скачать книгу бесплатно
Среди моих «антисоветски» настроенных друзей ходило много рассказов о различных попытках побега из СССР. Я стал осторожно интересоваться такими случаями, чтобы определить для себя вариант с наибольшей вероятностью успеха, и вскоре, как говорится, «вошел в тему»!
Насколько я уяснил и с удивлением осознал, такое, чтобы отдельно взятую страну обнесли колючей проволокой и окружили вооруженной стражей не для того, чтобы препятствовать проникновению чуждых элементов извне, а чтобы свои не разбежались, произошло впервые в истории! То есть границу СССР стерегли исключительно для того, чтобы не перелезали «отсюда» – «туда»! Поэтому основной задачей советских пограничников стала охота на своих. Всё, что двигалось в зоне границы, рассматривалось как цель и добыча. При этом способы охраны границы непрерывно совершенствовались: прожектора и радиолокаторы; закрытые приграничные зоны; вспаханная контрольно-следовая полоса (с нашей стороны!); минные поля и сигнальные ракеты…
И вот тогда побежали с выдумкой, с народной смекалкой. Побежали творчески!
В пятидесятые годы в ОКБ Яковлева был создан легкомоторный маломестный самолет для нужд народного хозяйства «Як-12». Было заявлено о создании нового вида транспорта – воздушного такси. Летчик и три пассажира. Самолет надежен, прост и мог садиться на любой луг.
Но самолет иногда не хотел садиться на любой луг – хотел на заграничный! Три пассажира сообщали пилоту, что следующая остановка, например, Стокгольм. Этажерка, летящая довольно низко на бреющем полете, не бралась радарами. А троим сговориться просто: три товарища, или одна семья, – никаких подозрений!
Выпуск самолета прекратили. Службу воздушных такси расформировали. Виновным отвернули головы. И приняли решение, что советские люди должны летать не менее чем по десять человек на самолете «Ан-2». По проверенным маршрутам!
С застарелой ненавистью красного кавалериста к аэропланам маршал Ворошилов под это дело ликвидировал аэроклубы (он тогда курировал ДОСААФ), и молодым любителям неба оставалось только летать на планерах или прыгать строго сверху вниз с парашютом. Самопроизвольные передвижения на парашютах по горизонтали были запрещены после того, как пара юных асов нарушила священную границу.
Но если нельзя улететь, то можно попробовать уползти! Один молодой парнишка сумел проползти по дренажной трубе из советской Карелии в нейтральную Финляндию. Он разделся догола, обмазался солидолом для тепла и скользкости, выпил водки для бодрости и согрева, привязал резиновый мешок с одеждой к ноге и пополз, сняв с советской стороны трубы заранее спиленную решетку. В ледяной родниковой воде, текущей в трубе ручейком, он добрался до другого конца и стал пилить ножовкой уже финскую решетку…
Но круче всех был удачный случай побега по воде в процессе океанского круиза. Вдали от берегов Юго-Восточной Азии, среди необозримых просторов Тихого океана человек спрыгнул ночью за борт – и поплыл. Нет, конечно, он не с бухты-барахты спрыгнул. Он целый год изучал карты океанских течений. Разбирался в навигации по звездам и в розах ветров. Перерисовал на кальку и запомнил расположение самых мелких островков и атоллов, да чтоб рядом были морские пути. И вот теперь он надел ласты и поплыл. А плавал он хорошо! Он провел в воде почти двое суток, но добрался до берега и был найден, спасен, доставлен…
Все наши курортные морские побережья, с которых можно было проложить водный путь за бугор, вечером освещались прожекторами. Радостные погранцы по ночам регулярно выуживали из морской пены наивные обнаженные парочки, и лучи прожекторов бликовали на незагорелых местах.
Но и с курортов уплывали! Только не ночью, а днем – как бы нечаянно. Черноморский рецепт был таков: берутся два надувных матраса, и один привязывается под другой. Под ними прикрепляется непромокаемый мешок с канистрой пресной воды, едой и одеждой; рекомендуется взять также документы и русско-английский разговорник. А нож привязать бечевкой поближе, чтоб был под рукой. Это барахло, сложенное и завернутое в купальное полотенце, грузится в прогулочную лодочку, берущуюся напрокат на пляже. Отгребаешь подальше, надуваешь и спускаешь в воду матрасы и тихо дрейфуешь в сторону Турции. Тут главное – выбрать день с правильным ветром.
