скачать книгу бесплатно
Обещал прийти с женой и каким-то очень интересным другом.
Никаких предубеждений против КГБ у нас не было, и смотрели мы на Дубова просто как на открытого и весёлого парня.
Пришли они вчетвером. «Интересным парнем» оказался его сослуживец, лейтенант.
Но вот их дамы на жён явно не тянули. Стало понятно, почему им была так интересна наша компания. Мы уселись за стол, и все, кроме меня и Нади, довольно крепко и привычно выпили.
Потом, как-то незаметно, Дубов с двумя девицами удалился в спальню, а его коллега, полноватый парень лет тридцати, пригласил меня на кухню, чтобы поговорить.
Поначалу он рассыпался комплиментами в мой адрес, дескать, много наслышан, а потом незаметно, как это они умеют, перевёл разговор на нужную ему тему.
Его интересовали мои отношения с Гариком Фрумкиным, который, по их информации, является центром сионистского заговора с целью организации выезда евреев в Израиль.
Я хотел перевести разговор в шутку и сказал, что Гарик, скорее клиент психиатров, чем чекистов.
Но он стал напирать и чуть ли не ставить мне условия. Вообще-то, меня лагерные опера никогда не пытались вербовать. Как опытный мужчина видит, какую женщину можно развести на «Кофе с продолжением», а какая пошлет подальше, так и опытному оперативнику понятно, кого можно вербовать, а кто и в рожу заедет.
Но что мне было всегда известно, так это то, что все секретные службы боятся открытости. Нельзя давать им возможности иметь с тобой какую-либо общую тайну. Даже тайну самого факта разговора. И надо их вытаскивать на свет, где они беспомощны, как рыба на берегу.
А потому я вышел в зал и громко заявил:
– Вы представляете, этот козёл пришёл сюда жрать нашего гуся, чтобы меня завербовать в осведомители КГБ.
Валерий, а именно так он представился, попытался всё обернуть шуткой, но подлетевшая пьяная Верка, слёту ударила его кулаком в зубы.
Пьяный Толик, который в жизни не убил мухи, врезал растерявшемуся Валерию ещё раз, а когда тот упал начал вместе с Веркой бить его ногами. У перепуганного кагэбэшника расстегнулся пиджак и все увидели рукоятку пистолета.
Никто не понял, как у Верки оказался этот пистолет и она стала орать, что застрелит сейчас этого засранца. А потом схватила его за шиворот и вместе с Толиком потащила на балкон:
– Сейчас мы его выбросим гада. Этому балкону не привыкать.
В это время из спальни выскочил полуголый Дубов вместе с не совсем одетыми девицами. Совместными усилиями удалось отобрать перепуганного лейтенанта у гостеприимных хозяев. Надя забрала у Верки пистолет и передала Дубову.
Гости стремительно оделись и сбежали. Девицы ухитрились прихватить со стола последнюю бутылку коньяку, чем привели Верку в бешенство.
Однако наутро нам было не до смеха, и мы не знали, чего ждать.
И когда в контору зашёл Дубов вместе с начальником милиции Свешниковым, тоже нашим приятелем, мы не знали, что и думать. Толик вообще был в предынфарктном состоянии.
Но офицеры смежных ведомств настойчиво попросили нас забыть инцидент и никому об этом не рассказывать. Дубов даже извинялся.
Уже потом комбат Болдин рассказывал мне, как боялись кагэбэшники огласки этого дела.
Оба женаты и члены партии. Пили неизвестно где, с кем. Чуть не потеряли оружие. Достаточно, чтобы испортить себе карьеру.
Через пару месяцев и Дубова и Валеру перевели на новое место, куда-то под Ухту. А Толик прекратил выпивать навсегда.
Вот такая вот польза человеку от кровавого КГБ.
Геройчик
Советская пресса очень любила потешаться над китайской программой большого скачка, когда в каждой деревне выплавляли чугун в семейных доменных печах.
Руководство Китая высмеивалось, потому что и дураку было понятно, что такое производство крайне неэффективно и убыточно.
Однако, никому не приходило в голову провести аналогию между китайской экономикой и нашей, где при каждом предприятии было подсобное сельское хозяйство.
Думать советские люди не умели да и не имели права.
Батальон охраны при Управлении Косланлес, как и все остальные воинские части, имел обширное подсобное хозяйство, в котором разводились коровы, свиньи и разная другая живность. Трудились в этом хозяйстве солдатики под руководством бывшего зэка Нестерова Павла Кузьмича по прозвищу Геройчик.
Так окрестили его лагерные урки, когда узнали его историю. Вместе с ним работала его жена Клавдия. А двое малолетних детей были любимцами всего батальона, на территории которого проживала вся семья.
Почему у трудолюбивого, степенного и доброго человека было такое обидное и уничижительное прозвище, особо никто не вникал, потому что знавали клички и пообиднее.
