скачать книгу бесплатно
В 1927 году Антон Семенович благословил меня на трудный, но славный путь воспитателя. Этому своему пути я не изменил в течение вот уже двадцати пяти лет.
В первые годы я работал непосредственно с Антоном Семеновичем, под его руководством в колонии имени М. Горького, а затем в коммуне имени Дзержинского.
В 1931 году я спросил разрешения у Антона Семеновича на испытание своих сил, проверку опыта, а главное, действия его системы в других условиях и под началом не самого Макаренко. С этой целью я уехал на работу в систему Ленинградского Гороно. В первый раз вдали от своего воспитателя и учителя, с глазу на глаз с тысячами трудностей и неожиданностей я дебютировал уже на самостоятельной работе – был заведующим Комаровской колонии и общежития подростков, завучем Будянской детской колонии.
Окажусь ли я достойным учеником своего учителя? Оправдаю ли его доверие и надежды?
В Ленинграде я был один, но со мною была система Антона Семеновича. В Ленгороно меня предупредили, что это учреждение подлежит расформированию, так оно неисправимо запущено. Если бы мне удалось наладить там работу, Ленгороно готов отсрочить ликвидацию школы-колонии. Я обещал уложиться в самые короткие сроки.
Через три месяца моя победа не оставляла сомнений.
В апреле 1932 года сводный отряд «РМ» («Разведка моря») перекатывал через шоссе бревно. Мальчик с красным флажком в руке остановил шикарную легковую машину. Из нее вышел начальственного вида товарищ.
– Здравствуйте, ребята! – приветствовал он работавших.
Дети на миг прекратили работу и взметнули в пионерском салюте правую руку:
– Здравствуйте!
– Кто же вы будете? Кто из вас старший?
– Командир сводного отряда «РМ» – я. Мы – воспитанники школы-колонии 66. Наш сводный отряд подбирает на взморье бревна. Перекатываем их в колонию. Другие ребята распиливают их на доски, а третьи производят ремонт, строят спортивно-военный городок, лодки… Да мало ли на что в хозяйстве доски нужны…
– Гм… Не так давно мне докладывали, что у вас в колонии безобразия творятся. Так как же?
– Верно, были безобразия: но это было давно. А вот уже три месяца, как этим безобразиям положен конец. Теперь всему голова – совет командиров, и пусть кто попробует…
– Жаль, что спешу, заехал бы к вам. Но я приеду, обязательно приеду. Привет от меня всем ребятам, вашим руководителям и этому… как ты сказал?..
– Совету командиров.
– Вот. Совету командиров. До свидания!
Машина ушла в направлении города. Сводный отряд «РМ» продолжал таскать бревна во двор колонии. А вечером на рапортах командир отряда докладывал:
– Вытащено из воды семь бревен, они доставлены на склад. Видели товарища Кирова, он всем передал привет и обещал обязательно заехать. (Возможно, это был не Киров, но ребятам очень хотелось, чтобы был именно он.)
5 мая того же года во двор колонии вкатились пять легковых автомашин. Это была первая экскурсия к нам иностранцев. Приехали английские педагоги. Покидая колонию, они оставили следующую запись: «Мы были чрезвычайно заинтересованы видеть колонию и остались под большим впечатлением от организации дела воспитания детей и царящей атмосферы дружбы и доверия между заведующим и детьми, отсутствием суровой дисциплины и наказания…».
Затем колонию стали все чаще и чаще посещать ленинградские рабочие, студенты пединститутов, учителя…
Как же могло учреждение, являвшее собою дурную «малину», где сто пятьдесят ребят развлекались игрой в карты, пьянкой, воровством, преобразиться в столь короткое время? И не только преобразиться – стать, по общему признанию, образцово-показательным!
А произошло то же, что произошло с Иваном-царевичем, когда он испил живой воды. Система организации детского коллектива А. С. Макаренко, возникшая на Украине, оказалась одинаково живительной и в детских учреждениях Ленгороно. Применил я эту систему в 66-й школе-колонии, как говорится, слово в слово. Результаты были воистину изумительными.
Антону Семеновичу я часто писал – и не просто письма, а письма-отчеты, спрашивал советов и в изобилии их получал. Но в 1934 году, когда у меня был достигнут настоящий успех, о чем я собирался отрапортовать Антону Семеновичу, намеревавшемуся навестить мою колонию, мне был нанесен страшный удар. Мой трехлетний сынишка стал жертвой садиста-подростка, присланного накануне убийства из приемника. Как оказалось, он уже совершил не одно подобное преступление.
Какой-то чинуша от педагогики у еще открытой могилы моего первенца посоветовал мне бросить «это проклятое дело» – колонию: «Ничего, мол, путного из этих беспризорников не получится, а всех нас, как вашего сына, поубивают. Им все можно».
Я так посмотрел на этого педагогического дьячка, что он, не дожидаясь конца погребения, стушевался и скрылся.
