скачать книгу бесплатно
Я встал, и, задыхаясь от волнения, выпалил:
– Потому что красного цвета кровь рабочих и крестьян!
Марь Иванна была искренне удивлена, но и горда одновременно.
– Молодец, Степа, абсолютно правильно, – сказала она…
В другой раз Марь Иванна напротив – отругала меня. Причем, очень несправедливо. Пренебрежение к хлебу считалось чем-то вроде тяжкого преступления против нравственности – наследие голодного времени. Один из моих согруппников, Дима, оказался настоящей «белогвардейской сволочью». Во всяком случае, именно так я его и назвал. Он не только бросил хлеб на пол, но и оклеветал меня.
– Это Степка хлеб бросил, – сказал он без зазрения совести, – я видел.
– Ах, ты, белогвардейская сволочь! – вскричал я, возмущенный до глубины души, и кинулся на подлого врага с кулаками…
Марь Иванна мой порыв не оценила, схватила меня за ухо и отвела в угол. Там я стоял полчаса, глотая слезы – это было первое несправедливое наказание в моей жизни. И отличный жизненный урок. Лжецу за его поступок ничего не было. Меня же, пытавшегося восстановить истину, воспитательница и слушать не хотела. Я осознал, что, хотя врать нехорошо, подлый человек может уйти от ответственности. А значит, если надеяться не на кого, справедливость могу восстановить только я.
На прогулке я так удачно подставил подлому Диме подножку, что он упал – и расквасил нос. Зареванный, Дима побежал жаловаться воспитательнице. А я – следом за ним. Обогнал его, и первым закричал: «Марь Иванна, я нечаянно, он сам на меня наткнулся».
– Будьте осторожнее, – сказала Марь Иванна. И Дима, мгновенно прекратив рыдать, выпучил на нее пуговицы хитрых глазок. Затем перевел пораженный взгляд на меня. Сам он привык врать и изворачиваться. Но никак не ожидал такого коварства от других…
В меня настолько вколотили почтение к хлебу, что я по сию пору не могу выбросить оставшиеся от батона куски. Они тщательно режутся и сушатся. Поэтому у меня дома всегда полно соленых сухариков… Помню, я испытал настоящий шок, когда внезапно обнаружил во дворике возле дома полбуханки черного. Ее кто-то бросил птицам. Этот «враг народа» вскоре появился. Он был приличного вида, в очках, с портфелем в руке.
– Ты чего, мальчик? – спросил он меня. – Пусть птички поедят.
Я к тому времени отнял хлеб у пернатых и стоял, не зная, что предпринять.
– Это вы… – выдавил я. – Вы им дали?
– Я, – сказал очкарик, пожал плечами. – А что?
– Люди проливали пот, – сказал я, – работали сутками, чтобы собрать пшеницу. Умирали на полях. А вы… – Я осекся, потому что испугался. А вдруг этот «враг народа», для которого труд тысяч советских людей ничего не значит, захочет меня убить – потому что я знаю, что он сделал?
Осознав опасность своего положения, я прижал к себе хлеб и стремглав кинулся прочь. Погони не последовало.
Исклеванные птицами полбуханки я принес домой и положил на кухонный стол.
– Это что такое? – спросила вечером мама, когда пришла с работы.
Я рассказал ей о встрече с «врагом народа».
– Ну, понятно, – мама сунула хлеб мне в руки: – Пойди, и отнеси к помойке. Пусть птицы съедят. А потом придешь – и помоешь стол.
Как громом пораженный, я побрел к помойке. В моей картине мира опять зияла трещина. Но уже формировалась новая картина, в которой хлеб все еще был на почетном месте. И в то же время – по отношению к хлебу людей оценивать было нельзя… Потому что есть и живет с нами бок о бок сытая с детства сволочь, которая никогда на полях не пахала, всегда ела и пила в три горла, и понятия не имеет, каким потом и кровью достается крестьянину хлеб… И это тоже люди, а не «враги народа»…
* * *
Человеческое бытие сугубо рационально. Всевышний все за нас рассчитал. Он – не только демиург, но и практикующий математик. На планете Земля рождается ровно столько мальчиков и девочек, чтобы соблюдать равновесие между полами. И если мальчишек вдруг появляется на свет намного больше, это верный признак – будет война. Обычно нас ровно столько, чтобы к совершеннолетию возник баланс. Далеко не все мальчишки доживают даже до шестнадцати. Многие гибнут в опасных играх. Представители сильного пола обычно слишком беспечны, чтобы инстинкт самосохранения победил в них бурную натуру. Все закономерно. И тот из нас, кто не наигрался в детстве, часто уже в юности и зрелости подвергает опасности и свою жизнь, и жизнь своих близких. Старается добрать то, что не получил раньше. Адреналиновые наркоманы – в детстве, как правило, тихони.
Я был мальчиком беспокойным, и меня, как и многих моих сверстников, все время тянуло на подвиги. Мы развлекались довольно опасными способами. Ходили, к примеру, на железнодорожный мост, где подкладывали на рельсы большие строительные гвозди. Из них получались отличные ножички, если обмотать рукоятку изолентой. Одним из таких ножичков мой приятель Лешка однажды ударил в глаз соседского паренька – случайно, но тот едва не ослеп. Внутрь моста можно было спуститься по небольшой металлической лестнице, и лечь на шатких деревянных мостках – прямо под железнодорожное полотно. Когда над тобой проносился поезд, грохот стоял невообразимый, и доски ходили ходуном. А под ними было метров сорок, никак не меньше, и если сверзиться вниз – вряд ли останешься в живых.
Я боялся высоты, и приходилось регулярно перебарывать страх, чтобы не оказаться трусливее остальных. Это преодоление перекочевало со мной из детства во взрослую жизнь. Борьба со страхом высоты заставила меня в свое время осуществить прыжок с парашютом. И первый, и второй, и все последующие прыжки… Но страх перед высотой я так и не преодолел. Время от времени мне снится один и тот же сон – я срываюсь с крыши и лечу в пропасть. Еще один мой постоянный ночной кошмар…
Ребята из района проводили довольно много времени на крыше. Здесь мы играли в карты, тусовались время от времени – в отсутствии других занятий. Меня неизменно охватывало чувство тревоги, и в животе становилось щекотно, когда случалось подходить к краю. Мне, или другим. Это даже не было сопереживанием. Видя, что вытворяют мои приятели, я опасался за себя. Парень из моего дома, Степка Бухаров, высоты, казалось, не боялся вовсе. На крыше он проделал трюк, поразивший меня, помнится, в самое сердце. Бухаров перелез через низкие перильца и, свесив ноги, повис над пропастью. В это мгновение я не мог вымолвить ни слова – буквально оцепенел от охватившего меня ужаса. Другие ребята только посмеивались. Затем Бухаров подтянулся и забрался обратно на крышу, глядя на нас сверху вниз.
– Ну, чего? – спросил он. – Кому не слабо?!
Всем было слабо, но сознаваться в этом никто не собирался.
– Сейчас просто неохота, – заявил Олег Муравьев. – В другой раз – обязательно повторю.
– Ну-ну, – Бухаров рассмеялся, выражая недоверие. – Вот и посмотрим.
Он всегда был крутым. Но плохо кончил, пойдя по кривой дорожке, и угодив в тюрьму…
С того же железнодорожного моста, который я упоминал выше, Олег Муравьев решил спуститься по канату. Дело это было рискованным. Этим подвигом Муравьев собирался доказать, что ему тоже «не слабо». Он перекинул канат через металлический поручень, с одной стороны каната привязал палку, уселся на нее, и взялся за свисавший до земли другой конец. Перебирая руками, Олег принялся медленно спускаться. Некоторые ребята наблюдали за ним снизу, другие – сверху. Он не добрался и до середины, когда одному из пацанов пришла в голову «прекрасная» идея – помочиться герою на голову. Что он и осуществил. Олег орал благим матом, но отпустить веревку не мог – он бы упал и разбился. Большинство ребят едва животики не надорвали от смеха… Я, признаться, тоже. Когда Олег наконец добрался до земли, он сразу схватил обломок кирпича и кинулся за обидчиком. Тот улепетывал так, что только пятки сверкали… Через несколько дней они все-таки встретились лицом к лицу – и состоялась жестокая драка. Муравьеву удалось отстоять свою честь. Обидчику он выбил при этом два передних зуба…
Мы обожали недостроенные здания. На стройках можно было найти железные пруты, и фехтовать на них, воображая себя мушкетерами. К тому же, в недостроенных домах можно забраться на самую верхотуру, а там тоже весьма опасно – очередной способ пощекотать нервы.
Один мой знакомый паренек как-то раз сорвался в котлован, и сильно покалечился, упал на арматуру. Ему пробило легкое, и выжил он только чудом. Другого – искусали собаки, на стройках всегда обитали целые стаи…
Про Банду рассказывали, что как-то раз они забрались на стройку и перебили там всех собак. Причем, убивали и взрослых и щенят. Такие у них были развлечения.
Это лишь одна из множества историй, составлявшая своеобразную мифологию вокруг малолетних отморозков. Их репутация складывалась из такого рода поступков из года в год, росла и множилась, как клубок пауков.
– Знаешь, как в «Гитлерюнгенд» брали? – спросил меня тогда Володя Камышин.
Я помотал головой.
– Мне папа рассказывал. Им давали щенка, и надо было его вырастить и потом убить. Тогда тебя брали в «Гитлерюнгенд».
Так и рождались стереотипы в сознании. Сначала отец Камышина зачем-то измыслил эту ничего не имеющую с реальностью историю. Затем Камышин рассказал ее мне. И я долгие годы искренне верил, что так и было. И только потом узнал, что Гитлер обожал собак, и был к ним очень привязан. Неудивительно, ведь собаки куда лучше людей. И все тираны, как правило, очень сентиментальные люди…
* * *
Наш район от соседнего отделяла железная дорога. И как это часто бывает, районы враждовали. Человек – не только животное стадное, но и привязан к ареалу обитания. Тех, кто проживает на его территории, он выделяет из толпы. Массовые драки случались прямо на рельсах. В стычках принимало участие иногда до нескольких сот человек. Дрались кусками арматуры, цепями, пускали в дело свинцовые накладки, кастеты и ножи. Разумеется, не обходилось без травм. Бывали, и убитые. Порой их не забирали с поля боя. Их находили на рельсах случайные прохожие или путевые рабочие в оранжевых жилетах.
Безутешные родители одного забитого насмерть паренька поставили могилку прямо возле железнодорожной платформы. Не знаю, почему районные власти позволили. Но во времена моего детства она так и стояла там – напоминанием, что здесь проходит фронтовая линия.
Мне было лет шесть, когда я забрел в чужой район – там был парк с аттракционами и кинотеатр. Меня отловили какие-то шпанистые ребята, и навешали тумаков, когда я отказался отдать им мелочь. С разбитыми губами и носом я шел домой и отчаянно переживал обиду. «За что? – думал я. – Я же ничего им не сделал». Потом мне объяснили приятели во дворе, что я из другого района, а значит – для них я чужак.
Банда также тщательно отслеживала, чтобы в наш район не забредали чужие, даже малолетки. Окружив незнакомого паренька, его допрашивали с пристрастием – где живет, и что здесь делает. И не дай бог ему было сознаться, что он пересек железную дорогу по каким-то своим делам!..
Родители одного мальчишки никак не хотели понять, почему он всеми силами упирается, и не хочет посещать музыкальную школу, расположенную неподалеку от моего дома. А он, скрывая обиду – потому что знал, что «стукачу» еще хуже будет, каждый день бывал бит – просто за то, что он из другого района. В конце концов, ребята из Банды перестарались – его родители не могли не заметить огромный синяк под глазом. На следующий день со скрипачом в музыкальную школу отправился дядя. Он хотел поначалу только поговорить с Рыжим и его корешками. Но те послали дядю куда подальше, и принялись над ним глумиться, после чего он кинулся на них с кулаками.
Через некоторое время на дядю завели уголовное дело, за избиение подростков. Причем, родители уродов сильно возмущались. Мальчишку окончательно затравили. У него все время отбирали деньги, а потом отняли и скрипочку…
Я шел из школы с Володей Камышиным, а ребята из Банды возле брусьев и турника развлекались, пиликая на инструменте. Бедняга стоял неподалеку и кричал: «Отдайте, ну, отдайте, пожалуйста!»
– А ты отними, – Рыжий смеялся. Остальные ему вторили.
– Вот сволочи, – сказал Камышин. – Надо ему помочь.
– Лучше не связываться, – возразил я. – Ты и ему ничем не поможешь, и сам получишь.
Но Камышин развернулся и зашагал к школе. Вскоре он вернулся с преподавателем. Тот действовал решительно.
– А ну, – сказал он Рыжему, – подойди сюда. Это твоя скрипка?
– Моя, – ответил тот нагло.
– Это моя, моя, – закричал паренек.
Вскоре скрипку ему вернули. И он поспешно убежал, уложив ее в футляр.
– А с тобой мы еще поговорим, – Рыжий погрозил Камышину кулаком. Володька ничего не ответил. Только губы сжал в тонкую линию – все же волновался, знал, что с рук ему это не сойдет.
– Ну вот, – сказал я расстроено, – опять ты нарвался.
На самом деле, я ощущал досаду на себя – оттого, что струсил…
Со скрипачом мы потом, когда Камышина уже не стало, случайно встретились в кассах кинотеатра в его районе – и разговорились. Оказалось, он отлично помнит тот день. После случая со скрипкой родители наконец решили перевести его в другую музыкальную школу, подальше от хулиганов. Когда я рассказывал ему, что произошло с Володькой, он от ужаса стал бледным, как крашеная известью стена.
– Как ты там живешь? – проговорил он.
– А у вас что тут, лучше что ли? – возразил я.
Он вздохнул. И поведал, что дяде дали условный срок. Хотя могли и посадить.
– Твой дядя – молодец, – сказал я. – Хоть кто-то нашелся, чтобы им врезать…
* * *
Мы делали рогатки сначала из дерева и жгута, а потом из проволоки и тонкой вьетнамской резинки. Мой новый папа – замечательный мягкий и образованный человек – боролся с моим пристрастием к стрелковому оружию весьма своеобразно. Он не проводил со мной воспитательные беседы, не старался меня в чем-то убедить, рогатки просто исчезали из моей комнаты.
– Черт возьми! – кричал я, перерывая вещи. – Она же здесь лежала! Куда она могла деться?!
– Понятия не имею, – отвечал папа, поправляя очки. – Ты уверен, что сюда ее положил?..
Через многие годы, он сознался, что выкидывал рогатки. Тогда же я был убежден, что в их исчезновении сокрыта какая-то тайна, и меня преследует злой рок.
Из проволочных рогаток стреляли «пульками» – их делали тоже из гнутой проволоки.
В доме возле школы жил одноглазый мальчик лет десяти. Излюбленным развлечением членов Банды было поджидать его под балконом. Они очень надеялись выбить ему «пулькой» оставшийся глаз. Но расстояние было слишком велико – так что их надежды так и не оправдались. А потом паренек, кажется, куда-то переехал.
Мы устраивали настоящую рогаточную войну в заброшенном детском саду. Я обожал эти полувоенные игрища. «Пульки» летали со свистом, и разили врага, как настоящие пули. От их попадания даже оставались следы – синяки и ссадины. Они не сильно меня волновали. До тех пор, пока однажды «пулька» не влетела и мне прямо в левый глаз. Пару дней я совсем ничего не видел. Радужка стала красной. На лице появился громадный черный синяк. Травматолог, осмотрев глаз, сказал, что ничего страшного – зрение восстановится. И посоветовал родителям тщательнее следить за ребенком.
С присущей ему серьезностью, несмотря на очень молодой возраст, папа взялся за дело. Он решил, что недавно усыновленного отпрыска надо отдать в спортивную секцию – чтобы не болтался без дела.
– Но мне же всего шесть лет! – возмутился я. – Я гулять хочу.
– Это хорошо, что шесть лет, это отличный возраст для того, чтобы начать спортивную карьеру, – сказал папа.
Его выбор пал на секцию дзюдо. Прежде всего, потому, что она находилась недалеко от дома. И еще потому, что тренером там был его институтский друг.
Я оказался в секции самым маленьким. Каждый день перед началом занятий тренер проверял у воспитанников дневники.
– Два, Петров, – говорил он печально и кивал на дверь, – вперед, исправлять двойку, завтра придешь.
– Ну, Иван Харитоныч…
– Давай без «ну», ты знаешь правила.
Почему-то дзюдо занимались одни только двоечники. Мне юные спортсмены отчаянно завидовали, потому что в школу я пока не ходил, и дневника у меня не было.
Я так увлекся спортом, что даже дома отрабатывал приемы и падения. Забирался на диван и грохотом рушился на пол. Умение падать без травм – было одним из основных навыков дзюдоиста.
В соседней квартире жил мальчик Паша. Он уже посещал третий класс. Но иногда Паша приходил ко мне в гости – чтобы поиграть в шахматы. Я демонстрировал Паше, как ловко умею падать. И он восхищенно признавал, что – да, у меня отлично получается, и что он, пожалуй, разбил бы себе все локти и колени, если бы так навернулся.
Навык, надо сказать, очень пригодился. Поскольку я был самым маленьким, на тренировках меня швыряли и так и эдак. Об маты я бился с таким стуком, что тренер Иван Харитонович стал опасаться за мою жизнь. Все-таки он взял на себя ответственность за меня перед моим новым папой.
– У тебя отлично получается, – сказал он, погладив меня по голове, – но тебе лучше бы придти через годик. А еще лучше, – он помолчал, – через два. Пусть отец мне позвонит… – Рано, рано ему еще заниматься, – говорил Иван Харитонович потом, когда они встретились. – А вот будет ему лет восемь – тогда в самый раз.
В общем, дзюдоиста из меня так и не получилось. В восемь лет у меня уже были совсем другие интересы. Умело падать я больше не хотел.
А спортивные секции вошли в мою жизнь на долгие годы. Я занимался спортом до самого поступления в вуз – пока все мое время не стала отнимать учеба и бизнес. Три раза в неделю, иногда – четыре, я три года подряд посещал секцию бокса. Занятия проходили в юношеском Дворце спорта, куда я ездил на электричке.
Обычно тренировки заканчивались поздно, и возвращаться к платформе приходилось в темноте, шагая вдоль гаражей мимо фонарей с разбитыми лицами. Там, в этом мрачном крысином углу, вечно ошивались темные личности – распивали портвейн, тусовались без дела… Однажды меня попытались ограбить. Наезд выглядел стандартно: «Ты с какого района? А чего тут делаешь?!» И тут же один из хулиганов бесцеремонно полез ко мне в карман. Они всегда так действуют. Привыкли к безнаказанности. И не ожидают от жертвы сопротивления. Особенно, если жертва одна, и намного младше. Наглец получил правый апперкот. А я отпрыгнул назад и встал в стойку.
– Ты чего?! – заверещал ушибленный.
– Боксер, что ли? – насмешливо спросил другой, в низко надвинутой кепке.
– А ты проверь, – сказал я. К тому времени я занимался уже полтора года. И хотя высоким ростом не отличался, но уже почувствовал некоторую уверенность в своих силах.
Особенно мне удавался хук. Поначалу я не оценил его убойную силу. Но после нескольких успешно проведенных хуков, стал применять его постоянно. Можно сказать, хук стал моим коронным ударом. С легким разворотом ноги, вложив плечо и корпус, я бил прямиком в подбородок. И обожал момент, когда противник валится с ног, теряя ориентацию в пространстве и всякую способность к дальнейшему сопротивлению. Проблемой было только то, что в моей весовой категории в секции почти не было бойцов – такой я был крошечный и тощий.
– Бабки есть? – продолжая лыбиться, спросил парень в кепке и достал из кармана нож.
– Нет, – я помотал головой.
– Смотри, если ты мне врешь… Я ж проверю.
– Только билет на электричку…
Они некоторое время стояли молча, потом расступились.
– Ладно, вали, я сегодня добрый, – парень в кепке сунул нож обратно в карман.
Я поспешно прошел мимо, будучи наготове. Ожидал неожиданного удара. Такие любят действовать подло. Но его не последовало.