Но те, кто интересовался этим вопросом, узнавали историю, которая поражала своей сказочной и абсурдной несуразностью.
…А всё началось с того, что колхозный скотник Паша избил своего участкового, который захаживал к его жене, пока хозяин был на работе.
Поскольку и сам участковый, и избитая супруга попали в больницу, то виновному грозил реальный срок.
Ареста Паша ждать не стал и подался в бега, впервые выехав за пределы своего района.
На вокзале города Целиноград его, голодного, грязного и несчастного, подобрал директор захудалого совхоза, пообещав решить все его проблемы, если он наведёт порядок на его молочной ферме, куда сегодня страшно зайти.
Работы Паша никогда не боялся, а коров знал и любил с детства.
Поселившись в подсобке на ферме, Паша из чувства благодарности к своему спасителю, работал сутками и без выходных.
Директор, как и обещал, отдал ему документы умершего от пьянства бомжа, и Паша для всех стал Кучеренко Нестор Анисимович.
Со временем у него в подсобке поселилась доярка Клавдия, которая сбежала от мужа – пьяницы, и они оба трудились без продыху, поднимая из руин ферму и обустраивая всё вокруг.
А когда супруги бесплатно построили из подсобных материалов полукилометровую дорогу, на ферму зачастило высокое начальство, чтобы посмотреть на эти чудеса.
Ферма стала лучшей в районе и по обустройству и по надоям.
У супругов уже была двухлетняя дочь и собственный дом, когда директора совхоза забрали на повышение.
Новый директор поручил Паше заведовать всем молочным хозяйством совхоза, и за год Паша сумел достичь самых высоких результатов по области.
Обком решил представить Пашу к Звезде Героя Социалистического труда, потому что со всей страны уже приезжали делегации перенимать его опыт.
Жизнь у Паши складывалась настолько удачно, что предвидеть какие-либо неприятности, в связи с предстоящим награждением, у него не было никаких оснований.
Тем более, что прошло почти восемь лет со дня его исчезновения.
О том, что участковый остался после избиения калекой и получил инвалидность, Паше известно не было.
Однако беда пришла совершенно с другой стороны.
Когда жена настоящего Нестора Анисимовича Кучеренко узнала из газеты, что её законный муж жив, здоров и процветает, она написала, куда следует, что вот уже десять лет он скрывается от уплаты алиментов на двоих детей.
А дальше уже бюрократическая машина медленно, но неотвратимо накатывалась на несостоявшегося Героя Социалистического труда, пока он не попал на лесоповал, откуда его, как специалиста, забрали в батальон охраны выполнять продовольственную программу, где он и остался со своей семьёй после освобождения.
Услышав эту историю, циничные и глумливые жулики наградили его презрительной кличкой «Геройчик», на что Павел Кузьмич Нестеров совсем не обижался, потому что от природы был добрым и даже застенчивым человеком.
Собачья жизнь
Собак употребляют в пищу не только, презираемые нами за это, корейцы. Советские люди тоже не брезгуют. Ну не то, чтобы там откармливать к столу, или покупать в мясных рядах. К нашей чести до этого никогда не доходило. Скорее по нужде, в силу, так сказать, житейских обстоятельств.
Проще говоря – с голодухи.
А поскольку на Руси голодуха гостья нередкая, то и собачки, а иногда и кошечки, разводимые нами, для услады души и сердца, оказываются в наших желудках с завидной регулярностью. Потом, через год-два этот позорный исторический факт легко забывается, и народ на бескрайних просторах великой страны, как и прежде, считает себя самым добрым и совестливым сообществом на Земле.
Другим, менее гуманным народам, где житейский тон задаёт бездуховное «Общество потребления», широты нашей души осмыслить не дано, потому как о повальном голоде в своих странах они уже давно забыли.
В года же благословенные и урожайные, когда планы выполняются и перевыполняются, собак в основном поедают разного рода маргинальные элементы, ввиду абсолютного отсутствия средств на закупку белковосодержащих продуктов, что делает потребление некачественного алкоголя совершенно губительным для здоровья и непривлекательным для вкусовых рецепторов.
И ещё потому, что кушать, даже при беспросветном пьянстве, иногда, всё-таки, хочется. Но и в годы печали, и в годы благоденствия, поедание собак в советских исправительных учреждениях идёт с устоявшейся регулярностью.
Разными путями (как деньги и другие, запрещённые инструкциями, вещи) собаки попадают к зэковскому столу, делая его более разнообразным, калорийным и торжественным.
Сам факт такой трапезы превращает её в изысканное, экзальтированно – весёлое застолье, редкое без доброй выпивки, и большого числа участников.
