скачать книгу бесплатно
Голиков почувствовал, что ему становится не но себе. И он почему-то вспомнил Касьянова с его жестяной коробкой из-под леденцов в болезненно трясущейся руке.
Трудное пробуждение
Во дворе залаяла собака. Голиков вынырнул из тяжелого сна, но глаза не открыл. И лежал так долго. Он слышал, как пропел первый всполошенный петух, а в сарае через улицу скрипнула тяжелая дверь и заблеяли овцы, потом у штабного крыльца сменился часовой.
А Голиков все не открывал глаз. Спать ему больше но хотелось – усталость прошла. Он умел отдыхать очень быстро и про себя гордился этим. Еще в детстве он прочитал: быстро отдыхать умел Наполеон. В походе император нередко ложился спать на двадцать минут и вставал освеженным и бодрым.
Но со вчерашнего дня, если Голиков и мог себя в чем-то сравнить с Наполеоном, то разве что после Ватерлоо. И он не размыкал век.
Открыть глаза значило мгновенно вскочить, ни секунды лишней не оставаясь в постели (так приучил его еще в детство отец), окатить себя с головы до ног ледяной водой, быстро позавтракать и приняться за дело. Но Голиков потому и не подымался, что не знал, за что приняться. Он был совершенно растерян.
Он ехал сюда, испытывая горделивое чувство превосходства над Касьяновым, который потерял инициативу и лишь отбивался от Соловьева.
«Какие такие невиданные хитрости изобрел Соловьев, – думал по дороге на Божье озеро Голиков, – что смелый и сильный мужик дошел до истерики?.. Нет, у меня нервы будут покрепче, и голову я не потеряю тоже».
И вот с первого дня «император тайги» не даст ему ни минуты покоя. Запугав конвоиров (Голиков в этом теперь не сомневался), Соловьев отобрал пленного, которого везли в Ужур. А теперь – озорства ради – выкрал и самих конвоиров, хотя они ему, скорей всего, не нужны. По плану Соловьева банда Родионова ограбила Ново-Покровское и заставила чоновский отряд без роздыху нестись через всю тайгу…
Поиграв желваками, Голиков вспомнил четыре или даже пять мест в лесу, где Соловьев с Родионовым могли устроить засаду и перебить весь отряд. И Аркадий Петрович снова задумался над тем, почему Соловьев этого не сделал.
«Предположим, – рассуждал он, – Соловьев бы расстрелял нас из пулемета. Что было бы дальше?.. Красноярск прислал бы полгарнизона, Соловьеву пришлось бы надолго спрятаться в тайге. С запасами после зимы у него плохо. И гибель моего отряда обернулась бы голодом для бандитов. А пятьсот здоровенных мужиков – не зайцы, которые будут грызть кору».
И чем больше Голиков думал о том, что произошло за минувшие дни, тем сильнее удивлялся, сколько изощренно продуманных ловушек приготовил ему «император тайги».
«Он посмеялся надо мной, дав понять, что подарил жизнь мне и моему отряду, – думал Голиков. – Соловьев был уверен, что я никому не покажу его письмо, из которого видно, что погоня по тайге была моей ошибкой. Эта ошибка могла стать смертельной. Значит, в следующий раз я десять раз подумаю, прежде чем пущусь следом за любым его отрядом.
Но и это не все. Даже отказавшись от приглашения приехать в гости, я, по замыслу Соловьева, вступлю с ним в молчаливый сговор. У нас с ним появятся как бы общие тайны. А за сохранение каждой такой тайны, полагает «император», мне придется платить…»
Голикова бросило в жар, когда он вспомнил, каким же беспомощным лепетом ответил Соловьеву. Правда, ответ он писал в надежде выявить агента, который заберет пакет.
И снова он, Голиков, попал впросак. Агент оказался «человеком-невидимкой» – прямо как у Герберта Уэллса. А Соловьев, получив ответ, небось катался от хохота по полу: «Нашли, кого прислать вместо георгиевского кавалера. «Я лучше из Июса напьюсь…» Как будто я только и приглашал его сюда, чтобы пить водку!..»
