Как это было

Работы продолжались всю ночь, и я, проснувшись утром, увидел, что почти все составы с этим ломом уже вывезены, а на путях стоит всего один состав, к которому прицеплен наш вагон.

Многие наши женщины тоже погуляли вдоль этих составов, осматривая разбитые самолеты. И несколько дней после того, как мы покинули станцию, во многих беседах при обсуждении этого зрелища звучали грустные нотки. А для меня проблема «летчика верхом на самолете» наконец-то разрешилась, но появилось много новых. Тогда мы уже знали: враг бежит. Почти вся страна освобождена, со дня на день война закончится – об этом говорили и наши женщины, и люди на станции, а тут вдруг: фашистские самолеты атакуют наш поезд, уничтожают большую станцию, а вскоре на нашем пути и это огромное кладбище сбитых самолетов. Информации тогда у нас никакой не было, и все эти события как-то сильно повлияли на настроение в нашем вагоне. Слышны были разговоры о том, что мы опять отступаем, а если долго где-нибудь стояли, люди переживали, наверное, впереди идут бои, и поэтому нельзя проехать.

Несколько дней мы пребывали в такой неопределенности, но однажды на большой станции нас посетил комендант. Он принес газеты, рассказал о наших военных победах и как-то рассеял тот страх и тоску, в которые погрузился наш вагон. А про «кладбище самолетов» мы узнали, что это был пункт сбора сбитых и старых самолетов, которые сюда свозили в течение всей войны, а сейчас появилась возможность отправить их на переплавку. И это самолетное «кладбище», попавшееся нам на нашем пути, оказалось некой «вехой», сильно изменившей окружающий мир вокруг нас.

Постоянное население нашего вагона стало меняться, пейзаж за окнами оказывался не таким, как раньше: стало меньше лесов, деревьев, небольших речек, больше разрушенных зданий. На некоторых станциях вдоль нашего состава шаталось много праздного народа, они старались сесть на наш поезд, многие прятались в каких-то ящиках под вагонами или в брезенте на товарных платформах. Когда, учась в старших классах, я вспоминал эти изменения вокруг и пытался по карте определить маршруты нашего поезда, я уже знал, что мы ехали по земле, недавно освобожденной от фашистов, и скорее всего это была территория между Волгой и Доном. Но где-то в глубине памяти оставались далекие высокие горы со снежными вершинами, видимые нами на некоторых остановках. Может быть, поезд, к которому прицепляли наш вагон, побывал и на Урале, или это были предгорья Кавказа, – сейчас уже трудно сказать, но то, что это был отнюдь не мираж, абсолютно точно.

Иногда во время стоянок вдоль нашего поезда выстраивались солдаты с оружием – они охраняли грузы, которые вез поезд, в том числе и наш вагон. Однажды к нам в теплушку с криком «всем ехать надо!» ворвалась довольно большая группа женщин, были там и немного мужчин. На этой станции очень много неразберихи, шума, и, хотя наши женщины пытались закрыть раздвижную дверь, им это не удалось. Разборки длились довольно долго, и только с помощью военных их удалось удалить из вагона.

Тогда вся эта освобожденная от оккупантов территория являлась «диким полем», где еще не укрепилась советская власть, едва налаживалось хозяйство, мирная жизнь. Многие предатели, сотрудничавшие с немцами, все эти бургомистры, старосты, полицаи, проститутки из созданных фашистами борделей, врачи, лечившие врага, ресторанные певцы и музыканты, пристроившиеся к новой власти, стремились перебраться в Россию, республики Закавказья, затеряться, минуя фильтрационные лагеря, которые находились по нашей западной границе. Было много уголовников, чувствовавших себя неплохо при любой власти. Многие дороги тогда были разбиты, и поэтому, передвигаясь по освобожденной территории, мы иногда наблюдали такие столпотворения на станциях. Все искали подходящий для себя поезд.

