Сполохи детства

скачать книгу бесплатно


Сейчас такое сложно даже представить, но тогда с петардами спокойно пускали в самолет. Как будто это безобидная штуковина, не способная принести вред…

Уже будучи совсем взрослым, лет восемнадцати от роду, я обнаружил дома у своего полукриминального друга, байкера Трэша, целый набор гранат, в том числе противотанковых, и обрадовался, как ребенок. Все-таки детство никуда не уходит. Все наши привычки остаются с нами.

– Трэш! – вскричал я. – Давай их где-нибудь взорвем…

– Ты что?! – возмутился он, отбирая у меня лимонку. – Мне они нужны.

– Зачем?

– Как зачем? На рыбалку ездить. – По серьезному выражению лица я понял, что он вовсе не шутит.

Трэш, и правда, периодически отправлялся на рыбалку. Причем, ездил очень и очень далеко. В компании таких же «ночных волков». Само собой, на мотоциклах. Удочек ребята с собой не брали. Видимо, им тоже не давали покоя детские привычки – их обуревало острое желание что-нибудь взорвать…

Отчисленный из лицея Валера Ключников отлично бы их понял. Как-то раз он заявился ко мне домой со сварочным аппаратом и обрезком железной трубы.

– Будь другом, – попросил он, – очень хочу эксперимент провести. По химии…

Поначалу я ничего не заподозрил.

– А почему у меня?

– Гляди, – он деловито прошел в квартиру, где я временно проживал один – родители были в санатории. Ключников проследовал на балкон: – У тебя перила железные, – сказал он и постучал по ним обрезком трубы.

– И что?

– Это очень хорошо. Смотри, сюда я приварю трубу. Здесь я заварю ее, с этой стороны. А эту оставим. Получится что-то вроде пушки.

– Ха, – сказал я. В конце концов, я был отвязным парнем. Идея с пушкой на моем балконе показалась мне весьма забавной. Мне даже было наплевать на то, что скажут родители. Я чувствовал себя полновластным хозяином флэта: – Давай, приваривай.

Ключников взялся за сварочный аппарат (владел он им отлично – учился специально) и довольно быстро приладил к перилам «пушку». Затем он засыпал в нее какую-то смесь из банки и стал озабоченно бродить по моей квартире, то и дело хватая самые разные вещи, при этом постоянно бормотал под нос.

– В чем дело? – спросил я наконец.

– Снаряд забыл, – сказал Ключников. – Надо же опробовать – далеко ли он улетит.

Я несколько обеспокоился. Но ближайший дом находился за сквером, до него было метров сто, не меньше. К тому же, Валера успокоил меня, сказав, что, скорее всего, ничего не получится. А если получится, то снаряд улетит недалеко. «Мы увидим – куда упал».

Мы принялись искать подходящую металлическую болванку вместе. В конце концов, нашли молоток. Ключников заколотил его другим молотком (побольше) глубоко в трубу. И без всяких предисловий принялся жечь ее сварочным аппаратом, чтобы вызвать детонацию заряда…

Я упустил момент, когда все произошло. Почувствовал только удар, как будто меня мощно шибанули в грудь и по лицу, отлетел в угол балкона… и тут же понял, что почти ничего не слышу – только звон. Последствия взрыва выглядели ужасно. Перила выгнулись дугой. В бетоне зияла громадная дыра. Труба улетела в неизвестном направлении. А «снаряд» – молоток, как выяснилось вскоре, легко преодолел расстояние до дома напротив, влетел в кухню, где обедала сразу ставшая седой семья из трех человек, пробил стену, и разнес вдребезги унитаз в уборной.

Еще лежа на полу в углу балкона, я ощутил, как сердце упало – понял, что произошло непоправимое. И главное, скрывать следы преступления было бесполезно. По состоянию балкона можно было сразу понять, откуда произведен молоточный выстрел.

