её через месяц офицеры администрации по требованию, приехавших в Управление, родителей.

На просьбы родителей наказать виновных, офицер ответил, что ничего доказать невозможно, потому что многие женщины приезжают добровольно, на заработки, и с этим уже устали бороться.

– Да и что теперь – сажать пятьсот человек? Воспитывать надо лучше дочерей, чтобы не делали глупостей.

Потом было лечение от венерических заболеваний, алкоголизма, аборт, шесть месяцев в психоневрологическом диспансере, и невозможность вернуться к нормальной жизни уже никогда.

На флейте водосточных труб

Сделать бы жизнь с кого…Делай её с товарища Дзержинского.В.В.Маяковский

Кто из читателей помнит имя старухи процентщицы из романа «Преступление и наказание» Ф.М.Достоевского?

Мне, например, пришлось искать его в интернете, хотя роман я читал трижды.

Имя её убийцы я помнил всегда: Родион Романович Раскольников. Она же у меня и моих знакомых осталась в памяти только, как противная старуха – процентщица, из – за которой случились все беды героя романа.

Почему же так получилось, что о судьбе убийцы написаны тонны исследований, он вызывает всяческую жалость и восхищение, а ни в чём не повинной женщине даровано наше презрение и неприятие? Её даже не жалко. Никому! Я таких не встречал.

Жалко убийцу, потому что личность он высокодуховная, страдающая и раскаявшаяся. Ещё он добрый. А старуха жадная. Да! Наверное, очень жадная. Но не убийца.

Она, правда, не отдаёт, за просто так, свои деньги. Но, прошу заметить, свои! И ни в чём плохом она не замечена. У неё частный ломбард, что необходимо населению так же, как рынок, сапожная мастерская или туалет. Ну, уж, во всяком случае, убивать за это не стоит.

Да и герой наш убил её не из высоких нравственных побуждений, защищая сирых и убогих, а чтобы ограбить. И, тем не менее, нас так воспитали, что наши симпатии на его стороне.

А ещё он, наверное, по утрам чистил зубы и гладил соседскую собачку.

А старуха – процентщица – нет.

Ну и что?

Он убийца и грабитель! А она – нет!

Но чего только ни наворотили исследователи и критики, чтобы нам его было жалко. А обычную, нормальную и невиновную женщину – нет!

Она не очень красива и повадки её не симпатичны. И племянницу она обижает. Но за это ведь нельзя смотреть на неё, как на овцу на скотобойне. Однако же её убийцу нам жалко, а её нет!

Мы все нормальные люди?

А наша система образования?

Чего же мы ждём от жизни и страны, если так рассуждаем и чувствуем?

Другие герои, на которых формировалось наше мировоззрение не лучше. Онегин и Печорин. Кумиры юношей и девушек. Кто из нас не мечтал походить на них?

Оба организовали убийство своих друзей из простого каприза и сумасбродства. От безделья и пресыщенности. А нас научили их жалеть и любить за то, что они мятущиеся натуры и могли бы стать декабристами. Ещё за то, что они «лишние люди» в несправедливом обществе. Никогда и нигде нам не говорили, что они убийцы. Никто и никогда.

Даже по законам империи они преступники. Дуэли запрещены. Но эти две дуэли ещё и разыграны, как по нотам. С целью убить. Или втоптать в грязь.

Жертв нам не жалко. Глупенький Ленский и позёр Грушницкий. Можно и убивать.

Ну, не хорошо, конечно.

Но ведь и Онегин и Печорин почти декабристы. То есть наши люди. НАШИ!

И ещё они нам симпатичны.

Потом в нашем образовании появится новый герой и пример для подражания.

Макар Нагульнов, пробегавший всю «Поднятую целину» с портфелем и наганом в то время, как хлебопашец Банник выращивал хлеб для всей страны.

Любимый Шолоховым и нами Нагульнов выбивает из Банника семенное зерно наганом по голове, чем обрекает на голод всю страну.

Но чуть не погибшего Банника нам не жалко, а Макара, исключённого из партии, мы жалеем и пишем на эту тему десятилетиями слезливые сочинения. Он же не для себя бил наганом невиновного человека, а для родины.

Так, потихоньку, власть, литература и пропаганда приучили нас к неуважению к жизни того, кто нам не нравится.

А потом вообще самые страшные слова на Земле «убить и расстрелять» стали обиходными.

«Ещё раз получишь двойку – убью!» – кричит кому – то мама.

«Расстреливать таких надо» – кричит соседка на 10-летнего мальчика, разбившего мячиком стекло.

Ещё кумир наших сверстниц Печорин ухитрился похитить несовершеннолетнюю девушку, в результате чего она и её отец погибли, а брат стал разбойником.

Нам жалко, конечно, Бэлу. Но не больше, чем хорошую лошадь. А ведь любые половые отношения с похищенной – это изнасилование. Но, кто считает Печорина насильником и убийцей.