Расчет был прост, требовались лишь выносливость и мужество. Если катер погранцов тебя вылавливает уже черт-те где – ты обрезаешь и протыкаешь нижний матрас, топишь нож и благодарно плачешь на руках спасителей. Но чаще – пока хватятся, пока разберутся, пока заметят, пока организуют поиск… там, глядишь, и Турция уже недалеко!
Еще рассказывали похожую на легенду историю одного инженера-электронщика, который спокойно и без хлопот перешел финскую границу пешком.
Во время коллективного выезда их НИИ за грибами в Карелию он сидел в кустах и определял сектора возможного наблюдения. Потом пошел, прикидывая, где его не возьмет фотоэлемент и прочая сигнализация. Смотрел под ноги и над головой. Карабкался, прыгал и полз. И прошел! Пройдя, он выбросил корзинку с грибами (при поимке нашими он косил бы под заблудившегося) и… сдался финской полиции!
Там он рыдал от ужаса и просился домой: я за-за-заблудился! Его долго трясли, доставили в Петрозаводск, еще трясли. Где ты проходил?! Не-не-не помню!.. Поржали. Вставили фитиля пограничникам и отпустили дурака.
А через месяц дурак ушел проверенным маршрутом, с документами, с валютой – и с концами…
Эта история, конечно, выглядела совершенно неправдоподобной – пройти более сотни километров по лесу без еды, да еще с корзинкой грибов (!) – это сказки! Но сам факт побега, видимо, имел место – я о нем слышал не только от своих друзей, но и по радио «Свобода». Если через советско-финскую границу ушел какой-то электронщик, то чем я хуже? Тем более с моим опытом походов по сибирской тайге с раннего детства.
Нужно только достать подробные карты Карелии и Финляндии и разработать оптимальный маршрут. Хорошо бы еще выяснить схему охраны границы…
И тут я неожиданно понял, что уже думаю о побеге как о реальном предстоящем действии, которое так или иначе должен осуществить!
ВИЛЛИ
Когда Крысанов познакомил меня со своей университетской компанией, я наблюдал, как его харизма буквально притягивает к нему людей. Володя умел создать себе имидж эдакого бывалого, опытного человека, который знает гораздо больше, чем говорит. Да и внешне он выглядел соответственно: хороший костюм с галстуком «в тон», белая или голубая сорочка, всегда начищенные до блеска туфли и огромные роговые очки; отличная короткая стрижка, ровные крупные зубы (от курения – желтоватого цвета) и стальной взгляд, обращенный на всё и вся; я почувствовал его и на себе! При этом можно было заметить его абсолютную уверенность во всех своих действиях, мыслях и словах. Мне было совершенно непонятно, как деревенский паренек, проживший до семнадцати лет в сибирской глуши, смог так быстро адаптироваться к столичной жизни!
Всем своим университетским друзьям он уступал только в росте, но его небольшой рост легко компенсировался тем вниманием, которым он пользовался среди товарищей и девушек, держась настолько легко и непринужденно, что у случайного наблюдателя не возникало никаких сомнений насчет того, кто здесь главный…
Видимо, для Володи я представлял интерес как человек из того мира, в который он мечтал попасть. К тому же мой английский язык облегчал общение с иностранцами, что было для нас очень важно.
Однажды зимой, с трудом проникнув в модное кафе «Молодежное» на какой-то джазовый вечер, мы оказались за одним столиком с двумя шведскими студентами-математиками, приехавшими на годовую стажировку в МГУ. Ребятам было явно скучно и одиноко в Москве, поэтому они очень обрадовались знакомству с нами. Мы стали водить их по модным театрам и престижным московским ресторанам – ведь с иностранцами туда было легко попасть! Знакомили со своими друзьями и с девушками, которые были не прочь потом поехать к ним в гости – они жили в гостинице на Профсоюзной улице… В общем, как могли организовывали их досуг. При этом Крысанов относился к этому делу как-то уж слишком серьезно!
