скачать книгу бесплатно
– Коля! Собери совет командиров! – сказал Антон Семёнович.
– Есть собрать совет командиров!
Через три минуты дверь закрылась за последним, командиром.
– Товарищи командиры, вы простите, что я оторвал вас от дел. Но это тоже важно. Я прошу продлить Семёну отпуск до понедельника. Брат у него женится. Завтра свадьба!
– Дело это важное, – вставила Маруся Терещенко,
– Антон Семёнович! Командиры! – взмолился я. – Зачем же такое? И без меня обойдутся. Я против…
– Брось, Семён! Ведь хочется? – загудели командиры.
– Постойте шуметь! – Антон Семёнович застучал карандашом по столу. – Не ради тебя, Семён, это делаем, ради матери. Это, может, самое большое для неё счастье… У меня – мать, и у них у всех. – Антон Семёнович обвёл вокруг себя рукой.
– Предложить Семёну в обязательном порядке возвратиться в отпуск! – заключил Шершнёв.
– Правильно! – подтвердили все командиры.
– Есть! – ответил я. – Но прошу выделить ещё одного командира в гости к моим родным.
Мне и Супруну написали отпускные удостоверения, и толпа колонистов шумно проводила нас в путь.
Колония осталась позади.
Глухой лошадиный топот. Оглядываемся.
– Гляди, Гриша! Ведь это наш экипаж. И Мери!
– Кажется… А на козлах никого нет.
Мери убавила размашистый бег и остановилась. Вдруг из экипажа выпрыгнул Антон Семёнович.
– Далеко, Антон Семёнович? Почему без Браткевича? – спросил я.
– Садитесь! Ты, Семён, на козлы. Решил и я погулять на свадьбе.
– Как! Вы к нам? Ко мне, в Сторожевое?!
– А что же тут такого? Сами бродите везде, а я сижу в лесу, как монах. Садитесь. Чего глаза вытаращили?
– Да я никак не пойму как-то, – сказал я.
– Что? Жалко чарку горилки и одного пирога со сметаной?! А?
– Антон Семёнович!
Я крепко сжал его руки, толкнул Супруна на сиденье экипажа, а сам привычно взметнулся на козлы.
Мери бойко взяла с места.
А что творилось со мной!.. Воздух звенел серебром и, казалось, вливался в сердце, наполняя его необыкновенным человеческим счастьем.
…Почти двадцать лет прошло с тех пор, а я и теперь как будто сижу на козлах и мчусь вперёд, полон сил и весенних стремлений.
– Служи нашему народу, Семён! – говорил Антон Семёнович.
И я стараюсь служить. Нет ничего на свете благороднее труда, и нет почётнее долга, чем труд. И мой тяжёлый, но радостный труд педагога связан для меня навсегда с памятью горячо любимого Антона, нашего Макаренко.
Комсомольцы
Тысяча девятьсот двадцать первый год. По Украине ещё бродят разрозненные бандитские шайки. Мы, воспитанники детской трудовой колонии имени М. Горького, стоим на опушке леса, у обочины дороги. Солнце уже зацепилось за водонапорную башню. Пора бы Антону Семёновичу быть дома, а его всё нет. Никогда он так долго не задерживался в городе. Сегодня мы его ждём особенно нетерпеливо: он должен привезти разрешение на создание в колонии комсомольской ячейки.
– Пойдём ему навстречу, – предложил Павлик Архангельский.
И мы зашагали по тёплому булыжнику мостовой. Шли молча. В курчавых юных головах роились догадки о причине несвоевременного возвращения из города завкола. Мы подошли к изгибу дороги, излюбленному месту бандитских засад.
И вдруг остановились. До нас донеслось цоканье подков о мостовую и знакомый металлический скрип нашего фургона.
– А ну, бегом, хлопцы! – сказал я друзьям. Выбрасывая ноги вперёд, мы ринулись навстречу Антону Семёновичу. Наши головы замелькали в кустах подорожной шелюги. Тут движением руки я остановил ребят и заставил «приземлиться». А сам приподнял голову над кустом. Вижу, Антон Семёнович и Антон Браткевич стоят со связанными руками, а перед ними двое бандитов с обрезами. Третий выворачивает карманы у Антона Семёновича, а ещё двое выгружают подводу.
Нас было шестеро смелых горьковцев. Неужели струсим? Никогда! Только напасть неожиданно, не дав опомниться грабителям. Мы подползли к самому краю обрыва и кинулись на бандитов с криками «стой!»
