Я тоже

– Я хотел бы съездить на неделю в Испанию с Ангелиной, и если вы с отцом не против, мы бы остановились там в вашей квартире. – Сергей заварил коричневый напиток, аккуратно вылил туда струйку горячего молока. – Так вы не против?

Я почувствовала еле уловимое напряжение в воздухе. Сережина мама сделала большие глаза, и я поняла, что это не восторг, а испуг. Она молчала.

– Мам? – Сергей протянул ей чашку.

И тут она тихо заговорила, как если бы от громкости слов зависел их смысл.

– Сереженька, мы, конечно, не против с папой. Просто… Она будет занята твоим братом. Прости. Может быть, вы попозже соберетесь?

Когда что-то кипит, главное – вовремя снять крышку, или все окажется на плите. Дурацкое, конечно, сравнение.

Сергей так и стоял с протянутой рукой какое-то время, потом швырнул об пол белую тонкую чашечку, отчего по всей кухне разбрызгался кофейный аромат, сверкнул глазами и медленно вышел из кухни. В помещении повисла тишина, все смотрели на лужицу кофе, потом на меня, потом опять на лужицу. Будто это тело убиенного, и я была главным свидетелем преступления.

Я взяла тряпку, молча убрала все это безобразие с пола, достала из заначки в ящике сигарету и пошла курить на улицу. Спустя какое-то время подошла Сережина мама. Она тихонько взяла меня за плечо и погладила, как родную.

– Не делай выводы из того, что ты видишь. Они могут быть ошибочны. Он переживает, это верно. Но не из-за потерянной любви, черт ее знает, была ли она вообще. Тут скорее задето самолюбие. Оттого, что сделал такой взрослый шаг, и не вышло, не получилось. Ты же знаешь, он со школы максималист. – Она улыбнулась. – Он тяжело переживает неудачи. Ты, главное, люби его и наберись терпения. Он сложный мальчик. Зато получишь потом сторицей.

– Все в порядке. Я не ревную его, это глупо. – Я постаралась бодро улыбнуться, хотя глаза не слушались – смотрели сиротливо.

– Гелечка, ты мне очень нравишься. Поэтому я дам тебе один совет: просто подожди. Я вижу, что у вас все будет хорошо.

В глубине души я тоже так чувствовала, это меня и удерживало.

Глава 10. Он

Это была игра «Убей енота». Тот самый аттракцион из американских фильмов, где надо засандалить большой кувалдой по голове внезапно появившегося в дырке зверька. Так и он пресекал на корню любое слово, любое упоминание о жене вслух. Но любой аттракцион когда-нибудь теряет свою остроту. Сергей все реже сутулился при виде брата, а Марина помнилась довольно смазано. Все чаще у него на уме было то же самое, что и во рту… Вкус.

Глава 11. Она

Сегодня мне удалось продать три картины. Этот успех надо было где-нибудь отметить. Я дождалась Сергея, и мы вместе заказали столик в небольшом французском ресторане.

Приехав туда, мы сели у окна, а когда принесли запотевшую бутылку белого вина, тихо сблизили свои бокалы. Вечер был прекрасный. А спустя некоторое время за соседний столик сели Марина и Егор. Я прокомментировала их появление двумя словами: «Сережа… Пожалуйста». Они выскользнули на стол и покатились друг за другом, тяжелые и гладкие, как шары для боулинга. Сережа сделал вид, что никого не заметил, медленно резал стейк на ровные полоски и отпивал вино небольшими глотками.

Мне хотелось бы сказать, что у нее были глаза, как у трески, ноги как колодки, волосы цвета грязного песка, но нет. Она была по-настоящему красива, вдвойне оттого, что счастлива. Она просто светилась рядом с Сережиным братом.