К 1946 году население Баку, за счет прибывших мигрантов, увеличилось на 30%, это, не считая вернувшихся фронтовиков. Милиции тогда не хватало, процветала торговля липовыми документами, бандитизм, коррупция – конечно, не в таких размерах, как сейчас, а так, на уровне трёшницы, пятерки, но зато везде и во всем. Лет 5-6 понадобилось сотрудникам госбезопасности, чтобы навести порядок в городе. Органы НКВД, а затем – МГБ приходилось создавать фактически заново: многие профессионалы погибли на фронте и в партизанских отрядах, находившихся в тылу врага. В чекисты, присоединяясь к «обстрелянным» фронтовикам, шли молодые люди, подросшие вчерашние мальчишки.

Справа и слева от нашего длинного бакинского балкона имелось по небольшой комнатке, где жили сотрудники госбезопасности. Один был совсем мальчишка, худенький, тихий, незаметный. Когда он поселился в нашем доме, мы как-то даже и не заметили. Идет иногда по балкону мимо наших окон, поздоровается с кем-то – и нет его, не увидишь до вечера или до следующего дня. Как-то утром, идя в школу, я увидел его садящимся в машину «Виллис», где сидело еще несколько человек, но чаще всего он шел вниз по нашей улице, мимо русской церкви, вероятно, на трамвай, который ходил в сторону Приморского бульвара. Так он прожил в нашем доме около двух лет, почти не общаясь с окружающими. И кроме «шапочных приветствий», я никогда не видел, чтобы он с кем-то долго разговаривал.

Как-то, возвращаясь из школы, я застал его сидящим в окружении моих сверстников во дворе, на лавочке. Вся компания с интересом рассматривала то, что им показывал наш сосед. В руках он держал небольшой кожаный чехол, в котором помещалось нечто, похожее на колоду карт, но это были не карты, а фотографии разных людей.

Я присоединился к этому просмотру. На фото были очень разные лица: бородатые, усатые, стриженные наголо, некоторые были в немецких мундирах, было много женщин, молодых и постарше, большинство с красивыми кудрявыми прическами, у некоторых были обнажены грудь, плечи, виднелись татуировки из немецких надписей, каких-то узорных рисунков. Из беседы, сопровождавшей просмотр, я понял, что Павел (так звали нашего соседа) занимается поиском этих людей, бежавших из фильтрационных лагерей. Он интересовался, не видели ли мы людей, изображенных на этих фотографиях.

Это мое первое близкое общение с Павлом произошло, когда я учился во втором классе, и показалось мне не очень интересным: ну, подумаешь, какие-то люди бегают из каких-то лагерей, а он должен их отыскивать и ловить. Мне это казалось похоже на тот случай, который я видел на днях: милиционер гнался за карманником, свистел очень громко, но так его и не догнал. Что-то похожее на прятки или догонялки. Не интересная у Павла работа – то ли дело военные в красивой форме, моряки, летчики: идет такой красавец по городу, на боку в кобуре пистолет, а у моряков и кортики с золотыми узорами, все оборачиваются, милиция, солдаты и мальчишки им честь отдают. Кстати, с кобурой на боку военные в городе проходили примерно до 50-го года, потом с оружием ходила только милиция.

Но какое-то любопытство после просмотра этих фотографий в глубине моего сознания осталось. И если раньше наше общение ограничивалось какими-то мелкими бытовыми услугами, когда я встречался с Павлом где-то в коридоре, на кухне, то теперь я старался принять участие в беседах и чаепитиях, когда он заходил к нам в гости, и с интересом наблюдал за его общением с другими соседями.

Южный город жил открытой жизнью: во дворе и на балконе играли в шахматы, нарды, жарили шашлык; здесь и детские ссоры, и бабьи склоки, бытовые проблемы, обсуждение политических проблем, денежная реформа 47-го года и пр., и пр., и пр. Все на виду и на слуху и все всё знают: и друг о друге, и о том, что происходит в мире. В то время, о котором я рассказываю, люди много общались между собой: когда к кому-то приходили друзья или знакомые, да еще если это были фронтовики, демобилизованные военные, какие-то новые личности в городе, вернувшиеся из плена, лагерей, летчики или моряки, побывавшие в Америке, сразу образовывался кружок собеседников, которым было тесно в квартире, и беседы перемещались на наш длинный бакинский балкон.

Когда Павел бывал дома, он тоже принимал участие в этих посиделках и разговорах. И я, в течение многих лет, проходя по балкону, тоже иногда присоединялся к слушателям.