В досаде на себя Аркадий Петрович сбросил одеяло и сел.
«Что было, то было, – сказал он себе. – И Касьянов коварства Соловьева опасался не зря. Он был солдат. А здесь, как я теперь понимаю, другая война. Здесь тоже калечат и убивают. Но воюют здесь не только огнестрельным оружием, не только шашкой. И нечего переживать по поводу того, что я оказался дураком. Он дурачил и дурачит не одного меня. Сейчас нужно разобраться, почему «император тайги» сумел всех переиграть».
Голиков не заметил, что последнюю фразу он произнес вслух.
«О налете банды Родионова я узнал после того, как она ушла из Ново-Покровского. Будь у меня в Ново-Покровском свои люди, они бы сообщили раньше. Я бы настиг Родионова, когда он пьянствовал. И шуточка бы не удалась. То, что у меня нет в Ново-Покровском и в других местах своих людей, не моя ошибка, а Касьянова. Но больше я не стану ничего валить на Касьянова, потому расхлебывать все равно мне. Значит, мне нужны люди, которые станут сообщать не только о том, что уже произошло, но и о том, что еще может произойти.
Но как я таких людей найду, если я здесь никого не знаю? Мотыгин – человек исполнительный и надежный, но в делах разведки смыслит мало. А больше под рукой у меня никого нет».
* * *
Из рапорта командующему частями особого назначения Енисейской губернии:
Секретно
…Несмотря на то, что вся эта губительная канитель тянется третий год, органы ЧК и ГПУ пригодны здесь только для того, чтобы следить, не выпил ли командир стакан самогонки, и те органы совершенно забывают о своей прямой цели сообщать, что творится внутри банды. Я больше чем уверен, что для создания настоящей агентуры у них ничего не предпринято.
Арк. Голиков*.
Продолжение шуточки
Голиков перевел штаб батальона в Чебаки: близ этих мест гораздо чаще появлялись банды.
В центре села высился громадный трехэтажный дом с высокой башней, похожей на колокольню, – бывшая усадьба Константина Ивановича Иваницкого, известного золотопромышленника, инженера-геолога по образованию.
Отец Иваницкого долгие годы был управляющим у другого золотопромышленника, Цыбульского, который не имел своих детей, но у него был приемный сын. Тяжело заболев, Цыбульский вызвал к себе сына. Тот не приехал: внезапно исчез. Умирая, Цыбульский завещал свое «дело» и громадное состояние верному и безупречно честному управляющему. А вскоре возникли слухи, что к загадочному исчезновению младшего Цыбульского имел прямое отношение младший Иваницкий…
Свой дом в Чебаках Иваницкий велел построить из долговечного кедра. Возводили «замок» на манер средневекового иноземные мастера – то ли английские, то ли итальянские, – а расписывали московские художники. В «замке» свободно могли разместиться несколько сот человек.
В 1917 году Иваницкий спешно отбыл за рубеж. Часть своих богатств он заранее перевел за границу, что сумел, увез с собой, а часть закопал в тайге. Где спрятал, считалось, должен был знать его верный раб Мурташка (настоящее имя его было Федор Гордеевич Кочаев), оставленный в Чебаках присматривать на всякий случай за имуществом.
Мурташка на многочисленных допросах простодушно заявлял: да, незадолго до своего отъезда Иваницкий взял его в тайгу, как делал много раз. Ехали на двух подводах. На той, что правил Константин Иванович, было несколько тяжелых заколоченных ящиков. В тайге Иваницкий напоил Мурташку ромом, видимо с чем-то дурманящим, потому что выносливый Мурташка внезапно заснул мертвецким сном. А когда пробудился, Иваницкий исполосовал его кнутом: «Как ты смел заснуть? Полно было работы! Теперь, бездельник, поехали домой!» Но тяжелых ящиков на подводах уже не было.
Версию сочли правдоподобной, иначе бы Иваницкий увез Мурташку с собой или убил.