Нет, я не бросил «поле брани», не отступил, не изменил педагогическому долгу. И не пищал. Антон Семенович писал мне тогда: «Дорогие мои, я не пишу вам слова утешения, я с вами, чувствуйте меня рядом с собой, как чувствую я вас, ваши плечи, ваши сердца. Бывает иногда в жизни такая заваруха, что, кажись, выхода нет, хоть погибай или отступай. То ценно в нас, человеках-большевиках, что мы отступать-то и не приучены. Верю тебе, Семен, найди в себе силы перенести это страшное горе…»
Со всех концов получал я в те дни письма от своих совоспитанников по колонии имени Горького. Думаю, что и тут не обошлось без подсказки Антона Семеновича.
Через год после этого я получил от А. С. Макаренко приглашение принять участие в организации детских колоний НКВД Украины. Мне было поручено открыть колонию для малолетних рецидивистов в Якушенцах. В этот период я часто общался с Антоном Семеновичем и видел, как он вырабатывал методику воспитания во всех ее подробностях.
Каждое письмо ко мне Антона Семеновича было полно советов, подсказок, которые все вместе могут составить книгу о том, как организовать детское учреждение. Там предусмотрено решительно все: размеры классов, комнат труда и спален, их освещение, расстановка в них оборудования и мебели, пошив костюмов для воспитанников, встреча вновь прибывшего, примерное содержание первой беседы с ним, методика привлечения подростков к общественной деятельности, нормы нагрузки, организация первого урока в школе и т. д.
Мне довелось работать в разного типа детских учреждениях – в колониях, в обычных школьных детдомах, в домах с так называемыми «трудновоспитуемыми», несовершеннолетними правонарушителями, наконец, в детдоме для испанских ребят. И везде система организации детской среды, методика поведения воспитателя, его педагогического воздействия, применяемые мною по А. С. Макаренко, давали всегда положительные результаты.
Разработанные А. С. Макаренко методика и система воспитания хороши тем, что остались на долгие годы. Я не знаю случая, когда бы они себя не оправдали, как не знаю и брака в работе. На совести моей и моей жены, Галины Константиновны, нет ни одного пятна, которое помешало бы нам смотреть открытыми глазами в глаза Родины, в глаза десяти тысяч воспитанных нами граждан.
В мае 1939 года Мосгороно предложил мне «вылечить» детский дом №3.
– Пропадет мой колхоз, если не закроют детский дом или не наведут там порядок, – сокрушалась председатель колхоза Егорова.
Через год она же провозглашала на празднике первого снопа в детдоме:
– Спасибо детям и руководителям детдома за помощь колхозу, за образцовый порядок в вашем доме.
Кажется, ни в одном детском учреждении мне не удалось так точно повторить колонию имени М. Горького, как в этом детдоме. Самое же радостное из его истории – то, что до крайности запущенная ватага из трехсот мальчиков и трехсот девочек была спасена и возвращена Родине в образах полноценных граждан. И все благодаря воистину целебной системе А. С. Макаренко и людям, двигающим ее.
В первый день войны уехали гостившие в молей семье бывшие мои воспитанники Задоров, Голос и Ужиков. На второй день я подал заявление в Сокольнический райком ВКП (б) о зачислении меня в ряды действующей Красной Армии. Через месяц моя просьба была удовлетворена. Передав детдом своей соратнице, другу и жене Галине Константиновне Калабалиной, я ушел на фронт.
О своей скромной работе в тылу врага говорить много не стану. Но скажу, что никакие страдания и лишения не сломили воли и чести советского человека, воспитанного нашими педагогами. Бывали минуты отчаяния, и тогда я думал: «А как бы поступил Антон Семенович? Не пищать, Семен! Перехитри врага, победи его…»
Дисциплина[2 - Воспоминания о Макаренко: сб. матер. – Лениздат, I960.]
Весна 1922 года. Колония имени Максима Горького. Как сейчас помню разговор с Макаренко:
– Антон Семёнович, отпустите меня домой.
– Что ж, можно. О матери подумал? Хорошо! Это очень хорошо!
– Да нет. Откуда вы взяли, что я о матери думаю? Я об отце больше… И так, вообще, хочется побывать дома.
– Семён! – И Антон Семёнович как-то так на меня посмотрел, что во мне сразу всё затрепетало. – Но стыдись, Семён, любви к матери. Любить мать может только настоящий человек. А отпуск надо оформить. Ты – командир, без совета командиров я отпустить не могу. Но поддержу.
– Спасибо!
На совете командиров Шершнев, разглаживая о голое колено моё заявление, устно излагал его содержание:
– Так вот, командиры, Семён просится в отпуск до субботы в своё, значит, село, в Сторожевое. С отцом, с матерью повидаться. Кто будет говорить первым?
– Да что тут говорить? – отозвался Гриша Супрун. – Семён-первый командир, колонист, да и на рабфак же идёт… Моё такое мнение, что надо дать отпуск.