Раньше, во время моего общения с Павлом, он на меня не произвел никакого впечатления, но впоследствии он все больше и больше заинтересовывал меня. Я заметил, что Павел пользуется авторитетом у собравшихся, он много знал, мог беседовать с абсолютно разными людьми, касаясь всяких специфических тонкостей, в которых я тогда не очень разбирался. Иногда, идя в школу, видел его бегающим по утрам на «горке» недалеко от нашего дома. Частенько он занимался на турнике, который установил в нашем дворе мой отец еще перед войной. И когда я увидел, что он на нем может крутить «солнце», я окончательно зауважал его. Правда, он крутил на турнике всего один оборот, второй немного не дотягивал, но поскольку турник был слабым звеном в моей физической подготовке, все, кто на нем могли лихо крутиться, казались мне верхом совершенства.

Павел прожил в нашем доме около семи лет, и за эти годы я и многие другие мальчишки очень сблизились с Павлом. Он стал для нас старшим другом и учителем, который многому научил нас. По его примеру мы стали бегать по утрам, подтягиваться на турнике и закаляться, обливаясь зимой холодной водой. Еще он отвадил нас от опасных игр с гранатами и минами, которыми занимались тогда многие дети. Он знал устройство каждой мины или гранаты, которые мы приносили ему, знал и кем эти мины производились: немецкие, итальянские, финские, чешские, румынские. А еще изредка доверял нам чистить и смазывать свой трофейный пистолет.

О своей работе мальчишкам он рассказывал мало и очень скупо; когда же заходил к нам в гости, во время наших чаепитий, он делился с мамой всякими интересными подробностями своей жизни, и, по мере взросления, я с интересом участвовал в этих беседах. Вероятно, расслабившись в уютной домашней обстановке, после всех сложностей и опасностей, которыми была богата его жизнь, затрагивались какие-то тонкие струнки его души, и Павел иногда становился ранимо беззащитным, как-то по-детски улыбался, надолго замолкал и пристально глядел куда-то вдаль, как будто силился вспомнить что-то давно забытое или утерянное. Во дворе с окружающими я таким его никогда не видел. И из всех этих бесед с Павлом вырисовывалась такая картина его жизни.

Детство свое он не помнил, родителей тоже. Первые его воспоминания: как он в компании таких же беспризорников жил в каком-то южном городе. Воровали на рынках, попрошайничали, в холода ночевали под котлами, в которых варили кир для заливки крыш. Эти котлы всю ночь сохраняли тепло, но все, кто ночевал под ними, были со своими чумазыми физиономиями и черными рукам похожи на маленьких негритят. Потом был детский дом в Каджори (поселок в Грузии), откуда его забрали в колонию, которую организовал известный советский педагог Антон Макаренко, где он своими методами воспитания превращал беспризорников в людей-созидателей, граждан нового общества.

Началась война. В армию его призвали в 1943 году. Проучившись полгода в разведшколе, Павел попал на передовую. Про войну он рассказывал мало, объясняя это тем, что вам лучше не знать того, что мне довелось увидеть.

Несколько месяцев в конце войны он повоевал в Польше. Это, пожалуй, самая интересная и своеобразная часть войны, о которой он иногда рассказывал. Ступив на территорию Польши после наших сожженных деревень и разрушенных городов, наши части были поражены, какая вокруг нетронутая, цветущая земля со всеми признаками мирной жизни. Люди где-то возле своих домов играют в теннис, ездят верхом на красивых лошадях, гуляют нарядные. Население как-то разделилось в своих отношениях к советским войскам: были группы, встречающие солдат с цветами, радушно угощавшие их и приглашавшие в дом, в гости. Но во многих усадьбах некоторые паны со своими висячими усами, в шляпах с цветочками вели себя так, как будто они одни существуют на земле, а вокруг никого нет. И если кто-то обращался к ним с каким-то вопросом или просьбой – в упор не замечали, всячески демонстрируя свою неприязнь. А в некоторых усадьбах могли встретить и пулеметной очередью.

Потом были и тяжелые бои, и разрушенные города, но первое впечатление, которое потрясло Павла – это то, что началась необычная война. Если где-то на пути нашей армии встречался жестокий очаг сопротивления, который можно было подавить массированным огнем артиллерии, был приказ: нельзя разрушать жилые дома и усадьбы, находившиеся рядом. Использовать разведку с корректировщиками, диверсионные группы. Наша армия несла большие потери, но приказ – есть приказ. Никто ничего не понимал, что происходит, почему такое бережное отношение к неприятелю, особенно солдаты, у которых дома и семьи были уничтожены фашистами, а родные угнаны в Германию. Такое вот настроение, совсем как у Лермонтова:

Не смеют, что ли, командиры

Чужие изорвать мундиры

О русские штыки?

Конечно, тогда, находясь на фронте, Павел многого не знал, о чем мы узнали значительно позже, изучая историю войны. Когда немцы напали на Польшу, большая часть Европы была уже фактически во власти Гитлера. Сопровождался этот захват большими раздорами, спорами, обвинениями и трусостью их правительств. Сейчас их потомки пытаются переписать историю по-другому, обвинить в этой случившейся смуте и начавшейся мировой войне Россию, которая тогда называлась Советский Союз. Напомню вкратце, как вели себя все эти европейцы. 14 марта 1939 года чехословацкий президент Эмиль Гаха на встрече с Гитлером в Берлине согласился принять германский протекторат. Немцы, несмотря на огромное возмущение всей просвещенной европейской общественности, вводят в страну войска парадным маршем. Армия и народ безмолвствуют, но находится единственный чешский офицер, который выходит перед этим парадным строем и расстреливает его из револьвера. Вот и началась Вторая мировая. Правда, пока против Гитлера воюет всего один человек, верный присяге и долгу. Интересно, сохранила ли история имя этого героя, и помнят ли его чехи?

У Англии и Франции договор1935 года с чехами о взаимопомощи, но какая-то европейская «деликатность» мешает им оказать эту помощь.

Польша заявляет, что не пропустит через свою страну Красную Армию, которая попытается помочь Чехословакии, и тут же поляки урывают у чехов кусок территории – Тешинскую область. Венгрия требует себе Судеты и захватывает их. Начинается большой передел земель и народов и договорная, пополам с провокациями наглая европейская война, вскоре переросшая в мировую.

Пакт «Молотова-Риббентропа», которым размахивают все эти переписчики истории, немного приостановил это разбойный захват и передел мира, а самое главное – дал нам передышку в добавку к тем десяти годам, в которые Сталин превратил отсталую Россию в индустриальную державу, сумевшую отстоять свою свободу, независимость и победить в жестокой схватке с озверевшим хищником. (Слова Уинстона Черчилля о Сталине звучат так: «Сталин получил Россию с сохой, а оставил ее с атомной бомбой»).

А дальше события развиваются так: в Польшу после очередной провокации немцы входят 1 сентября 1939 года, а 27 октября власть уже в руках германской администрации. На мой взгляд, несколько достойней во всей этой вакханалии выглядят Англия с Францией, одни из столпов европейской цивилизации. Франция объявляет войну Германии 3 сентября 1939 года, а 22 июня 1940 года капитулирует; создано предательское правительство Виши, но французы сразу организовали сопротивление фашистам, в котором участвовали и многие русские эмигранты. Англия воевала с немцами всю войну, но в основном это была воздушная война – бомбежки, налеты на города, десанты. И еще очень помогли нам в тяжелые времена, в начале войны вооружением и военной техникой, поставляемыми в СССР по ленд-лизу.

Но надо сказать, что помощь эта была какая-то дозированная и очень странная: многие модели, которые мы просили, нам не давали, предлагая другие, менее совершенные, устаревшие. Так, некоторые самолеты, поставляемые из Англии в начале войны, имели в своей конструкции много фанеры и, будучи даже легко поврежденными от вражеского огня, в небе горели, как факелы. Знаменитые истребители «Кобра», на которых летали наши асы Кожедуб и Покрышкин, были подвергнуты значительным конструкторским и заводским доработкам, да и аэродромные умельцы много в них усовершенствовали, после чего они превратились в настоящее боевые машины. Приезжая в СССР, американские конструкторы были, мягко говоря, удивлены и потрясены тем совершенством, которым стала обладать их «Кобра», попавшая в руки русских умельцев.

Такой вот сложный, безумный мир, такая Европа во время войны и такие рыночные отношения. Черчилль после окончания войны проговорился «Не того кабанчика мы завалили».

А к моменту нападения на СССР, Гитлер имел в союзниках Румынию, Венгрию, Финляндию, Норвегию, Австрию, Чехословакию, Италию, Испанию, Японию и Таиланд (!) с Болгарией (правда, царь Борис был союзником с оговоркой, что не будет посылать свои войска против русских братьев). Вот такая очень сложная европейская тонкость.

А сейчас показания свидетеля. В 50-е годы фашистские военнопленные строили рядом с нашей школой в Баку техникум. Мы иногда общались с ними через дыры в заборе, окружающем стройку. Меняли у них на пирожки с повидлом финские ножи с красивой цветной рукояткой, которые они делали в своих мастерских из рессор «Студебеккера». Были там и чехи, и болгары, которые знали русский язык. Болгарин нам рассказывал, что в войну страна жила очень плохо, бедно, голодно и повсюду висели объявления с приглашением присоединиться к немцам в их походе на восток, бороться с коммунистами и евреями. Многие поддались этим призывам и так попали сначала на восточный фронт, а потом и в плен. Все собеседники говорили, что они сдались сами.

А наше союзничество с членами антигитлеровской коалиции было, в основном, чисто коммерческим. От Англии и США мы получали вооружение, транспортные средства, медицинские товары и продовольствие, а наши суда везли туда не только золото, но и коньяки, вина из крымской царской коллекции, Грузии, Армении, Узбекистана, антиквариат, шедевры живописи, икру, балыки из каспийской, сибирской ценной рыбы и все то, что так любят американцы с англичанами. Об этом часто беседовали хозяева и гости нашего длинного бакинского балкона с летчиками и моряками, побывавшими в Англии и Америке.

Но были у нас ещё два союзника, о которых можно упомянуть с чувством признательности. Это Иран, с которым у нас во время войны были надежные дружеские отношения. Всю войну в этой стране находились наши зенитные и воинские части, защищающие Баку с юга от вражеских налетов, мы бесперебойно получали от них продовольствие и горючее, так необходимое стране и армии.

И ещё нашим верным союзником была Монголия, поставлявшая нам меха, полушубки, техническое сырьё, продовольствие и, пожалуй, единственная страна, которая предоставила Красной Армии воинские части, участвующие в боевых действиях на наших фронтах.

На нашей стороне воевало много иностранных военных, таких, как фельдмаршал Паулюс со своими некоторыми штабными офицерами, польская Армия Людова, сформированная с участием Польской рабочей партии, которая поддерживала идеи коммунизма, эскадрилья «Нормандия-Неман», испанские республиканцы, немецкие и итальянские антифашисты и многие другие враги Гитлера. Все эти воинские части, по сути – добровольцы, формировались под нашим руководством, экипировались и находились на нашем довольствии.

Помощь же от Монголии осуществлялась на государственном уровне, и это хороший пример дружеских отношений и истинное благородство: помнят монгольские боевые друзья маршала Жукова и совместный разгром японских самураев на Халхин-Голе. Да и японцы хорошо запомнили этот урок и, как их Гитлер ни призывал, так и не решились вступить в войну против СССР.

Все эти договоры, пакты, меморандумы, перемещения армий, военные действия породили такую смуту во многих европейских странах, что человеческое общество, как потревоженный пчелиный улей, закрутилось, заметалось в поисках утерянного благополучия и спокойствия.

Если в нашей стране в 1941 году огромные массы людей стремились и двигались на восток, то сейчас, в 1944 году началось обратное передвижение людей к своим утерянным домам, в поисках своих близких, родных. И я, жалкая, несмышленая пылинка в этом круговороте, наблюдал проходившие передо мной судьбы разных людей, некоторые из них на всю жизнь оставили в моей душе воспоминания об этой поездке.

