скачать книгу бесплатно
– Но для того бизнеса, который задумала я, мне самой вовсе необязательно становиться стопроцентной гейшей, – возразила я.
– Трудно понять европейцев, – сказала госпожа Цутида. – Какой смысл в бутоне ириса, если он замер в своем несовершенстве и не собирается раскрываться до конца?
– Не знаю, – с недоумением ответила я и беспомощно улыбнулась.
Занятия закончились после полудня. Мы договорились о следующем моем приходе, и я сразу заплатила за первые уроки. Я решила расплачиваться за каждый день обучения. И госпожа Цутида согласилась.
Я ужасно проголодалась и по пути забежала в кайтен. Сев за стойку и обратив взгляд на многочисленные тарелочки с суши и роллами, медленно проплывающие по конвейеру мимо меня, я задумалась, какие выбрать. Потом взяла с крабами и с лососем. Васаби и имбирь в кайтене прилагались бесплатно. С удовольствием отхлебнув светлого пива «Асахи», я принялась за еду. Мои мысли крутились вокруг услышанного сегодня. Кто бы мог подумать, что гейша – такая загадочная и сложная профессия. Нужно было обладать незаурядными способностями, чтобы стать выдающейся известной гейшей. И мужчины ценят возможность общаться с ними. И дорого ценят. Но для нашего русского менталитета будет ли интересной такая форма досуга? И тем более за такие деньги? Для себя я сразу определила, что плата должны быть очень высока, иначе бизнес теряет смысл. Здесь гонорар составлял в среднем тысячу долларов за вечер с опытной гейшей. При этом секс исключался. Возможно, для японского менталитета, насквозь пропитанного постоянным восхищением красотой окружающего мира и достижением гармонии, это было естественно. Но для русского? Наши мужчины, насколько я представляла, предпочитали сальные анекдоты под водочку и соленый огурец, разухабистые песни, а потом чисто животный секс без особых затей. Но плохо зная мужчин, возможно, я и ошибалась, находясь в плену стереотипов.
Медленно прожевывая рис, я вдруг поймала себя на мысли, что совершенно забыла о конечной цели своего предприятия – мести, планы которой еще недавно я так тщательно вынашивала и лелеяла. Я усмехнулась переменчивости своей натуры. Но потом подумала, что жизнь сама все расставляет на места. И нужно просто довериться ее течению, как это обычно делают японцы.
Вечером я вновь встретилась с Антоном, причем сама позвонила ему. Он явно обрадовался и сказал, что приедет ко мне в отель, как только освободится в ресторане. Антон пользовался велосипедом. Он явился около девяти вечера и позвонил из вестибюля. Я пригласила его подняться ко мне. Антон робко вошел в номер. Глаза его были немного смущенными. Он принес бутылку абрикосового вина и коробку пирожных.
«Ишь ты, с дарами», – подумала я, принимая пакет и приглашая его присесть.
– Хорошо вновь очутиться в нормальной обстановке, – вздохнул Антон, развалившись на диване. – А то все эти циновки на полу и татами в спальне уже порядком поднадоели. Знаешь, я иногда ловлю себя на мысли, что и размер комнаты стал определять по чисто японским меркам. – Он хохотнул. – Представь, приеду к себе в Кострому и скажу: «Н-да, что-то маловата моя комната! Всего четыре с половиной татами!» И мама упадет.
– А ты из Костромы? – удивилась я.
– Ну, да. Учился в Москве в Плехановке, но не окончил. Женился, как ты знаешь, на скрипачке. Она москвичка. А дальше видишь, как обернулось.
Антон горестно вздохнул и открыл бутылку. Я подала стаканы. Мы выпили.
– Но какого черта ты тут торчишь? – спросила я.
– Не могу пока уехать. Ведь я муж своей жены. Я и на концерты Токийского филармонического всегда хожу, – тихо добавил он. – На нее из зала смотрю. И на кларнетиста тоже.
