скачать книгу бесплатно
Вновь потащили по полу. Разбередившиеся травмы добираются болью уже до самой поясницы. Еще метров двадцать такого пути, и больше меня пытать никто не сможет – помру.
Остановка, лязг засова, ноги тащатся уже по чему-то относительно мягкому (хотя все так же больно). Стук молотков по железу, удаляющиеся шаги, опять шум засова. Тишина. Неужели я один? Оставили в покое? Даже не верится в такое счастье. Хочется забыться, отключиться до утра, но не время предаваться слабости, как бы ни было хреново, надо оценить обстановку. А ведь обстановка изменилась кардинально. Если раньше она была полностью безнадежной, то сейчас…
А вдруг есть шанс на побег? Ага – выроешь ложкой (которой у тебя нет) подземный ход и на коленях поскачешь галопом… граф Монте-Кристо выискался!
Квадратная комната с массивной деревянной решеткой вместо дальней стены скудно освещается отблесками света с другой стороны. Похоже, нахожусь в одной из камер, а за решеткой коридор. Мебели не имеется – сижу на полу, прислонившись спиной к холодной влажной каменной кладке. Подо мной что-то мягкое, трогаю рукой – свалявшаяся солома. В углу темнеет нечто непонятное, вроде огромной буквы Т, легонько раскачивающейся на длинных цепях, свешивающихся с потолка.
Что-то в этом предмете мне не нравится. Напрягаю глаза, пытаясь понять, что же это такое. И, уже почти догадавшись, вздрагиваю от хорошо знакомого голоса:
– Добрый вечер, Дан.
* * *
У меня в этом мире не так уж много знакомых, а еще меньше тех, которым я хоть в какой-то мере могу иногда доверять. Из последних стоит выделить бакайского воина Арисата и еретического епископа Конфидуса. Встретить последнего в застенке удача невероятная.
Хотя, если подумать логически, – где шансы встретить еретика максимальны?
Когда схлынула первая радость от встречи, понял, что радоваться пока что нечему.
– Епископ, что они с вами сделали? Я ничего не могу рассмотреть в этой темноте, да и со зрением неважно у меня сейчас, и не только со зрением…
– Пока что ничего. В колодки заковали и подвесили. Вот, вишу теперь, ногами потихоньку перебираю, разминаюсь. Иначе затекает все, а как отходит, болит нестерпимо.
– Расскажите же, что там было? Я про бой. Многие спаслись? Я ведь почти ничего не видел тогда.
– Не переживайте, Дан, мы победили. Хотя потрепали нас изрядно: из всей дружины с коней лишь пятерых не ссадили. Но бакайцы живучи как кошки – обязательно выкарабкаются. Убитых среди них немного. Солдаты выручили, что из крепости выбрались. Да и темные как-то бестолково дрались, а уж после того, как вы обоих баронов упокоили, то и вовсе у них вяло дело пошло…
– Обоих баронов?
– А вы не помните?! Старого из самострела своего подстрелили. Ох и сильно получилось! Болт ему забрало пробил и из затылка наполовину вышел. Когда шлем попробовали стащить, он снялся с половиной головы, раздробило ему ее. Хитрый у вас арбалет, очень хитрый. По виду и не скажешь, что у него такой сильный бой. А младшего вы изрубили – снесли ему голову с плеч мечом своим игрушечным. Но и он вас достал… сильно достал. Не будь черного сердца, вы почти мертвый уже были, кровь даже сочиться перестала… вся вышла. Не было у нас другого выхода.
– А Зеленый?! Где мой попугай?! Живой?!
– А что ему станется? Живой… Когда видел его в последний раз, он больным прикидывался, чтоб налили побольше. Пьет ваша птица, будто лошадь после долгой скачки, причем не воду.
– Где он?
– Эх, Дан, да откуда я это знать могу, здесь сидя?
– Верно… И как же вас сюда заперли?