Легенда о кладе Иваницкого получила вполне реальное продолжение. В 1927 году вдова Иваницкого, которая жила в Китае, обратилась к Советскому правительству с письмом. Она предлагала отыскать тайник со слитками золота по плану, который ей завещал покойный муж. Половину она обещала отдать государству. Правительство разрешило. В сопровождении чекистов и других официальных лиц вдова Иваницкого приехала в Чебаки, попросила найти Мурташку.
– Ты помнишь, – спросила она бывшего слугу, – куда вы ездили с Константином Ивановичем последний раз?
– До смерти не забуду того проклятого места! Константин Иванович меня ни за что исполосовал кнутом.
– Это он нарочно сделал, чтобы ты не забыл. Веди нас туда. Я тебя отблагодарю.
Мурташка отвел.
– А где стояла палатка Константина Ивановича?
Мурташка показал.
Женщина отсчитала сколько-то шагов в одну сторону, потом, сверившись с листком, – в другую. Затем велела сопровождающим:
– Копайте под этим кедром.
Начали копать и нашли. В тайнике хранилось шесть пудов золота. Девяносто шесть килограммов!
Вдова выполнила обещание наградить и подарила Мурташке… 25 рублей, не прибавив больше ни копейки. Обобранный раб до конца дней своих не мог простить такого вероломства: ведь клад без него ни за что бы не отыскали.
А вдове Иваницкого в Красноярске объявили, что из шести найденных пудов ей положены не три, как она рассчитывала по первоначальной договоренности, а только полтора, то есть 25 процентов согласно закону о вознаграждении за случайно найденные ценности и клады. Обиженная вдова вернулась в Китай со своими 25 процентами. Ведь никакого соглашения перед началом поиска она не заключала.
По всей вероятности, исполнители очень гордились своей находчивостью. На самом деле Иваницкая произвела лишь разведку и показала наименьший из тайников. Обиженная, в России она больше не появлялась. И главная часть богатства, спрятанного Иваницким, продолжает бесхозно лежать в тайге.
…Голиков оборудовал себе кабинет на первом этаже. В соседних комнатах разместился штаб. На втором этаже были спальни.
И сразу начались заботы. В Чебаках открывался районный съезд Советов. С его трибуны должен был прозвучать ответ Соловьеву на ультиматум сельсоветчикам – сложить оружие.
Перед тем как разослать ультиматум, «император тайги» велел пристрелить одного председателя сельсовета. Второй по счету, он был убит на пороге своего дома.
После каждого такого убийства жизнь в селе надолго замирала: некому было собирать налог, проводить сходки, выписывать справки, выпрашивать в районе для потребиловки спички, гвозди, керосин и мануфактуру. Но поскольку деревня без председателя жить не могла, то по настоятельной просьбе односельчан отыскивались новые смельчаки.
Неделю назад в секретной оперативной сводке был приведен текст обязательства, которое дали жители одной деревни недавно избранному председателю: «В случае, ежели председатель сельсовета на службе будет убит или потеряет здоровье и не будет мочь себя прокормить, общество возьмет его семью и его самого на свое иждивение». Было перечислено, что и сколько будет собираться «миром» ежемесячно. Под бумагой подписались все жители села: у нового председателя было шестеро детей.
Человек, который садился на председательский стул и брал в руки председательскую печать, знал, что он в любой час может проститься с жизнью.
И когда в сельсоветы поступил ультиматум Соловьева, председатели решили объединиться и сообща дать отпор Соловьеву – не только каждый от себя, но и по наказу своих односельчан.
Ответственность за соблюдение порядка и безопасность участников съезда была возложена на Голикова. Его шифровка о том, что район к проведению съезда не готов, что для такого мероприятия Чебаки – место неудобное и даже опасное, во внимание принята не была. Съезду придавалось большое политическое значение. Возмущенный голос председателей должен был прозвучать из Чебаков, «из нутра», как говорилось в ответной шифровке, «бандитской империи». Соловьев должен был понять, что местное население не признает его власти.