Он замолчал. Я подошла и села к нему на колени.
– Ты такая славная, – сказал он и нежно поцеловал меня за ухом. – Но уже распустились ирисы, скоро зацветут азалии и глицинии и… начнется сезон дождей. И ты сбежишь! – уверенно добавил Антон.
– Почему это? – нахмурилась я, гладя его щеку.
Мне невыносимо захотелось чисто мужской ласки, крепких объятий и жадных поцелуев. Тело требовало своего, но душа застыла. Но я, помня кое-что из уроков госпожи Цутиды на тему «живи здесь и сейчас», неимоверным усилием воли изгнала из памяти образ мертвого возлюбленного, мгновенно перевоплотилась в гейшу и представила, что нахожусь в обществе клиента.
– Потому что дожди здесь это не наши ливни, – ответил Антон и обнял меня. – Это самые настоящие водопады, обрушивающиеся с неба и выбивающие зонты из рук. И потом эта противная сырость, которой пропитывается все вокруг.
Антон замолчал, глядя на меня, затем бережно опустил на диван, лег сверху и начал целовать, не отрываясь, так, что у меня захватило дух. Я нащупала пальцами ширинку его джинс и медленно расстегнула. Нефритовый стебель был твердым, и это сразу возбудило меня. Несмотря на то, что я еще не так и много знала о гейшах, но уже поняла, что они, несомненно, искусны в сексе. И я решила начинать набираться опыта. К тому же Антон мне нравился и притягивал чисто физически, и почему было не использовать его в качестве своеобразного тренажера.
– Не сильно, – прошептал он. – У меня очень чувствительная кожа, и ты можешь невольно сделать больно.
– Извини, – ласково сказала я, перебирая пальцами по напряженному стволу, – буду предельно острожной и нежной.
– У меня небольшое ущемление, – шепотом сообщил Антон. – Нужно сделать самое банальное обрезание. Но все не могу решиться.
«Что бы сказала настоящая гейша в этом случае?» – подумала я, преодолевая желание приступить к активным ласкам.
– Если тебе это мешает, то, конечно, лучше сделать, – тихо заметила я и обхватила пальцами нефритовый стебель у основания.
– Не то чтоб очень мешает, просто иногда чувствительно и неприятно от грубых прикосновений, – вздрогнув, прошептал он.
– Я буду как легкий ветерок, – тут же пообещала я, ложась на него сверху.
Антон откинулся на спину и тихо застонал. Я провела языком по его животу и забралась в пупок. Он вдруг резко перевернул меня на спину.
– Я забыл презерватив, – озабоченно проговорил он. – У тебя есть?
– Я абсолютно здорова! – заверила я.
Мысль заразиться совершенно меня не смущала.
– Я тоже, – шепнул Антон.
И не успела я больше слова сказать, как нефритовый стебель вплыл на лодке страсти в мои яшмовые ворота. Я застонала от наслаждения проникновения, но перед внутренним взором возникло лицо Петра. И я не стала отгонять видение, моя психика подыгрывала процессу, и я получила странное утешение от соединения моего тела с фантомом, хотя во мне находился реальный мужчина.
Из светло-зеленой записной книжки с изображением горы Фудзи на обложке:
«Любовь занимает все мои мысли. Но как я пойму, что за женщину ищу? Их устремления разнообразны. Выбрать ли мне порочную красавицу с огненным темпераментом, или обратить взор на кроткую деву, чистотой помыслов сравнимую разве с белой непорочной лилией? Которая из них принесет мне истинное счастье? И как печально, что эти две ипостаси не могут сочетаться в одной особе. Это-то и была бы идеальная для меня женщина! Но, увы, нет в мире совершенства!»
Автор неизвестен, рукопись датируется XVII в, Япония.