– Когда церковная стража пожаловала, да еще и с воронами имперскими, так меня первым делом в кандалы – обычай у них меня заковывать при любом случае. А вас забрали беспамятным. Так хитро это провернули, что никто и пикнуть не успел. Перед этим с солдатами всех перемешали, а ополченцев и дружинников отослали подальше, дорогу, мол, проверить. В стольный град говорили нам идти, к королю, чтобы Кенгуд самолично решал дело о нашем уходе из ссылки, но при этом почему-то не торопили. Я, конечно, подвох подозревал, да только что поделать мог… Где это вам так ноги попортили?
– В подвале вашей уважаемой инквизиции.
– Вот же Хорек!
– Не понял?
– Да я о Цавусе – святом страже священного ордена карающих. Он здесь церковным трибуналом заправляет, глава имперского воронья. Тощий, лицо будто лимон испачканный, сутулый, вечно молится при пытках.
– Да, он там за главного был.
– Вас уже успели осудить?
– Нет… Точнее, не знаю: не помню, чтобы суд какой-нибудь был. Висел все время на стене.
– Хорек… не имеет он права так ноги калечить без суда королевского.
– Что-то такое я уже слышал. Но не думаю, что у него серьезные проблемы будут из-за этого.
– Да… с воронами даже король ссориться не осмелится. Здесь, в столице, трогать их рискованно – все ведь на виду. Но зря он так. Кенгуду такое дело очень не понравится, если узнает. А он узнает – в городе ничего не скрыть. Зря Хорек на власть королевскую наплевать осмелился, ему это припомнится еще.
– Конфидус, а что это за место?
– Тюрьма городская. То крыло, где до суда держат. А что?
– Да ничего, просто всегда полезно знать, куда попал.
– Теперь знаете. А я не первый раз здесь.
– При ваших взглядах и положении удивительно, что вообще на свободе бываете.
– Да какая там свобода… Земли-то опоганенные, ссылка гиблая.
– И что дальше?
– Вы о чем?
– Что дальше будет с нами?
Помолчав, Конфидус вздохнул:
– Трудно сказать, не я ведь решаю. За что ноги искалечили? Что от вас хотели?
– Епископ, я признался во всех смертных грехах, но им этого мало оказалось. Они сильно хотели, чтобы я тайну ордена стражей выдал.
– Сердцами черными интересовались?
– Да.
– Ишь как высоко берут… Ловко… На богом забытой границе умыкнули полуденного стража, а потом в пыточный подвал его закрыли… В другом месте такое не очень-то пройдет, а в таком вот мелком королевстве – запросто. Очень уж лакомый кусочек. С вашими знаниями карающие могут сильно возвыситься. Очень сильно… У них и без того влияние побольше вашего давно уже… Вы им рассказали?
– Нет.
– Мысленно преклоняю перед вами колени. Нельзя извратителям божьего учения такое рассказывать.
– Если бы знал, рассказал, – вздохнул я и покачал головой. – Но не знаю я…
– Вас не посвятили в тайну?! Но почему вы тогда не переродились? Или… нет…
– Я похож на перерожденного?
– Нет. Но они мастера такое скрывать, а я не птица стража, нет у меня чутья на исчадия Тьмы.
– Хорошо. Давайте считать, что я перерожденный, если вам так удобнее.
– Святые защитники! Спасите и…
– Стоп! В другой раз помолитесь! Пока что сказывайте, что нам здесь грозит?
– Дан, я хочу верить, что вы старый Дан! Больше не шутите так. Пожалуйста. А что грозит… Если карающие решились на подобное, то таких, как мы, оставлять в живых им не с руки. Не дадут нам до суда дожить, суд ведь и оправдать может, особенно если Кенгуд всерьез разозлится на них за самоуправство. Когда все узнают, что Цавус велел покалечить стража полуденного, да еще не кого попало, а именно вас… Вы ведь, как ни крути, герой теперь здешний – вывели почти всех из места гиблого да еще и погань при этом хорошенько потрепали. Военные после боя почти сразу набег на Мальрок начали затевать. Замок проклятый без защиты ведь остался. Ну, или ослабла его защита сильно. С мелочью разной они легко управятся, это ведь не настоящие перерожденные. Может, и получится у них теперь очистить Межгорье. И за это вас благодарить надо – все вы сделали. Так что здесь вам почет и уважение, а с орденом вашим тоже ссориться Кенгуду не нужно, неподсудны вы. С карающими, конечно, тоже надо осторожно себя вести, вот только нет у них здесь великой власти. Не стоило Хорьку без суда увечья вам причинять. Будь вы простым мещанином или дворянином из мелких, еще куда ни шло, а страж полуденный – совсем другое дело. Нет, Дан, не выпустят нас карающие. Буду удивлен, если рассвет следующий увидим. Им надо нам быстрее рты позакрывать, пока мы жаловаться не начали на такое самоуправство. А жаловаться мы только утром начнем. Когда смотритель пройдет с обходом, покажете ему ноги и все доложите. Тут-то шум и поднимется сразу. Но сейчас вечер, и никого, кроме надзирателей, здесь не будет. Удобный момент, чтобы успокоить нас навеки.
