скачать книгу бесплатно
«Кстати, мальчик, а пианино у тебя есть?»
«Я пока буду заниматься у Додки Микаберидзе, а потом мне купят».
«Вот когда купят, тогда и приходи».
Всю жизнь ты будешь жалеть, что не умеешь играть на пианино, но второго шанса тебе не дадут.
В то же примерно время тебе объявят, что у тебя скоро появится братик или сестрёнка. По правде говоря, ты не придашь этому сообщению такого большого значения, как упущенной возможности научиться играть на пианино. А зря. Когда однажды маму увезут, а потом привезут обратно, ты окажешься к этому совершенно не подготовлен.
Дело будет в августе, ты примчишься на велике домой, опалённый, изнывающий от жажды, и вдруг услышишь детский крик, доносящийся из дома. Там ты обнаружишь бледную, потухшую маму, глуповато улыбающегося чему-то папу, бабушку, склонившуюся над белым свёртком. Из свёртка будут торчать маленькие ножки, которые у всех, кроме тебя, вызовут взрыв нездорового, необъяснимого умиления.
Зачем они всё это придумали? Разве мы и без этого плохо жили?
Вдруг до тебя дойдёт, что жизнь уже никогда не будет такой же, как до появления твоего брата Юры. Она не станет хуже или лучше – она будет другая. Маленький Юрка не станет тебе докучать. Но ты быстро уяснишь, кто теперь в доме главный, и удалишься «как разжалованная прислуга» в свою жизнь.
Потом выяснится, что тобой родители будут гордиться, а Юрку – любить. А это разные вещи.
Вот и славно. Трам-пам-пам.
15
Взрослые скоро вспомнят забытую в связи с рождением Юрки забаву: совместные походы в кино. Вот все они идут с фонариком по узкой и совершенно тёмной дорожке в летний гарнизонный кинотеатр. Фонарик нужен, чтобы не наступать на лягушек, которые в суицидальном порыве снуют под ногами.
Потом у взрослых начинается кино, а у нас с Юркой – концерт. Он не засыпает без песен. Их есть у меня, но только все они бодрящие, пионерские. Взвейтесь кострами, Щорс под красным знаменем, юный барабанщик – мой репертуар осени 1960-го года.
Юрка взвивается, идёт под знаменем, барабанит от души. Потом утомляется и засыпает.
Между тем, Светка Шишкина, Валерка Константинов и ты организуете тайное общество. Оно не будет ставить своей целью свержение режима, пришедшего к власти путём вероломного переворота, измены и обмана тёмных масс в 1917 году. Оно будет служить исключительно задачам укрепления нашего духа, тренировки выдержанности и силы воли.
Проверка этих качеств будет заключаться в следующем. Половина семей гарнизона проживает в многоквартирных бараках с открытыми верандами. На верандах располагаются керосинки, примусы, а на гвоздях развешаны глубокие гитарообразные оцинкованные ванны для стирки и купания детей. Пол на верандах цементный. Соображаешь?
Испытание воли заключается в том, чтобы после одиннадцати (городок в будни засыпает рано) подползти как можно ближе к веранде с висящей на гвозде ванной и вдарить по ней булыжником. Ванна при этом издаёт щенячий визг и рушится на пол с грохотом, от которого в жилах стынет кровь. На освещённую сортирными лампочками веранду выбегают жильцы в подштанниках и слепо пялятся в комариный мрак невидящими сонными глазами.
Шик заключается в том, чтобы при этом не мчаться прочь, не разбирая дороги, а залечь и переждать грозу, терпеливо дождаться, когда они снова почти заснут, после чего нанести повторный сокрушительный удар и скрыться во мраке с чистой совестью на зависть подельникам, то есть соратникам.
А ты говоришь колыбельные… взвейтесь… развейтесь…
16
АЛЬЧИК м. арх. игорная говяжья надкопытная кость, козна, козан, бабка, костыга, шляк, лодыга, баска; лат. Talus.
Словарь Даля
Ты уже ходишь в школу, но ещё не знаешь про словарь Даля. Зато ты твёрдо знаешь, что один альчик стоит одну копейку. И ещё ты знаешь, что лучше тебя в альчики не играет в твоём городке никто.
Обе эти мысли приятно щекочут твоё самолюбие. У тебя их – не мыслей, мослов – больше всех. У кого-то сокровище, возможно, и лежит в душе (моё почтение, Александр Александрович!), а у тебя – рассовано по старым женским чулкам и закопано в надёжном месте.
Ключ поручен только тебе.
Пусть ты не любишь и не умеешь драться с близнецами Копыловыми, которые смертельно боятся твоей бабушки, зато ты закрываешь глаза и проезжаешь на велике под шлагбаумом.
А когда ты их открываешь, то вообще «делаешь в мослы» их всех.
Тебе нравится быть чемпионом. Это хорошо. Но ты неопытен и глуп: ты просмотрел тот момент, когда в твоей душе поселяется гадкий червяк – тебе уже нравится, когда завидуют. Ты выигрываешь десять мослов, продаёшь их проигравшему за десять копеек, а через пять минут небрежно возвращаешь их себе.
При всём уважению к Далю, не знаю, во что играл он, а наши мослы были бараньи. Вы с Валеркой Константиновым сами, бывало, выковыривали их из обглоданных шакалами бараньих скелетов в пустыне на окраине нашего городка, пока подкованная в медицине мама не узнала об этом честном промысле и не напугала нас до смерти бараньим трупным ядом, одной микроскопической капли которого хватает, чтобы убить человека.
Тем более пионера.
Мослы – это очень просто: ты рисуешь на земле прямоугольник метр на полметра и в центре проводишь прямую линию. Игроки ставят на эту линию по одному альчику, потом отходят за определённую черту, бросают свои альчики-битки, и тот, у кого биток стал на нужную сторону, первый старается выбить им альчики за пределы прямоугольника. Выбил – он твой. Нет – бьёт следующий.
На обнаруженных в погребениях осетинских селений древних альчиках были нанесены две меты: одна означала «могила», другая – «тягота». Археологи перевели эти меты «да возьмёт он наши тяготы» и решили, что перед ними амулет.
В твоём случае мослы брали на себя твои тяготы только поначалу, потом же стали преимущественно насылать их на тебя.
Сын штурмана полка получит от своего папы на день рождения бинокль. Чёрный, тускло блестящий, как наган. В футляре с кнопкой. Мальчик полюбит игрушку, укрощающую расстояния. Но ещё больше он полюбит альчики. В отличие от бинокля, не требующего от хозяина особых навыков, мослы требуют хладнокровия, глазомера, силы удара, дерзости и азарта. У мальчика из вышеперечисленного есть только азарт. Он купит у тебя мешок мослов и проиграет их тебе же за два дня.
Изнывая от унижения и желания отыграться, он принесёт тебе бинокль и запросит за него семьсот мослов. Даже у тебя не наберётся так много. Ты пойдёшь в рощу, что у бассейна, и вскроешь тайник, в котором ждут своего часа пара сотен отборных мослов из резерва главного командования. Путём хитроумных комбинаций, обменов и заимствований ты наберёшь эту гору мослов и вывалишь их перед пацанами. Специально назначенные счётчики тщательно пересчитают их в присутствии владельца бинокля. И будет обмен.
Ты оставишь себе гвардию – дюжину испытанных в сражениях костей. Ты будешь играть с ним три недели с перерывами на сон и школу, и через три недели вернёшь себе все семь сотен, до последнего крашеного и облезлого мосла.
Враг будет повержен в честном бою, и победа твоя обратится в миф.
Ещё через пару недель твоего папу вызовет на ковёр штурман полка. Папа узнает, что его сын обманом заполучил чужой бинокль и не отдаёт его не по годам доверчивому хозяину, что гарнизонные мальчики проигрывают его сыну деньги, полученные от родителей на завтраки, теряют в весе, и, того гляди, вообще не сегодня-завтра пойдут по неверной дорожке. Всё из-за тебя.
