Бедный Юрик

Это моя голова так рассуждала, так себя уговаривала. А чтото внутри… Нет, не в области либидо. Там все тихо спало. А в какой-то тонкой сфере, которая зовется душой. Как раз там это беспокойство гнездилось. Нет, скорее вакуум. Мне этого человека элементарно не хватало. Даже не знаю, чего именно: видеть, говорить, молчать, слушать? Да просто, чтоб он был в этой комнате. Дышать с ним одним воздухом… Сначала это были слабые импульсы, которые удавалось заглушить рассуждениями о бесперспективности ситуации. Размышлениями о моей вероятной фригидности. Вялым чтением Бредбери. Но постепенно мои эмоциональные, душевные страдания превратились в чисто физические. Я поняла, что если Генрих немедленно не предстанет «передо мной, как лист перед травой», что-то сейчас во мне разорвется. Может быть, сердце. Но не в переносном, возвышенном смысле. А вот эта туго набитая сумка в груди. Или легкие. Наверное, что-то похожее испытывает человек, которого пытают полиэтиленовым мешком. Конец мой приближался…

И тут завизжал звонок. Я вцепилась в спинку дивана, чтобы не броситься в коридор. Но когда Генрих открыл дверь, даже не постучав, я, положим, не встала, но мысленно так рванулась навстречу, так была счастлива, что все дневные рассуждения и постановления были отменены в одну секунду. Новых я, конечно, никаких принять не успела. Но готова была погрузиться в любые перипетии, любые неожиданности, в любые сложности… Лишь бы они были. Лишь бы был он…

Наверное, все это отразилось, написалось на моем лице. Или я эти эмоции излучала. Потому что Генрих впервые повел себя у нас в доме раскованно. По-свойски. Увидев на диване Бредбери – тут же схватил. Так обрадовался: «Ты уже много прочитала?»

– Это я перечитываю. Книга для постоянного чтения.

– Не может быть! – Он аж засветился весь. – Я ее всего раз получил в руки от приятеля. Прошлой осенью. Но прочел дважды. Только тогда вернул. И вот странно… Последний месяц постоянно о ней думаю. Об этой книге. Я тебя с Клариссой отождествляю. Только не смейся!

Ну, как же было не смеяться? Я-то считала себя книжной, беспочвенной фантазеркой, сплетающей нереальные сюжеты, высасывающей из пальца чувства. И вдруг сама попала в выдуманные персонажи. Но что общего у меня с этой семнадцатилетней, бесплотной как дух, светящейся, как лунный луч, героиней Бредбери? Только страсть к чтению. Вот как он меня позиционирует! А Милдред, наверное, ассоциируется у него с женой. В общем-то совпадений много. (Я не подозревала, что даже сюжет с говорящими стенками позже появится.) Но Генрих – навряд ли Монтег. Так что всех нас может постигнуть разочарование.

Нет, не так связно я думала. Мелькнула тень мысли. А скорее всего – всплеск интуиции. И мы бурно заговорили о Бредбери, об американской фантастике, которая только вырвалась первыми книжками на прилавки магазинов. «Я – робот» Азимова, несколько рассказов Каттнера о Хогбенах, «Случай на Меркурии» в каком-то журнале.

Генрих спросил:

– А тебе не хочется написать что-нибудь эдакое фантастическое, мистическое? Мне последнее время чудится, что мистика витает не только в мировом пространстве, но и в повседневной жизни.

Я взялась объяснять, что мои вкусы, читательские и творческие, абсолютно противоположны. Мечтаю делать маленькие, а потом, может быть, и большие, но точные слепки с действительности. Истории живых людей. Таких разных. И прежде всего этим интересных. Фантастически интересных. Но реальных. И тут же пообещала дать ему свой рассказ, напечатанный два года назад в центральной газете, и записную книжку с «гениальными» планами, заметками, набросками. Генрих пришел в восторг от моей щедрости.