Епископу я поверил сразу, в таких вопросах ему можно доверять безоглядно – опытный сиделец. Да и объяснил он все очень логично, в сжатой и понятной форме. Ну что ж, выход у нас один.
– Конфидус, инквизитор еще не знает, что меня перевели. Его не было при этом. Но быстро узнает… Бежать нам отсюда надо. Срочно.
Епископ смешливо фыркнул, иронично поддакнул:
– Дан, разумеется. Только сильно быстро не бегите, а то я на своих старческих ногах могу отстать, да и колодка моя цепляться будет за все углы.
– Вам на старческие немощи жаловаться рановато. Давайте без шуток. Надо бежать – и быстрее. Не знаю, как вы, а я тут подыхать не хочу.
– Дан, вы всерьез думаете, что я мечтаю умереть в этой грязи от лап церковников или их подсылов? Но как сбежишь? Я закован в колодки – их не открыть без посторонней помощи. Вы в этом деле не помощник – голыми руками не справитесь, да и цепи ко мне не пустят. Даже если чудом освободимся, то все равно не выберемся: решетка крепкая, а засов там хитрый, изнутри мы его не отодвинем никак.
– А если все же выберемся в коридор?
– Да вы фантазер… Если выберемся, то, возможно, сумеем уйти. По нему, я заметил, вглубь бадейки таскают – выливают куда-то. Под такие бадейки слив должен быть широкий, а мы с вами не толстяки, в отверстие уборной как-нибудь пролезем. Проберемся по нему в траншею для нечистот, а уж по ней куда-нибудь да уйдем. Или нагло через двери попробуем прорваться. Мне вера не дозволяет людей калечить, а вам все можно. Там один или два тюремщика на ночь остаются, вряд ли больше.
– Они с оружием, а у меня руки голые. Так что без вашей помощи не обойдусь.
– Но моя вера не позволяет…
– Господин епископ, насколько я понимаю, выше вас никого у еретиков не осталось. Такими темпами ваша паства скоро останется без пастыря и совсем падет духом. Мне кажется, настало время подумать о реформе церкви. Вашей церкви.
– Дан! Да как вы можете такое говорить! Она уже век стоит на столбах истинных догм несокрушимых и…
– Епископ, я сказал – реформа! Только реформа, и все! И первым делом надо отказаться от всего, что касается непротивления злу насилием. Вреда от этих заблуждений много. Давайте будем считать, что вы уже отказались. К тому же мне помнится, что при необходимости вы очень даже хорошо умеете мечом помахать, старые навыки не позабылись.
– Дан… Будь это в прежние времена, я бы и сам со стражей разделался, но сейчас…
– Если вам так противна идея реформации, давайте вы обдумаете ее в более позитивной обстановке. А сейчас, хотя бы временно, верните себя старого – нам нужен головорез, а не трясущийся святоша. Если умрете, умрет вся ваша вера, потому что не осталось больше у иридиан лидеров. Вы – последний. А вот у карающих лидеров достаточно, чтобы додавить вашу травоядную паству. Подумайте об этом. Только долго не думайте, времени у нас немного.
Конфидус, качнувшись на цепях, изменившимся голосом, будто через силу, произнес:
– Да, вы правы. Лучше взять грех на душу, чем бросить паству на произвол судьбы. Не выжить им без меня, задавят попы вконец. – Затем вкрадчиво-заговорщицки добавил: – Стражники местные – народ хлипкий, я парочку на себя легко возьму, а больше вряд ли в дверях окажется. По молодости я, было дело, четверых раскидал руками голыми.