На следующее занятие госпожа Цутида пригласила учителя игры на сямисэне. Это был пожилой японец с круглым, по-настоящему луноподобным лицом и узкими, словно щелочки, глазами.
– Онодэра-сан, – представила мне его госпожа Цутида. – Он очень опытный преподаватель.
– Коннити ва[9 - Коннити ва (япон.) – добрый день], – вежливо поздоровалась я.
И напряглась, представив, сколько мне придется заплатить за уроки, которые мне, как я тогда думала, нужны не были. Я села в кресло и с ожиданием на него посмотрела. Госпожа Цутида вышла из комнаты, а он открыл небольшой футляр. Достал части инструмента и ловко соединил их. Потом что-то сказал по-японски. Я промолчала, так как все еще плохо понимала этот язык. Господин Онодэра снова что-то сказал, потом заиграл переливчатую неторопливую мелодию. Я слушала с удивлением, не понимая, как из простого трехструнного щипкового инструмента можно извлечь такие сложные и нежные переливы. Он закончил и поклонился. Потом опять что-то сказал. Я вынуждена была позвать госпожу Цутиду, потому что ничего не понимала.
Она мгновенно появилась, невозмутимо улыбаясь. И начала переводить урок на английский. Я узнала, что сямисэн родом из Египта и первоначально его обтягивали змеиной кожей. Впоследствии его корпус из китайского дуба стали обтягивать кошачьей кожей. Раньше инструмент был цельным и из-за его довольно длинного грифа (88 см) требовался внушительный футляр. Поэтому гейши не могли носить его сами. Это делали их слуги хакоя[10 - Хакоя – букв. «человек с ящиком»]. Современный инструмент легко разделяется на три части, и поэтому футляр стал намного меньше и легче.
Прочитав мне эту небольшую лекцию, господин Онодэра вновь заиграл.
– «Танец цветов», – пояснила с улыбкой госпожа Цутида, когда он закончил.
Я сидела, как истукан, и в уме прикидывала, смогу ли быстро освоить игру на сямисэне. Когда я училась, то помимо обязательного баяна полгода посещала факультатив по игре на балалайке. И даже исполняла на студенческих капустниках кое-какие балалаечные хиты. Когда господин Онодэра закончил играть, я машинально захлопала в ладоши. Увидев, как его круглое лицо покраснело, я смешалась. Госпожа Цутида с улыбкой смотрела на меня и молчала, словно ожидая чего-то. Я встала, подошла и взяла инструмент. Господин Онодэра неохотно позволил мне это. Я попробовала пощипать струны и, приноровившись, сыграла «Красный сарафан».
– «Ой, не шей мне, матушка, красный сарафан», – пела я тихо и протяжно, закрыв глаза и уносясь мыслями в просторы русской степи с небольшими островками берез и сосенок.
Закончив, я смущенно глянула на своих слушателей. Но они оба улыбались и синхронно кивали головами, совсем как игрушечные фарфоровые болванчики. Я поклонилась и передала сямисэн господину Онодэре. Он что-то сказал, восхищенно закатывая глаза.
– Сэнсэй доволен, – перевела госпожа Цутида. – Это стиль минье, то есть народная песня. Это так?
– Да, – подтвердила я. – Это русская песня о красном сарафане, в котором по традиции выдавали замуж. Но тут говорится о девушке, которая не хочет выходить за нелюбимого и просит свою мать не шить ей красный сарафан.
Они слушали, вежливо улыбаясь, но, по-моему, плохо уловили суть.
«Вот и я, как могу постичь за короткий срок всю суть японской культуры, несомненной частью которой является гейша? – подумала я. – Поэтому, не буду очень углубляться. Ведь все равно не смогу объять необъятное! Просто перейму основные понятия».