Не успели опомниться головорезы, как на каждом из них сидел ловкий колонист, поражая свою жертву громом ударов. Самый маленький и юркий из нас, Шелухин, освобождал от верёвок Антона Семёновича и Браткевича, которые не замедлили прийти нам на помощь. Не прошло и пяти минут, как бандиты были смяты и, связанные вожжами, поводками и ремешками, стояли с опущенными головами.
– А, и вы, соседушка, тут! – обратился Антон Семёнович к одному из пленников, узнав в нём местного кулака.
– Отпустите, ради Бога, Антон Семёнович, мы обознались, – взвыл гривастый потомственный бандит.
– Ну как, Антон Семёнович? – обратился я.
– Чего нукаешь, завтра на базаре будешь хвалиться. Подумаешь, умно: прямо с неба на дула обрезов прыгать!
– Да я не об этом, Антон Семёнович, я о комсомоле. Разрешили?
– Будет у нас комсомол? – спрашивал и Костя Кветковский.
Антон Семёнович нахмурился. Мы насторожились.
Антон Братневич, успевший с ребятами погрузить в фургон копчёных кур, хлеб и что-то похожее на штаны, безнадёжно махнул рукой:
– Чего вы пристали к Антону Семёновичу? Сами попробуйте. Хиба ж можно договориться с оцею каменюкою.
– Значит, нам не доверяют, – заключил Шелухин.
– То не Губнаробраз, а глупнаробраз, – съязвил Павло.
– Собрание считаю закрытым, – заявил Антон Семёнович. – Ступайте домой.
Браткевич уселся на тачанку и усиленно зачмокал на Малыша, бандиты плелись впереди подводы, а мы, окружив Антона Семёновича, заключали процессию. Антон Семёнович говорил:
– Три часа доказывал возможность и необходимость организации комсомола в колонии. В Губкоме комсомола почти не возражают, а Наробраз протестует.
– Протестуют? – спросил Алёша Зотов. – Та за кого же они нас принимают? Чи не контрреволюция там какая собралась?
– А за кого же тебя прикажешь принимать? – заметил Шелухин. – Ты же сам убеждал всех, что ты злостный махновец.
– Та, какой же я махновец? – с обидой в голосе отмахивался Зотик. – Я же только двор подметал у махновцев, сапоги им чистил, а они мне за это давали сало и по морде.
Дружный взрыв хохота сопровождал его слова.
– Вот что, хлопцы, – продолжал Антон Семёнович. – Есть у меня такое предложение…
Глаза у ребят заблестели надеждой.
– Постучимся ка мы с вами в другие двери. Выделите одного-двух хлопцев, и пусть они пойдут в район и попытаются там всё это оформить.
Все разом загалдели.
– А послать надо Семёна, – продолжал Антон Семёнович. – Ему это дело знакомо. Он и комсомольцем уже был где-то в армии. С селянскими ребятами он договорится быстро.
– Правильно! Семёна, Семёна!..
– А чтобы ему не было скучно, и я пойду с ним, – выдвинул свою кандидатуру Павлик Архангельский.
На другой день я и Павлуша с узелком провизии и со списком будущих двенадцати комсомольцев отправились за тридцать вёрст в Перещепинский район. А через десять дней в присутствии представителя райкома комсомола на торжественном собрании колонии была организована наша комсомольская ячейка.
Антон Семёнович поздравлял нас и говорил:
– Только не задаваться. Вы теперь мои настоящие и первые помощники. Вы – хозяева колонии. Я теперь не один.
И потекли длинные хорошие вечера. Сидя на лавках, на полу, мы слушали и запоминали первые уроки политической грамоты беспартийного большевика, организатора горьковских комсомольцев – незабвенного Антона Семёновича Макаренко.
Прошли годы. И мы, люди, воспитанные Антоном Семёновичем под грохот орудийных залпов гражданской войны, заняли своё место среди строителей чудесного здания социализма. Многие из нас находятся в рядах Красной Армии, были участниками славных боёв у озера Хасан, работают на стройке Куйбышевского гидроузла, и везде мы продолжаем борьбу за то, чтобы воспитанный человек жил в мире прекрасном и достойном его…
РАЗДЕЛ 2. А. С. Макаренко как педагог в моей жизни
Человек с большой буквы
Ещё не умолкли громовые раскаты гражданской войны, ещё набухали почками и вырастали, как на запущенной ниве, будяки, атаманы, ещё по ночам по сёлам и проезжим дорогам украинские дядьки и титкы кричали «о! рятуйте!». В этот беспокойный 1920 год у подножия педагогического Олимпа появился скромный педагог-революционер Антон Семёнович Макаренко. Ему суждено потом стать педагогическим мудрецом, творцом системы воспитания.