Вскоре нас повязала милиция… Затем родители приехали из санатория на неделю раньше срока. Потом началась еще большая катавасия. Из милиции сообщили в школу. Приходил и бешено орал пострадавший от выстрела мужик. Родителям пришлось частично оплатить ему моральные расходы. В конце концов, Ключникова выгнали из школы. А меня оставили доучиваться – объявив строжайший выговор. Впрочем, он никак не повлиял на мою дальнейшую судьбу.

После этой истории интерес к взрывному делу я потерял надолго. Тем более, что мне все равно не удалось бы приготовить столь адскую смесь, как гениальному Валере Ключникову. Он утверждал, что может сделать бомбу даже из печенья. Он мог бы стать отличным взрывотехником (ведь есть же такая профессия). Но семья не позволила – и вылепила из него очередного потомственного патологоанатома. Не знаю, счастлив ли Валера, вскрывая трупы. Но машина у него большая и красивая. Жена тоже. Пожалуй, даже слишком большая. Глядя на нее в первый раз, я, помнится, подумал: «Секс-бомба. Личная собственность подрывника Ключникова».

* * *

Теперь я понимаю, как не повезло ребятишкам, у которых в детстве не было ни дачи, ни пусть даже просто домика в деревне у бабушки. Им приходилось торчать в пыльном городе все летние каникулы и маяться бездельем.

Меня же вывозили на дачу в принудительном порядке, поэтому я очень завидовал тем, кто остался в городе. Почему-то мне казалось, тем, кто остался, всегда есть, чем заняться. И это «что-то» непременно весело и задорно. Во всяком случае, «что-то» куда лучше, чем полоть огород, пилить дрова или закапывать мусор – под него регулярно детскими силами копались в лесу глубокие ямы, поэтому к середине лета мозоли на руках у меня были, как у опытного могильщика.

Впрочем, одними только домашними делами пребывание на даче не ограничивалось. Я гулял по окрестностям со своим дачным другом Лехой (в городе мы никогда не виделись), катался на велосипедах, ловил рыбу, чуть повзрослев, знакомился с девчонками, даже «женой» Полиной обзавелся. В общем, дача – огромный кусок жизни, отделенный от жизни городской стокилометровой дорогой. На даче я превращался в настоящего сельского жителя, так мне во всяком случае казалось – ходил в разнообразной рванине, принадлежавшей моим предкам – потому что «зачем портить хорошую одежду» – старые залатанные брюки, кофта в заплатках, рубаха до колен – если заправить в брюки, то незаметно. Ездил я на взрослом велосипеде с рамой. Поскольку я был очень маленького роста, мне с трудом удавалось на него вскарабкаться. Сначала я вставал на одну педаль, разгонялся, как на самокате, перекидывал ногу – и усаживался на сиденье. До педалей доставал с трудом, но как-то умудрялся ездить, не отставая от остальных. Нас была целая компания – детишек дачников. Все примерно одного возраста. Я, правда, младше всех. Зато и вреднее, безусловно, тоже. Любую проказу я умел превратить в опасную каверзу, грозящую смертью всем, кто в ней участвовал. И это далеко не преувеличение.

К примеру, ребята ходили плющить гвозди и монеты на железную дорогу. Пошел и я с ними. Довольно быстро это занятие мне наскучило. И я положил на рельсы огромный булыжник – из тех, что составляют насыпь. Товарняк промчался с грохотом, мелкие каменные осколки, как пули, просвистели у нас над головами. Раздался крик – и Миша упал, как подкошенный. Один из осколков угодил ему прямо в голову. После этого две недели он ходил с забинтованной башкой, словно раненый на войне фронтовик. Этими же камнями с железной дороги я придумал швыряться по электрическим столбам – нашей целью были белые керамические изоляторы. Они лопались с приятным «дзы-ынь». Попасть по ним было непросто, но мы очень старались. За одно лето мы перебили сотни этих самых изоляторов. Представляю, как потом ругались ответственные товарищи, наблюдая эдакий акт вандализма. Железной дороге наши упражнения на меткость, должно быть, обошлись в копеечку.