Ожидались журналисты. Репортажи из Чебаков должны были остудить горячие головы на Западе, где кое-кто мечтал отделить Хакасию от Советской России. Предполагалось: если Соловьев лишится заграничной поддержки, то дальнейшее существование «горно-партизанского отряда» станет бессмысленным. В этом случае, возможно, «император тайги» пойдет на переговоры.
Единственное, в чем Ужур пошел навстречу Голикову, – прислал подкрепление.
Аркадий Петрович сам сидел над картой с маршрутами делегатов, сам отмечал в своем списке, кто уже прибыл в Чебаки, и селил всех в необъятном доме Иваницкого. Вопреки ожиданиям, по дороге в Чебаки ни с кем из делегатов не произошло никаких неприятностей. Разведсводки сообщали о непривычном затишье по всему району. И это затишье лишало Голикова покоя.
«Соловьев знает, для чего созывается съезд, – думал он. – Вряд ли «император» останется к нему безразличен. В таком случае он затевает что-то поновее и посерьезнее, чем завал на дороге или пулеметная очередь из зарослей. Соловьев любит сюрпризы, – подытоживал Голиков. – Скорей всего, ои и теперь готовит обидную выходку, которая произведет сильное впечатление, либо диверсию, от которой пострадают сразу многие делегаты. Во всех случаях местом действия он изберет Чебаки».
Когда Голиков это понял, холодный пот выступил у него на лбу. Но времени на переживания и переговоры с Ужуром уже не оставалось. Теперь все зависело только от него самого.
Аркадий Петрович распорядился поставить круглосуточные посты возле колодцев, запретил делегатам есть где-либо, кроме столовой при штабе. В доме Иваницкого Голиков хотел провести и сам съезд, но тогда бы Соловьев догадался, что его опасаются. И местом проведения съезда осталась бывшая церковь, превращенная в клуб. Голиков приказал внимательно осмотреть в ней все углы и закоулки, после чего сам облазил церковь и не обнаружил ничего подозрительного. Но это его не успокоило.
Хотя Аркадий Петрович достоверно знал, что у Соловьева нет артиллерии, он все-таки разделил на участки окрестные леса и поручил четырем оперативным группам прочесать заросли: не стоит ли там какая-нибудь брошенная колчаковцами трехдюймовка?
Пользуясь тем, что Ужур прислал два дополнительных отряда, Голиков окружил Чебаки сплошным оцеплением. Ни один человек не мог незаметно войти или выйти из деревни.
Наконец, вечером, накануне открытия съезда, патрули обошли все дома. Бойцов сопровождали местные активисты. Односельчан они знали в лицо. Делегаты имели удостоверения. И ни одного постороннего выявлено не было. Об этом Мотыгин доложил Голикову.
– Спасибо, отдыхайте, – ответил Аркадий Петрович.
Безрезультатность проверки его не радовала, но тем не менее ему казалось, что он все учел.
А накануне открытия съезда из Ужура поступила шифровка: «Чебаки. Комбату Голикову. Совершенно секретно. Связи противоречивыми, но угрожающими сведениями продолжайте работу предотвращению возможной диверсии. Дошло непроверенное высказывание Соловьева: «Я покажу этому сосунку». Комсибсводотряда шесть Кажурин».
Сначала шифровка разозлила Голикова: «Соловьев не принимает меня всерьез?» Потом рассмешила: командир сводного отряда без тени юмора продиктовал шифровальщику: «Я покажу этому сосунку». А напоследок телеграмма огорчила: «Ну что этот «император тайги» может придумать сверхъестественного? Уж не становимся ли мы нервными, как Касьянов?»
…Съезд открыли ровно в десять утра. К началу первого заседания не успели приехать только две делегации. Из улуса Сарала поступила телеграмма: «Началась загадочная болезнь скота, овцы отказываются есть и пить, сбиваются в кучи и блеют. Два десятка баранов уже подохли. Ветеринар не исключает заражения или отравления».