После занятий я отправилась в гостиницу, по пути зайдя в маленький ресторанчик и взяв себе сасими – ломтики сырой рыбы с приправами. Я наслаждалась вкусом блюд, но беспрерывно думала об Антоне. Секс с ним был приятен, но мою душу не задел. Но я, извлекая уроки из моих занятий с госпожой Цутидой, тщательно анализировала свои ощущения. Она учила держать эмоции в узде, настаивая, что это залог успеха в этой профессии. Гейши умеют оставаться невозмутимыми внешне, какие бы бури не происходили у них в душе. Считалось крайне непрофессиональным показывать клиенту свои эмоции. Это будто бы спускало гейшу с пьедестала превосходства и уравнивало ее с обычной женщиной.
Я вспоминала нашу последнюю встречу с Антоном в подробностях. Я получила только физическое удовольствие оттого, что меня гладит, ласкает, целует молодой сильный самец, который к тому же был мне приятен физически. Но того трепета и почти обморочного наслаждения, которое я чувствовала, находясь с любимым, даже близко не было. И я старалась забыть фантазию, появившуюся на пике наслаждения, будто я соединилась именно с Петром.
«Мертвое – мертвым, – упорно повторяла я. – Прошлое должно оставаться за чертой, и назад мне ступать не следует, иначе я не смогу нормально жить. Антон – милый парень, мне с ним хорошо. Но и влюбляться ни в него, ни в кого бы то ни было, совершенно не стоит. Да я и не смогу!»
И я позвонила Антону. Но он не ответил. Подождав, я перезвонила, но опять лишь прослушала длинные гудки.
«Ну и ладно! – разозлилась я. – Как всем кобелям, ему, видно, нужно было только одно. И получив свое, он исчез».
Я поехала в гостиницу и, приняв душ, упала на диван. Потом взяла купленную недавно книгу «Японская мифология» на английском языке и начала читать. Не заметила, как задремала.
Разбудил меня телефонный звонок. Это был Антон.
– Да? – нарочито равнодушным голосам ответила я и даже зевнула.
– Я тебя разбудил? – торопливо и виновато спросил он. – Извини. Просто я только что обнаружил, что ты звонила.
– Да, звонила, – немного раздраженно сказала я. – Но ты был, видимо, очень сильно занят. У тебя сегодня, насколько я помню, выходной.
– Я был на концерте, – сообщил он.
– Опять на свою женушку-изменницу любовался? – ехидно поинтересовалась я. – Тебе нравится изводить себя? Настоящий мазохист!
– Это не твое дело, – сухо ответил Антон и замолчал.
«И правда, – подумала я. – Чего это я кидаюсь? Мне-то что?»
– Давай встретимся, – наконец прервал он молчание.
– Давай, – охотно согласилась я уже другим тоном. – А ты где?
– Только что вышел из концертного зала «Наримасу». Ты вот что, подъезжай на станцию «Хигаши – Гиндза». Там совсем рядом театр «Кабуки-дза». Возле него и встретимся.
Но на метро я, конечно, не поехала. Разбираться в сложном переплетении токийской подземки мне совершенно не улыбалось. И я взяла такси, по своему обыкновению. Когда подъехала к зданию театра, Антон уже был на месте. Увидев меня, он расцвел какой-то детской счастливой улыбкой, а потом начал ворчать, что такси в Токио невозможно дорогое, так никаких денег не хватит и что «наши люди в булочную на такси не ездят». Я лучезарно ему улыбнулась и поцеловала весьма недвусмысленно. И он тут же замолк.
– И какие планы? – спросила я.
– Хочу пригласить тебя на спектакль «Самоубийство влюбленных в Сонэдзаки».
– Это пьеса кабуки? – уточнила я. – Но ведь больше трех часов!
– Зато увидишь живое национальное сокровище.
– Это еще что за зверь? – рассмеялась я.
– Актер Накамура Гандзиро Третий. Ему под пятьдесят, кажется, а он прекрасно играет женские роли, амплуа оннагата, – сказал Антон и потащил меня к театру.
