скачать книгу бесплатно
Старый Свет. Книга 1. Поручик
Евгений Адгурович Капба
Старый Свет #1
Вместо хруста французской булки – хруст песка на зубах. Вместо золотых погон – на плечах груз ответственности за подчиненных. Вечный поручик, без перспектив на повышение и мирную жизнь. Вечный выбор между злом большим и тем, которое чуточку поменьше. Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами? Или – не правое? Или – не будет?
История – альтернативная, мир – параллельный, но…
Евгений Капба
Старый Свет. Книга 1. Поручик
© Капба Евгений
© ИДДК
Содержание цикла "Старый Свет":
Книга 1. Поручик
Книга 2. Специальный корреспондент
Книга 3. Атташе
Книга 4. Флигель-Адъютант
Часть 1. Глава 1. Ночь
Промозглый ночной ветер ворвался в блиндаж, закружился по столу, заставляя вальсировать документы, поиграл огоньком керосиновой лампы и умчался через щели между бревнами. Стеценко закурил папиросу и спросил у меня:
– Будешь?
Я усмехнулся. Он покачал головой и спрятал пачку. Наверное, я был единственный некурящий офицер в нашей бригаде, а сегодняшняя ночь была не лучше и не хуже многих. С чего бы мне начинать курить?
– Ну и дурак, – резюмировал Стеценко и вытянул ноги, чтобы погреть подошвы ботинок у печки.
Я потянулся и встал с топчана. Нужно было проверить посты. Расправил шинель, застегнулся на все пуговицы и затянул потуже портупею с шашкой и револьвером.
– Ну-ну, давай, проявляй служебное рвение. Авось полковник заметит… – Стеценко задремал на своей табуретке, вытянув ноги и привалившись к стене.
Снаружи было зябко. Я втянул голову в плечи, но потом подумал, что не стоит оно того, распрямился, надел фуражку и зачем-то провел пальцами по козырьку. Сквозь ночную тьму виднелись огоньки папирос, которые курили солдаты в окопах. Мерцал непостоянный, мигающий свет от небольшого костерка, который развели бойцы, на чью долю выпало сегодня ночью не спать. Вообще-то, костер разводить нельзя – светомаскировка. Вдруг вражеский наводчик направит сюда огонь артиллерии, или проплывающий высоко в облаках цеппелин решит сбросить свой смертоносный груз на наши позиции? Но ведь солдатам-то было холодно! И они не могли укрыться в условно теплом блиндаже, как я или Стеценко.
Я подошел к костру и сказал:
– Прикройте огонь, а то с этих станется пальнуть сюда чем-нибудь посерьезнее…
Унтер-офицер мигом соорудил из брезента и двух винтовок что-то вроде ширмы и прикрыл пламя с той стороны, где находились враги.
– Мы ж совсем маленький, ваше благородие… Холодно так.
– Пусть горит пока, там посмотрим. Нагрянет полковник с проверкой, что делать будем?
Солдаты потупились, я спросил:
– От разведки что слышно? Не вернулись?
Унтер почесал подбородок и сказал:
– С полчаса назад на той стороне пошумели-пошумели, а потом все затихло. Может, сцапали нашего ротмистра?
Другой солдат, кажется, его фамилия была Кислица, в ответ на реплику унтер-офицера буркнул:
– Нашего ротмистра сам черт не сцапает. Он же заговоренный. Правда, господин поручик?
Я поморщился. Когда о ком-то говорили, что он заговоренный, это как бы снимало всякую ответственность с носителя такой репутации. То есть все заслуги и удачи могли приписать этой заговоренности, а если, не дай Бог, человек погибал, то можно было покачать головой и сказать, что, мол, от пули никакая заговоренность не спасет. А наш Феликс был настоящим асом в своем деле. Ему удавалось добывать сведения в совершенно немыслимых ситуациях и всегда возвращаться живым и здоровым. И сохранять жизни своих бойцов. Поэтому солдаты его любили и побаивались, а за глаза называли «нашим ротмистром». Интересно, как они меня называли?
– Ротмистр Карский – прекрасный офицер. Он всегда возвращается, так? – полуутвердительно сказал я.
Солдаты одобрительно покивали, а я бросил:
– Ракету не проспите, бойцы, – и пошел дальше по траншеям.
Мне уже делали выговор за фамильярность с солдатами, но себя пересилить я не мог. Многие из этих людей были гораздо старше и опытнее меня, да и вообще… Не так я был воспитан, что ли? Да и в офицеры попал по большому счету случайно. По крайней мере, я мог быть уверен, что никто из ребят моей штурмроты не выстрелит мне в спину.