Голикову пришла на память телеграмма из Ужура: «…Для предотвращения возможной диверсии…» Не первая ли это ласточка?! Не первый ли это «привет» от «императора», который узнал, что в Чебаках возле колодцев расставлены часовые?
А делегация из станицы Форпост явилась, когда председатель уездного исполкома Николай Каташкин заканчивал доклад. Состояла делегация из трех человек.
В помещении бывшей церкви стоял полумрак. Еще при Колчаке во время боя тут выбили все окна. Их пришлось заделать фанерой. Керосиновые лампы давали скудное освещение. И делегаты от Форпоста в одинаковых башлыках, низко опустив головы, прошли на самый последний ряд, где имелись свободные скамейки.
Голиков, который ночью не спал, раздраженно подумал, что Форпост, конечно, селение не близкое, но многие делегаты успели приехать еще вчера.
Тут Каташкин объявил:
– О задачах борьбы с соловьевщиной нам расскажет комбат товарищ Голиков.
Аркадий Петрович подошел к трибуне. Никакого написанного доклада у него не было. Несколько четко выстроенных мыслей он просто держал в уме.
– Товарищи, – сказал Аркадий Петрович. – После того как в Тамбовской губернии было покончено с мятежом под руководством Антонова, ликвидация бандитизма в Ачинско-Минусинском районе становится задачей большой важности для всей страны. Из-за Соловьева уже два года район недодает хлеб и другие продукты. Из-за Соловьева уменьшилась добыча золота и доставка его в центр. А за золото мы покупаем у капиталистов недостающий нам хлеб и сельскохозяйственные машины, гвозди и станки для фабрик. Из-за Соловьева люди меньше сеют и меньше разводят скота. Не проводятся базары и местные праздники. Почти не играют свадеб. Мы располагаем сведениями, что Соловьев мечтает стать «самодержцем всехакасским». Но желает ли население Хакасии иметь нового государя – императора Ивана Первого? А если не желает, то во многих домах, я знаю, живут охотники. Бандиты должны помнить, что каждая изба может их встретить огнем.
– Пока вы Соловьеву не прищемите хвост, – выкрикнул с места делегат с крупной седой головой и крошечными черными усиками, – население за нами не пойдет. – И делегат решительно направился к трибуне.
– Слово товарищу Волошину, – объявил Каташкин.
Аркадий Петрович опустился на свой стул. Главное он сказал, и спор начался.
– Товарищу Голикову хорошо, – сказал Волошин, – когда он спит, его стережет часовой. (В зале засмеялись.) Товарищу Голикову хорошо еще и потому, что его собственный дом далеко. И за то, что он ловит бандитов, Соловей его дом не спалит.
– Я не собираюсь прятаться за спинами часовых, – обиделся Голиков.
– Я не говорю, что вы прячетесь. Мы знаем, как вы продирались через тайгу, чтобы догнать Родионова. Но я вам объясняю, почему нам трудно сказать человеку: «Увидишь бандита – стреляй».
Тут Голикову из зала прислали записку. Слушая Волошина, Аркадий Петрович машинально развернул ее, но читать не стал.
– Но ведь люди, которые хотят отсидеться, рискуют ничуть не меньше, – возразил он.
– Не скажите, – ответил Волошин. – Меньше. Иначе бы Соловей уже спалил все до одной деревни. Жалости к людям в нем нет.
Перепалка становилась бессмысленной. Голиков поднес записку, которую держал в руке, поближе к керосиновой лампе. «Товарищ Голиков, – прочитал он, – в зале, на последней лавке, сидит Иван Соловьев. Он приехал будто бы как форпостовский делегат. Но я форпостовского председателя знаю. И Соловьева знаю. Он жил до ареста у нас на Черном озере».
В груди у Голикова рванулось сердце, а рука с запиской вздрогнула, готовая выхватить маленький маузер. Еще мальчишкой Аркадий Петрович купил его на базаре и уже не расставался четвертый год. Голиков, не целясь, с пятидесяти шагов попадал из маузера в бутылку. И с возвышения отлично видел тех троих, что приехали позже всех.