Когда ребята уезжали, они не знали, как нас благодарить: оставили свои телефоны, приглашали в гости, обещая устроить такой же прием у себя в Стокгольме. Они, наверное, даже не подозревали, что легально попасть в Стокгольм нам было не проще, чем долететь до Луны! Однако номера их телефонов Крысанов аккуратно записал.
КРЫСАНОВ
Вчера вечером я отвез свой рюкзак на Ленинградский вокзал и сдал его в камеру хранения – лучше выйти из университета налегке, не демонстрируя, что куда-то уезжаю. На всякий случай – вдруг за мной следят? А интуиция подсказывала, что следить вполне могли. Хотя после того вызова в КГБ, когда я отказался сотрудничать с ними, меня больше не беспокоили и в работе над дипломом никаких обещанных препятствий не возникало, в последнее время я чувствовал себя как-то неуютно. А вдруг кто-то из арестованных ребят на допросе случайно назвал мою фамилию?
* * *
Всё началось с митинга у памятника Маяковскому, на котором я совершенно случайно оказался субботним вечером 14 апреля 1961 года, в день всенародного празднования полета Юрия Гагарина. Вокруг памятника стояла большая толпа народа, слушавшая поэтов, которые поочередно читали свои стихи. С момента открытия памятника Маяковскому в 1958 году такие чтения стали своеобразной московской традицией.
Когда я подошел к толпе, какой-то человек, забравшись на постамент, вместо ожидаемых стихов вдруг начал громко кричать, что Юра Гагарин ему нравится, а порядки в стране – нет! Толпа засвистела, зашумела… Потом его сменил неизвестный поэт, прочитавший сатирические стихи с явным антисоветским уклоном. Обстановка вокруг явно накалялась – какие-то люди из толпы слушателей стали пробираться к памятнику, чтобы стащить поэта и сдать «куда следует». Но группа молодых ребят как по команде цепью встала вокруг пьедестала, защищая выступавшего.
Следующим читал свои стихи еще один поэт – видимо, из этой же группы. Прожектор подсвечивал его на пьедестале, когда он согнулся над толпой, как птица за миг до полета, и бросал в толпу слова: «Не нужно мне вашего хлеба, замешанного на слезах…»
В этот миг часть зрителей заревела в поддержку этих стихов, другие – протестуя против них, и начался какой-то хаос! Тут же появились дружинники с повязками, которые стали хватать и выступавших, и тех, кто их охранял. Рядом со мной оказался поэт, выступавший последним, – к нему уже приближались дружинники, горя охотничьим азартом.
«Надо спасать парня!» – подумал я. И, вспомнив свой испытанный прием для прохода на закрытые танцевальные вечера с иностранцами, властно протянул руку и уверенным голосом распорядился: «Этого забираю я!» Дружинники, приняв меня за кагэбэшника, передали мне поэта с рук на руки, после чего я быстро увел его с собой…
ЗАУР КВИЖИНАДЗЕ
В главном здании университета регулярно устраивались танцевальные вечера для обучающихся здесь иностранцев. Разумеется, нас, советских студентов, на эти вечера не пускали. Проводились они в центральном фойе на втором этаже, и там играл не традиционный магнитофон, а профессиональный оркестр с солистами и солистками. Состав оркестра и солистов мог быть нашим, а мог быть и иностранным! Вот куда каждому из нас, «простых смертных», хотелось попасть! Но… на входе стояли внушительные ребята-охранники. Поэтому, чтобы туда пройти, надо было либо иметь специальное приглашение, либо быть иностранцем с удостоверяющим этот факт документом. И вот тут на поле выходил Владимир Крысанов! Он проверял, нормально ли я одет, и проводил меня на мероприятие!
Я помню два таких случая. В первый раз, когда мы подошли к «секьюрити», Крысанов просто и внушительно сказал, указывая на меня: «Этот гражданин со мной!» – и прошел дальше, а я проследовал за ним. Представьте лицо охранника, который впал в столбняк, наглухо загипнотизированный моим другом.
