Маршал

Амёла села за руль, он – рядом. Она с места так рванула и так помчалась по узким улочкам, что Тота чуть ли не двумя руками ухватился за поручень. Однако за городом, особенно когда достигли гор, ход стал плавным, Болотаев совсем успокоился, расслабился и любовался красотой открывающегося пейзажа и всё время говорил:

– Вот также и у нас на Кавказе. То же самое, но у вас такие дороги, аптечная чистота кругом… Почему, Амёла?

– Потому что здесь умные люди живут. С головой дружат. 500–600 лет войны здесь не допускают. Понятно?

– Понятно… что мы малообразованны. Да и не свободны. Но горы у нас такие же. Точь-в-точь.

Вскоре, по мере подъёма по горному серпантину ввысь, погода стала ухудшаться, и вдруг они очутились в густом тумане. Чуть не съехали с дороги, а потом просто чудом или мастерством встречного водителя не попали в аварию.

Максимально сбавили скорость. Всё равно Амёла сильно нервничала, стала неуверенной. А Тота вновь обеими руками схватился за поручни.

– Может, я сяду за руль? – предложил он. – Но у меня с собой прав нет.

– Только на меня доверенность, – говорит Ибмас.

– Может развернёмся?

– Нет… Я обещала. Да и ехать осталось немного.

Судя по знакам, так оно и было – всего 25 километров. Однако серпантин всё круче, к тому же стал моросить дождь и наступили сумерки. У очередного населённого пункта их остановила полиция. Поехали дальше.

– Что они говорят? – спросил Тота.

– Погода будет портиться. Ночью возможен снег, гололёд.

– А у нас резина летняя?

– Мы там оставим машину, обратно поедем на поезде.

– А когда последний поезд?

– В десять с копейками… Как бы не опоздать, – волнуется Амёла.

– Куда не опоздать? – спросил Тота.

– На поезд, – почти что крикнула Ибмас. – А на этот юбилей меня к пяти звали.

– Звали вас, но не меня, – в очередной раз напомнил Болотаев.

– Тота, – недовольство в её тоне, – там будет весь свет России. Весь ваш бизнес. Это элита! Очень богатые и влиятельные люди. И вы должны с ними познакомиться. Понятно?

Болотаев промолчал.

Шёл уже седьмой час, когда они увидели знак «Санкт-Мориц». Дождь не утихал, однако в этом курортном городке, где кругом ярко светилась приманивающая иллюминация, эта стихия уже не так довлела.

Здесь Ибмас неплохо ориентировалась. Городок небольшой, но явно выделяется гранд-отель «Кемпински». По пандусу они подъехали прямо ко входу. Тут Тота, к приятному удивлению, увидел Бердукидзе. Последний явно нервничал. Бросив сигарету, он кинулся к автомобилю:

– Амёла, мы так волновались. Думали, что вы вообще не приедете… Да. Такой дождь. Похолодало… Мы вас давно ждём. Но более откладывать было неприлично.

– О! – кокетничала Ибмас. – К чему такая честь моей персоне?

– Ну, знаете, Рудольф Александрович… – тут Бердукидзе запнулся, увидев Болотаева. – Тота? А ты как…

– Я его пригласила. – У Ибмас тон повелительный, и в роскошном холле отеля она держалась также с достоинством. Однако, как заметил Тота, когда они вошли в величественный по масштабам зал, Ибмас явно оторопела, с удивлением стала рассматривать расписной интерьер огромного зала.

Столов немного: круглых, массивных. Людей тоже немного. По звуку Тота понял, что вживую играет симфонический оркестр и слышен женский оперный голос – класс! А когда он увидел, кто исполняет на сцене, то и сам Болотаев, как говорится, чуть не обалдел.

– О! Амёла! Дорогая! – вдруг эту идиллию нарушил красивый, знакомый бас Голубева. Музыка умолкла. – Как мы заждались! Как я волновался! – В элегантном строгом костюме; высокий, плотный, розовощекий босс Болотаева шёл к ним навстречу. – Амёла! – Он галантно поцеловал её в щёчку и фамильярно, взяв под ручку, повёл к своему столу, где, как заметил краем глаза Тота, сидели очень известные в России бизнесмены и, видимо, их жёны или знакомые дамы.