Мы купили билеты на стоячие места и надели крохотные наушники, чтобы слышать английский перевод. Я внимательно следила за игрой актеров, изучала красочные сложные костюмы и выразительный грим. Действие было необычайно насыщенным и включало в себя выразительные диалоги, игру на музыкальных инструментах – я с удовольствием заметила сямисэн в руках одного из актеров – и декламацию стихов. Вспоминая наши самодеятельные спектакли, я сейчас понимала, как мы были далеки от оригинала. Мы постоянно носились по сцене, выражая эмоции движениями, что было традиционным для русского театра. А японские актеры могли выразить даже тонкие оттенки чувств простыми и часто скупыми жестами, иногда оставаясь на месте довольно долго.
«Национальное сокровище» играл роль несчастной и прекрасной О-Хацу. Актер действительно был великолепен и очень точно передавал движения, повадки и переживания молоденькой наивной девушки.
Но уже через час я почувствовала, что устала и проголодалась, и без стеснения заявила об этом Антону. Он послушно оторвался от созерцания действа, и мы покинули театр.
– Тут очень дорого, – заметил он, когда я решительно двинулась к светящейся вывеске «Сантори – бар».
Я уже знала, что это престижная японская марка алкоголя. И даже как-то пробовала очень неплохой виски «Сантори».
– А что ты предлагаешь? С голоду умереть? – раздраженно ответила я.
– Ну почему же! Стоит только отойти отсюда на несколько кварталов и цены будут намного ниже, – уверенно заявил Антон и взял меня за руку.
И мне стало уютно и приятно от прикосновения его мягких прохладных пальцев. Скоро мы нашли маленький ресторанчик с французским названием «Mon cher ami» и зашли туда. Я взяла себе пышные и теплые круассаны и большую чашку горячего шоколада. Антон попросил только капучино.
– Уже довольно поздно, – сказал он, отпивая кофе и облизывая светлую пену, смешно прилипшую к его верхней губе.
Мне захотелось немедленно поцеловать его, но я сдержалась. В кафе, наряду с иностранцами, было полно японцев. А я уже успела вникнуть в их консервативные нравы. Я увидела, что Антон тоже смотрит на меня с явным желанием. Расплатившись, мы вышли на оживленную, несмотря на поздний час, улицу. И направились без всякой цели, куда глаза глядят.
– А ты заметила, что сакура не только розовая, как обычно о ней пишут в стихах? – неожиданно спросил Антон.
– Но она еще и белая и даже темно-розовая с красноватым оттенком, – продолжила я и засмеялась. – Заметила, конечно. Но почему ты спросил об этом? Ведь сакура уже отцвела.
Он замолчал, потом обнял меня за плечи и прижал.
– Потому что ты похожа на цветок сакуры, – после долгого и глубокого поцелуя тихо сказал Антон.
Мы как раз уже ушли довольно далеко от оживленных улиц и оказались в тихом и спящем квартале. Я увидела очень густые кусты между двумя двухэтажными домами с темными окнами и, не задумываясь, потащила его туда. Он не сопротивлялся. Его дыхание было прерывистым и явно возбужденным. Забравшись в самую гущу, мы мгновенно и почти синхронно расстегнули ширинки своих джинс. Антон развернул меня, я оперлась руками о колени. И тут же почувствовала прикосновение нефритового стебля. Последующее движение было настолько резким, что я чуть не упала. Качнувшись от неожиданности вперед, я оцарапала лоб о ветку куста. Но даже не заметила этого, получая чисто животное наслаждение. Мне было необыкновенно хорошо просто так отдаваться этому парню и ни о чем не задумываться. Секс помогал заглушить эту, постоянно возникающую из глубин сознания боль, от которой сразу начинала невыносимо ныть душа. Он уже превратился для меня в своего рода наркотик, одурманивающий и помогающий не чувствовать незаживающую рану. Антон находился сзади, и я не видела его лица, и вдруг, на краткий миг мне снова почудилось, будто это Петр, и это его пальцы так крепко обхватывают мою талию, его дыхание щекочет мне шею. Наркотик рождал галлюцинации, и я была не в силах им сопротивляться.