Надо сказать, что речь Крысанова, когда он этого хотел, звучала, как приговор последней инстанции. При этом он очень оригинально произносил звуки. Его «р» звучало чисто по-английски, а вместо «л» Крысанов употреблял всё то же «р». Поэтому фамилию Углов он произносил так: Угров!
Когда мы так же попытались пройти на «запретный» танцевальный вечер во второй раз, охранник выставил руку и, вознамерившись нас ни в коем случае не пустить, потребовал документы!
Невозмутимый Владимир, не разжимая зубов, заявил: «Я распоряжусь, чтобы этот пост сегодня же был снят к чертовой матери!!!» Думаю, что звучание букв «р» в первом и двух последних словах полностью парализовало волю молодого человека, ибо всякое сопротивление мгновенно было сломлено – и я получил возможность вдоволь насладиться любимым рок-н-роллом!
Умением Крысанова разговаривать с бюрократами, а также с той публикой, которая обожает упиваться любой – даже самой малой – полученной властью, мы часто с успехом пользовались. А Крысанов тем временем не переставал нас всех этим удивлять и восхищать.
КРЫСАНОВ
Когда мы отошли от площади на безопасное расстояние, поэт, осознав, что никакой я не сотрудник КГБ, а дружинников мы обвели вокруг пальца, громко расхохотался и долго жал мне руку в знак благодарности.
Вскоре он познакомил меня со своими друзьями, которые, как я выяснил, создали некую подпольную политическую организацию. Они собирались на квартирах и в безлюдных парках, критиковали политику партии и правительства, обсуждали возможные способы организации борьбы против существующего общественного устройства и проект программы своей организации; предпринимались даже практические шаги по изготовлению листовок антисоветского содержания для распространения их среди населения…
Активным членом этой организации я не стал, решив, что мне важнее всё-таки окончить университет, – но многое, о чем говорили новые знакомые, совпадало с моими соображениями об обстановке в стране.
Вскоре руководителей организации арестовали и посадили – кого в тюрьму, кого в психушку; это второе было новым изобретением советской правоохранительной системы. Однако благодаря хорошей конспирации – все члены организации были разбиты на пятерки, которые знали только людей из своей группы, – многие участники сообщества на заметку КГБ не попали.
После этих арестов я продолжал поддерживать отношения с ребятами, оставшимися на свободе; они протестовали против репрессий в СССР, направляя письма в международные правозащитные организации.
Об этой стороне своей жизни я не рассказывал даже близким университетским друзьям. Поэтому мои внезапные исчезновения из их поля зрения и последующие неправдоподобные объяснения, вероятно, воспринимались ими как чудачества.
Тем не менее в категорию «политически неблагонадежных» я всё же попал после того, как подписал коллективное письмо в защиту диссидента Буковского, которого поместили в ленинградскую психушку. Меня тогда несколько раз вызывали на допросы в КГБ, пытаясь получить информацию об организаторах этого письма, и предупредили, что, если я не стану с ними сотрудничать, путь в науку для меня будет закрыт. Я, естественно, отказался, надеясь, что мой руководитель – профессор с мировым именем Павел Андреевич Строев – сможет разрешить ситуацию. Но оказалось, что против КГБ и он бессилен.
Гадить по мелочам они начали сразу. Вначале я был включен в состав участников экспедиции к Антарктиде на дизель-электроходе «Обь» и даже собрался взять для этого академический отпуск. Но в процессе оформления документов в отделе кадров ГАИШ, куда я был направлен на практику, экспедиция к Антарктиде в моем случае была заменена работой по проведению гравиметрических измерений на подводной лодке в Японском море. Я прекрасно понимал, в чем тут дело. Ведь корабль должен был заходить в иностранные порты. А вдруг кое-кто захочет там остаться и попросить политического убежища?
Хорошо еще, что они не узнали про мою прошлую связь с подпольной организацией. Тогда бы меня вообще отчислили из университета!
* * *
Москва блестела под утренним солнцем, окутываясь паром, поднимавшимся от просыхающего асфальта. Всё было как обычно. И солнце, выглядывающее из-за туч, и голубые окна на небе и сверкающие – на домах.