Картина была впечатляющей, так что даже Болотаев засмотрелся, но его отвлекли, попросили следовать за официантом по краю зала и за сцену. По опыту Тота понял, что его хотят посадить там, где сидят приглашённые артисты.

Осознание этого факта оскорбило Болотаева. Он остановился. Тяжело задышал, не зная, что предпринять. А провожающий его официант по-немецки стал настойчиво его звать, указывая на отведённое, точнее, положенное ему место. Это его взбесило, и он, дабы что плохое не учудить, уже хотел было развернуться и просто уйти, уехать хоть на поезде, хоть на такси, как услышал знакомый голос:

– Тота, дорогой! А ты откуда?! – За столом, куда вели Болотаева, – его давний товарищ, музыкант Остап, увидев которого сознание и настроение Болотаева моментально переключилось на иной лад и иную реальность.

– Ба! Остап! А ты как здесь? – развёл руками Тота. Они крепко обнялись. Болотаев уловил запах спиртного, табака, а в целом это был до боли знакомый аромат атмосферы эстрады, беззаботной молодости, когда ты ещё непризнанный творец. Но жизнь прекрасна и вечно будет такой.

– Садись, садись. – Не церемонясь, Остап усадил Тоту рядом с собой. – Ну дела! Кто мог представить, что старого друга встречу в Альпах Швейцарии. Наливай, – повелел он товарищу. – Тота, давай выпьем за встречу.

– Нет, нет, только не это, – воспротивился Болотаев. – Мне нельзя, да и поезд у меня через пару часов, а утром из Цюриха в Москву.

– Так мы тоже после этого сабантуя – в Цюрих, там нас самолёт ждет. В полночь вылет в Москву.

– Да ты что? – удивился Тота. – Вас на этот вечер привезли?

– Да, – смеётся Остап. – Хоть раз подфартило. Целый борт артистов притащили.

– А что здесь? – любопытен Тота.

– У какого-то олигарха юбилей плюс помолвка, а может, свадьба, в общем какая-то хрень… С жиру бесятся. А ты-то как здесь?

– Как и ты, – грустно улыбнулся Тота. – Буду танцевать.

– Ну и отлично! – хлопнул Остап товарища по плечу. – За встречу надо тяпнуть, – протянул он рюмку.

– Нельзя, – строг Болотаев. – Танцевать не смогу.

– Да, – согласился Остап. – Молодец! Профессиональный подход. – Он залпом выпил, закусил, задумался. – Слушай, Тота, здесь по программе какая-то грузинская пара будет танцевать, но тебя вроде я не заметил.

– Я на десерт. В запасе, – отшутился Тота.

– А! Отлично, – выдал Остап. – Так. Нам пора. Тут всё очень солидно.

Музыканты ушли. Болотаев остался один. Он всё, точнее эстраду, слышит, но ничего не видит. Стало грустно и обидно за самого себя. Стал злиться. Встал. Решил уйти. Осмотревшись, понял, что может выйти только через зал. Ретироваться таким образом посчитал, как говорится, западло. Однако и оставаться в этом закутке на правах незваного гостя – тоже западло. Надо было искать выход из этой унизительной ситуации. Обнаружил окно. Открыл. На улице непрекращающийся дождь, гроза. При вспышке молнии он увидел прямо под собой роскошную клумбу с увядающими по осени цветами. Болотаев выставил руку, кисть намокла. От этой стихии, сырости и свежей прохлады он чуть успокоился. Его мысли только о том, как бы вовремя отсюда свалить, чтобы на утренний рейс до Москвы не опоздать.

Думая об этом, он облокотился на холодный, мраморный подоконник, как его кто-то тронул за плечо.

– Мсье. – Хотя работник гостиницы говорил по-английски, Тота понял, что окно надо закрыть – непогода.