Вернулась от соседей бабушка, и пришлось пить чай. По-моему, они друг другу нравились. За чаем бабушка вдруг спросила – не подскажет ли Генрих, как коренной новосибирец, где стоит поискать частное жилье за городом? На месяц. Для нее. Он загорелся:

– Давайте мы с Инной в воскресенье съездим в Мочище. Лучше места не найти. Обь там чистейшая. Лес сосновый. И автобус ходит от центра до самого поселка.

После чая мы отправились на свежий (загазованный панелевозами) воздух. Все-таки какая-то скамейка, может быть, на территории близлежащего детского сада, нашлась. Мы на ней устроились. Теперь настала моя очередь исповедоваться. Задавал ли Генрих мне какие-то вопросы? Или чутье мне подсказывало – раз я не собираюсь прерывать это знакомство, то должна отплатить ему той же мерой искренности. Но что такого интересного я могла рассказать? Мою прекрасную бийскую жизнь, мою нежную дружбу с киевскими ребятами я уже по кускам, по эпизодам, по поводу и без повода выложила в нашей ранешней сумбурной болтовне. Со смехом поделилась своими юношескими влюбленностями. Ведь я, в отличие от Генриха, попала уже на раздельное обучение. И на филфаке ребят почти не было. Так что влюбляться приходилось в незнакомцев. На расстоянии.

– Но что примечательно, – рассказывала я, – стоило нам познакомиться, тем более – пообщаться – все чувства пропадали. Исчезали куда-то. В них, в парнях, не оказывалось ничего, что я нафантазировала. А мною никто не интересовался. И ведь я не урод какой-нибудь, – нахально заявила я. – Дефект где-то внутри сидит. Каких-то женских флюидов не хватает. Мне это один раз прямо сказали…

– Тот, кто это сказал, – законченный болван. Это в тебе-то женских флюидов не хватает?.. Ты просто не знаешь себя…

– Да нет… Он не болван.

Вот тут-то я стала подробно описывать наши отношения с Роговым. Нашу взаимную духовную и душевную привязанность. И в то же время… Я не знала, не умела тогда объяснить, почему у нас ничего не вышло. Теперь-то я догадываюсь, что мешала моя фригидность. И когда на какой-то вечеринке я, поковыряв вилкой в тарелке, сказала: «Фу, котлета холодная», а Рогов зло буркнул: «Сама ты эта котлета», – он именно мою особенность имел в виду.

Теперь надо было сообщить последнее… Я этого не стеснялась. Но просто не могла подобрать слов. Мы с Роговым оба надеялись, что наша близость как-то прояснит, наладит, поможет сохранить, укрепить ту удивительную сердечную тягу. А вышло наоборот. Как-то обидно, оскорбительно. Антиэстетично. Во всяком случае, для меня. А для него, наверное, просто никак…

Меня опять удивило, как легко было все это Генриху рассказывать. Он даже иногда помогал мне словами. А потом совсем по-свойски, как-то по-домашнему, по-родному взял за руку.

– А ты и Рогов уверены, что разобрались в себе? – он говорил с высоты своих тридцати лет, несложившегося брака, случайных и неслучайных романов. – Первая близость часто бывает неудачной. Я, конечно, лицо заинтересованное. Я рад, что твоя любовь окончилась… Но окончилась ли? Я ведь прежде всего тебе счастья хочу…

Я сидела, съежившись, притихнув в этом коконе нежности, оберега. Потом тихо проговорила:

– Это все испарилось безвозвратно. То есть дружба осталась. Но никакого сексуального влечения нет. Да его и не было. Я тебе говорю – я для этих дел человек безнадежный. Даже хуже бесплотной Клариссы. Так что, если ты решил расстаться с женой, то на замену надо поискать кого-то другого.

– Глупая девочка, – сказал Генрих и погладил меня по волосам.