Впрочем, в нашем хулиганстве не было злого умысла и даже логики. Так, убежден, действуют и некоторые взрослые преступники. Они совершают свои поступки по недомыслию, будучи уверены, что никому не приносят вреда, и им ничего за это не будет… Мы били в пруду бутылки, а потом сами же резали ноги, когда купались. Ловили сетью рыбу на водохранилище (хотя знали, что это категорически запрещено), а потом отпускали ее. Воровали в местном городке на складе камеры, чтобы плавать на них – и камеры, как правило, оказывались старыми и дырявыми. Причем, хулиганство наше было бесконечно изобретательным, поскольку порождалось моим зловредным разумом. Он не дремал ни секунды, выдавая все новые поводы для того, чтобы влезть в неприятности.

Однажды я стоял и крутил в руках ракетку от бадминтона. А мимо на огромной скорости несся на велосипеде соседский мальчик Вася. Он был на пару лет старше меня. Не раздумывая ни секунды о последствиях, я запустил ракетку в переднее колесо, и она напрочь его застопорила. Надо было видеть, как Вася летел. С громким криком, через руль, велосипед при этом совершил красивый кульбит. Он разбил локти, колени и лицо и весь окровавленный, плача, поспешил домой… Разумеется, через некоторое время к нам на дачу прибежала его мама. Она обзывала меня «негодяем», «хулиганом» и даже «малолетним подонком». Помнится, меня наказали, лишив прогулок на весь следующий день.

Вася, в сущности, был очень хорошим юморным парнем. Зачем я так поступил, я не могу объяснить и поныне. Это был просто рефлекс хулигана, привыкшего действовать абсолютно бездумно… Через многие годы я узнал, что Васю обманули с квартирой – он вложил деньги в строительство, а дом так и не построили – а потом его тело нашли в сгоревшей машине. Убийц так и не нашли…

Однажды мои приятели придумали весьма безобидное развлечение – налепить и расставить на дороге глиняных человечков. Машина проезжала – и давила кого-нибудь из них. Пока она ехала, мальчишки прятались в засаде. Я усовершенствовал затею, подумав, что в человечка запросто можно вмонтировать острый гвоздь. Забава сразу приобрела для меня остроту и интерес… Водитель пострадавшего автомобиля долго гнался за нами, поймал нашего приятеля Мишу и отвел его к родителям. Им пришлось оплатить шиномонтаж…

Однажды на водохранилище мы с Лехой обнаружили прибитый к берегу плот и длинный шест на нем. И немедленно отправились в плаванье. Посреди водохранилища, очень далеко от берега, лежала старая ель. Должно быть, ее повалило во время недавней бури и отнесло к середине водоема. Здесь она зацепилась ветками за дно, все поросшее бурыми водорослями. Леха бесстрашно ступил на древесный ствол и пошел по нему от плота. Когда он обернулся, я, радостно хохоча, уже отчалил, изо всех сил упираясь шестом в дно. Отплыв подальше, я принялся махать своему другу и едва живот не надорвал, корчась от смеха, наблюдая, как он бегает вдоль елки и умоляет меня вернуться. Плавать на водохранилище было категорически запрещено, как и ловить рыбу, к тому же стоял поздний август – и было довольно холодно… Я и не подумал вернуться. Подогнал плот к берегу, еще раз махнул Лехе – его было едва видно – и поехал домой обедать. От радости совершенного вредительства я изрядно проголодался.

Отобедав, в отличном настроении, я вернулся обратно, предвкушая, как будет ругаться мой друг, когда я стану вытаскивать его с елки. Выйдя на берег возле плота, я порядком струхнул. На дереве Лехи не было. Не видно его было и на спокойной водной глади. Меня прошиб холодный пот – неужели решил добираться вплавь, и… утонул?! Я оседлал велосипед и со всей возможной скоростью помчался домой к своему другу. Выяснилось, что он уже там. С ели его снял инспектор рыбнадзора на моторной лодке и, проведя суровую беседу, отпустил на все четыре стороны. Поскольку Леха обладал добрым и покладистым характером, на меня он совсем не обижался…