– А что там? – спросил Болотаев, закрывая окно и в сердцах махнул рукой. – Этот болван всё равно ничего не поймёт.

– Простите, сэр, – чисто по-русски сказал работник. – Я метрдотель гостиницы. Алекс.

– Алекс? – смутился Болотаев и невнятно пробормотал извинения. – А вы из России?

– Из Молдавии… А окно выходит в палисадник, далее – дорога… Просьба окно без нужды не открывать.

– Без нужды не открою, – заверил Тота и ещё хотел кое-что спросить, но тут раздался оглушительный рёв музыки – это Остап врубил свой любимый рок.

Потом были композиции поспокойнее. В длинные перерывы между ними выступали различные гости с поздравлениями в честь 55‐летнего юбилея Голубева и почему-то упоминали и Амёлу Ибмас… Точнее, не «почему-то», а как счастливую потенциальную половину, а ещё точнее, невесту очень богатого, очень щедрого и очень доброго человека Рудольфа Александровича, которому наконец-то, с третьего раза, в личной жизни повезёт.

Болотаев всё это слушал, и в какой-то момент его это стало даже смешить, а потом он вспомнил мать Амёлы. Неужели она её бросит или с собою на роскошную яхту в Монте-Карло возьмёт? Возьмёт в своё свадебное путешествие? От этих мыслей ему стало жалко и саму Амёлу, и её мать. А впрочем, разве не этой роскоши, богатства и свободы они в Европе искали? Ведь до сих пор в какой-то съёмной лачуге живут… А тут! Даже на закулисном столе артистов чёрная и красная икра в большущих тарелках, не говоря уже об ином… Словом, каждому своё. А Болотаеву прежде всего надо бы подумать о своей матери, да и беременная Дада там, и война, и бандитизм, и беззаконие там. А он на курорте в Швейцарии икру ложками жрёт.

От этих мыслей у Тоты разболелась голова, а потом и дышать стало трудно. Не хватало ему кислорода. Он вновь раскрыл окно. Свежий, влажный, прохладный воздух был так приятен, что хотелось нырнуть в этот дождливый полумрак.

– Я вас просил, господин, – тут же вновь появился метрдотель. – Пожалуйста, дайте я закрою окно.

– Алекс, – мешал ему Болотаев, – а могу я через окно уйти отсюда?

– Да вы что?! – испугался метрдотель. – Меня уволят! У вас проблема? Давайте я незаметно выведу вас через зал.

Тота задумался над этим предложением, но как, не попрощавшись с Амёлой, уйти? В это время появились Остап и его компания.

– О, Тота! Эти кретины музыку не понимают. Садись. Такой закусон! Давай выпьем.

– Давай. – Болотаев сел рядом.

– Вот это молодец, – поддержал Остап. – А то этих ворюг без пол-литра не поймешь.

Чуть выпив и закусив, Остап стал рассказывать, какая яхта – на экране показывали – ждёт «молодых» в Монако.

– Джакузи на двоих с шампанским, – рассказывал он Тоте, а потом: – А тёлка! Такая тёлка!

– Она в красном? – не выдержал Болотаев.

– Да. В красном… Всё-таки в такие моменты понимаешь, что деньги могут всё. Такая кадра!.. Налей… Всё, нам пора.

Вновь Болотаев остался один. Теперь, будучи под легким хмельком, он почувствовал себя более свободным и раскрепощённым, а на ум почему-то пришла известная поговорка «Баба с возу, кобыле легче». От этого заключения ему стало совсем легко. Он посмотрел на часы и твёрдо решил: чем где-то под дождём шляться, лучше он, раз так получилось, ещё здесь в тепле, сытости и под звуки любимой музыки посидит, а к девяти, за час до отхода последнего поезда, демонстративно через весь зал пройдёт и если надо и судьба, то Амёла его увидит и пусть поступает, как знает… Хотя… хотя ещё одна рюмка, которую он выпил один, уже чуть иначе заставила его соображать. Кровь стала закипать, и всякие резвые и даже резкие мысли, как пластика в лезгинке, стали в его воображении возникать. И неизвестно, во что бы всё это вылилось, будь всё, как представлялось Болотаеву, но всё потекло в ином русле, потому что вдруг появился разгорячённый от выступления Остап:

– Тота, дорогой, выручай… – Он торопился, говорил бессвязно. – Эта в красном. Я её узнал. В «Метрополе» останавливалась. И ты с ней пару раз был. Хе-хе, налей по стопке. – Он залпом выпил и, чуть отдышавшись, произнёс: – А вы друг к другу неровно дышали. Было такое или ещё есть?