Вначале своей замечательной «Педагогической поэмы» Антон Семёнович пишет о том, как перед ним завгубнаробразом ставит задачу:
– Нужен нам такой человек вот… Наш человек! Ты его сделай!
Эту, не совсем ясно выраженную задачу, Антон Семёнович понял, как должен был понять честный интеллигент, как учёный, ставший под знамя революции. А поняв, Антон Семёнович приступил к её решению, не формально, не как кустарь-одиночка, а как мастер-новатор, как творец-художник, как мыслитель-большевик.
Ураган революции многое разрушил, разнёс в щепки, многое задел, а вот педагогики только коснулся. Её рутина, её консерватизм, каста её педагогических знахарей была патриархально-домостроевски сильна. И вот это старое не хотело сдавать своих позиций. Оно не умерло вместе с царской Россией, оно желало зло жить и зловонить в самом нежном цеху строительства социалистического государства – в цеху воспитания нового человека, нового человеческого общества. Ясно, что такого человека необходимо воспитывать новыми методами. А вот этих новых методов и не было, да и быть не могло. Их надо было создавать.
«Педагогический Олимп» не только не создавал новых методов, наоборот, всячески тормозил это дело и шельмовал педагогических тружеников, которые творили новое. «Олимпийцы» высидели по-шамански кабинетно-оскорбительную педагогику, а в это время А. С. Макаренко вместе с живым человеком-гражданином создавал коллектив, как цель воспитания, и коллективную систему воспитания. На голову Антона Семёновича обрушились потоки помоев «педагогической блевотины» с самой вершины «Олимпа».
Макаренко не отступил, он продолжал творить. Ему утвердительно пожимали руку Горький и наследники Дзержинского – чекисты. Это они предложили Антону Семеновичу создать детскую коммуну имени Ф. Э. Дзержинского. Чекисты – замечательные люди революционной смелости, стражи революции, поняли и оценили гражданское значение учения Макаренко.
В течение семи лет Антон Семёнович создавал детскую коммуну им. Дзержинского мировой известности. Вчерашние беспризорные, девочки и мальчики, сегодня уже сидели за партами средней школы, вычерчивали сложные узоры фотоаппарата «Лейка», работали на сложных заграничных и отечественных станках. Созданный детский коллектив создавал ценности материальные и духовные – Человека. Коммуна имени Дзержинского описана Антоном Семёновичем в его повести «Флаги на башнях».
Антон Семёнович создал науку о воспитании, которая оправдала себя в образах тысяч воспитанных им граждан нашей Родины. Его система живёт и уверенно, победоносно заявляет о себе, о своём праве. Система живёт, а её оскорбители, жалкие космополиты, вроде Легина, падают в яму, ими же вырытую. Антон Семёнович Макаренко был Человеком и воспитывал, как Человек, – естественно, по-человечески, уважая нас, требуя от нас; воспитывал в труде, в мечте, перспективой, верой в коллектив, служением коллективу, воспитывал самим собою.
Что может быть в наше время важнее дела воспитания высокоидейного, здорового, примерной нравственности человека!
Дело воспитания в нашей стране должно быть отнесено к почётному перечню строек коммунизма, а это значит – дело всенародное.
«У человека должна быть единственная специальность, – говорил А. С. Макаренко, – Он должен, быть большим человеком, настоящим человеком». И это дело наших рук, нашей, чести, нашей совести.
(рукопись)
Выдающийся советский педагог Антон Семёнович Макаренко[3 - Публичная лекция, прочитанная 14 ноября 1954 года.]
Говорить об Антоне Семеновиче нельзя, не говоря об облике педагога-воспитателя, о самом общественном явлении – о воспитании подраставшего поколения, как это делается, какими методами нужно воспитывать, и каким должен быть сам воспитатель. Из его рук выходил совершеннейший гражданин.
Встретился я с Антоном Семеновичем в декабре 1920 года. Ох, как это было давно, и был я тогда чуть помоложе. Я был действительно молодым, когда впервые встретился с Антоном Семёновичем…
Был на Украине один большой художник Васильковский (Сергей Иванович (1854—1917) – Л.М.), которому недавно исполнилось 100 лет со дня рождения. Этого художника современники называли «солнечным художником», «художником света», так он изображал все красиво, светло: и небо, и природу, и землю. И вот таким же солнечным, поэтичным был и Антон Семенович. Смотреть на него было красиво, и сам он держался эстетично, красиво, и голову держал эстетично, и все у него было красиво, и походка у него была спортивно-эстетичная.