* * *

Поздно ночью я копаюсь в своих записных книжках. Выбираю, какую из них дать Генриху? Останавливаюсь на последней, в которой уже явственно присутствуют следы нашего с Роговым отплывания друг от друга. Есть даже сюжет рассказа с упоминанием «холодной котлеты». А вот стихи, написанные после роговских разговоров о том, что жениться все равно рано или поздно придется. Такие:

Радость бродячего щенкаИ прихожу я в гости к вам,И говорю вам: «Здрасте!»Машу приветно хвостикомТвоей супруге Насте.Обнюхиваю выводок,Притихший на диване,И тонко льщу вам выводом,Что дети сходны с вами.Клыки улыбкой сжало(Рычать в гостях некстати),Выслушиваю жалобыНа мизерность зарплаты.Я тявкаю сочувственно(От скуки сводит скулы).И над былыми чувствамиМы умиленно скулим.Вот ночь в окне очутится,Луна плывет за дачей…И жизнь твоя мне чудитсяРешенною задачей…

Кассандра, как позже обнаружилось, из меня получилась неважная. В супруги Рогов себе подобрал не Настю, а Люду. И зарплату получал всю жизнь хорошую, а уж жаловаться вообще не имел привычки. Особенно при наших редких, но всегда теплых встречах. Детей завел двоих. На выводок, притихший на диване, не походили – крупные, шумные парни. Да и с родителями мало схожие. Совпало только наличие дачи. И бережно поддерживаемые нами обоими дружеские отношения. Как-то в них и Генрих умудрился забраться, затесаться, стать их частью. И даже другом Рогова.

«Супруга Настя», с которой у меня сложились хорошие отношения, никак к нашей юности не присоединилась. Не захотела? Или не смогла?

А еще через двадцать страниц вдруг обнаруживаю такое восьмистишие:

Начинается самое-самое.Начинается жизнь настоящая.Все вопросы решаются заново –И прошедшие, и предстоящие.И любовь начинается новая.Начинается, чтобы не кончиться.И событий вихрем снова яУправляю, как мне захочется.

Это что же я, после знакомства с Ивановым сочинила, что ли? Пытаюсь определить по текстам, окружающим эти беспомощные строки. Предшествует им конспект рассказа «Недоразумение». Такой:

Героиня – Ниночка. Некрасивое, скуластое личико десятиклассницы, редкие зубы, вывернутые губы. Когда он увидел ее обнаженной, то удивился подарку судьбы: смуглое, нежное тело, маленькая, прекрасной формы грудь. Она не сопротивлялась, но и не льнула к нему. Она терпела. А все началось с любопытства – больно уж не похожа она была на других. Потом родилась чуть снисходительная, покровительственная с его стороны, но все же чистая дружба. Эта девочка не мыслилась ему женщиной. Она была слишком юной, забавной в своем дикарстве для этого. Мысль о близости пришла как шутка, как забавное искушение. Он был готов к отпору и принял бы его без обиды, даже с радостью. Ему нравились их отношения. Но отпора не было. Она все стерпела. Тоскливое недоумение им овладело. Это не было похоже на внезапное чувство подростка. Она была слишком холодна. И расчета тут никакого не было. Ее честность и гордость не вызывали сомнения. Он смотрел, как она одевается, как сдержанны, спокойны, полны достоинства движения ее юных женственных рук. Он должен был спросить – почему? Он не мог отпустить ее так. Но спросить не хватало духу. И все-таки он спросил, когда они уже вышли на улицу. Она ответила. О, вся его прошлая легкая жизнь, полная мимолетных связей, так хорошо сдобренная философией: «Им самим это больше нужно, чем мне», вдруг обернулась против него в чистом, правдивом ответе этой девочки. Нет, она не любила и не любит его. Но он так хорошо умел слушать и советовать. А ей так тяжело и одиноко. А на заводе ни для кого не секрет, чем кончаются все его отношения с женщинами. Она понимала, что он ждет платы за свое общество, и заплатила за доброе слово, за участие. Так, как он этого хотел. И ушла – спокойная, маленькая дикарка. Цветок, выросший в мире пьяных драк, мещанских предрассудков. И он не посмел сказать, что и ему от нее ничего не было нужно. Ведь он сам создал себе такую славу, и теперь тернии кололи его. Вместо того чтобы показать этому ребенку, что не все на свете грязь (и ведь он знал по ее рассказам, в каком окружении она живет и какие у нее формируются взгляды), он только лишний раз утвердил ее в этом мнении. Он, который считал себя умным, честным, справедливым. Скверное состояние…