– Вот и вспоминайте молодость. Срочно вспоминайте.
– Ох и дураки мы с вами оба! – воскликнул епископ. – Какие стражники?! Какие двери?! Я в колодках, вы в цепях с ногами покалеченными! Куда вы собрались, да еще и меня своими глупостями за собой потянули?!
– Бежать я собрался, с вами вместе.
Епископ издал неопределенный звук, в котором смех, отчаяние и разочарование смешались воедино.
– Конфидус, не надо так нервничать. Да, у нас есть проблемы, и сейчас мы начнем их решать. Только не все вместе, а по одной – так гораздо эффективнее.
– Ну-ну…
– Начнем, пожалуй, с ног – это серьезная помеха нашим планам. Их надо срочно подлечить.
– Дан, не хочу вас сильно разочаровывать, но после железных сапог ноги лечатся небыстро и не всегда. Даже если сразу оказать помощь, не каждый раз удается их сохранить. Очень часто они вонять и чернеть начинают, и если бедолага сразу не умирает от дикой боли, то гниль доходит до сердца и тогда точно конец. Спасти можно, если вовремя отрубить их хорошим ударом топора или двуручника и культи прижечь кипящим маслом. Но если даже не загниют, то зарастают очень долго, а когда зарастут, все равно человек хромым остается. Переломов много, плохо такое лечится. Некоторые косточки в труху превращаются.
– Спасибо за информацию. Дайте мне час-два, и я постараюсь встать на ноги.
– Это как?!
– Не мешайте. Если я буду стонать или даже кричать, не обращайте внимания. Болезненное это дело, но куда деваться…
– Не хочу даже знать, что вы удумали. Опасаюсь, что вера моя этого не одобрит.
– Эх, мне бы поесть хорошенько, а то сил почти не осталось. Ну да ладно, пожелайте удачи, может, и хватит…
Еретик начал поспешно молиться, причем я почти ничего не различал из его скороговорки. Что-то про грешные души, Тьму и исчадий ада, грешные тела ворующих с целью последующего изощренного разврата. И про муки адские за такие дела тоже что-то проскакивало. Вероятно, молился о моем здравии.
Часа два адских мук мне и без молитв были гарантированы. А может, и больше…
* * *
Я проделываю это уже не первый раз. Первый вообще произошел без моего участия: раны, полученные в битве у брода, затянулись сами собой, в сознание я при этом не приходил. Даже большая кровопотеря не помешала восстановиться. Одним из приятных бонусов после лечения загадочной спутанно-волокнистой хреновиной, извлеченной из тела высшего перерожденного, была улучшенная регенерация. В данном контексте лучше писать слово «регенерация» с большой буквы – она того стоила.
По обмолвкам палачей выходило, что от тех ран лишь розовые шрамы остались, а ведь меня жестоко изрубили двуручным мечом. Ногти, вырванные на четырех пальцах левой руки, уже наполовину отросли. При этом я был в сознании, к сожалению, и наблюдал процесс с самого начала. Поначалу было очень больно, но уже через пару минут боль стала вполне терпимой и вскоре бесследно исчезла. Кровь перестала сочиться еще раньше. Уже через час-другой кончики пальцев начали чесаться, и уже наутро я почти позабыл про увечье. Ящерицы, отращивающие потерянные хвосты, в сравнении со мной жалкие дилетанты.
Реакцию организма запомнил во всех подробностях. Вот и сейчас она ничем не отличалась: боль быстро стихла, стопы и голени пылали жаром, начиная понемногу зудеть. Самое интересное, что интенсивностью этого жара я, похоже, мог управлять. Заметил это при разговоре с епископом. Стоит немного сосредоточиться на своих ощущениях, и странная теплота нарастает до состояния жгучего огня. Хотя на ощупь кожа остается прохладной, то есть ощущения субъективные.
У меня имелись сильные подозрения, что «температура» зависит от интенсивности процесса заживления. Стоило ее повысить, как мгновенно накатывала слабость. Учитывая истощенность тела – логично. Сил ведь почти не осталось, и увеличенные затраты энергии сказывались на самочувствии не лучшим образом.