Болотаев не ответил, а Остап захохотал:

– У нас с тобой яхт нет! И не надо… Но ты должен выручить. То ли она, то ли ещё кто Магомаева заказал.

– Ну и что? – рассержен Тота.

– Не исполнить блажь клиента нельзя. Нам нехило обещано. Выручай. Ты ведь пел и любил петь под Муслимчика.

– Это было давно, – усмехнулся печально Болотаев, – и, как говорится, неправда.

– Долю получишь.

– Ты о чём, Остап?! Перед ними?

– Тота, – не на шутку обиделся музыкант.

– Остап, прости. – Тота обнял товарища. – Прости, у меня ведь с ними иные отношения… Ты ведь знаешь и понимаешь. Да и не смогу я. И не мог.

– Но-но! – возразил Остап. – Как Муслим, понятное дело, никто не сможет, но у тебя если не голос, то этот дух магомаевский был и должен быть.

Этими словами Остап Тоту просто «купил», так что у последнего, как у всех непризнанных творческих личностей, лицо от удовольствия вытянулось, а Остап к тому же добавил:

– Особенно если кураж поймаешь… Я тебе в этом помогу – ещё по одной.

Выпить не успели, потому что внезапно появился встревоженный Бердукидзе:

– Остап! – Увидев рюмки в руках: – Положи! Не дай Бог сорвёшь концерт. Сам знаешь… Что за пауза?

– Заказали Муслима Магомаева…

– Ну и что? Ты ведь сказал, что можешь всё и вся?

– Ну, Магомаев! – возразил Остап.

– Что Магомаев?! «Фанеру» поставь.

– Обижаете, начальник, – выдал Остап. – Я и «фанера»?! Тем более ваш заказ.

– Да, да, – спохватился Бердукидзе. – Всё должно быть на высшем уровне, – он налил себе стопку коньяка, стоя залпом выпил. – Что делать? – Он обхватил голову руками. – Эта дура уже возомнила себя принцессой. Магомаева ей подавай! Где его взять?!

– Вот! – Остап указал на Тоту и, увидев реакцию последнего, добавил: – Тота, дорогой, только не надо…

– Да ты что?! – перебил его Болотаев. – То, что было по молодости…

– А ты что, старый стал? – это уже начальствующий голос Бердукидзе. – А я ведь тоже знаю, что ты танцор.

– Да, танцор. Был! Но не певец, тем более Магомаев.

– А это не Большой театр, – вставил Остап.

– Я не смогу, – взмолился Тота.

– Надо, – постановил его начальник. – Как говорили в кино, «надо, Федя, надо» и побыстрее.

С этими словами Бердукидзе ушёл, а Тота с обидой и не в полный голос, а себе под нос:

– Я не Федя… Да и вообще, пошёл ты, – выругался Болотаев и двинулся в другую сторону, твёрдо решив уйти, как услышал вдогонку:

– Ты не Федя, но и не прежний Тота, оказывается.

Болотаев встал. Тяжело выдохнув, развернулся. Какое-то время эти два эстрадных товарища молча смотрели друг на друга, словно вспоминали всё, и Тота, как бы оправдываясь, сказал:

– Столько не выступал… Я не могу, не хочу, я опозорюсь.

– О чём ты говоришь, Тота? – усмехнулся Остап. – Мастерство не пропьёшь и не продашь… А она, – Остап на этом слове сделал значительное ударение, – очень грустная, даже печальная сидит.