Глава 12. Он

Он сидел в ресторане и не видел – ощущал рядом свою бывшую жену и брата. «Больно? Злит?» – задал себе эти вопросы и с удивлением понял, что нет. Когда произошла эта перемена? Когда уходит любовь? И как поймать этот момент? Иногда идешь с кем-то, болтаешь, сквозь толпу продираешься и трещишь, трещишь, как сломанный фен, а потом поворачиваешь голову, а собеседника-то нет! Затерялся где-то в толпе, и бог его знает, когда и сколько ты вот так в пустоту, как дурак, говорил. Так и с любовью. Просто в какой-то момент щелкаешь пальцами в воздухе и удивленно говоришь себе: «Обалдеть… А ведь нет ее». Но есть вещи и пострашнее. Щелкнуть пальцами и заменить слово «любовь» на «жизнь». Вот это правда драма. Покачал головой, сам себе удивился, какие мысли лезут. Посмотрел внимательно на брата: «Старина, да ты совсем одомашнился, никогда таким тебя не видел. И что за нелепый песий взгляд и белые носочки? Ха-ха». Немного погодя перевел взгляд на нее. Марина была, безусловно, красива, но какой-то холодной и чужой для него красотой. Когда смотрел на нее, вспоминал лишь ее крик и слезы, которые размазывали все лицо, отчего оно было влажным и нечетким. Каждый раз во время ссор понимал ведь, что надо бы смахнуть их, поцеловать ее, погладить, умыть, сказать что-то ласковое, но он как-то не умел такое делать, не по его части были эти нежности. Да и то только поначалу такие чувства были, а потом кроме раздражения ничего эти влажные полоски на лице не вызывали. Ссоры с любимыми – это червь. Сколько ни говори «прости», но рано или поздно он съест яблоко. Никогда еще яблоко не побеждало. Он часто говорил ей лишнее и не вовремя, приносил раздражение с работы, волочил за собой и выкладывал ей в столовой. Вот тебе, красавица, литр нервов после неудачной сделки, вот три литра моего молчания, вот полторашка злости на рабочих. Необходимо было выплескивать содержимое бутылок, чтобы дальше жить. Знал, что несправедлив, но был слаб. Слабость для мужчины грех, понятное дело.

Глава 13. Она

Мы посидели еще немного, потом попросили счет, и все это время я делала невообразимые вещи глазами: одним смотрела в тарелку, вторым наблюдала за своим мужчиной. Мне было важно, как он реагирует, что он чувствует, чем пахнет сегодняшняя встреча для него: медом, пылью? Задела ли она его? Или ничегошеньки не екнуло внутри? А может быть, он потом придет домой и будет любить меня, представляя ее? Мои фантазии забрели явно не в тот квартал. Я видела, как спокойно лежит его рука на столе, как медленно и с нескрываемым наслаждением он провожает в рот каждую ложку панакоты, как спокойно и расслабленно его тело поместилось в кресло.

Глава 14. Он

Домой вернулись за полночь, Ангелина пошла в душ, на лестнице лежали еще теплые ее вещи – как приглашение. Но он остался в кабинете поработать немного с бумагами. Работа, однако, не клеилась. Вышел во двор подышать прохладным воздухом. Под ногами хрустели панцирем улитки, в этом году их было много. Дыхание выходило из него бархатным облаком и улетало куда-то далеко. Туда, где сливаются дыхания всех в этот час. Ветер слизывал его тепло большим холодным языком: с шеи, с рук, с живота, забираясь под легкую рубашку. Глаза начинали понемногу наливаться усталостью, он по-мальчишески вытер рукавом рубашки заледеневший нос и пошел обратно в дом. Вернувшись в кабинет с горячим чаем, сел глубоко в кресло и начал подводить итоги: момент освобождения от любви – это грустный момент. Это скорее даже иллюзия освобождения, на самом деле это заточение в пустоте. Вот если бы из шарика выпустили весь гелий – он бы остался в руках простой резиновой тряпочкой, не способной летать. Он был этой тряпочкой. Но что-то менялось с каждым днем, и это ощущение распирало его изнутри, надувало грудь, струилось по спине.

Что он чувствовал к Ангелине? Благодарность? Пожалуй, и ее тоже. За ту легкость, о существовании которой он не знал. За то, что она просто его любила, без претензий на глубокое ответное чувство. Хотя оно и зрело в нем с каждым днем. Приходя домой, он находил пестрые картины, которые она рисовала: они, как опавшие листья, покрывали все вокруг – стол, пол, диваны. «Видимо, вдохновляю», – каждый раз не без удовольствия думал он. Беспорядок на кухонной плите и запах акварели расслабляли его натянутые после работы нервы, и ему хотелось погружаться в быт. Удивительное и новое для него чувство. Возможно, когда оно приходит по собственному желанию, не как обязанность или долг, тогда оно приятно? Сергей провел рукой по лбу, смазав все морщины на нем, потом сильно потер глаза. Пора было ложиться спать. Он неспешно поднялся в спальню, расстегивая по дороге запонки. Ангелина крепко спала. «Даже трусиков не оставила», – он удовлетворенно улыбался в свете прикроватной лампы. Сдвинул край простыни, который прикрывал ее бедра, и стоял какое-то время, любуясь их выразительной округлостью и мучной белизной. Итак, он подводил итоги. Какая-то мысль волной пробежала по его лицу и осветлила его. «Ну что ж, старик, вот и отпустило». Он снял красную ниточку из Иерусалима со своей левой руки, порвал, завязал петлю и крепкий узелок. Потом медленно и аккуратно, чтобы не разбудить Гелю, продел безымянный палец ее правой руки в красное шерстяное колечко и положил обратно на подушку. «Удивительно крепкий сон у этой женщины», – подумал он и лег рядом, пододвинув к себе ее теплое тело. Он не знал, что по ее левой щеке проползла крупная слеза.