Тут я вспомнил про случай в седьмой стрелковой, когда их поручика, который распускал руки без повода, просто не сняли с колючей проволоки, на которой он повис во время атаки. Солдаты просто ничего не сделали…
У пулеметной команды в землянке кипела жизнь. Их главный – вахмистр Перец – мировой мужик, несмотря на фамилию. С фамилиями в нашей штурмроте был вообще цирк. Как говорил Феликс: «Шапито!» Ни одна проверка или просто построение-перекличка в присутствии высших чинов не обходилась без казусов. Кстати, парень с фамилией Казус тоже был.
Я постучал в дверь землянки, услышал хриплое: «Да-а» – и вошел.
Солдаты повскакивали, а вахмистр Перец рявкнул:
– Смир-рна-а!
– Вольно, – скомандовал я, и солдаты уселись по местам.
– Ваше благородие, не хотите бараньей похлебочки?
– Это как это, господин вахмистр? Какая такая баранина? От тыловиков вроде не поступало…
– От них вообще мало чего поступает… Тут вчера цеппелин хутор разбомбил, люди-то в погребах спрятались, а баран вот не уберегся. Так хотите?
– А-а, давай.
Я подсел к котлу, взял чистую ложку и зачерпнул варева. Как говорила моя мама, пока горячее – пойдет.
Солдаты рассуждали о войне и политике. Меня им бояться было нечего, я пулеметной команде не начальство, да и вообще… Я мало кому начальство. Заместитель командира штурмроты, поручик, кавалер Серебряного креста четвертой степени. Солидно звучит, а? А по-настоящему – студент-недоучка, закончивший офицерские курсы по ускоренной программе и брошенный на фронт «затыкать дыры».
Солдаты говорили.
– Когда этих побьем, что делать будем?
– Вон Степной фронт с лоялистами не справляется. Небось туда перебросят. Нет, вахмистр, ты вроде умный мужик, можешь мне объяснить, как можно быть такой сукой, как лоялист?!
– Ладно тебе, Панкратов! Хорош кипятиться! Мы здесь с тобой баранью похлебку наяриваем, а лоялисты, небось, сухпай фирменный, оттуда…
– Да хоть икру красную! Нет, я понимаю – Протекторат. Воюют себе и воюют. Как люди. Ясно, где наши, где чужие, кто друг, а кто – не очень. Одно слово – цивилизация! А лоялисты? Вроде ж свои в доску, а ведь хуже зверей! Господин поручик, что скажете?
Я отложил ложку и посмотрел на Панкратова. Это был молодой голубоглазый солдат одного со мной возраста. Волосы коротко пострижены, на щеке – свежий шрам. Наверное, идейный.
– А я вот что скажу, рядовой Панкратов. Мы сейчас воюем за что, как думаешь?
– Как это? За Его Высочество Регента, Святую Веру и Великую Империю! – он так и произнес это все, с большой буквы.
Я заметил, как вахмистр улыбнулся уголком рта и пригладил усы, чтобы скрыть улыбку.
– Рядовой Панкратов, – медленно проговорил я, – не знаю, как вы, а я воюю за то, чтобы мои близкие не голодали, чтобы мы с вами через пару лет могли спокойно работать, и, кроме того, чтобы ни я, ни вы, ни какой-либо другой наш человек не унижался перед чужим дядей. А обеспечить это все может только, как это? Его Высочество Регент, Святая Вера и Великая Империя, которой пока нет. Но обязательно будет.
Панкратов смотрел на меня непонимающе все время, пока я высказывался, и только под конец, когда я начал говорить, ну, все с большой буквы, он утвердительно кивнул. А потом спросил:
– А лоялисты?
– Ну-у, как тебе объяснить? Лоялисты – это те, кто готов унижаться перед чужим дядей, чтоб сейчас поесть фирменный сухпай.
– Я ведь и говорю – сволочи! За ноги людей на опоры вешают…
Тут в разговор вступил Фишер. Он был подносчиком патронов в пулеметной команде, поскольку ни на что другое не годился. Интеллигент до мозга костей, худой, сутулый и с пенсне на носу. Так вот Фишер сказал то, о чем я давно думал:
– Послушайте, – заговорил Фишер, – а ведь там, в окопах у лоялистов, сейчас сидят какие-нибудь парни и точно так же, на точно таком же языке называют нас шовинистами, оборванцами и Бог знает как еще. И вспоминают, что мы людей в синей форме расстреливаем без особой волокиты.