А ощущение некоего нравственного полузапрета повышает остроту ощущений, и даже даёт участникам осознание некоторой исключительности, потому что не каждому в лагере удаётся участвовать в таком застолье: Во-первых – это недешёвый деликатес. Во-вторых, кому попало вольный человек в зону собаку не привезёт. А в третьих нужно место, инструмент, посуда, печь, помещение и стол.
Как раз низшим слоям лагерного мира, наиболее голодным и обездоленным, о таком застолье можно только фантазировать, потому что, как говорится, «не по Сеньке шапка». Правду сказать, так некоторые из сидельцев брезгуют собачатиной. Но это уже от завышенного самомнения, или, неприличествующего обстоятельствам, достатка. Совсем не значит, что люди, съевшие собаку, жестоки и бездушны. Ничуть не бывало. Обидевшему собаку, без причины, могут и голову пробить. Никогда уважать не будут человека, ударившего ногой собаку или кошку от злости. Извергов нигде не жалуют. Так что репутация едоков не страдает, и муки совести их не терзают.
Как не терзают они и остальных жителей Земли, скушавших на обед шашлык из поросёнка, с которым ещё утром любовно игрались.
Как говорят поедатели земноводных:
– Такова се ля ви!
Ну, так вот…
Однажды в ночную смену, водитель лесовоза, оставил в будке разделочного звена Толика Дробова, привязанную за ножку стола, собачку. Собачка к утру развязалась и встретила прибывших по разводу зэков радостным лаем и другими признаками выражения восторга и дружелюбия. Она бегала от одного работяги к другому, громко лаяла, пытаясь лизнуть каждому руку или хотя бы зацепить бочком. Съесть такую животину было невозможно, да и комплекции она была, из-за молодости, невзрачной.
С тех пор она жила в будке Дробова, всеми любимая и всеми подкармливаемая. Собачка была, мягко говоря, не красавица, но очень добрая и приветливая.
Поначалу она жила без имени. А потом к ней прилепилась кличка Босяк, поскольку была она мужеского полу.
Звено Дробова целый день работало на площадке, разделывая на ассортимент за смену четыре – пять машин леса, и Босяку пришлось бы скучать в будке весь день, если бы не Вацек, который отирался в будке разделыпиков. Работать Вацек не любил и не умел, а потому лагерная жизнь его протекала в праздности и размышлениях. Он не был из уважаемых людей, как не может быть уважаем в лагерном коллективе человек, не приспособленный к выживанию при тяжёлых обстоятельствах. Но и плохого за ним не числилось. Уж во всяком случае львовский этап, с которым он прибыл, ничего компрометирующего о нём не говорил.
А потому Вацек и был пригрет в путёвом денежном коллективе, помогая трудягам по хозяйству и развлекая компанию. За ним тянулось множество историй и легенд. Но главное, он был настолько умелый и интересный рассказчик, что даже некоторые офицеры приглашали его «на чаёк», чтобы получить удовольствие от общения и песен под гитару. И, конечно же, никому из начальства не приходило в голову напрягать Вацека насчёт работы. Это выглядело бы просто ни к селу, ни к городу. По национальности он был поляк, но родился и вырос во Львове.
С виду он походил на студента – спортсмена и, при росте сто восемьдесят пять, был породисто красив и ухожен. Лицо его было доброе, открытое, с налётом мечтательной грусти. Карие глаза его светились неподкупной честностью и глубиной творческой мысли. По натуре же и сути своей был он одним из самых прожженных жуликов и аферистов, которых немало зачерпывает своим неводом правоохранительная система. Однако был он настолько обаятелен, добросердечен и талантлив, что кроме позитивных чувств, у знавших его людей, никаких других и вызвать не мог. Последний свой срок он получил, подвизаясь ударником в ансамбле Софии Ротару. Тогда, в начале семидесятых, нормальные инструменты были только у некоторых эстрадных групп. Доставали их за границей, проявляя чудеса изобретательности.
Поэтому, когда Вацек узнал, что одной из львовских групп, нужны хорошие инструменты, он предложил их руководителю купить у директора ансамбля, где играл Вацек, инструменты за девять тысяч рублей. Тогда это было почти два «Жигуля».
Директора же своего ансамбля он убедил дать «лохам» на две недели инструменты за восемьсот рублей, из которых Вацеку полагалось двести. Сделка состоялась. Прошло почти три недели и директор попросил Вацека напомнить «арендаторам», что пора, как говорится, и честь знать. Вацек объяснил счастливым приобретателям, что, поскольку, их группе новые инструменты еще из Югославии не доставили, директор просит за триста рублей дать напрокат инструменты на десять дней.
Эти взаимные аренды продолжались довольно долго, пока незадачливые собратья по музыкальному цеху, потеряв терпение и инструменты, ни обратились в милицию с жалобой на афериста – директора, и тот был отправлен в КПЗ. К благожелательному и, «обманутому» хапугой – директором, Вацеку претензий у покупателей не было.
