Желчный Ангел

– Вполне!

Пока парень насыпал блестящие и матовые зерна в бумажные пакеты, Греков глазел на уходящие до горизонта жестяные коробки с чаем и изучал зверорыб, рыбоптиц, птицедраконов и других креветок в голубых квадратах потолка.

– И вам еще подарок, – отвлек его продавец, – баночка растворимого кофе. Очень приличного, между прочим. Со сливками вообще кайф.

Сергей Петрович представил, как парень прихлебывает кофе со сливками, чмокает и еще большее краснеет щеками. В животе заворочалась назойливая тоска. Впрочем, как обычно при виде чего-то вкусного. Но, вернувшись домой, Греков совершил невообразимое – положил в чашечку пол чайной ложки растворимого подарка, насыпал сахар, залил кипятком, добавил купленных по дороге сливок, сделал глоток и подошел к унитазу, готовый к последствиям.

Невообразима нега и умиротворение разлились по всему телу. Тоска в животе икнула и свернулась в клубок на сливочном коврике.

– Не может быть, – пробурчал писатель, взглянув на Жюли.

Кошка тревожно смотрела на него круглыми голубыми глазами с продольным зрачком.

– Ты готова это объяснить? – вновь обратился он к Жу.

Она бумкнулась головой о его брюки, оставляя на икрах пучок белой шерсти.

Греков подождал пять минут и вновь сделал глоток. Жюли опустилась на живот, вытянув вперед лапы, отвела уши назад и превратилась в сфинкса.

Постояв в задумчивости рядом с унитазом, писатель вернулся на кухню, залпом выпил остывший кофе, лег на диван и ткнул на экране смартфона в контакт МИРАТХОР.

Пока шли гудки, Жюли водрузилась на хозяина и с громким урчанием начала топтать его живот передними лапами.

– Серый? – отозвался хриплый голос.

– Мира, я выпил чашку кофе, – напряженно произнес Греков.

– С ума сошел? Суицидные мысли? Скорую вызвал? – заметалась подруга.

– Мне хорошо, Мира. Мне не больно.

– Ты шутишь? Ты вскрыл вены? Я щас буду!

– Мир, мне правда не больно, угомонись, – блаженно улыбаясь в потолок, промурчал Сергей Петрович. – Это такое счастье – выпить чашку кофе! Ты даже не представляешь…

* * *

Счастье – худенькое, несмелое – стремительно обрастало шерстью, набирало вес и превращалось из детеныша в дикого зверя.

Сергей Петрович наглел день ото дня. Он стал покупать себе кофе в бумажных стаканах в многочисленных забегаловках и, прихлебывая из продольного отверстия крышки, гулял по Москве.

Сочетание промозглой зимы снаружи и абсолютного умиротворения внутри было восхитительным.

Шагая по Неглинной мимо бывших доходных домов, Греков глазел на дорогие витрины, иногда заходил в бутики, цокал языком, улыбался консультантам, ничего не покупал и выглядел совершенно блаженным. Огромного стакана латте хватало на то, чтобы дойти от Кузнецкого моста до Трубной площади, пересечь Цветной бульвар и посидеть, прислонившись к спинке мерзлой лавочки на углу с Садовым кольцом. Далее он затаривался новой порцией – уже моккачино с шоколадом – и шел вдоль автомобильно-ревущего Садового до Сухаревской площади. Доезжая по прямой ветке метро до ВДНХ, он громко хрюкал остатками жидкости на дне, высасывая все до последней капли.

С наступлением весны Сергей Петрович проделывал тот же маршрут с мороженым в руке. Это было вершиной наслаждения.

Пломбир пробовал лишь однажды в детстве. Мама отпустила его руку, заболтавшись с соседкой. Сережа увидел под деревом выброшенный стаканчик с остатками белой растаявшей гущи. Плоской деревянной палочкой, которая валялась тут же, он жадно выскреб содержимое и, задыхаясь от совершенного преступления, отправил в рот.

Мама очнулась, когда Сергуня обсасывал чужую палочку. Она хлопнула себя ладонями по бокам и заплакала:

– Ну что же ты как собачка! Тебе нельзя мороженое! Оно же жир-но-е…

В подтверждении ее слов Сережу вырвало. Но сказочный вкус остался в памяти как нечто божественное и недосягаемое. Теперь же он гордо покупал черничный пломбир в открытых лотках на бульварах. Сиреневый снег с кусочками ягод таял в вафельных стаканчиках и тек по пальцам. Греков вгрызался в сливочную плоть, оставляя следы зубов на шарике, и пьянел от удовольствия.

– Как можно быть несчастным, если в мире есть мороженое? – звонил он на ходу Мире. – Это же так бомбически вкусно! Это же оргазм! Эйфория! Никакой секс рядом не стоял!