Антон Семёнович показывал уважение к людям, и во мне он, прежде всего, увидел человека, и этим поднял во мне человеческое достоинство. Конечно, тогда мне это было непонятно. Я был так далек от всяких тонкостей, на мне была кожа, как на бегемоте, а душа была покрыта струпьями красоты…
В колонию я прибыл пятым по счету. Когда я рассказывал ребятам о моей первое встрече с Антоном Семеновичем и о его поведении, и когда я сказал Гришке Супруну, что Антон Семенович на меня странно влияет, и что я его, вероятно, чувствую в своем сердце, тот мне на это ответил:
– Да, ведь, Антон Семенович колдун.
На самом же деле это был живейший, умневший, энергичнейший человек, Человек с большой буквы.
Одно время Антон Семенович и ел, и спал с нами, потому что его комната не была готова. Он делил с нами все невзгоды и тягости 20-х гг., годов чрезвычайных событий и оскорбительного голода. Мы никогда не видели, чтобы Антон Семенович находился в состоянии покоя. Он был все время в состоянии напряжения, легко переходил из одного состояния в другое, от рабочего к гневному, к радости, к заразительному смеху, а затем вновь к суровой жестокости.
Сам Антон Семенович также принимал участие в тех воинствующих играх, о которых говорится в «Педагогической поэме». Мы проводили эти игры в радиусе до 30 км вокруг колонии, и Антон Семенович всегда бывал руководителем в этих играх. Он возглавлял тот или иной лагерь, а я, почти всегда, возглавлял другую, противоположную партию. Мы выходили далеко за пределы колонии, в естественные условия, в условия преодоления трудностей, причем Антон Семенович, такими педагогическими путями, лепил из нас настоящих людей и каленым железом вытравливал из нас пороки, которых мы нахватались за годы гражданской войны. Лепил он нас чудесной лепкой и наделил нас рядом живых человеческих достоинств. Как видите, я оправдываю характеристику, данную мне Антоном Семеновичем, и остаюсь неисправимым кокетом.
Многие педагоги, даже тех лет, упрекали Антона Семеновича:
– Как вы можете в ваших играх допускать даже лишение пищи своих питомцев?
– А у нас игры проходили таким образом: одна из партий уходила из колонии часа в 4 утра и занимала оборонительною позицию, пряча свое знамя; другая партия выступала позднее. Но и той, и другой партии в 2 часа на двух различных подводах каптёры возили пищу. Борща обычно не варили, но зато давали котлеты, да таких размеров, что их бы хватило на весь Запорожский Курень. Но наши ребята обладали нечеловеческим аппетитом, съедали по две котлеты и с удовольствием частенько улепетывали двойные порции пищи, захваченные у вражеского лагеря, в то время как другая партия оставалась ни с чем. В связи с этим некоторые педагоги занимали воинственную позицию по адресу Антона Семёновича и бросали в его направление такие стрелы, что он подчас едва уклонялся от них. А я даже не с педагогической, а с общечеловеческой точки зрения считаю, что очень полезно заставить человека терпеть и самому преодолевать трудности и добиваться того, что ему нужно. Не нужно оберегать человека от дурного влияния, но нужно воспитывать в нем способность преодолевать затруднения и различную заразу, в том числе и социальную. У Макаренко это здорово получалось, причем это он делал не в порядке наказания, а в естественных условиях, в рабочем порядке.
Может быть, такой случай: сидит семья в 12 человек и ждет обеда. Сидят с хорошим настроением, может быть пришли из бани, хорошо помывшись, может быть, в преферансик удачно сыграли. Сидят и ждут хорошего обеда с пирогом, курочкой. И вдруг что-то случилось, и мама испортила обед, что же ее за это растерзать надо. Можно остаться и без обеда и нужно так воспитать человека, чтобы он не падал в обморок и не устраивал из-за этого истерику.
Я уже говорил, что и по внешним признакам Антон Семёнович был настоящим педагогом-воспитателем, что все у него было эстетически красиво. Я вспоминаю такой пример. Еще до 1930 года, когда мы в первый раз повезли колонию в крымский поход Севастополь – Ялта, я тогда впервые после 10 лет неразлучной жизни с Антоном Семеновичем, увидел его купающимся. Это было на Черном море, при двух свидетелях (двух скал – «Монах» и «Дива»). Я думал, что Антон Семенович боится воды, что он никогда не купается, и вдруг вижу, что прекрасно плавает. Когда я спросил:
– Почему Вы никогда с нами не купаетесь.
Он ответил:
