скачать книгу бесплатно
– А чего робеешь?
– Заробеешь тут. Иван Николаевич с нашим братом красноармейцем знаете что делает?
– Стреляешь ты хорошо?
– Отец с двенадцати лет белковать брал.
– Я тоже стреляю неплохо. Отобьемся.
Тимоша хмыкнул.
– Иван Николаевич засаду знаете как устраивает? Вот мы сейчас едем, а навстречу нам из леса выйдут три мужика. Встанут посреди дороги. Мы с вами, от греха подальше, повернем назад. А там уже другие мужики ружьишками поигрывают.
– И что же, мы с тобой, охотник, не прорвемся, трех каких-то мужиков не уберем?
– Какое прорвемся?! Как только мы подумаем удрать, дерево поперек нашей дороги – хрясть!
– Послушай, но ведь такую засаду нужно заранее готовить. Зачем мы с тобой Соловьеву?
– Как зачем? Да Иван Николаевич давно уже знают, что вы за человек и по какой надобности едете.
Голиков не выдержал, засмеялся.
– Да откуда он может знать? Только вчера вечером все решилось.
Тимоша обернулся и полушепотом, точно Соловьев был рядом, произнес:
– Он все видит, все слышит, и пуля его не берет.
Голиков опять засмеялся.
– Почему не берет? Он что, из камня?
– Зачем из камня? – рассудительно ответил Тимоша. – Просто заговоренный. Люди на него злые. Сколько раз в него стреляли – хоть бы царапинка. А у нас ведь все охотники. Из винчестера белке попадают в глаз…
У Голикова испортилось настроение. Появись через минуту бандиты, рассчитывать он мог только на самого себя. Но еще больше его опечалило, что в унылых Тимошиных речах он слышал отголосок того, что говорили и думали в селах.
Уже начало темнеть, когда впереди блеснула синеватым льдом огромная впадина. За ней начинались горы.
– Божье озеро, – с гордостью произнес Тимоша. – Давным-давно в нем нашли икону Божьей Матери. Икона плыла в дорогом золотом окладе и не тонула. Ее вынули из воды, а она сухая. Говорили: больной если к ней прикоснется, сразу делается здоровым.
Тимоша, натянув поводья, остановил коней возле крыльца бывшей казачьей думы. Часовой, узнав его, кивнул. Голиков, сбросив тулуп в сани, вошел в дом. В прихожей было несколько дверей. Одна оставалась приоткрытой. Голиков заглянул в нее.
При тусклом дневном свете, который лился из окна, высокий военный с жестковатым лицом торопливо собирал чемодан. На письменном столе были разложены полотенце, рубашки, чистые портянки, два куска хозяйственного мыла, жестянка из-под монпансье, пустая кобура, наган и горка патронов к нему.
Голиков, вежливости ради, легонько постучал. Человек, поглощенный сборами, стука не услышал. И вдруг нечаянно обернулся, заметил в дверях незнакомую фигуру и схватил наган.
– Стой! – крикнул он. – Буду стрелять!
– Мне нужен комбат Касьянов, – сказал негромко Голиков, стараясь не делать никаких движений, чтобы человек с перепугу не пальнул.
– Я – Касьянов.
– Я – Голиков. Вы получили шифровку?
– Получил. Но там не сказано, что ты будешь красться на цыпочках.
– Я постучал.
– А что в Москве вашей думают: с Иваном любой мальчишка справится?
– Товарищ Касьянов, мне уже восемнадцать.
– А у меня два Георгиевских креста за германскую войну! Ты еще в штаны писал, а я уже в окопе гнил! – Касьянов швырнул на стол револьвер и схватил плоскую жестянку из-под монпансье. Она звякнула, будто детская копилка с медяками. Касьянов вытряхнул из нее на широкую ладонь целую пригоршню медалей и крестов на черно-коричневых георгиевских лентах. – А здесь, видите ли, не подошел. Ты годишься, а я – нет.
– Кажурин сказал: никто не сомневается в вашей храбрости…
– Ладно. Тебе приказали – ты поехал. Снимай шинель. Пожуем чего-нибудь. – Касьянов ссыпал награды обратно в жестянку и плотно закрыл ее крышкой.
– А красивые, Емельян Митрофанович, тут места, – сказал Голиков, чтобы переменить тему. – Тихо-тихо.
– Хлебнешь ты еще, парень, нашей тишины, – пообещал ему Касьянов.
Утром перед штабной избой уже стояла шеренга бойцов. Каждый держал в поводу оседланного коня. Когда Касьянов с Голиковым появились на крыльце, раздалась команда «Смирно!» и средних лет красноармеец, придерживая саблю, подошел парадным шагом и отдал честь.
– Товарищ командир, – обратился он к Касьянову, – первый взвод в составе сорока человек построен. Комвзвода Мотыгин.