– Кто «она»? – встрепенулся Тота, а Остап понял, что «наживка» сработала, продолжил: – Ты думаешь, она просто так Магомаева заказала?

Болотаев стремительно вернулся к столу, залпом выпил стакан воды и, схватив за руки Остапа, с жаром выдал:

– Ты поможешь мне, подсобишь?

– На эстраде? – спросил Остап. – Всё, что хочешь, и всё, что смогу.

Они, как в былые времена, стали с жаром обсуждать репертуар Муслима Магомаева, и тут Остап сказал:

– Давай, как в «Метрополе».

– Как в «Метрополе»? – удивился Тота. – А ты это помнишь?

– Конечно, помню, – засмеялся Остап. – Я всё думал, где эту красавицу видел, и не мог вспомнить. Но как только она Магомаева заказала, я вспомнил вас в «Метрополе». – Он засмеялся, ещё что-то хотел сказать, но вновь появился Бердукидзе:

– Быстрее, быстрее… мисс грустит, босс недоволен.

«Амёла грустит, всё вокруг Амёлы, точнее, мисс Амёлы», – подумал Тота о значимости человека, по просьбе или приказу которого он должен выступать.

По правде, будучи в душе артистом, Болотаев всегда грезил сценой, но в ресторане горного курорта Швейцарии?! Ведь он уже не студент или аспирант. К тому же он давно не выступал, тем более вовсе не певец, и теперь, ступая на небольшую сцену вслед за Остапом, он чувствовал в коленях мандраж, который, впрочем, всегда преследовал его перед каждым выступлением. Но сейчас был особый случай, определение которому он не мог дать, а он уже на сцене. Перед ним микрофон, первые аккорды, и, как их учили в вузе, выступающий ни в коем случае не должен смотреть на людей в зале, тем более в чьи-то глаза. Взгляд только поверх голов и в бесконечность.

Он хочет петь для неё, для неё одной, и поэтому первая композиция – «Любимой женщине», где в первом предложении слова «Уютно и тепло, и мы одни…». Много-много раз он исполнял эту песню в разных ситуациях и про себя напевал. Однако ныне так получилось, что он почему-то задумался над этими словами именно сегодня и понял их абсурдность в данной ситуации в отношении Амёлы, ибо он своими чувствами и мнением окружающих был зациклен на ней и где он, и где она, и эти слова «сидим вдвоём»… Словом, случилось то, что никогда на сцене с ним не случалось. Тота смутился и даже позабыл слова. И конечно, он понимал, что это ресторан, что и он, как и многие, под хмельком и на всех, в принципе, плевать, но есть она, и он туда посмотрел: Амёла сидела прямо перед сценой, опустила голову – ей за него стыдно. Это он понял. Просто опустилась рука с микрофоном, и это был бы полный сценический провал, если бы не музыкальное мастерство Остапа и его группы.

– Ничего, ничего, с кем не бывает?! – в их закутке успокаивал Остап Тоту. – Столько не выступал, не пел. А это просто распевка. И следующую вещь ты выдашь на бис.

– Ни за что и никогда! – прошептал Тота.

– Ты что? – склонился над ним Остап. – Так со сцены сойти?! Нельзя.

– Да пошли они все!

– А она?

– И она тем более. – Тота слегка ударил кулаком по столу. – Понимаешь, захотелось барыне – Магомаева подавай! А я не артист! Тем более не певец.

– Тота, прости. Это я виноват, – говорит Остап. – Но так закончить… Будет осадок. Комплекс на всю жизнь.

– Я со сценой покончил… Стыдно, что сюда попал.

– Сейчас будет лезгинка.

– Какая лезгинка?

– Бердукидзе в программу ввёл. Каких-то танцоров, якобы грузин привёз. Сюрприз боссу, точнее, молодым.

– Да ты что, серьёзно? – При слове «лезгинка» глаза Тоты заблестели. – А аккомпанемент – запись?

– Нет, конечно, – отвечает Остап. – Здесь всё в натуре. Заказали Deep Purple – «лезгинка».

– «Лезгинка» в исполнении Deep Purple? – изумился Тота. – Это будет интересно.

– Это будет ужасно, – засмеялся Остап. – Я видел их репетицию… Они из какой-то подмосковной самодеятельности.

– А зачем их привезли?

– Не знаю. Видимо, Бердукидзе решил показать грузинский колорит. Ведь этот олигарх, Голубев, вроде в Грузии родился то ли жил там. В общем, сюрприз на юбилей босса. Пора.

Остап ушёл, а Тота окунулся мыслями в свою стихию. «Лезгинка» в исполнении Deep Purple. Когда-то, когда он и Остап работали в ресторане «Столичный», это исполнение было их визитной карточкой и точно срабатывало, когда надо было завести зал и сорвать у клиентов куш. Однако деньгами ведь никогда просто так не швыряются, тем более в советском ресторане. Чтобы исполнить «лезгинку» в стиле Deep Purple, надо иметь музыкантов, подобных легендарной группе. Понятно, что их нет, за исключением самого Остапа, но если есть Остап и слаженность коллектива, то получаются искромётные, зажигающие звуки и завораживающий ритм, когда трудно сдержаться, чтобы не танцевать. И в самый разгар композиции в зал стремительным пируэтом с криком выскакивал Тота. Тут Остап на гитаре и ударник начинали выдавать такое соло, а Тота вращаться по кругу – бешеное шане! И кульминация всего этого представления – это фирменный танец Болотаева «Маршал», который публику приводил в экстаз!..

Однако всё это в прошлом. Тота давно не танцевал, да и спорт забросил, к тому же и вес набрал, так что он понимал: выдержать ритм «Deep Purple» было бы нелегко. А вот посмотреть, как другие исполняют.

Лучше бы не смотрел. Смешно. Это – не кавказцы и не кавказский танец и темперамент. Это, как Остап нарёк, самодеятельность из подмосковного Дома культуры, так что на этом фоне провальное выступление Тоты позабылось.

В зале кто-то свистнул. Потом недовольный баритон и снова свист. Болотаев из своей конуры зал не видит, но понимает, что такой свист может позволить себе только босс-юбиляр.

Музыка внезапно обрывается. Тота слышит из зала какой-то недовольный гул. Вместе с этим появляется злой Остап, что-то недовольно бурча себе под нос. С ходу наполняет свою рюмку и залпом выпивает. Следом прибегает Бердукидзе.

– Ты что себе позволяешь? – шипит он на Остапа. – Что это за демарш?

– Меня никто так не освистывал… Никогда!

– Так это не тебя, а этих уродов. Козлов!

– Но этих уродов не я привёз, – возмущается Остап. – И я их здесь в первый раз вижу.

– Знаю, знаю, – вполголоса говорит Бердукидзе. – Мне их рекомендовали как лучших танцоров. Хотел, как лучше…

– Хотели сэкономить, – перебил Остап.

Эти слова задели Бердукидзе. Недовольным взглядом, словно видит впервые, с ног до головы осмотрел музыканта, явно обдумывая, как ему сейчас поступить и что этому нищему гитаристу сказать, как из зала вновь донёсся хмельной властный баритон босса:

– Да что это за концерт!? Кто привёз этих скоморохов?! – Пауза и далее: – Бердукидзе где?

Бердукидзе замер с вытянутым лицом.

– Остап выручай, – еле вымолвил он и побежал в зал, а Остап, наоборот, приободрился. Затушив в пепельнице сигарету, он вальяжно тронулся к эстраде, как Тота его окликнул:

– Остап, выручи и меня.

– Тебя? – обернулся музыкант.

– Ну да… После такого провала.

– Да ладно тебе, какой провал? Это я виноват, – сказал Остап и, подумав, добавил: – А впрочем, ты прав, если сразу же не реваншироваться на сцене, то в тебе искусство умрёт. – Он протянул Тоте руку.

– И не только это. – Они крепко пожали руки.

– Ну что ж, тогда тряхнём стариной! – воскликнул Остап.