Вот и Комсомольская площадь, заполненная у парадных трех вокзалов множеством такси и разношерстной толпой приезжих – суетливых и растерянных, напуганных торопливостью и громадностью Москвы. Все они волочили чемоданы, мешки, рюкзаки. Обычная картина для этого места.
Казанский вокзал – особенно шумный. Но я уезжаю с более спокойного Ленинградского вокзала, где большинство пассажиров не были обременены тяжелым багажом – только портфелями или небольшими саквояжами. Отсюда в Ленинград ехали в основном командировочные – деловая публика.
После недолгих размышлений я решил не покупать прямой билет до Карелии в Москве. Если за мной следят, то, чтобы замести следы, лучше ехать на электричке до Клина или Калинина, потом до станции Бологое, а там уже, если мои опасения окажутся напрасными, сесть на какой-нибудь карельский поезд.
В камере хранения рюкзак выдали без каких-либо задержек. Сразу промелькнула мысль: «Это хороший знак!»
Рюкзак был довольно тяжелым, больше пятнадцати килограммов веса, хотя в нем находилось только самое необходимое. Конечно, это не так много – в экспедициях я, бывало, таскал и по тридцать, – но если предстоит пройти сотни километров, причем как можно быстрее, то настанет момент, когда эти пятнадцать будут давить на плечи, как все тридцать.
В рюкзаке сложенное ружье и патроны. Ружье – двуствольное: нижний ствол двадцать восьмого калибра, верхний – малокалиберный нарезной. Двадцать патронов дробовых, пять с жаканами и пятьдесят малокалиберных. Из «мелкашки» я обычно попадал без промаха в сидящую ворону на расстоянии пятидесяти метров. Конечно, не ахти какое ружье, зато легкое – всего два с половиной килограмма. Для добычи пропитания его вполне хватит.
Кроме ружья в рюкзаке была куртка с подкладкой, несколько пар толстых носков, два килограмма риса, сухари, пять банок мясных консервов, полкило сушеного гороха, сухие супы, соль и спички в водонепроницаемых упаковках, леска с крючками в круглой жестяной коробке и большой охотничий нож в ножнах.
На дне в пластиковом мешке лежали пять пачек американских сигарет «Честерфильд». Но их я буду курить, если перейду границу. А на первое время у меня было десять пачек нашей «Примы». Они лежали сверху.
В кармашке рюкзака, помимо разных документов, упакованных в пластиковый пакет, зубной щетки и пасты, находились пять однодолларовых купюр. В моем широком кожаном ремне у пряжки есть небольшой кармашек, куда я с трудом засунул две купюры по пять долларов – больше не помещалось. Поэтому однодолларовые купюры и пришлось положить в рюкзак.
«Блам-блам-блам» – со стуком перескакивают таблички с названиями конечных станций электричек. Очередной «блам» – Клин!
– Вот до Клина и поеду, а уж там посмотрим.
Некоторое время я колебался – покупать ли билет на электричку? Наверное, надо купить, а то пройдут контролеры и задержат. Но денег-то в обрез! Ровно на билет до нужной станции в Карелии. Если я потрачу на электричку, то вряд ли хватит. Допустим, до Калинина я истрачу полтора рубля. Останется десять с мелочью. Хотя билет из Калинина на север должен быть дешевле, чем из Москвы, – всё-таки я уже проеду сотню с лишним километров. Будь что будет! Лишь бы уехать из Москвы «чистым», без «хвоста».
Пока я брел с купленным билетом на электричку до Клина, меня начали одолевать сомнения: «Может, всё-таки надо было ехать до места прямо из Москвы. Вдруг теперь не хватит денег! А ехать без билета опасно. Надо было бы всё-таки взять у кого-нибудь еще хоть трешку».
Почти все свои премиальные от последней экспедиции мы с Зауром и с Борисом Угловым оставили в многочисленных буфетах Московского международного кинофестиваля, во время которого попеременно стояли в круглосуточных бесконечных очередях, чтобы снабдить кинофаната Заура абонементами или хотя бы отдельными билетами. При этом он всё время безумно влюблялся в какую-нибудь новую мировую кинозвезду – то в Марину Влади, то в Джину Лоллобриджиду, то в Брижит Бардо… Отдуваться за всё это приходилось обычно Борису.