Он же наш. Без пяти минут революционер.

Ах! Как он страдает в чуждом ему обществе! А какое общество? Не способное понять его мятежную, возвышенную и ищущую натуру.

Царизм – одним словом.

А вокруг него гора трупов по его вине. Но он же смелый боевой офицер. Носит белые перчатки.

А они кто?

Я далёк от того, чтобы думать будто литература воспитывает убийц или святых. Но кашу в голове она делает неимоверную, что мы, глядя на себя и своих сограждан, чувствуем ежедневно.

Литература подарила нам ещё массу героев, вызывающих наше презрение и отвращение. Чего стоят только гоголевские «собакевичи» и «коробочки». Но ведь о них в романе ничего худого не сказано. Странности и чудачества – да. Но это вполне законопослушные граждане, руководящие в меру своих сил и способностей своими хозяйствами и снабжающие страну хлебом, мясом и другими товарами.

Тогда же как наши любимцы Онегин, Печорин, Чацкий, Раскольников, Нагульнов ничего путного за свою жизнь не сделали. Во всяком случае, авторы об этом не пишут.

Зато они все люди наши. Близкие нам по духу.

И что самое главное, люди думающие и высокодуховные.

А за «духовность» мы любого удавим.

Но духовность – это только личное дело. Как гигиена. Это между тобой и Господом.

А с людьми надо жить по-людски. То есть не мешать им. И уж, во всяком случае, не убивать.

Но нас так воспитали, что симпатии и антипатии мы испытываем по внешним или идеологическим признакам, упуская, порой, главное и определяющее.

Для нас духовно или идеологически близкий преступник дороже чужого человека, который не верит в наши глупости и идеалы.

С такой кашей в голове мы жили, живём и, наверное, ещё долго будем жить.

Причём вся страна без исключений. Такими нас вырастили.

Многие радовались 11 сентября 2001года. В Америке погибло три тысячи. А уж не горевал почти никто. Чужие.

Зато жалели Милошевича. Свой. И не важно, что он там сделал. Никому не интересно. Свой!

….Фундаментные блоки из жидкого бетона оставляют в яме, накрывают и всю ночь обдают горячим паром.

Утром они готовы. Но пока их краном не погрузили в вагон, они находятся в яме и остывают. Лежать на них зимой в 20- Градусный мороз одно удовольствие.

А, если в компании есть хороший и умный рассказчик, то это ещё дополнительная радость.

Лучшего рассказчика и собеседника чем Павел Петрович Пучков встретить в лагере трудно. В вольной жизни тоже. Да я и не встретил.

Капитан первого ранга, фронтовик – орденоносец, кандидат наук, ракетчик, историк. Кладезь знаний, мудрости и юмора. Доброжелательная и светлая личность. Это от него я узнал правду о процессах 37 года. Это он рассказал мне горькую и героическую правду о войне, потому что сам провоевал от начала и до конца. А как он рассказывал произведения Зощенко и Аверченко.

И вообще на жизнь он смотрел открыто и честно.

Правда, он носил в лагере красную повязку.

Но человеку его возраста, биографии и положения это было простительно, тем более, что это было ради проформы, и никому ничего плохого он не делал. Наоборот, в любом вопросе он готов был немедленно помочь и поддержать.

Друзья на воле боролись за его освобождение, и он со дня на день ждал об этом известий.

Была, правда, одна закавыка в отношении Павла Петровича, но верилось в это с трудом, потому что, наше воспитание и обучение предполагало увидеть несколько другую личность, соответствующую этой закавыке.

Я уже неоднократно писал, что в лагере не принято расспрашивать человека о том, за что он сидит.

Во-первых, это не твоё дело. Может человек в «несознанке», а тебя подослали.

Во-вторых, менты часто карманникам (которых поймать с поличным очень трудно) подсовывают бабу, а потом сажают за половые преступления.

А в третьих, это никак не влияет на отношения.

Поэтому я никогда не интересовался прошлым человека. Меня волновало, кто он сейчас. От этого зависела моя жизнь. А в прошлом все были «героями» и «мучениками».

Про Павла Петровича говорили, что он сидит за то, что насиловал свою двенадцатилетнюю дочку.

Но ни его облик, ни манера поведения, ни его героическая жизнь этому не соответствовали.

Скорее верилось, что жена ему это организовала. Или начальство. Такое бывает, и нередко.

Мой приятель одессит Юра «Шкалик» спросил как-то Павла Петровича об этом. Павел Петрович обиделся:

– Враньё всё это. Это не дочка, а падчерица. И я не насиловал. Она до сих пор целка. Я только так, игрался с ней. У меня после неё лучше на жену стоял. Зато относился я к ней лучше, чем к родной.