Те же слова позже Греков говорил по поводу жареного мяса, пельменей, копченого сала, кукурузных палочек, шоколадных конфет, яблок, чернослива, бананов, сгущенки – всего того, что раньше нельзя было даже положить на язык.

Мира смеялась. Сорокалетний Сережа открывал для себя мир со щенячьим восторгом, радуясь каждому дню и предвкушая все новые ощущения.

Апогеем чудесного выздоровления стала встреча с волосатым армянином на автобусной остановке. Тем самым, который двадцать лет назад пытался спасти его от голодного обморока. Потяжелевший, но такой же колоритный мужик сообщил, что открыл большую чебуречную на Рижском вокзале.

Греков следующим же днем приехал на точку, купил ржавый чебуречище и зеленую бутылку очаковского «Стрита», заместившего «Спрайт». Встав за столик вместе с понурыми узбеками, он, словно тигр, порвал зубами тесто с проплешинами серого мяса и, урча от счастья, большими глотками утопил в себе ядовитую газировку.

Глава 10

Расплата

Пребывая в пищевой эйфории, Греков пропустил тот момент, когда ему расхотелось писать. Первый звоночек прозвенел в «кофейный период» его затяжного экстаза. Как-то, проснувшись, потягиваясь в постели и целуя спящую на шее Жу, он подумал, что сейчас каак позавтракает, каак нальет себе кофе, каак сядет за компьютер и каак начнет творить с горящими пальцами!

От предвкушения сладко урчал живот, сливаясь со звуком счастливого моторчика Жюли. Но, поставив перед собой старинную золотую чашечку, исходящую густым ароматом, Сергей Петрович уставился в монитор и долго не мог понять, что делать дальше.

Он прочитал последнюю главу, подошел к диалогу Азраила с продавцом кофе, решил его продолжить, добавил несколько реплик и понял, что по сравнению с началом беседы о тленности бытия новые вставки выглядят чужеродно. Попытался абстрагироваться и описать арабскую кофейную лавку с многообразием тарелок на полках, бронзовых чайничков и керамических кувшинов, напольных подушек из верблюжьей кожи и сладостей в хрупких вазах. Но предложения ломались, эпитеты были банальными, текст – напыщенно-топорным, будто он писал не художественное произведение, а хвалебный отчет директору войлочной фабрики.

Жюли, застывшая рядом на столе, обмакнув хвост в кофе, терпеливо ждала инсайта. Греков клавишей «бэкспейса» раздраженно удалил текст. Встал, размялся, подтянулся на турнике, сходил на кухню за кофейными зернами, которые еще тогда прикупил на Мясницой, и вернулся за компьютер. Разложил кофе по кучкам и принялся вдыхать. Шоколадно-цитрусовые оттенки наводили на мысли об обеде, о прогулке, о том, что неплохо бы сходить с Мирой в театр и отведать в буфете безе, что Жюли нужно заказать две упаковки паучей с говядиной, а для Квакилы запастись куском жирного мяса и мелко его порубить…

Потыкав в клавиатуру, Сергей Петрович выдавил из себя пару посредственных абзацев, не передающих ни атмосферы восточной лавки, ни сути разговора героев, хлопнул ладонью по столу и уставился на Жу.

– Что происходит, дорогая?

Недовольным хвостом кошка отбивала мерные удары, уши ее были заложены назад, взгляд высокомерен, поза презрительна.

«Ничего не попутал? Это тебе нужно объясниться!» – говорила она всем своим видом.

Греков почесал затылок, выключил монитор, достал из кухонного шкафа малиновый зефир и, набив рот, замычал от удовольствия. Нежная сладость обволокла язык, и писатель мгновенно забыл о неудаче, показавшейся ему случайной.

Вечером рассказал об этом Мире.

– Ерунда ведь, правда? – заискивающе спросил он подругу. – Просто я отхожу от операции, да?

– Да как сказать, – хмыкнула Мира.

Ее недвусмысленная фраза и долгий изучающий взгляд вновь заставил Грекова покрыться мурашками.

День за днем, месяц за месяцем он пытался выжать из себя продолжение романа, но мысли упорно сбивались в сторону, сюжет не складывался и времяпровождение за компьютером, которое ранее приносило глубокое удовлетворение, начало утомлять и раздражать. Кошка вообще перестала садиться за писательский стол, и Грекову казалось, что, даже беседуя на балконе с Квакилой, они обсуждают его, Сережину, бездарность и неудачливость. Ворона, прежде восхищенная и подобострастная, стала насмешливой и оценивающей.