Собравшись у подъезда гостиницы «Москва», где жили участники и гости кинофестиваля, мы просили его проникнуть внутрь этого суперохраняемого отеля и взять автографы у звезд мирового кинематографа.
– Но почему я? – каждый раз протестовал Борис.
– А потому, что ты из нас самый представительный. Надевай темные очки – и вперед!
И, что удивительно, ему это удавалось! Он свободно проходил через многочисленные кордоны и собирал для Заура массу автографов: Аркадия Райкина, Джины Лоллобриджиды, Михаила Ромма, Алексея Баталова и каких-то других неизвестных мне личностей. А потом мы шли это дело отмечать…
И вот теперь денег со всей очевидностью не хватало, а занять перед отъездом было не у кого. У Заура едва хватило на билет до Тюмени, а брать деньги у Вилли не хотелось. Видимо, после той неудачной попытки побега в наших отношениях возникла какая-то трещинка.
«А вот у КГБ в деньгах недостатка нет, – с тоской подумал я, – они могут следить за мной где угодно и сколько им угодно. Могут хоть вертолет послать вдогонку!»
И тут меня вдруг охватил страх, что за мной и в самом деле следят, – даже мурашки по спине побежали, но я сразу мысленно отругал себя за это.
«Это всё только эмоции! – убеждал я себя. – Их надо немедленно выбросить из головы!»
Кое-как успокоившись, я вошел в электричку, которая почти сразу же тронулась и начала быстро набирать скорость, проезжая мимо депо, запасных путей… Я нашел свободное место и сел, поставив рюкзак между ног.
«Теперь размышлять нечего, я уже в пути!»
За окном мелькали знакомые места. Мне стало как-то грустно! Все друзья остаются позади, в прежней жизни. Вот поезд проезжает нашу зимнюю спортбазу. Сколько раз я бегал там на лыжах по десятикилометровой трассе, а однажды даже выиграл первенство Москвы среди вузов.
Погода тогда была скверная: временами шел дождь, и лыжня превратилась в кашу. Я правильно угадал погоду, хотя с утра ничто не предвещало дождь, просто была оттепель. Скорый дождь я определил по запаху, как научился тому в Сибири. Но обычно это работало весной, а теперь – начиналась зима. Но всё-таки я угадал и смазал лыжи толстым слоем воска с барсучьим жиром. Эту мазь еще дома подарил мне местный охотник дядя Илья. Для сырого снега она оказалась лучше той, что выдавали в лыжной секции университета. Я пробежал дистанцию почти так же, как в обычную погоду, что не удавалось даже самым сильным мастерам. Разумеется, мне помогла и моя выносливость.
Вот и теперь мне придется полагаться на нее. Буду идти средним темпом, часов по восемнадцать в день. Я должен проходить километров по шестьдесят в сутки. Если по дороге, то можно было бы и по девяносто, но по карельскому лесу это невозможно!
Парень в синей рубахе, сидевший напротив, вдруг встал и вышел в тамбур. Следом за ним вышел мужчина лет сорока в сером пиджаке, черных брюках и коричневых ботинках. Я сразу обратил внимание на ботинки: они были коричневого цвета и явно заграничные. Да и пиджак был, похоже, не нашего производства.
Они перекинулись несколькими словами, и парень возвратился на место. Скосив глаза под своими очками в толстой оправе, я начал наблюдать за ним и вскоре понял, что парень украдкой меня рассматривает. Мужчина в тамбуре тоже смотрел в мою сторону. Это было подозрительно!
В Клину, когда я садился на калининскую электричку, мужчина в сером пиджаке спокойно прошествовал в следующий вагон. Электричка тронулась. Хотя парня в синей рубахе среди пассажиров я не заметил, на душе было тревожно. Оставшись в тамбуре покурить, я посматривал сквозь стекла в соседний вагон. Тот мужчина тоже стоял в тамбуре и курил.
«По одежде вроде не кагэбэшник, но черт его знает!»