Ни в чём не отказывал. На этом, дурак, и погорел. Она подружкам начала хвастаться. А их родители шум в школе подняли. Чего, спрашивается, лезть в чужую семью? Жену устраивало. И дочке нравилось, как я её всю обцеловывал. И она любила меня везде целовать. Кому какое дело! Что я не заслужил у страны хорошей жизни? Слава Богу и суд учёл. И друзья все за меня. А то хотели червонец впаять. Так что никому я ничего плохого не сделал.

Ну что тут сказать.

И мы не осуждали Павла Петровича. Наш человек. Геройский мужик.

А девке какая разница. Всё равно потом трахаться.

Испортили жизнь хорошему мужику, козлы!

Не посмотрели, гады, что он – наш….

Вся ментовская рать

Кому не лень было читать мои «Лагерные хроники», тот уже имеет некоторое представление о том, как жила зона строгого режима на севере в брежневские времена.

Конечно, эта жизнь очень отличалась от «малолеток» «общего режима» и «следственных изоляторов».

На строгом режиме уже никто не проявляет интереса к уголовным обычаям, традициям, песням и байкам.

Это привилегия новичков, которые только и думают о том, как они будут потом с томным и замудрённым видом рассказывать о тюремной жизни, непосвящённым, но жаждущим приобщиться к запретной романтике, идиотам, хотя бы на лингвистическом уровне.

На усиленном, строгом и особом режиме все силы человека направлены на выживание, с соблюдением, конечно, элементарных лагерных норм, которые тоже отличаются от романтических благоглупостей новичков, типа «красное есть нельзя».

Да кто бы это встретил на северной зоне живой помидор хотя бы один раз за десять лет?

По выходу же на волю каждый серьёзный терпигорец озабочен уже не тем, как себя подать, а наоборот, как бы незаметней затеряться среди бодрой и энергичной массы советских трудящихся. Правда, необходимо сделать поправку на трезвость.

За пьяных мы не в ответе. Они нам не интересны и не подотчётны.

В лагере при «Качалове» пьяный заведомо неправ (при остальных равных условиях).

И, когда читатели видят несоответствие в моих рассказах своим представлениям, россказням случайных сидельцев и художественным фильмам, то я могу только и сказать, что эти байки и фильмы так же похожи на обыденность лагерной жизни, как фильм «Звёздные войны» Джорджа Лукаса на тяжёлый и опасный полёт Юрия Гагарина.

Поскольку большую часть срока после многих лет приключений я руководил лагерным производством, то через мои руки проходило немалое количество «левых» наличных денег.

Так тогда работало любое советское предприятие. Если начальник не «крутился», то ни о каком плане не могло быть и речи.

К чести надзиравших и охранявших меня офицеров, должен сказать, что никто и никогда из них не пытался иметь к моим деньгам какое-либо отношение.

Напомню, что это происходило в «брежневские» времена, 60–70 годы прошлого века, в лесных зонах строгого режима на севере.

Может быть потому, что им было чего терять, а, может быть, моральная атмосфера в стране этому не способствовала.

Я сам денег офицерам никогда не давал и от других такого за двенадцать лет не слышал.

Бывали, правда, редкие и достаточно курьёзные исключения.

Обратился как-то ко мне молодой лейтенант, начальник второго отряда Валера Смирнов с несколько необычной просьбой.

Молодой симпатичный москвич Петя Лисаев, из его отряда, проиграл в карты 96 рублей.

Платить ему было нечем, и вокруг него уже начались разные манёвры, известного толка, предотвратить которые не смогла бы на Земле никакая сила.

Сбежать от такого долга нельзя. Долг переводится на любого и в любое место.

И Валера Смирнов обратился ко мне, чтобы я заплатил, потому что иначе пацана «обуют». Я, конечно, заплатил, хотя впоследствии молодой балбес снова проигрался, что привело его к предсказуемым печальным результатам. Второй раз Валера не попросил меня. Это уже неприлично. А может он и не знал.

Был, правда, ещё один офицер, который просил у меня деньги.

Капитан Шевчук Николай Иванович. Служил он ещё при Берии.

Был он, обычно, слегка поддатый, но много знающий и не злой мужик.

Он подходил, несколько смущаясь, и говорил: «Марк Михалыч, дай трёшку до зарплаты». Этим его вымогательство и ограничивалось. Часто деньги он возвращал, если не забывал.

Поскольку мы все его любили и сочувствовали, то давали ему на выпивку без всяких проблем.

Слушать его рассказы было чрезвычайно интересно, потому что в подпитии он не совсем понимал, с какой стороны проволоки находится.

Однажды на 23 февраля ему поручили сделать доклад о Советской армии.

В огромной столовой первый ряд и президиум занимали офицеры, служащие и учителя. Было немало женщин.

Шевчук поднялся на трибуну и начал свой доклад.

Когда он дошёл до отличия нашей армии от армий западных стран, то его уже порядком развезло и он с пафосом заявил: