Башня

Военный снова пошел вдоль строя, но теперь время от времени подходил вплотную и выводил кого-нибудь вперед. Климов решил сначала, что наугад, но вскоре понял, что есть какая-то одному военному известная система.

Тех, кого он вывел, стояли между охранниками лицом к строю, и Климов заметил, что состояние многих было похоже на то, что было у Сафарова, – необъяснимое желание помогать своему палачу с той только разницей, что эти совсем выглядели беспомощными, растерянными и жалкими. Когда военный закончил свой обход, перед строем стояло человек пятьдесят, и по сравнению с теми, кто остался в строю, их было ничтожно мало. Над строем снова зажужжало и засопело, но теперь в этой разноголосице можно было услышать радостный, хоть и нервный смех. Строй будто выдохнул накопившееся напряжение.

– Приветствую, воины, вам выпала честь обрести бессмертие, пускай звучит пафосно, но быть воином – жить вечно! – гаркнул военный.

Один из будущих воинов качнулся и рухнул на пол без сознания и словно дал команду остальным. Тут же другой упал на колени и взмолился:

– Я не могу! Прошу! Я не хочу!

Он пополз на коленях к ногам военного, но один из охранников встал перед ним и слегка приложился дубинкой к плечу.

Другой, с богатой кудрявой, но неухоженной шевелюрой, в красной футболке с принтом – «по умолчанию свободен», закрыл лицо руками и беззвучно зарыдал, вздрагивая всем телом. Кто-то сел на пол и обхватил голову руками в полном отчаянии, кто-то куда-то срочно дозванивался, кто-то уже говорил по телефону, и Климов слышал, как тот то ли прощается, то ли умоляет забрать его отсюда. Все пребывали в таком состоянии, будто сейчас истекают их последние минуты жизни, и только один человек стоял спокойно, смотрел на военного с презрением и будто ждал, когда поутихнут стоны, плач и вздохи, чтобы высказаться. И дождался.

– Как ваша фамилия, военный? – спросил он с вызовом.

Голос его был настолько тверд и повелителен, что остальные как по команде уставились на наглеца с невесть откуда взявшейся надеждой, словно он этим вопросом только что продлил их жизни еще на несколько часов.

Военный никак не отреагировал на вопрос, и тогда смельчак шагнул вперед. Климов ожидал услышать что-то громогласное, после чего польется такая речь, от которой и военный, и охрана придут если не в восторг, так в трепет, но тот разразился каким-то истеричным писком:

– Вы не имеете права! У меня было все предусмотрено! Позвоните, я дам вам номер, там скажут, кто я такой! Как ваша фамилия? Я сообщу!

Военный подошел к нему вплотную. Казалось, он смотрел писклявому в глаза целую вечность. Затем протянул руку охраннику, тот вложил в нее дубинку.

Удар был страшный. Казалось, военный вынес дубинкой писклявому весь коленный сустав разом. Тот повалился на пол, и военный успокоил его дубинкой по голове прежде, чем тот успел заорать. Надежда в глазах остальных тут же потухла, но, к удивлению Климова, все они перестали рыдать, причитать и суетиться. Словно лишившись надежды, обнаружили в себе какую-то силу, о существовании которой и не догадывались.

Военный приказал всем выстроиться в колонну по трое, выделил четверых для писклявого. Того взяли за руки и ноги, военный скомандовал: «К лифту!», и вся процессия отправилась к той лифтовой шахте, что вела вниз, и которую Климов уже видел, когда впервые столкнулся с военным.

V

– Мне в расположение, – сказал Климов охраннику, когда вернулся на пятидесятый этаж, где его определил в курьеры начальник смены.

– Распишитесь, – он подвинул по столу журнал.

Климов черканул в журнале и подошел к дверям в расположение.

Неясно, откуда взялась такая уверенность, но он четко понимал, что, шагнув за двери, даже если когда-нибудь и выйдет обратно, то совершенно другим человеком. Что произойдет с ним что-то большее, чем произошло в цехе переработки. Словно там образовалась в Климове почва, на которой теперь может что-то дельное вырасти. Климов пока не мог сопоставить одно с другим и вывести для себя хотя бы приблизительно определение, которое хоть что-нибудь для него объяснило, но если раньше происходящее казалось совершенно бессмысленным, сейчас оно, если и не обрело смысла, стало хотя бы упорядоченным, и можно было разглядеть даже некоторые правила. Следовать этим аморфным правилам Климов не собирался, но признав их существование, стал чувствовать себя немного увереннее. По крайней мере, не хотелось сейчас забиться в угол лифта, не хотелось бросаться на охрану. Климов неосознанно, но принял, что ему жизненно необходимо накопить хоть какой-нибудь опыт пребывания в башне, чтобы не только понять, как действовать в дальнейшем, но и зачем действовать, в какую сторону действовать и ради чего.

Климов медленно с опаской, словно оттуда на него кто-то кинется, потянул дверь на себя. В лицо пыхнуло сырым теплом, пропитанным запахом человеческого пота, прелой одежды и варено-горелой еды. Климов вошел и оказался в бесконечно длинном помещении с двумя рядами двухъярусных кроватей и центральным проходом между ними. Лампы на потолке светили точно над этим проходом, оставляя в полутьме сами кровати. Толком было не разобрать, что там происходит, но по копошению и гулу множества голосов становилось ясно – там происходит жизнь. К Климову подошел юный светловолосый парень с голым торсом, закатанными до колен спортивными штанами, в тапочках и с полотенцем, перекинутым через плечо:

– Статус? – спросил он, осматривая Климова с головы до ног.

– Не понял.

– Кто ты?

– Климов.

Светловолосый усмехнулся.

– Это фамилия, ты – кто?

– Курьер, – сообразил Климов.

– Шагай за мной, я – кладовщик.

– А звать?

– Комаровский.

Климов шел за кладовщиком по центральному проходу и теперь видел, что кровати стоят условными секциями, разделенными чуть более широкими проходами между ними со стеллажами в этих проходах. На стеллажах в основном одежда, но встречались и книги, и посуда, и прочий скарб по мелочи. Климов прошел за Комаровским мимо открытых дверей комнаты, похожей на школьный класс – с доской и партами, мимо комнаты вообще без дверей, заставленной гладильными досками и утюгами на них, мимо небольшого спортивного зала, и наконец они дошли до последней двери во всем этом помещении с табличкой на ней: «Вещевой склад». Комаровский открыл ключом дверь и кивком пригласил Климова следовать за ним.

Склад оказался под завязку забитым спецовками, кроссовками, футболками и кепками. Рядом со столом, по всей видимости рабочим местом Комаровского, стоял внушительных размеров металлический сейф. Кладовщик открыл сейф, достал перевязанную бечевкой коробку и протянул Климову.

– Спецовку, смотрю, уже выдали, или новую дать?

– Не нужно, – ответил Климов и спросил. – Куда мне?

– Слева от прохода – секция для курьеров, в середине примерно – кровать номер девяносто девять.

Климов нашел свою кровать по бирке на дужке. Место на втором ярусе пустовало, напротив обе кровати заняты, судя по тому, что заправлены неаккуратно, будто в спешке, а рядом на одной из тумбочек лежит зеленая форменная кепка с уже знакомой Пирамидой, на другой – чашка с засохшим в ней пакетиком чая. Климов открыл коробку, достал оттуда смартфон и зарядку к нему, поискал розетку, она нашлась в полу под кроватью. Он поставил смартфон на зарядку и стал разбираться с одеждой в мешке, выданном еще бригадиром.

– Привет, – услышал Климов.

Климов вздрогнул от неожиданности, хоть и узнал этот голос Сафарова с характерным акцентом. Тот стоял в проходе и смотрел куда-то мимо Климова, словно находился очень далеко отсюда. Сафаров сел на кровать напротив Климова.

– Посижу тут? – спросил он.

– Конечно, – ответил Климов.

На Сафарова больно было смотреть. Он как-то вдруг постарел, уменьшился и похудел: щеки впали, под глазами мешки, уголки рта опустились, на лбу и возле глаз прорезались морщины, и несмотря на смуглую кожу, Сафаров будто посерел.

– О какой войне говорил военный? Почему вас забрали? – спросил Климов.

– Странный ты какой-то все-таки. Тогда в лифте думал, может, помутнение на тебя нашло, но, видимо, ты всегда такой, – Сафаров снял кепку и положил рядом. – Да и кто нас забирал, если мы сами пошли? Придуриваешься?

– Нисколько, – ответил Климов. – Я действительно не в курсе. Я вообще не в курсе – не знаю ничего, Сафаров. Как-то так получилось. Плыву по течению, сейчас вот к этому берегу прибило, сидим с тобой – говорим. Через мгновение уже может что-то произойти, и это сто процентов будет для меня что-то новое и незнакомое. Болезнь, наверное, какая-то, я не знаю. Сам устал, если честно.

– Ага, болезнь – жизнь называется. Я, выходит, от этой болезни уже в реанимации оказался, и скоро, по всей видимости – в морг отправлюсь. Что за война, спрашиваешь? А мы уже и сами не помним, что за война. Сколько себя помню – столько она длится. Было время, все думали, что и нет никакой войны, все – только картинка по телевизору.

– Странно как-то.

– Что странно? – спросил Сафаров.

– Говоришь, сами пошли, но что-то ты не особо воодушевлен.

Сафаров посмотрел на Климова, как смотрят на неразумного ребенка, пытающегося задать взрослый осмысленный вопрос.

– Потому что нужно когда-нибудь в этой войне победить, не может это длиться бесконечно, и воодушевление здесь ни при чем. Только маньяк с радостью бежит на войну, нормальному человеку страшно. И мне страшно, Климов, очень страшно, до усрачки страшно, но я пойду, хоть и нет шансов дожить до победы.

– Почему так уверен? – спросил Климов.

– Потому что даже если не убьют, так от старости помрешь, но победы так и не увидишь.

– Ничего не понимаю, как можно идти на войну, чтобы победить, зная при этом, что до победы не дожить?

– Суть не в том, чтобы дожить.

– В чем же тогда?

– Чтобы приблизить победу.

Сафаров лег на кровать и закрыл глаза.

Климову больше не хотелось тревожить его вопросами. Одного того, что уже сказал Сафаров, ему было достаточно, чтобы окончательно запутаться. Он не мог взять в толк, что такого знает Сафаров об этом здании, о его устройстве, если готов пойти умирать за победу, которой ему самому не узнать. Все, что здесь пока увидел Климов – несправедливость, абсурд и нелепость. Непонятно вообще, как это здание еще стоит там, где стоит, каким цементом скреплено и какими правилами управляется, если оно еще не рухнуло. И вот Сафаров как-то умудряется находить смысл, да еще такой смысл, что ради него, пускай через страх, он готов пойти на войну. Этот Сафаров даже не знает, что будет после победы, как все устроится и, если он вдруг до нее доживет, что ему самому от этой победы?

Климов смотрел на смуглое лицо Сафарова, глаза его были по-прежнему закрыты, но Климов видел, как под веками бегают зрачки, и решился спросить о том, что его сейчас на самом деле волновало:

– Слушай, Сафаров, – Климов достал из-под кровати смартфон, выдернул провод зарядки и зажал кнопку включения. – Можешь мне объяснить, что это вообще означает – курьер? Что я должен делать?

Смартфон включился, на дисплее появилась приветственная надпись: «Приветствуем тебя, курьер. Приложи палец к сканеру отпечатков пальцев».

– Ничего сложного, все объяснит приложение. Там пошаговая инструкция, – ответил Сафаров и сел на кровати.

– Пора мне, наверное.

Он сказал это так, словно Климов должен был знать, пора или еще нет. Или так, будто ждал от него – от Климова, который ничего не знал и ничего не понимал в происходящем, – одобрения.

– Удачи, – сказал Климов и протянул руку.

– Спасибо, – ответил Сафаров, надел кепку и пожал Климову руку. Он все еще стоял в нерешительности и смотрел мимо Климова. Климов не знал, что еще ему сказать, но Сафаров будто нащупал какое-то равновесие, Климов больше не видел в его лице обреченности.

– Смерти нет, – сказал Сафаров и вышел из прохода.

Когда Сафаров ушел, Климов приложил большой палец к изображению отпечатка пальца на дисплее. «Введите вашу фамилию», – предложил смартфон. Климов набрал фамилию. «Ознакомьтесь с кодексом курьера, нашими правилами, Климов, и следуйте дальнейшим инструкциям. Для продолжения нажмите – далее». Климов послушался. «Пирамида – это не работа, Пирамида – это семья. Теперь, Климов, вы – член семьи. Все мы делаем общее дело, и ваш личный успех – это успех всей Пирамиды. Нажмите – далее». На дисплее появилась анимация – Пирамида и вокруг нее курьеры держатся за руки, смотрят на вершину Пирамиды, на лицах невообразимое счастье и блаженство. Климов смахнул анимацию влево. «Счастлив покупатель – счастлив курьер, счастлив курьер – счастлива семья, счастлива семья – счастлива Пирамида, счастлива Пирамида – счастлив курьер. Нажмите – далее». «Мы не доставляем товары, мы доставляем радость и удовольствие. Радость и удовольствие мы доставляем с радостью и удовольствием. Нажмите – далее». Снова появилась анимация: курьер передает пакет покупателю. Покупатель одной рукой берет пакет, другую руку протягивает курьеру. Курьер лижет руку покупателю. Покупатель от удовольствия закатывает глаза. Над головой курьера появляется нимб. «Рабочий день курьера двенадцать часов – двенадцать часов счастья. Пирамида любезно предоставляет вам возможность радоваться и четырнадцать, и шестнадцать часов в сутки. Нажмите – далее». «Вы не можете отказаться от заказа, вы не можете не принять заказ, вы не можете не доставить заказ. Если вы не укладываетесь в отведенное для доставки время – заказ доставляется за ваш счет. Если покупатель остается недовольным качеством услуг – заказ оплачивается за ваш счет. Нажмите – далее». «В сутки курьеру положено восемь часов сна, что не означает – восемь часов подряд. Приложение распределит заказы так, чтобы в совокупности в сутки у вас выходило восемь часов. Нажмите – закончить ознакомление». Климов нажал. На смартфоне включилась фронтальная камера и появилось уведомление: «Держите камеру прямо, приложение выберет вашу рабочую сторону». Климов поднял смартфон на уровень глаз. Камера сделала снимок, появилось следующее уведомление: «Двигайте камеру влево и вправо для выбора лучшего ракурса». Климов провозился с камерой минут десять. Наконец, камера выключилась, на дисплее появилась строка состояния во всплывающем окне с уведомлением – фотография обрабатывается. Когда Климов глянул на результат обработки, он не мог поверить, что выглядит именно так. Хотя Климов и не знал, как он выглядит точно, но по тому размытому отражению в зеркальном шаре, он умудрился составить представление о своей внешности. Здесь получился кто угодно, только не Климов. Он даже не был уверен, что так вообще может выглядеть живой человек. Слишком ровная кожа, слишком правильные пропорции, слишком красивый здесь Климов, не по-человечески красивый, вообще не человек, а только проекция, лишенная какой-либо жизни.