Долгие годы, точнее – каждое лето – я лелеял ограбление местного сельпо. Но даже для меня в те годы было понятно, что за такое нам обязательно что-нибудь будет. И простой поркой дело не ограничится. К тому же, я вовсе не собирался лезть в магазин сам. Мне нужны были исполнители. Я же готов был представить им фактически безупречный план. И если бы все прошло, как я планировал, мы завладели бы целой горой пива. Всего и нужно было забраться на чердак, окно туда никогда не закрывалось, и через дощатый потолок с помощью «кошки» подтянуть к себе ящик. После чего переложить пиво в сумки – и слезть с крыши. «Кошку» я самолично соорудил из гнутых гвоздей и прочной бечевки… Исполнители нашлись в один из дачных сезонов. Мой приятель по имени Сережка и мой двоюродный брат Гена, который к тому времени уже поступил в университет. Он был старше меня на пару лет, но интеллектуально, как видите, сильно отставал.

Вместо того, чтобы просто тягать ящики, эта парочка решила с чердака проникнуть внутрь – поскольку в магазине стоял сейф. Они стали отдирать потолочные доски. Скрежет привлек местных жителей, и они вызвали милицию. В результате, Сережу и Гену повязали. Их увозили с ограбления в наручниках – как опытных рецидивистов. «Кошка» стала вещественным доказательством – что кражу они планировали. К тому же, немедленно выяснилось, что в районе совсем недавно было ограблено несколько продовольственных магазинов. Так что все эти кражи со взломом очень удобно было повесить на парочку идиотов… Понятия не имею, сколько денег заплатили родители, чтобы отмазать юных грабителей, но, вероятно, очень немало. Во всяком случае, дальнейший путь их с криминалом никак не был связан. Мой двоюродный брат – вполне достойный отец семейства. Пузатый и спокойный. Ограбление сельпо вспоминать не любит. Хотя я регулярно ему напоминаю эту историю.

Вообще, на даче Гена появлялся нечасто. Предпочитал проводить время в городе. Его родители предоставляли ему куда больше свободы, чем полагалось мне. Мы не были сильно дружны, и когда Гена приезжал, могли переносить друг друга ровно два дня. После чего начинали ругаться. Поводы находились сами собой.

Отец Геннадия, мой дядя, увлекался радиоэлектроникой, и в один из приездов Гена притащил с собой пару раций – чтобы переговариваться на расстоянии. Мы немедленно разбились на пары (он – с Мишей, я – c Лехой) – и разбрелись по дачному поселку, проверяя рации на дальность. «Прием! Это Степа! Ты меня слышишь?» «Прием, я тебя слышу!» Так продолжалось примерно с полчаса, пока из рации вдруг не раздалось: «О черт! Бегите!» После чего на все мои: «Прием! Прием!» брат больше не отвечал. Ничуть не встревожившись – должно было случиться что-нибудь посерьезнее, чтобы затронуть нашу беспечность – мы направились к дому. Миновали овраг, прошли еще метров двести, как вдруг увидели стремглав бегущего к нам худого мужчину с бородкой. Он напоминал молодого Ленина, с растрепанной редеющей рыжеватой шевелюрой. На шее незнакомца болталась рация Геннадия. Он схватил меня за плечи и заорал что было сил:

– Сколько звезд у отца на погонах?!

Тут я изрядно струхнул. Потому что сразу понял, что имею дело с настоящим сумасшедшим. Это было заметно по его поведению, по тому, как подрагивали ноздри, к тому же на губах у него вздулся пузырь слюны.

– Не знаю, – пробормотал я.

– Что вам от нас нужно? – заканючил Леха.

Мужик тем временем отобрал у меня рацию, повесил ее себе на шею и заявил:

– Эти рации настроены на милицейскую волну. Сколько звездочек у отца на погонах?!

– Нет у моего отца никаких звездочек, – сказал я.

– Тогда идемте к вам домой, я поговорю со взрослыми, – заявил дядька.

И мы пошли. По дороге он рассказал, что увидел рацию у Геннадия, поймал его, дал ему пинка и рацию отнял. После чего Геннадий и Миша от мужика убежали, напуганные его странными вопросами и диковатым внешним видом. Пока мы шли, психопат то и дело потрясал рациями и восклицал: «Какая удача! Ну, надо же, какая удача!»

У калитки дачи нас ожидал мой дедушка. Надо сказать, весьма непростой человек, с очень сложным характером и тяжелой судьбой – сначала он прошел всю войну, а потом просидел семь лет в лагерях за то, что задавил кого-то на машине. Разговаривать и с нормальными и с больными на всю голову он умел. Первым делом, ни слова не говоря, он снял с шеи мужика рации и повесил их на свою шею. Тот, почувствовал, что сопротивляться не стоит. Только представился:

– Здравствуйте, я из Общества святого архангела.

– Радостно слышать, – ответствовал дедушка, – а я пока еще здоров.

Мужик то ли не заметил иронии, то ли никак не нее не отреагировал.

– Какое у вас звание? – поинтересовался он.

– В войну ефрейтором был, – ответил дед, внимательно разглядывая незваного гостя.

– Товарищ генерал, – без тени шутки обратился к нему похожий на Ленина субъект, – эти рации настроены на милицейскую волну. Их можно использовать, чтобы прослушивать разговоры милицейских патрулей…

– Так, – сказал дед, обращаясь к нам, – пацаны, идите в дом, Гена с Мишей уже там…

Мы проскользнули в калитку. И дальнейшего разговора не слышали. Но, когда дедушка вернулся, он покрутил пальцем у виска и заметил:

– Всяких психов видел. Но этот – явно откуда-то сбежал.

По счастью, представителя Общества святого архангела нам больше встречать не доводилось. Но от греха подальше Гена увез рации с дачи и больше не привозил.

– И сам лучше пока не приезжай, – напутствовал его дедушка. – Без тебя как-то спокойнее.

* * *

Наверное, мне это только кажется, потому что я обитаю в среде условно нормальных, но городские сумасшедшие теперь почти исчезли. Во времена моего детства их было предостаточно.

Чего только стоит бабка-уборщица в школе, где я учился. Она щипала мальчишек за тощие зады, подкравшись незаметно, и орала не своим голосом: «Козел с бородой, пойди девочку подОй». Я так и не смог никогда уразуметь, что она имела в виду. Но точно знаю – какую-то непристойность. Попробуем понять. В бабкиной кричалке содержался явный намек на вымя. Под выменем она, видимо, подразумевала грудь. А нам, мальчишкам, «козлам с бородой», очевидно, надлежало эту грудь «подоить». В общем, логическому осмыслению эти выкрики не поддаются. До сих пор не понимаю, почему эту безумицу держали в школьных стенах? Может, она была родственницей директрисы? Или завуча? Или ее просто жалели?.. Отпетые хулиганы бабку дразнили. Но большинство учеников ее сторонились. Опасения были справедливы, как выяснилось позже. Однажды одного особо рьяного хулигана она ударила шваброй прямо в лоб. И так удачно попала, что он окосел на один глаз – повредились нервы. И даже после этого громкого события (впрочем, его довольно быстро замяли) бабку оставили на работе. Не иначе ее брали в уборщицы по большой протекции из министерства. Не удивлюсь даже, если министром был ее сын. Слишком уж удивительно было присутствие этого явно свихнувшегося человека среди детей.

Неподалеку от школы жил Дед – Садовод. Все его так и звали. Потому что, переехав в город, он не смог жить вдалеке от земли – и разбил под окнами сад. Поначалу квартиру деду дали на третьем этаже. Он умолил соседей с первого этажа поменяться с ним. И затем приступил к делу. Благо окна выходили во двор, а не к подъездам. Свой садик Дед-садовод огородил и бережно охранял от посягательств. Районным властям эта собственническая политика по захвату городских земель поначалу очень не понравилась. Они собирались раскулачить деда. Но за него неожиданно заступились сердобольные жильцы, и власти от него отстали. Дед поначалу, говорят, был вполне вменяем. Но годы брали свое. К тому же, он попивал – что тоже сказывалось на интеллекте. И вот уже он стал возводить ограду все выше и выше. Пока она не стала напоминать частокол. И жильцы уже были совсем не рады, что заступились за Деда. Затем на колья своей ограды Дед-Садовод принялся насаживать головы кукол. Вскоре его палисадничек походил на вотчину жестокого свирепого феодала. Плетеная ограда в полтора метра высотой и множество кольев с отрубленными головами – для устрашения врагов. Когда кто-то проходил мимо окон, Дед-Садовод высовывался в окно, и обкладывал прохожего трехэтажным матом. Некоторые Деда игнорировали. Другие – орали в ответ. Один пылкий молодой человек пытался деда побить. Но тот законсервировался в квартире и кричал из окна, что вызовет милицию. И действительно, вызвал. После чего молодого человека, не разбираясь, увезли в отделение. Шизоидный феодализм кончился обширным инсультом. Садик деда в его отсутствие очень быстро захирел, головы растащила детвора, она же сломала ограду, цветы сорвали и вытоптали. Дед при этом еще не умер. Я видел через стекло его перекошенное лицо. Будучи почти парализован, он сидел в квартире, за окном, и наблюдал, как ребятишки рвут выращенные им цветы и перекидывают друг дружке головы кукол…

Помню также Петю-дурачка. Он вечно играл на детской площадки с малышами и младшими школьниками. Поначалу Петя был безобидным. И мы воспринимали его, как своего. Но потом дурачка неожиданно заинтересовали половые вопросы. Он все чаще стал приставать к ребятам с предложением показать свою пиписку, делился с нами откровением, что «хрен у него уже вырос». Вследствие ли подросшей пиписки, а может по каким-то другим причинам, Петя вскоре исчез. Должно быть, его направили на лечение. А может быть, несчастная Петина мать увезла его куда подальше от греха. Хорошо помню эту женщину с вечно горестным лицом (ох уж эти благодетели, берущие на себя труд воспитывать имбецилов – и хоронящие в результате свою жизнь). Хотя в Петиной ситуации ему скорее помогла бы не смена обстановки, а добровольная химическая кастрация. Но о такой тогда, увы, слыхом не слыхивали.

Возле школы время от времени появлялся трехпалый. Сейчас этого паренька назвали бы мутантом. Тогда такого слова не знали. Поэтому его звали просто – уродом. Хотя я предпочитал так и называть его – Трехпалый. Имя у Трехпалого тоже было, но я его не знал. У удивительного мутанта было натурально по три пальца на руках. Таким уж он уродился. Несмотря на то, что ему было лет десять, в школу Трехпалый не ходил. По-моему, он целыми днями ошивался по улицам. И уже начал курить. У большинства девчонок из нашего класса этот бедняга вызывал брезгливое отвращение. У мальчишек – жгучий интерес. Некоторые не верили, что он таким уродился, и считали, что пальцы ему отрубили в детстве. Лично я был убежден, что Трехпалый стал таким в результате научных экспериментов. Я просил его вытянуть ладони, и долго их с интересом разглядывал. Отлично видно было, что пальцы ему никто не рубил. Абсолютно гладкая кожа. И три пальца – оттопыренный большой, мизинец, и еще один посередине. Из-за этого ладошка Трехпалого была совсем узкой. Этой уродливой кистью он владел, впрочем, очень ловко. Извлекал из пачки сигарету, совал в рот, брал спички, открывал коробок, чиркал одной и подносил к кончику сигареты. Я завороженно смотрел, как он действует своими странными руками, как прикуривает… У меня сложилось впечатление, что Трехпалый страдал некоторым умственным расстройством – следствием чего была заторможенность, неспособность связно мыслить. Трехпалый, как и Петя-дурачок, загадочным образом исчез. Поэтому я, увы, не смогу рассказать, что с ним стало. Может, его забрали другие трехпалые с планеты, откуда он прилетел. В эту версию я, впрочем, нисколько не верю.

В нашем районе также жила совершенно безумная старуха. Ее можно было наблюдать то тут, то там. Одевалась она всегда в черные тряпки. Поэтому ее прозвали Черной вдовой. Вроде бы, в прошлом у старухи случилась страшная трагедия – погибла вся семья, включая маленьких детей. Она бродила по району с крайне озабоченным видом – как будто у нее полным-полно проблем, требующих срочного разрешения. Время от времени она кидалась на людей и кричала нечто невразумительное. Однажды я наблюдал чудовищную сцену в автобусе. Старушенция в своей обычной манере шлялась по полупустому салону, когда вдруг заметила в сумке одной из пассажирок неуместно торчащие куриные лапы. Издав нечленораздельный вопль, шизофреничка накинулась на несчастную, стала вырывать сумку и орать что-то про сатану и его слуг с их черными ритуалами. Переполошились все. Вконец озверевшую старуху отдирали от женщины всем миром. Я с интересом впитывал происходящее. Водителю пришлось остановить по требованию пассажиров автобус – он был крайне недоволен, что выходит из графика. Бабку скрутили и выволокли наружу. Там крепкие пассажиры автобуса держали ее под руки, дожидаясь приезда психиатрической скорой – неотложку вызвал по рации водитель.

Еще был Мусорщик, мой сосед по дому. Представительный, элегантно одетый мужчина, в деловом костюме, с гривой седых волос, в очках. Глядя на него, никто не смог бы подумать, что он шарит по помойкам. Мусорщик раньше был профессором математики. Об этом знал весь дом. Выйдя на пенсию, он почувствовал себя не у дел. И решил собирать на дому какие-то хитрые приборы. За деталями он отправился на ближайшую свалку. Она находилась у вьетнамского общежития. Вьетнамцев дурной запах и горы мусора нисколько не смущали. Она жарили селедку – ее дух было ничем не перешибить. Так что им было по фигу, тем, кто выбрасывал сюда мусор, тоже по фигу, и городским властям – по фигу больше всех. Профессор, к своему удивлению, обнаружил на свалке множество полезных, как ему показалось, вещей. Он отнес их к себе в квартиру, и приспособил к делу. На следующий день он снова пошел к вьетнамскому общежитию – и опять вернулся с добычей… Вскоре визиты стали регулярны. Постепенно его возненавидел весь дом, поскольку из квартиры Мусорщика ползли в бешеных количествах муравьи и тараканы. Травить их было бесполезно, поскольку гнездовье находилось на жилплощади Профессора. Когда к нему однажды пришла милиция, выяснилось, что жилого пространства в доме осталось самую малость – на кухне. Все остальное занимает мусор. Горы всякого бесполезного хлама! Через эти залежи можно пролезть, только протискиваясь в узкую щель у самого потолка. Милиционерам профессор демонстрировал «почти новую демисезонную куртку», которую «еще вполне можно носить, только рукав пришить». Те развели руками, сказали, что нет такого закона, чтобы заставить человека выбросить мусор, что в своей квартире, выданной государством, люди могут делать все, что их больной душе угодно, главное – чтобы без убийств и насилия – и ушли… Люди у нас, с одной стороны, широты необыкновенной, и могут последнюю рубашку с тела снять, но, если их загонишь в угол, становятся злы необыкновенно. Беднягу Мусорщика через некоторое время нашли с пробитой головой возле вьетнамского общежития. Избили его жестоко. Сломали руки, ноги, ребра… Он вскоре умер в больнице от побоев.

Были и другие странные граждане, так или иначе проявлявшие себя. Спальный район, где я рос, весь был наполнен красочной публикой, персонажами, каждый из которых способен был оставить оттиск в памяти впечатлительного ребенка… А теперь что? Серая толпа проплывает за окнами моего автомобиля. Я проезжаю мимо будки охраны, под поднятый шлагбаум, ставлю машину на стоянку и иду к лифту.