Твой тихий папа вспылит, а дома отзовёт тебя в виноградную беседку: «Саня, бинокль отнеси сегодня, мослы раздай ребятам. На что они тебе – ты и так чемпион. Больше не играй. Не забудь выкопать чулок с мослами под решёткой в душе. А то он там хлюпает. Обещаешь?»
Ты так и сделаешь.
17
Всех туркменских стариков зовут бабаями, а всех туркменских женщин старше двадцати – мамушками.
Что можно сказать про бабая? Бабай бывает одет в пыльный халат, штаны и меховую папаху, которая особенно впечатляет в адскую туркменскую жару. У него редкая седая борода.
На мамушке чистый халат, шаровары, на голове – тонкая, обычно тёмнокрасная накидка, один конец которой зажат в зубах, от чего на ткани темнеет пятно от слюны. Монисто.
На всех бабаях и мамушках – резиновые калоши на босу ногу.
Малышей пугают – смотри, не будешь слушаться, бабай унесёт, но это впечатляет разве что уж совсем глупых, ведь всем доподлинно известно, что бабаи очень добрые. Тем более мамушки.
Бабаи ходят по домам и предлагают купить у них жёлтый и чёрный виноград, зелёные яблоки, нежные персики, урюк, арбузы или дыни. Товар размещается в матерчатой сумке, закинутой на плечо и состоящей из двух больших отделений, одно на груди, другое – за спиной. В таких же сумках перевозят всякую всячину на ослах.
Каждый уважающий себя бабай имеет при себе гири и две битые алюминиевые тарелки на цепочках. Взвешивают они щедро, особенно детям, приговаривая: «Поход».
Мамушки носят молоко в бидонах, и хозяйки рассчитываются с ними раз в месяц.
Вот ты подходишь к двум-трём бабаям, продающим фрукты в тени у магазина. Денег у тебя нет и быть не может. Ты пробуешь виноград у одного, у другого, пока кто-нибудь из них не оторвёт тебе кисть и не протянет, ворча и приговаривая что-то по-своему.
Им разрешают лечиться в полковой поликлинике, где твоя мама работает лаборантом. Жёны приходят только с мужьями: он восседает впереди на осле, больная тащится по жаре следом за ним пешком. Не пускают их только в бассейн – запрещает врач Микаберидзе, Додкин папа. Они живут рядом с городком в колхозе имени Карла Маркса в юртах.
По дороге в школу ты видишь, как старики расстилают коврики прямо на земле и молятся лицом к востоку.
В твоём классе есть туркменские ребята, вы не ссоритесь, но и подружиться не успеваете: они живут в городе, а вас после уроков сразу увозят в гарнизон.
Однажды ломается автобус, и твоя первая учительница Раиса Васильевна просит местных разобрать «военных» ребят по домам и покормить обедом. Ты оказываешься в туркменской семье твоего одноклассника по имени Берды, тебя смущённо зовут к столу, дают суп и лепёшку из тандыра. Ты смотришь на этот перенаселённый бедный дом, и что-то до тебя начинает доходить. Тебе стыдно перед Берды, как будто ты подсмотрел то, что видеть был не должен.
Теперь в классе ты смотришь на него другими глазами. В стране нет вдоволь хлеба, в школе на переменке всем дают по белой булочке, все едят, а Берды быстро кладёт в сумку для маленькой сестры. И он видит, что ты это замечаешь, но не смущается, а по-свойски подмигивает тебе.
Ты ничего не учишь, а учишься отлично, буквально страницами запоминая тексты из учебника в автобусе по пути в школу.
Однажды в классе Раиса Васильевна объявляет, что тебе светит поездка в Артек, потому что у тебя нет ни одной четвёрки. Ты поспешишь похвастаться дома, но в Артек поедет девочка – председатель совета пионерской дружины. С двумя четвёрками.
Ты только пожмёшь плечами: тебе и в Армавире хорошо. Ты знаешь, как тебе там рады.
18
В Армавире тебя ждёт сестра твоего сгинувшего деда баба Женя, её муж дед Лара, их дочь тётя Галя. У деда Лары и остальных странная фамилия – Оверя.
Ты физически, кожей чувствуешь, как они тебя любят, ты купаешься в этой любви.
Ты слышал, что дед Лара был деревенским учителем, когда пришла на Кубань большевицкая свобода, и его, как единственного грамотного в станице, выбрали в Раду сочинять для казаков законы. Потом свободы стало так много, что ему вспомнили Раду, успевшую стать кулацкой, и отправили на десять лет на Соловецкие острова.
Дед Лара отсидел от звонка до звонка. Хотя свободы поубавилось, ты никогда не услышишь его рассказов об островах.
Когда ты с папой и дедом Ларой поедешь к нему на пасеку, он будет грустно усмехаться, разглаживать седые шелковистые усы, макать в свежий мёд солёный огурец, угощать тебя полными мёда золотыми сотами.
Ты увидишь его ясные синие глаза, которые не погасила неволя. Они единственные смеялись, освещая лицо.
Он угадывал погоду и понимал язык пчёл. От него пахло воском и мёдом.
Ещё он знал цену жизни: ему довелось видеть, как легко рвётся эта нить, и рвут её совсем не те, кто подвесил (простите, Михаил Афанасьевич).
Усмехаясь в седые усы, он оберегал нас с папой от правды, которая об ту пору была нам не по росту.
Тебе расскажут, что он заплакал только однажды: когда сын Лёня ушёл воевать, а уже через месяц пришла похоронка. Он не доехал до фронта, эшелон был разбомблен в пути.
Дед Лара не пришёлся ко двору в своей стране. Она не знала, что с ним делать. Она делала всё, чтобы ни его, ни подобных ему не было, а он всё был и был.
Назову в последний раз – Илларион Оверя, станичный учитель русского языка и литературы, соловецкий мученик, чеховский персонаж, пасечник, золотые руки, чистая душа. Жил налегке и легко, как песчинка, канул в невидимых глазу водах всесильной реки.
19
Вот ты сидишь, свесив ноги в армавирскую канаву, и ждёшь с работы тётю Галю. Ты знаешь про неё, что она старая дева, но что вслух этого произносить не надо, что у неё увлекательная работа бухгалтера в райотделе бытового обслуживания населения, что она всю зиму ждёт лета, потому что летом ты приедешь из Туркмении, и для них это радость, ведь у них в доме кроме тебя детей нет. И не будет.
К её приходу ты одеколонишь грязные руки и шею и причёсываешь паклю волос. Вы видите друг друга издалека и радуетесь. Тётя Галя приносит с работы пачку квитанций, штемпель и чернильную губку. Ты должен терпеливо и аккуратно проштемпелевать эту пачку и только после этого отправляться играть со своими армавирскими приятелями и подружками в штандер.
В доме Оверей всегда полумрак. Маленькие окна на ночь наглухо закрывают ставнями, снабжёнными длинным металлическим штырём с проушиной на конце. Этот штырь уходит в дырку в стене и крепится изнутри, так что открыть ставни снаружи никак не возможно.
В комнате у них стоит «мойдодыр» для умывания и большой сундук. На полках много книг. Полный Пушкин. Ещё Некрасов и Щедрин.
Тётя Галя называет мою бабушку «Надюша», а тётю Женю «мамуня». Когда идёшь по их хате, поскрипывают половицы.
Перед их дверью, выходящей во двор – бочка для сбора дождевой воды, в сенях – банки для варений и солений, рамки для сот, с которых дед Лара специальным скребком счищает воск.
Над столом висит отрывной календарь, оторванные листки не выбрасываются, а скрепляются держалкой в виде железной человеческой лапки с пружиной, потому что на обороте можно прочитать рецепты, афоризмы и биографии замечательных людей.
На стене висит увеличенный фотопортрет Лёни в застиранной белой рубашке. Смущённая полуулыбка, ясные глаза.
Они смирились с бедностью. Устали надеяться и бояться. Они стали скуповаты, для чужих их души сомкнуты, как створки раковины, прячущие жемчужину, а вот для Надюши и Сашеньки – раскрываются.
В комнате икона, у которой всегда горит лампада. Пахнет чистой старостью и травами.