– Так это ж лоялисты! – возмутился Панкратов. – Если синяя форма – значит сволочь, это даже моя бабушка знает!
Фишер почесал макушку и, задумчиво глядя на Панкратова, сказал:
– И свой Панкратов у них есть. Только стрижка у него не короткая, а и ругает он нас почем свет стоит. Мол, имперцы такие-сякие… И бабушка у того, ихнего Панкратова, тоже есть…
Я что-то стал терять нить разговора, встал, кивнул вахмистру и вышел.
Луна выглянула из-за туч, и неверный серебряный свет окрасил траншеи, поле, изрытое воронками, колючую проволоку и все остальное в замогильную цветовую гамму.
Откуда-то со стороны окопов второго взвода неслись звуки песни, я решил пойти послушать. По пути я встретил Стеценко, который сидел на краю окопа и ковырял что-то в подошве ботинка, бубня матерно под нос. Когда он меня заметил, то ругнулся и заявил:
– Пропалил подошву насмерть! Заснул, пока тебя не было… Сучья печка!
Я подумал, что печка моя, и, значит, он сейчас меня назвал сукой. И даже не заметил этого.
Второй взвод пел «Черный ворон». Их было человек десять, они сидели на дне окопа, курили и в перерывах между затяжками подпевали красивому чернявому парню, который чистил ружье. Я сделал ладонью успокаивающий жест, мол, сидите, не надо… Понятно ведь, что каждый раз, как велит устав, козырять проходящему мимо офицеру – это просто праздник для души, но если в окопе хотя бы нет ветра, то стоит встать в полный рост…
Над мое-ею голово-о-ой,
Ты добы-ы-ычи не дожде-ошься,
Черный ворон, я не твой!
Звук взрыва разорвал тишину ночной идиллии и заставил меня пригнуться. На той стороне происходило что-то невообразимое: треск пулеметных очередей, хлопанье винтовок… Вдруг в небо взлетела красная ракета. Секунда, вторая… Ракета взорвалась в небесах, оставив после себя ощущение праздника и две светящиеся точки, которые стремительно приближались к земле. Феликс! Думать было некогда.
– Рота, к бою! – заорал я и побежал по траншеям.
Солдаты, заспанные, выскакивали из землянок и блиндажей, бежали на боевые посты. Суматоха поднялась невообразимая. Я в бинокль попытался разглядеть, что происходит там, на той стороне. Толком ничего не было видно, какое-то мельтешение и общий хаос.
Меня нашел командир роты, капитан Тенегин.
– Поручик! Что за самоуправство?
– Господин капитан… Феликс, то есть ротмистр Карский идет на прорыв. Ракета была.
– Та-ак… Ладно, принимайте командование ротой, – сказал капитан и побежал куда-то.
Я, честно говоря, оторопел. Как это – принимайте командование? Вдруг мне показалось какое-то движение между траншеями. Глянул в бинокль – Феликс! Бежит в полный рост по полю к нашим позициям, стреляет на ходу из револьвера. А где его бойцы?
– Рота! Прикрываем ротмистра! – крикнул я, достал револьвер и стал садить из него в сторону вражеских окопов.
Солдаты защелкали затворами и открыли огонь. Феликс все понял, упал на землю и пополз. Я вылез из окопа и пополз ему навстречу. За мной направился кто-то еще. Я оглянулся – Стеценко. Без ботинка.
Феликс укрылся в какой-то воронке, где-то на четверти пути до наших окопов. Мы скатились туда кубарем, и я сразу кинулся к ротмистру. Он был ранен и зажимал руку повыше локтя, чтобы остановить кровь.
– Что? Что? – Я не мог найти слов.
Носовым платком, благо он был чистый, перевязал Феликсу руку прямо поверх одежды и только потом посмотрел ему в глаза.
Ротмистр выглядел ужасно. Лицо почти черное, мешки под глазами, кровоподтек на лбу…
– Что случилось?
Феликс помотал головой и сказал:
– Давай отсюда выбираться.
Мы втроем ползли к окопам, уже грязные до ужаса, и Феликс наконец сказал:
– Всех… Всех потерял…
Я на минуту задохнулся. Семь бойцов-разведчиков, лучшие солдаты бригады – мертвы. Саня-прапорщик, Петров вечно серьезный – все. Что же там все-таки случилось?
В окопах нас встретили солдаты, санитар по-нормальному перевязал рану Феликса. Он глазами что-то искал, потом глянул на меня и спросил:
– Связь со штабом есть?
Я сразу не понял.
– С каким штабом?