– Проголосовали, и я получил бумажку:
«Удостоверение.
Дано настоящее колонисту Семёну Калабалину, колонии имени М. Горького, в том, что на основании решения Совета командиров ему предоставлен отпуск в Чутовский район, село Сторожевое, с понедельника 22 мая 1922 года по субботу 27 мая 1922 года до 12 часов дня.
Заведующий колонией А. Макаренко.
С.С. К. Н. Шершнев».
Версты две меня провожали ребята, а потом, пожелав мне весёлого отпуска, помчались назад. К вечеру я был в родном селе. Как-то по-особому меня приветствовали дворняги, я вдыхал знакомые вечерние запахи села, слушал скрип телег, дребезжанье плугов и возгласы возвращающихся с полей пахарей.
А вот и мост. Церковь. О, меня кто-то узнал! Я услышал чей-то голос:
– Калабалинский, самый младший, про которого говорили, – что убит.
А вот и наша хата. Мать!.. Она смотрит на меня. Узнала!
– Мама!
Я обнимаю её, губами собираю на её щеках слёзы материнской радости.
…Мать! Она одна, и она неповторима.
Дни, словно взбесились. Утром, только утром был вторник, а вечером – уже среда. Я ни на одну минуту не забывал, что в отпуске, что я принадлежу колонии, коллективу, что мой дом там, но и в семье было тепло и весело. Дома готовились к свадьбе. Женился старший брат. Приходили соседки, о чём-то с матерью перешёптывались, что-то приносили под передниками. Только одному брату, виновнику всех этих предсвадебных хлопот, можно было ничего не делать.
Нежась ночью на телеге с сеном, я вдруг вспомнил, что завтра, в субботу, мне надо быть в колонии. Да, завтра и не позднее 12 часов. Иначе – позор!
«Опоздал из отпуска». А как же свадьба?
Молодёжь, танцы… Лучше меня ведь чёрта с два кто станцует! Я вскочил с телеги и побежал в хату. Отец уже спал, а мать возилась с тестом.
– Мама! Я завтра утром должен уже идти.
– Куда? Что ты, бог с тобой!
– В колонию. У меня отпуск, мама, надо идти.
Поднялся с постели отец, встали и брат с товарищами. Все зашумели:
– Ничего тебе, Семён, не будет.
Свадьба, брат женится. Это же тебе не симуляция какая.
– Думала, хоть в такой день всех увижу! У людей все вместе, все на глазах, а я растеряла своих, всех растеряла, – жаловалась мать, склоняясь над горшками.
– Так, говоришь, нельзя? – спросил отец. – Ну, что ж… Раз нельзя, так нельзя. Иди, спи перед дорогой. Путь-то не близкий.
В пять часов утра я уже был на ногах. Мать, не переставая плакать, и упрашивать, завязывала узелок со свадебными яствами. Отец подал «папущу» душистого табаку:
– Возьми. От меня передай Антону Семёновичу. Видно, человек он большого ума и сердца. Берегите его… А табак, скажи, доморощенный.
– А может, всё-таки останешься, Сенька? – просил брат.
– Нет, Андрей, не могу. Порядок такой. Сам голосовал. Антона обижу, всех обижу. До свиданья!
Хоть и сосало под ложечкой, выть хотелось, но меня влекла другая, ни с чем не сравнимая сила, – коллектив. Долг перед коллективом.
В одиннадцать часов дня я влетел на квадрат двора колонии, окружённого каре сосновых полчищ.
– Семён! Семён! – закричали колонисты, подбегая ко мне со всех углов колонии.
Я кому-то бросил в руки узел, а сам побежал в кабинет:
– Здравствуйте, Антон Семёнович!
– О, Семён! Здоров!
Антон Семёнович поднялся. Обнялись, как будто годы не виделись.
– Садись, рассказывай.
– Да чего же там рассказывать?
– Всё рассказывай! Как живут дома? Как идут дела в селе? Чем народ занимается?
– Ну, как живут? Хорошо живут. Отцу моему дали хату, земли пять десятин… Всем земли дали! Помещичью землю, лошадь и корову дали.
– Угу… хорошо. А табак хороший!
– Хорошо, говорю, живут. Хлеба на поле, как море. Довольны люди. В комсомоле почти вся молодёжь. Читальню организовали, спектакли ставят.
– Очень хорошо! А как твои старики?
– Помолодели. Вчера так пристали – не пускают, да и всё!
– Что же? Хлебопашеством предлагали заняться?
– Да нет. Об этом речи не было. На свадьбу оставляли.
– На свадьбу? Тебя женить вздумали, или как?
– Брат женится. Завтра свадьба.
– Брат женится? Ну, и дурак, что не остался!
– Антон Семёнович, да как же я мог остаться?
– А-а, Семён! Здорово! – просунулось весёлое лицо Коли Шершнёва. – Давай удостоверение, а то опоздание запишу!
И я отдал Коле аккуратно сложенный документ.