– Вольно! – скомандовал Касьянов. – Братцы, представляю вам нового командира батальона. Служите ему так же верно, как служили мне. А я вас всегда помнить буду. – Больше он говорить не мог.
– Товарищи, – пришел ему на помощь Голиков, – я тоже с грустью расстаюсь с Емельяном Митрофановичем. Низкий поклон ему за его храбрость и заботу о вас. Ура!
– Ура! – закричали бойцы.
– Здесь только сорок человек, – недоуменно заметил Голиков, поворачиваясь к Касьянову. – Где же остальные?
– В том-то и беда, что весь батальон – сто двадцать шесть человек при четырех пулеметах – разбросан на огромадной территории. Так что дай бог нашей дитяти волка поймали.
Касьянову подвели его коня, крепкого, низкорослого, мохнатого – видимо, очень выносливого. Касьянов поцеловал его в морду, махнул бойцам рукой, сел в возок, который подогнал Тимоша, и укатил.
Шуточка
В тот же день Голиков снарядил разведку из десяти человек под командой Мотыгина. Разведчики возвратились через сутки, ничего о банде не узнав. Зато часовой задержал мужика, который крутился возле сарая с боевыми припасами. Мужик пытался бежать, часовой сбил его с ног и привел к Голикову. В кармане у арестованного нашли гранату и наган. Мужик, не робея, признался, что «служит у Ивана Николаевича», но больше говорить не пожелал.
Голиков отослал пленного на подводе с двумя конвоирами в Ужур. Бойцы вернулись неожиданно быстро и сообщили, что мужик по дороге бежал. Они в него стреляли и убили.
«Убили или отпустили? – думал Голиков. – Если даже убит, как проверить, что он пытался бежать? А если просто побоялись ехать в Ужур, чтобы не столкнуться по дороге с бандитами?»
Голиков не знал, что хуже. Заняться расследованием не было времени. Он посадил бывших конвоиров под арест, а во главе новой разведки в десять человек отправился сам. У него было ощущение, что Соловьев где-то рядом. В надежде на встречу с ним Голиков двинулся из Божьеозерного в соседнее село – Ново-Покровское. Столкновение с бандой было ему необходимо, чтобы доказать Мотыгину: разведка накануне была проведена плохо.
По дороге Голиков приветливо здоровался со встречными и останавливался побеседовать. Старушка с узелком охотно сообщила, что идет проведать больную дочку. Затем Голиков остановил вежливо сани с мешками овса. В них сидел молодой парень, который показался Аркадию Петровичу подозрительным: по возрасту ему бы следовало служить в армии. Парень эту настороженность уловил и со злым лицом откинул полость. Аркадий Петрович увидел свежеоструганную деревяшку вместо ноги. Третьим собеседником был сухонький старичок с топором за поясом, который вывозил из чащи на санях дрова.
И вот все трое, беседуя с Голиковым, на вопрос о Соловьеве, будто сговорившись, ответили, что давно о нем не слыхали.
Комбат им не поверил. Здесь, в Ачинско-Минусинском районе, подымаясь рано поутру, люди прежде всего спешили узнать у соседей, где что за ночь произошло. По этим сведениям они судили, может ли Соловьев появиться в ближайшее время в их селе, свободен ли проезд в соседнее. И то обстоятельство, что все, кого Голиков встретил, сказали, что ничего о бандитах не знают, служило верным признаком, что Соловьев на самом деле близко.
Голиков вспомнил Тимошино: «Иван Николаевич все видит, все слышит, и пуля его не берет». Похоже, так считал не один только Тимоша.
Беседа с жителями Ново-Покровского ничего не дала, и Голиков вернулся в Божьеозерное с пустыми руками. После разноса, который он учинил накануне Мотыгину, было стыдно глядеть людям в глаза.
…Проснулся Голиков на рассвете от негромкого говора.
– Не можно, он совсем недавно лампу потушил, – убеждал молодой голос, который принадлежал часовому.
– Как же не можно, – отвечал другой, старческий, – они же нам разорение сделали!
Аркадий Петрович вскочил с койки, натянул галифе и босиком выбежал на морозное крыльцо. Перед домом стояли два мужика: один постарше, с седеющей бородою, а другой – с бритым лицом. Они были одеты в шубы, меховые шапки и валяные сапоги. Шуба на бородатом была аккуратно зачинена, стежки суровой нитки прочерчивали угол левой полы, словно кто-то полу отрывал. «Возможно, медведь», – машинально подумал Голиков. При появлении командира оба мужика опустились на колени.
– Встаньте! Что вы! – смутился Голиков.
– Батюшка, помоги! – попросил бородатый. – Совсем извелись.
– Сначала встаньте. В чем дело?
Мужики поднялись.
– Новопокровские мы, – начал бородатый. – Как только ты позавчерась ушел со своими солдатами, так сразу налетел Егорка Родионов. И ну грабить, ну шарить по кладовым да по конюшням. И лошадей забрали, и хлебушек, а потом еще веселье устроили…
– Недавно только убрались, – добавил бритый.