Докурив, я прошел в вагон и сел так, чтобы все окружающие места были заняты.
Рядом со мной сидела молодая пара. Я посмотрел в окно и задумался, прощаясь с тучами, несущими дождь в Москву, с лесом, обступающим железную дорогу, и с мелькающими то и дело деревнями. И погода такая, будто уже скоро осень. Грустно как-то. А деревенским пацанам всё ничего – носятся себе по лужам на палках-конях.
Оторвавшись от окна и оглядевшись, я снова увидел серый пиджак в конце вагона. Он разговаривал с кем-то, стоя ко мне спиной. Собеседник серого пиджака был высок и сутул, а когда он посмотрел в мою сторону, лицо его показалось знакомым. Я огляделся по сторонам. На спинку скамейки напротив отвалился парень. Глаза его были закрыты. Видимо, он дремал, надвинув на глаза клетчатую кепку. Меня охватило волнение. Скоро уже Калинин. Если за мной следят, то лучше там не садиться на карельский поезд. А может быть, слежку я просто вообразил?
«Нет, не вообразил!» Теперь я уже почти не сомневался, что серый пиджак и сутулый присматривают за мной. Более того, теперь я точно вспомнил, что уже видел этого сутулого в университете. Видел эти серые волосы и нос картошкой, но тогда на нем был толстый свитер.
– Где мы уже? – парень в кепке проснулся и в упор смотрел на меня. – Долго еще до Калинина?
– Минут десять, – ответила молодая пара в один голос.
День, начавшийся игрой солнца в дождевых каплях, стал хмурым. По всему небу шли тучи. То тут, то там на горизонте виднелись полосы дождя. Но всё-таки дождь не обложной. «А впрочем, какое мне дело до того, что за погода будет здесь завтра, послезавтра?»
Электричка подъезжала к Калинину. Пора было решать, что делать дальше – брать билет на карельский поезд или нет? А может быть, имело смысл незаметно выйти на шоссе, поймать попутную машину и заночевать где-нибудь в лесу? В любом случае в первую очередь нужно как-то избавляться от слежки!
Часы на здании Калининского вокзала показывали половину пятого, когда я вышел из вагона на перрон, не теряя из виду серый пиджак и сутулого. Они сразу разделились, и серый пиджак занял позицию у дверей кассового зала. Я спокойно и медленно прошел мимо него, направляясь к выходу в город, потом остановился и закурил сигарету. Сутулый обогнал меня, не глядя по сторонам, но вскоре остановился и оглянулся. Я вернулся обратно и подошел к расписанию поездов. Едва я начал его изучать, как рядом остановился какой-то военный и, внимательно осмотрев меня с ног до головы, тоже уставился на табло.
Нужный мне поезд на Мурманск должен был подойти через два с половиной часа, а я всё не мог решить, что же мне делать. Не возвращаться же в Москву! Ничего умного мне в голову не приходило. Может, купить билет до Кеми? Это не очень далеко от намеченного начала маршрута, и если я сумею как-то избавиться от слежки (хотя надежды на это мало!), то потеряю не так уж много времени, а если меня задержат, объясню, что захотел съездить на Соловки, прежде чем уехать на долгие годы в Сибирь. Я подошел к кассам. Народу там было немного.
За билет до Кеми пришлось заплатить почти десять рублей. Значит, оттуда надо будет добираться на попутных. «Ну что ж, как-нибудь разберусь!» – решил я.
Военный бродил по зданию вокзала. Определить его принадлежность к тем или иным войскам было затруднительно, потому что поверх формы на нем был легкий плащ без погон.
Я сидел в зале ожидания и размышлял: следит он за мной или всё это мои фантазии?
«Нет, вряд ли он следит, – решил я. – Просто ждет поезда».
Серый пиджак и сутулый куда-то подевались.
Вдруг военный зашел в кабинет начальника вокзала и долго не выходил оттуда. Потом вышел и сел на скамейку напротив.
Женщина с повязкой «Дежурная» на рукаве прошла из кабинета начальника вокзала к кассам. Возвращаясь, она подошла к военному и что-то ему сказала. Он кивнул и продолжал сидеть.