– Повтори Deep Purple, – попросил Тота.

– Твой фирменный «Маршал»? Как в старые добрые времена? – поинтересовался музыкант. – Или, учитывая возраст, подсократим?

– Нет, – сказал Болотаев. – Проверю, есть ли ещё порох в пороховницах?

– Посмотрим, – улыбнулся Остап.

…Конечно, юношеской прыти, задора, крика и тем более амплитуды воздушных трюков не было, зато осталась грация, фирменный стиль и такой вихрь вскипающей мужской страсти, что весь зал, даже обслуживающий персонал, застыли в восторге. А танцору сцены не хватало, и он вихрем пируэтов бросился прямо в зал.

В такт танца все стали аплодировать. Та буря стихии, что разыгралась за окнами отеля, уже была не слышна – в зале набирал силу свой шторм, особый гром музыки и та искромётная, целенаправленная молния любви, от сверхнапряжения которой Амёла вдруг вскочила и, как умела и представляла, стала танцевать с Тотой…

Тота выложился. Тота выдохся. Ему не хватало воздуха, и сразу же после такого сумасшедшего выступления он бросился за кулису к спасительному окну. Свежий, влажный, ледяной воздух ворвался в зал, в его грудь, вознёс настроение.

Он любит и любим, и в этом нет сомнения, но эти яхты, люстры, лимузины и бочки чёрной икры могут перебить любой вкус, любое настроение. К тому же вновь показался всё тот же метрдотель, и Тота подумал, что, как только этот молдаванин вновь потребует или даже попросит его закрыть окно, он его точно пошлёт куда подальше, а может, и пинка даст. Однако метрдотель, вопреки ожиданиям, стал в умилительной позе, прижав руки к груди, и восхищенно сказал:

– Вот это танец! Я такого не видел и не представлял. Браво! – Он тихо похлопал. – Браво!

– Спасибо. – Болотаев был очень рад. – Я чуть отдышусь и закрою окно.

– Да-да, только не простудитесь. Вы так вспотели.

В это время с шумом, что-то опрокидывая, появился Бердукидзе:

– Ну ты, земляк, выдал! Вот это лезгинка!

– Мы все спасены! – улыбается Тота.

– Ты так думаешь? – поменялся тон Бердукидзе. – Мало того что мисс Ибмас с тобой под ручку на вечер заявилась, так эта «невеста» чуть было тебе на шею только что не бросилась.

Болотаев хотел было в ответ что-то грубое ляпнуть, да сдержался. А Бердукидзе, словно читая его мысли, произнёс:

– Босс обидится – выгонит. Такой работы ты более не найдёшь, и более Ибмас и никто не поможет, потому что в России сегодня, впрочем, как всегда, эта банда к власти надолго пришла. Они друг друга все знают, и если босс в отказ пойдёт – хана. Более достойной работы не будет.

– Вообще не будет?! – всё-таки ёрничанье в голосе Болотаева.

– Будет, – в тон ему отвечает шеф. – Работа доцентом и нищета.

Эта реальность задела Тоту и отрезвила, а Бердукидзе налил себе виски, залпом выпил, закусил и, не глядя на Болотаева, сказал:

– Амёла – классная кадра. Но раз босс на неё глаз положил… Медовый месяц или пусть даже квартал пройдёт, и тогда наша очередь наступит. Понял, Тота? Ха-ха-ха!

Болотаев не засмеялся, наоборот, насупился, выдал:

– А мы что, ассенизаторы?

– Чего?! – строг стал Бердукидзе. – Вообще-то вы чечены странный и непонятный народ. И как ты сюда попал?

– Сами видели – мисс Ибмас пригласила.

– Хе-хе, отныне «мисс» вряд ли к ней применимо… У босса таких «мисс» во всех банках и корпорациях – куча. И у всех у них будущее обеспечено. Так что… Правда, эта Ибмас – особый фрукт. – Он странно засмеялся. – Но силу денег, больших денег, никто не отменял… Разве это не так? Как учёный-экономист, ответь, Болотаев.