…Она была лет на десять-восемь моложе и выглядела ребенком, сестренкой, приехавшей в гости от бабушки. В сером платке. В куцем пальтишке с большим, длинноворсым воротником, в подшитых валенках. Она работала секретарем главного инженера, но ничем на обычных секретарш не походила. Времени свободного было немало. И она сидела, уткнувшись в книжку. В приемной вместо валенок обувала туфли на низком каблуке. Носила темно-красный, начавший рыжеть жакет и синюю школьную юбку. Когда рассказывала о своей жизни, своей семье, то была философски спокойна. Неудачное замужество сестры, жадные братья, скандальные снохи, еженедельные попойки казались ей естественными, другого мира она не знала. На заводе жила одиноко, замкнуто. Гымер, который сам юность прожил нелегко, удивлялся ее недетской серьезности, чересчур трезвому взгляду на жизнь. И в то же время полному неведению простых вещей и понятий. Маленький человек – цельный и чистый, обещающий в будущем стать личностью.

Так и остался этот конспект нереализованным. Это я хотела набросать реальный портрет реального Рогова, подрисовав к нему секретаршу редактора «Советского воина». О ней я знала очень мало, пробегая по редакционному коридору. Только внешний вид. И действительно – непременный книжный том перед глазами. Остальное все сочинила, опираясь на опыт общения с типографскими, общежитскими сибирскими девушками. Конечно, главным персонажем рассказа должен был стать Рогов (Гымер). Хотелось покопаться в его внутреннем мире. Изобразить его сложнее, чем в жизни. И в то же время послать предупреждение, предостережение… Лень помешала осуществить замысел.

А вслед за стихами шел такой набросок:

Рассказ «Жемчуг»

Ему было уже двадцать восемь, а все звали его в глаза и за глаза Петькой. Потому ли, что щуплый и мелкий, как мальчишка? То ли потому, что безотказно свойский: готов был подыграть на гитаре на любой вечеринке, прийти на помощь в любой ситуации. Одалживал вещи, деньги, кто бы ни попросил. Такой непременный персонаж общежитской, холостой, кочевой жизни. Уж его-то никто не мог представить солидным, семейным человеком. Петьку никто не принимал всерьез. И он не обижался. Хотя втайне, больше чем кто бы то ни было, стремился как раз обзавестись собственным домом. Но по женской части не ладилось. Как на грех, вкусы у Петьки были изысканные. Ему нравились девушки изящные и миловидные. Попав в компанию, он сразу примечал какую-нибудь миниатюрную, с большими глазами. И чтоб танцевала хорошо. Кроме завышенных требований к женской внешности, у Петьки были две страсти: музыка и котлы. Познакомившись с девушкой, Петька водил ее на симфонические концерты и рассказывал о циклонных котлах малой и большой мощности. Девушка терпела. И ждала продолжения. Но Петька не спешил. Он проверял свои и ее чувства. Тут появлялись друзья-монтажники. Красивые, высокие парни. Они уводили хорошенькую Петькину девушку в угол, говорили ей пошлые комплименты, тискали по мелочам (а то и не по мелочам). Потом забывали о девушке. И она рада бы вернуться к Петьке. Но он не мог простить измены. Он знал, что некрасив, немужественен. Но ведь это видно сразу. Зачем же было подавать надежды? А друзья добродушно подсмеивались над Петькой, над его неудачами. И, кстати, над своими победами. И продолжали пользоваться Петькиной безотказностью. Впрочем, готовы были и сами помочь ему… В случае чего… Но случай как-то не предоставлялся…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.