Из этих комнат бабушка поведёт тебя в церковь – крестить. Об этом ты помнишь мало: будет темно и непонятно, старик с бородой не то, чтобы страшен, а скорее уж больно не похож на дедов, которых ты привык видеть на улице. Одет по-сказочному, то ли говорит, то ли поёт. Вот подходит к тебе, бабушка что-то говорит тебе, а ты всё делаешь, как велят. Дают что-то в рот из общей – как ты успел подумать – ложки.
Свечи пылают, пахнет, как у Оверей.
Ну и хорошо, что быстро кончилось.
20
По соседству с Оверями живёт странная семья Портновых: толстая злая старуха с огромной бородавкой на мясистом носу, её ничем не примечательная дочка лет, как ты это теперь понимаешь, тридцати, и её сын Саша, твой ровесник и друг. Про бабку с дочкой говорят, что они баптисты. Ты не знаешь, с чем это едят, но уверен, что ничего хорошего в этом нет. Дело в том, что они никогда не пускают Сашку гулять. То есть буквально никогда.
Сашка сидит на крыльце с бабкой, которая шипит: «Родненький, не смотри ты на них, это же не дети, это бандиты, девки у них грязные, и тюрьма по ним плачет». Поэтому все дети и взрослые зовут Сашку «родненьким». Потешаются над ним.
Потом он пойдёт в школу, но и тогда бабка будет вести его до класса и забирать домой после уроков.
Ты не знаешь и теперь уже никогда не узнаешь почему, но гулять Сашу Родненького пускают только с тобой. Чем ты заслужил это высокое баптистское доверие – неизвестно. И вот живёт себе в Армавире такой мальчик и ждёт лета и твоего приезда из туркменского далёка. Вы вместе ходите на Кубань, и ты со знанием дела учишь ничего не умеющего Сашу копать червей, ловить рыбу и пускать плоские камни по воде.
Вы разговариваете обо всём на свете, и ты понимаешь, что Саша мало знает и стесняется этого. Саша выше и шире тебя, но рыхлый и неловкий. Ты учишь его играть в футбол и кататься на чужом велике, ты рассказываешь ему про альчики, самолёты, пустыню, про книжки, которые ты читал, и про места, где ты побывал.
Саша слушает тебя очень внимательно и задаёт много вопросов. Он знает, что ты уедешь, и гулять он пойдёт нескоро.
Он будет ждать тебя всю осень, зиму и весну, спрашивать бабу Женю, а когда Саша приедет.
Вот так. А вы говорите «Артек».
Вот вы идёте с Сашей в клуб завода «Армалит» смотреть кинокомедию «Полосатый рейс». Свет ещё не видывал более благодарного зрителя, чем Саша Портнов. По пути домой вы вспоминаете смешные реплики, строите рожи, изображаете тигров и дрессировщика. Ты доводишь Сашу до крыльца, где его уже ждёт бабка.
Однажды Саша скажет, что хочет убить её, и в его голосе будет столько спокойной уверенности и усталости, что тебе станет страшновато. Всякий раз, когда ты, уже повзрослевший, будешь приезжать в Армавир, ты первым делом будешь бежать к Сашиному дому, а он – большой, даже грузноватый парень – будет уже стоять на этом ставшем маленьким крылечке, размахивать обеими руками, радоваться не по возрасту, по-детски.
Потом вы с бабушкой продадите её старый домик и перестанете ездить в Армавир. Да и что там теперь делать? Твоя семья уедет из Туркмении в Астрахань, там ты будешь привыкать к большому для тебя городу, будешь знать из книг, что пора влюбляться в девушек, а сам влюбишься в английский и стишки.
Детство уйдёт незаметно.
Ждал ли тебя всё это время Саша Родненький или нет – кто знает. Тихо угасла тётя Женя, меньше стала писать обидчивая и одинокая тётя Галя. И всё-таки кое-что доходило.
Саша вырос, стал груб с бабкой и матерью, метался, учился плохо. Они выбили его из колеи детства, он не знал, куда плыть. Хотели спасти от скверны, а отравили семенами ненависти.