Немного отвлекся я на этот небольшой экскурс в историю зарождения и распространения Второй мировой войны, которая для нашей страны стала Великой Отечественной. Пора нам вернуться к Павлу – помнится, мы оставили его воюющим в Польше. Та необычная война в Польше, о которой нам рассказывал Павел, продолжалась. Линия фронта, разделяющая советскую и германскую армии, перестала существовать, и разведвзвод, в котором служил Павел, оказался не задействован в тех событиях, которые происходили вокруг. В Польше в это время было две польские армии: Армия Людова, созданная с нашей помощью, и Армия Крайова – детище польского правительства, находившегося в Лондоне. Мягко говоря, особой симпатии они друг к другу не испытывали, часто возникали споры и конфликты. Наше командование контактировало с представителями этих обеих армий, которые своими противоречиями вносили много неразберихи в происходящее. В это же время стало формироваться Войско Польское, которое, вбирая в себя части Крайовой и Людовой армий, как бы сглаживало противоречия между ними.

Кроме того, было много потрепанных бандеровских частей, которые под ударами Красной Армии, убирались с Украины, прижимаясь и прячась за германскими войсками. Эти «херои» прославились грабежом, мародерством и большой жестокостью к мирным жителям. Существовали еще какие-то полупартизанские отряды, созданные жителями сел и местечек для защиты от грабителей.

Вот такая бурлящая масса разных интересов и потребностей оказалась на территории, фактически в безвластии, без привычных форм правления и по сути без хозяина.

Потом мы узнали, что немцы стягивали все свои войска, всю дееспособную военную технику под Вроцлав, этот важнейший узловой пункт на пути продвижения Красной Армии, преследующей врага. Фашистская пропаганда грозила нам у Вроцлава устроить «Второй Сталинград», здесь, вероятно, какая-то ошибка в переводе их замысла – ведь Сталинград им устроили мы, а не они нам. Но как бы то ни было, бои под Вроцлавом были очень жестокие, город держался больше месяца, но Красную Армию было уже не остановить.

Павел об этом тогда ничего не знал. Его и некоторых его товарищей перевели в подразделение «Смерш» и отправили в тыл служить на некой условной границе между освобожденными от оккупации областями и остальной Россией. По этой границе должны были создать несколько фильтрационных пунктов или лагерей.

Когда я познакомился с Павлом поближе, во время просмотра фотографий в нашем дворе, я не представлял, что такое фильтрационные лагеря. Мы тогда уже знали о каких-то немецких лагерях и знали, что в них находились военнопленные, и, кроме советских, там были евреи, французы, голландцы, бельгийцы – одним словом, это были люди, воевавшие с фашистами. И в нашем детском представлении, это были «наши», и если они убегают из лагерей от врага, то это хорошо – и зачем их ловить.

В таком неведении я пребывал примерно до 10-11 лет, но в дальнейшем, общаясь с Павлом, слушая беседы взрослых о войне и послевоенных событиях, картина постепенно прояснялась. Во время войны в течение нескольких лет значительная часть нашей страны была оккупирована Германией. Украина, Белоруссия, Северный Кавказ, Ростовская область находилась под властью врага. Население, находившееся там, разделилось в своих убеждениях.

Часть народа сопротивлялась захватчикам; рискуя жизнью, люди участвовали в партизанском движении, организации терактов и саботажа.

Другая же часть пошла на службу к фашистам с удовольствием, причем, делали это, на мой взгляд, повинуясь неким темным инстинктам, дремлющим до поры, до времени в глубине их сознания.

Это о них упоминает Бодлер:

Что нас толкает в путь?

Тех – ненависть к отчизне…

Еще иных – в тени…

А вероотступник священник Печорин, этот диссидент ХIX века, прямо захлебывался от восторга, признаваясь:

Как сладостно отчизну ненавидеть

И с радостью желать её уничтоженья.

Это отношение к своей стране, может быть, взращенное ненавистью к правителям, недовольством и неустроенностью своего быта, каким-то желчным взглядом на все происходящее, формирует людей без любви, без вдохновения, смысл существования которых – отрицание большинства здравых истин, накопленных человечеством за свою историю. Это, так сказать, подоплека идейных предателей, а дальше примешиваются материальные, житейские интересы, т.е. цена предательства. Эти убежденные ненавистники своей отчизны, оказавшиеся на службе у фашистов, не мыслили своего существования вне этого общества и той деятельности, которой они занимались.