Даже на суде, потерявшие девять тысяч, потерпевшие были на его стороне, но судья, исходя из анкетных данных и своего немалого опыта, влепил подсудимому Словецкому Вацлаву Казимировичу, двадцати пяти лет от роду, четыре года строгого режима с конфискацией имущества.
Вацек пояснял потом, что у него просто не хватило времени уехать к невесте, известной впоследствии польской актрисе, в Речь Посполиту. Так он всегда называл Польшу.
Так, благодаря гуманности советского правосудия, в КОМИ АССР, на одной из лесных командировок, в будке разделочного звена Дробова, состоялась встреча двух полюбивших друг друга существ: собаки неизвестной породы с сомнительным экстерьером, по кличке Босяк, и обаятельнейшего жулика страны Советов Вацлава Словецкого.
Они никогда, ни на минуту не расставались в течение рабочей смены. И, если народ видел, как Вацек вальяжно шагает с ведром в столовую за водой, разговаривая с семенящей рядом по шпалам собакой с короткими ногами на длинном туловище, то мало кто от души не радовался этому дурацкому зрелищу.
И Босяка и Вацека все любили за их похожий добрый и ласковый подход к людям; и ещё потому, что любому человеку нужно обязательно кого-нибудь любить. Любовь же к Вацеку и Босяку ничего не стоила и ни к чему не обязывала. И если бы кто-нибудь попробовал обидеть кого-нибудь из этой пары, или сказать нехорошее слово, то санчасть обидчику была бы обеспечена. А уж подумать о том, чтобы Босяка съесть, что было обычным на зоне делом, не могло быть и речи. Тут могли бы и инвалидом сделать. И не только потому, что жалко собаку. Главное, это было бы неуважение к Дробову. А уважение в лагере дороже свободы.
За долгие дни и месяцы общения между Вацеком и Босяком установилось полное взаимопонимание, и Босяк с вполне серьёзным видом внимал жизненным установкам старшего товарища. Разговаривал с собакой Вацек как с человеком. Может для смеху, а может и для оттачивания языка.
– Запомните, мой маленький друг – говорил раздумчиво Вацек, лёжа у железной печки на лавке – людей надо любить, хотя бы только за то, что они нас с вами терпят и кормят. Зэки быстро запоминали и разносили эти словесные пассажи, и потом говорили уже друг другу, передавая по кругу банку с чифиром:
– Я вам скажу, коллега, что всегда нужно говорить только правду – затем, помолчав, как это обычно делал Вацек, добавляли – иначе, кто же нам поверит, когда у нас появится нужда соврать.
Такие фразы он говорил только Босяку, как бы не замечая окружающих;
– Сэр, – так иногда он обращался к собаке – я вас умоляю, не врите всуе, ибо капитал доверия невосполним.
Эти присказки из Вацека сыпались ежедневно. И офицеры и охрана уже так разговаривали между собой и со своими домашними. А знаменитая фраза Вацека, которой он иногда приструнивал Босяка:
– Сэр!? Я отказываюсь Вас понимать! – дошла даже до начальства в Управлении и, говорили, что сам генерал Мешков так шутил с подчинёнными, когда бывал в хорошем расположении духа.
Но, как во всех русских сказках и былях, однажды…..
Бригада поселенцев – ремонтников не вышла с вечера на ремонт и поддержание дороги.
Ночью лесовоз разворотил кусок, давно уже разбитой, лежнёвой дороги и улёгся поперек движения вместе с двадцатью кубометрами леса.
Дорожников так и не нашли, потому что пьяные они закрылись в домике, где проживали и повесили снаружи амбарный замок. Немногие посвящённые знали, что обманом и уговорами они привели к себе женщину, ехавшую к мужу на свидание, а там уже, по отработанной схеме, опоили водкой с её легкомысленного согласия и, конечно, уже всем было не до работы.
Ночная вывозка леса была сорвана и разделочные бригады на лесобирже остались на день без дела.
Поскольку машин до вечера не ожидалось, дробовцы решили маленько выпить. И понеслось…
Пили до следующего утра, не уходя на ночь в жилую зону, а водка всё не кончалась и не кончалась.
Пожрать тоже было навалом: и сало, и колбаса, и даже огромная кастрюля картошки с мясом. Наутро выяснилось, что съели и Босяка. Однако, никто не признавался, и подумали на многочисленных гостей, которые гудели вместе с дробовцами.
Оптимисты, у которых всегда и в плохом видится хорошее, радовались тому, что, слава богу, не поели друг друга. Пессимисты же видели в этом плохой знак. Настроение у всех было козье.
Не то, чтобы там уж очень переживали за собачку и каялись в душе, а было нехорошо оттого, что дали сами себе слабину по-пьяни, а это уже по лагерной жизни опасно. Так и под что угодно подставиться можно.