Фрукт лопнул быстро, мы отдышались, застегнули джинсы и осторожно выбрались из кустов. Но вокруг было тихо и пустынно. Жители давно спали, что было удивительно. Ведь не так уж и далеко по-прежнему кипела жизнь в кварталах Гиндзы.
Из светло-зеленой записной книжки с изображением горы Фудзи на обложке:
«Всем в мире правит гармония! Ищите ее в малейших проявлениях жизни, и тогда познаете истинное счастье. И никогда не нарушайте ни внутреннюю гармонию, ни внешнюю, ни словом, ни мыслью, ни поступком. Только это залог равновесия и чистоты вашей души».
Из записок шаолиньского монаха, XIX в.
Ну, вот и дожди! И это было действительно что-то нереальное. За окном сплошная стена воды, словно сверху кто-то опрокинул огромный бездонный ушат. Но из ушата вода выливается одномоментно, а здесь она лилась потоками беспрерывно и иногда целыми сутками. Воздух был сырым, и мне не хотелось никуда выходить. Но занятия с госпожой Цутидой были в полном разгаре. Я заказывала такси к гостинице. Служащий бежал со мной рядом, неся огромный зонт над моей головой. Он напоминал желтого узкоглазого гнома из японской сказки под огромным черным грибом и неизменно смешил меня комичным видом.
Мы уже прошли основы чайной церемонии, икебана, игры на сямисэне, танцев адзума, нивака и сибу. Также меня научили настоящему гриму гейш, а госпожа Цутида подарила специальные белила для лица. Когда мне впервые сделали макияж, я увидела в зеркале белоснежное утонченное личико с искусно выделенными черным и красным карандашом глазами и четко нарисованными красными губами. Мои волосы убрали в высокую прическу, наложив широкие пряди на специальные картонные валики.
Из тетради лекций госпожи Цутиды:
«В давние времена в период Нара (710–794)некоторые женщины вели богемное существование. Они перемещались между прибрежными городами, выискивая провинциальных аристократов и путешествовавших по государственным делам чиновников. Находясь далеко от столицы и лишенные привычного комфорта и развлечений, эти «командировочные» чувствовали себя одинокими, грустили, и беззаботные, свободные и хорошенькие женщины служили им большим утешением. Они могли поддержать беседу, знали поэзию, пели и танцевали. И им щедро платили за приятно проведенный досуг.
Изначально и мужчины, и женщины, существовавшие на подобные доходы, назывались гейшами. Мужчин называли отоко-гэйся, а женщин – онна-гэйся. Со временем приставка онна – отпала, и женщин стали называть просто гэйся. А вот название отоко-гэйся исчезло навсегда и вместо него появилось слово хокан, или «жиголо».
Акцент сместился в этой профессии на женскую сущность, искусство быть гейшей развивалось, появились свои традиции. Лицо начали покрывать белой пастой, ведь в религиозном синтоистском обряде белый цвет означает чистоту. Появился искусно сделанный шиньон, который стоил мастеру долгих часов труда. И чтобы не повредить это произведение парикмахерского искусства, гейша вынуждена спать, опираясь шеей на деревянный валик.
Для мужчин шея и верхняя часть спины, так же как и запястья – предмет вожделения. Кимоно было подстроено под это и позволяло видеть лишь верхнюю часть спины. Гейша – идеал женственности – ходит мелкими шажками, скользя по полу в деревянных гэта. Миниатюрная, изящная и грациозная, она всем своим видом и повадками символизирует эталонную чувственность. Ее обнаженное тело под кимоно (гейши не носят белья), умело удерживаемое несколькими поясами-оби, кажется мужчинам бутоном, ждущим своего ценителя.