Они действительно сидели в последнем ряду, словно по забывчивости не сбросив башлыки. Теперь становилось понятным, почему они прибыли позже других и не открывают своих лиц.
Голиков ощутил слабость от неминуемости катастрофы, которую, вероятно, уже невозможно предотвратить. Ведь Соловьев проник сюда не для того, чтобы послушать выступления и вежливо уйти. Значит, он придумал одну из дьявольских хитростей, которых так опасался Касьянов. И наверняка успел все подготовить, иначе бы не явился с риском быть узнанным, схваченным и расстрелянным.
Но когда, казалось бы, неподвластный воле страх сменился физическим ощущением близкой опасности, мысль Голикова заработала быстро и четко.
«Что же он мог задумать? – стремительно просчитывал Голиков варианты. – Обстрел церкви из орудия? Нет, раз он здесь, обстрела не будет. Взрыв? Тоже нет. Стрельбу из пулемета? Но пулемет, даже ручной, они пронести не могли. Откроют огонь из револьверов? По два револьвера у каждого. По семь патронов в барабане. Сорок два выстрела – это немало. Но разрядить наганы они все-таки не успеют. Люди в зале сидят не робкие. «Император» это понимает. Значит, это провальный вариант. А Соловьев не из тех, кто пожертвует своей жизнью, лишь бы убить трех сельсоветчиков.
Таким образом, и стрельбы из наганов не будет. А будет вот что: они швырнут в зал по гранате. Три гранаты при таком скоплении народа – это двадцать или даже тридцать раненых и убитых. Они швырнут гранаты, бросятся на пол и в суматохе после взрыва побегут к выходу».
Голикову стало легче при мысли, что он, похоже, разгадал замысел Соловьева. Аркадий Петрович посмотрел на последний ряд. Кто из тех троих «император тайги», попять было трудно. Все трое в башлыках, все трое в полушубках. Но один, который сидел с краю, был пошире в плечах и выглядел посолидней. Он? Нет, в материалах о Соловьеве говорилось, что «император» невелик ростом и могучим сложением не отличается.
Казалось невероятным, что знаменитый Иван Соловьев, который уже третий год будоражит громадный край, Соловьев, о палетах которого ежедневно докладывают шифровками в Москву, Соловьев, которого не смогли ни поймать, ни одолеть многие бывалые командиры, преспокойно сидит в зале, где обсуждают, как с ним справиться. Быть может, в самом деле «пуля его не берет»? Иначе откуда такая убежденность в своей неуязвимости и неуловимости?
Аркадий Петрович не считал себя робким, но дерзость Соловьева поразила его. Однако это лишь прибавило Голикову решимости.
«У меня есть немного времени, – быстро думал он. – Соловьев бросит гранаты, вероятно, когда мы объявим перерыв, и он уже не сможет хранить инкогнито. Значит, какое-то время в запасе точно имеется, – успокоил он себя. – А теперь, если Соловьев что-то заподозрил, мой вид должен его убедить, будто я получил обычную записку».
И Голиков положил листок перед собой, притворясь, что слушает оратора. (Это был все тот же Волошин.)
А на самом деле незаметно вынул из кобуры свой маузер, оттянул затвор и опустил пистолет в карман галифе. Стол с красной скатертью скрыл его приготовления.
«Сейчас я подымусь, – стремительно продумывал он последовательность своих действий, – пройду в конец зала, будто бы затем, чтобы прибавить огня в лампе возле последней скамьи… Нет, не то. Соловьев окажется справа от меня, и я не смогу незаметно выхватить маузер… Тогда я подойду к кому-нибудь из предпоследнего ряда и спрошу: «Это вы Тимофеев? Это вам нездоровится?» Здесь возникнет небольшой переполох: «Это какой же Тимофеев? Откуда?» Тогда я выну маузер и ударю по троице на последней скамейке. Я надеюсь, что пистолет не даст осечки, как наган у Котовского».