Погодите. Я должен выйти на балкон, осмотреться… Вдруг я ошибся?.. Выхожу. Оглядываюсь кругом. Ничего необычного. Под балконом между моим элитным домом и соседним домом типовой застройки – детская площадка с качельками. На площадке чудесным образом сохранилась металлоконструкция для выбивания ковров – никогда не видел, чтобы ею кто-то воспользовался. Девушка в белой куртке выгуливает собаку-колли. Два дворника, таджики, красят бордюр в желтый и зеленый цвета – те же, что и в прошлом году – обновляют. Черная тощая кошка пробирается вдоль дома, осторожно ступая лапками… Ни одного безумца не вижу я, ни единого яркого представителя рода человеческого… То ли люди стали нормальнее. То ли, что куда вероятнее, я навсегда покинул такой тонкий мирок детства, где еще возможна встреча с подобными персонажами. Где они западают в память, чтобы остаться в ней навсегда…

* * *

С самого раннего детства я отличался ярко выраженной индивидуальностью. Поэтому в коллектив, где, как правило, все примерно одних способностей и притязаний, я вписывался с большим скрипом. Мне были одинаково отвратительны и массовые развлечения и общее дело.

В школе регулярно проводились субботники. Каждый раз мое участие в них заканчивалось конфликтом.

– Антонина Петровна, Степа ничего не делает, – жаловались тупые трудяги из числа сверстников. Впоследствии из большинства моих одноклассников получился отличный пролетариат. Жизнь обычно все расставляет по местам.

Несправедливость этого обвинения меня возмущала. Я стремился рационализировать процесс, облегчить им жизнь. А они, эти наглые тупицы, не желали затруднить себя малейшим умственным усилием.

Выработать навык руководителя не так-то просто. С годами я понял, что никто не любит команд свысока. Даже если ты на порядок умнее подчиненных, даже если желаешь им упростить задачу, они все равно вместо благодарности будут думать, что ты «раскомандовался». Но если с людьми ты на равных, демонстрируешь заинтересованность в деле, они готовы любую твою инициативу (даже самую дурацкую) воплотить в жизнь.

– Вставайте в цепочку, – кричал я участникам детского субботника, – так мы быстрее переложим все кирпичи.

Но на меня только косились угрюмо, и, кряхтя, их таскали. Раз за разом, работая ногами, а не мозгами, как вьючные животные. Я ругал их почем свет стоит, называя «придурками». И отказывался действовать также тупо. Так что конфликт был неизбежен. Преподаватели тоже не желали оценить мои идеи. Им казалось, что я просто ленюсь. Так что любой субботник заканчивался обычно вызовом в школу родителей.

Но в школе я, по крайней мере, мог плюнуть на коллектив (чего делать, как известно, не стоит) – и уйти домой. А вот в пионерском лагере такой роскоши у меня не было. Хотя я и там умудрялся, – когда все и вся окончательно доставали, – вылезти в дырку в заборе, чтобы пойти погулять по яблоневому саду. Сад охранял седой усатый сторож с ружьем. Поначалу он собирался меня шугануть. Даже направил на меня ружье. Но потом мы разговорились и неожиданно подружились. Поэтому я был единственным из «отдыхающих» в лагере, кому разрешалось ходить по саду. Сторож даже угощал меня яблоками. И называл «малец». Он говорил, что я напоминаю ему сына. Сын сторожа давно вырос и уехал в город. К отцу он приезжал редко, о чем тот сильно горевал. Но сыном очень гордился.

– Он у меня этот… завсклада, – говорил он, – такой молодец!

Как же я ненавидел пионерский лагерь. Такие же чувства заключенный, должно быть, питает к тюрьме, где провел долгие годы. Меня вывезли из дома, где у меня была абсолютная свобода перемещений – но я все равно ходил гулять сам, один – в летний лагерь, обнесенный по периметру железной оградой. Выход за нее приравнивался к побегу. И я сознательно шел на побег, чтобы только почувствовать себя свободным человеком.