А еще я заметил, что при управляемом «нагреве» боль возвращается. Что бы со мной ни проделали епископ с Арисатом, но состояние организма настолько плачевно, что при попытке ускорить заживление сил не хватало на блокирование болевых ощущений.
Я не мазохист, но придется сменить убеждения – нельзя терять время. Почему-то почти не сомневаюсь, что ноги излечатся и без болезненного ускорения, но сколько придется ждать? Часы? Дни? Это ведь не ноготки вырванные, все гораздо серьезнее. Если Конфидус не ошибается, нас, скорее всего, еще до утра прикончить постараются. Подкупят стражу и удавят втихаря. Или даже среди стражников свои люди есть. Судя по всему, местная инквизиция по духу ближе не к доминиканцам[1 - Доминиканцы – монашеский орден, в ведении которого долгое время находились инквизиторские суды.], а к иезуитам[2 - Иезуиты – монашеский орден, был наделен особыми привилегиями – представители его выделялись правом вести светский образ жизни, скрывая свою принадлежность к ордену. Благодаря особенностям морали, системе организации, привилегиям и неразборчивости в средствах имели большое политическое влияние.], а они ребята предусмотрительные, могли заранее подсуетиться для таких вот случаев.
Прислушиваюсь к ощущению в изломанных конечностях. Вот оно – тепло. Давай же, сильнее… еще сильнее. Вот и жар. Ох и боль – будто заново ломают! Лишь бы не отключиться, вдруг без сознания процесс замедлится? Нет у меня времени. Потом холодным обливаюсь, зубами скриплю, иногда не сдерживаюсь – стоны вырываются. Епископ в такие моменты начинает молиться еще неистовее. Меня его шепот раздражает, в подвале пыточном аллергию на молитвы заработал.
Ладно, молись, иридианин, молись. Молись, чтобы кости срослись за пару часов (а лучше быстрее). Ведь если не получится, плакали остальные мои замыслы. Не уйти мне на сломанных ногах или на сросшихся неправильно.
Под кожей что-то шевелится, потрескивают кости и суставы, ступни на глазах приобретают обычную форму. Боль резко усиливается. Прибегаю к крайнему средству: начинаю неистово мечтать, как в темном переулке успешно подкарауливаю инквизитора. Цавус. Хорек. Внебрачный сын борова. Огрызок кастрированного поросенка. Свиная шлюха. Почетный минетчик нечищеного свинарника. Калолиз в рясе. Я уже рядом – готовься. Ты еще не осознал, на кого руку поднял. За полуденного стража меня принял? Ты очень сильно ошибся: бурундуки линялые, шелухой от семечек на базаре торгующие, – вот кто такие стражи. Не страж я. Я Дан – диверсант с другой планеты. Меня выбрали из миллиарда, потому что еще там я был круче всех. Я «Тетрис» шесть раз до конца проходил с завязанными глазами. Я спал, лежа на гвоздях, в потолок вбитых. Увидев мои бицепсы, Шварценеггер ушел на пенсию; меня в гараже для «КамАЗов» вместо домкрата использовали; мой член сыграл главную роль в фильме «Анаконда». Меня в секретном бункере научили бриться ногтями и плавать брассом вверх по Ниагаре с наковальней в рюкзаке. И ты всерьез решил меня слить?! Ноги сломал и рад? Так я тебя сейчас немного огорчу – во всем этом вонючем королевстве не найдется столько денег, чтобы выплачивать тому, что от тебя останется, пенсию по состоянию здоровья. Ты, некрофил пассивный, на обломках тазобедренных суставов будешь ползать, умоляя добить, но я жесток – оставлю жить. Точнее – существовать, жизнью это называть язык не повернется. А если ты не скажешь, куда подевал Зеленого… Нет, ты скажешь! Ты мне это в стихах с выражением расскажешь! И еще всем своим коллегам, импотентам однояйцевым, передашь, чтобы готовили максимально большой медный таз, я им буду вас накрывать.
Господи, ну как же больно! Похоже, последние слова кричу уже вслух – на русском языке. Плевать, в этих казематах хоть на марсианском матерись – всем безразлично.