– Что же вы не пришли сказать, пока они пьянствовали?! – досадуя, спросил Голиков.
– А боязно было, батюшка, – простодушно объяснил бородатый. – Если Иван или Егорка узнают, что мы у тебя были, – гореть нашим избам.
– Пойдемте ко мне, – сказал Голиков. Он провел их в кабинет, задернул штору. – Сколько человек было с Родионовым?
– Да десятков до трех, – сказал тот, что помоложе.
– Откуда Родионов? Как он выглядит?
– Иван-то наш, из Форпоста, – сказал бородатый.—
А Родионова впервой видим. А как он выглядит?.. Постарше тебя будет. Аккуратный, военный кожушок, как у офицера. Беседует строго. На ручке дорогой перстенек.
Рассказ мужиков подтверждал сообщение, что Иван Соловьев по соображениям тактики разделил свой «горно-партизанский отряд» на отряды поменьше, доверив один никому не известному Егорке Родионову.
Позвав дежурного, Аркадий Петрович распорядился неприметно, с черного хода, вывести гостей из штаба, а затем продиктовал по телефону шифровку. Спустя тридцать минут поступил ответ, что на помощь Голикову направляется отряд Измайлова в шестнадцать штыков.
Шестнадцать штыков могли, конечно, пригодиться, но Голиков подсчитал, что Измайлов появится часа через два с половиной, не раньше. А Родионов, хотя и с награбленным, может уйти достаточно далеко. Оставив в Божьеозерном трех человек, Голиков наказал им задержать отряд Измайлова и помчался перехватывать Родионова.
…Отряд уже достиг окраины Ново-Покровского, когда впереди, метрах в ста, из калитки дома выбежал мальчишка лет двенадцати. Он был в рубашке и в холщовых штанах, заправленных в валенки. За ним, тяжело дыша, семенил хакас лет сорока, в пиджаке и опорках на босу ногу. По обеим сторонам дороги высились сугробы. И бежать можно было только по протоптанному снегу. Чтобы мужик его не поймал, мальчишка петлял из стороны в сторону. Внезапно мальчишка поскользнулся и упал. Мужик подлетел и, не дав ему подняться, принялся тузить.
– Не сметь! – крикнул Голиков, резко останавливая коня.
Вместе с командиром как вкопанный остановился весь отряд. Мужик испуганно распрямился.
– Кто вы такой? – строго спросил Голиков. – За что бьете ребенка?
Вид хакаса был нелеп. Редкая бородка. Жиденькие усы. Глаза смотрели растерянно, а рот заискивающе улыбался, обнажая желтые, прокуренные, но крупные и крепкие зубы.
– Насяльник, насяльник, – повторял хакас и кланялся.
– Отец не понимает по-русски, – чисто, почти без акцента, произнес мальчишка.
– А ты где учился русскому? – удивленно спросил Голиков.
– Ходил в школу.
– Чем твой отец занимается?
– Делает седла.
– Вы здесь живете?
– Да.
– Скажи отцу, чтобы не смел тебя бить. Это ему не при царе.
Мальчишка перевел. Хакас кивал и кланялся. Выглядел он жалким.
Отряд взял с места и въехал в Ново-Покровское. Дома здесь были поставлены вокруг небольшого, еще замерзшего озера. По у въезда в селение была вытоптана просторная площадь. Посреди нее валялись разноцветные тряпки, грязный снег был усыпан золотистым, чистым зерном. Тут же лежала пристреленная рыжеватая собака. Стекла ближайшего дома были разбиты и заткнуты подушками.
Поняв, что это чоновцы, на площадь начали несмело выходить люди. Было их немного: трое стариков, пять или шесть женщин средних лет – в надвинутых на глаза темных платках они выглядели на один возраст – и несколько дряхлых старух. Одна стояла, согнувшись колесом и так низко опустив голову, что лица ее видно не было. Если бы ее бугристая рука не опиралась на палку, старушка бы упала.
– Граждане, – произнес Голиков, – мы приехали заступиться за вас и вернуть награбленное.
– Всю муку забрали, – пожаловалась женщина в немецкой шинели с обожженной полой. – И всю одёжу. Видите, во что вырядилась…
– А у меня коня последнего… – произнес сиплым голосом один из дедов. – А копать землю я не могу. Помирать с голоду со старухой будем.
И тут заплакала согнутая колесом старушка:
– А я золотые монетки припасла. Чтобы похоронили по-людски. У меня ж никого нет. Одна я. А Родионов велел трясти меня, как мешок, пока я не отдала ему три золотые пятерки.
– Куда же они поскакали? – спросил Голиков.
– Я не видела, – ответила согнутая колесом старушка.
– Граждане, куда поскакали бандиты с вашей мукой, лошадьми и золотыми монетами?