Греков попытался списать эти перемены на свою мнительность, но из издательства каждую неделю начала звонить редактор Валя и уточнять, когда автор завершит обещанную книгу. Согласно контракту, каждые девять месяцев Сергей Петрович должен был выдавать новое произведение. И Греков ни разу не нарушал обязательств. Ровно сорок недель – от задумки и до финальной фразы – он вынашивал роман и точно в срок являл его миру, как мать рождает на свет здоровое, счастливое дитя.

Греков понимал, что несоблюдение условий ведет за собой невыплату гонорара. Его счет в банке стремительно таял, тем более что основной статьей расходов стали продукты-деликатесы и походы по ресторанам.

Сергей Петрович оброс приятелями, откуда-то нарисовались школьные и институтские друзья, которые с удовольствием разделяли его трапезы. Греков потихоньку начал пробовать пиво, вино, коньяк, текилу и обнаружил, что мир не так суров, как казался раньше, а собеседники, даже самые недалекие, сквозь алкогольную завесу выглядят вполне себе содержательными. И главное – находясь подшофе, он стал смеяться. Тупые высказывания, пустые фразы, примитивные шутки находили отзыв в душе и поднимали тонус.

Когда он передавал их Мире, та мрачнела и трогала его лоб тыльной стороной ладони.

– Ты глупеешь на глазах, – говорила она, – я тебя не узнаю. Какое-то старческое слабоумие.

– Да брось, Мира, – отвечал Греков с нарочитой веселостью. – Просто наконец я почувствовал вкус к жизни!

– Ты становишься одним из многих, – мрачнела подруга и раскладывала колоду. – Раньше ты всегда выходил рыцарем мечей – в твоем контексте это означало «гениальный писатель». Сейчас же карты не показывают тебя вообще.

– Что это значит?

– Тебя нет, понимаешь? Ты исчез. Вселенная тебя не видит. Может, ты все-таки попробуешь писать?

– Пробую каждый день. Не пишеццо.

– Прекращай бухать. Мне страшно. – Мира была предельно серьезна.

– Ты не представляешь, как страшно мне. Я пью, только чтобы отвлечься от этого страха. Жу меня больше не уважает. Я умру в забвении?

– В детстве я видела во сне твои похороны. Там было много народа…

– А кто оплачивал похороны? – оживился Греков. – Издательство?

– Во сне мне не представили квитанции, – съязвила Мира.

– Жаль, не хочу, чтобы опять все легло на твои плечи, – попытался пошутить Сергей Петрович, осознавая острую необходимость залить отчаянье в первой попавшейся компании.

Глава 11

Ангельский сад

Азраил сам не понял, как привязался к этому ребенку. Он нередко обходил свои владения и умиротворенно наблюдал за возней людей в исполинских шатрах. Шатры были разбросаны по всему саду, утопали в зелени и цветах, отражались в бездонных озерах с хрустальной водой и куполами упирались в плотный белесый туман. Их полотнища колыхались на ветру всякий раз, когда Ангел проходил мимо, люди закрывали головы руками и боялись поднять глаза.

Особенно пугливы были убийцы, насильники и живодеры. Они обитали поодаль, в прозрачной палатке. Ее стены не просто не имели оттенка, они концентрировали солнечный свет и выжигали глаза злодеев даже сквозь опущенные веки и поднесенные к лицам ладони. В отличие от основной части сада, туман здесь был рассеянным и диск солнца касался верхней точки купола. В месте соприкосновения непрерывно полыхало пламя, обдавая жаром всех невольно заточенных.

Проходя мимо, Азраил распахивал полы шатра, и грешники падали ниц. Ни адское пламя, ни слепящий свет не шли ни в какое сравнение с чудовищным обликом Ангела Смерти. Крылья его, изнутри покрытые выпученными глазами и разверстыми кровавыми ртами, смердели, руки были когтисты, ноги чешуйчаты и склизки. Миллионы языков вырывались из шипящих пастей, обвивали шеи невольников, душили, ломали шеи, сворачивали головы.

С грешников начинался его обход. Насладившись страданиями, Азраил шел дальше, мимо невинно убиенных, мимо павших на войне, мимо погибших от любви, мимо предателей, мимо клеветников, мимо праведников, мимо героев.

Шатров было несколько десятков, и обитатели каждого видели Ангела по-своему. Одни тряслись от кромешного страха, другие задыхались от восторга, пытаясь прикоснуться к прекраснейшему из чудес. При том, что сам Азраил не менял облика, оставаясь первозданным уже которое тысячелетие. В самой комфортной части сада, где капельки тумана загораживали палящее солнце, где листва была сочнее, а цветы ароматнее, находился последний шатер. Азраил про себя называл его «малышечной». Сюда он помещал младенцев и детей двух-трех лет от роду. Долгожданных и нежеланных, любимых и брошенных, погибших от болезней, катастроф или убитых родителями. Короче, всех.

Ангел не успевал их сортировать, поэтому в шатре копошились несмышленыши разных мастей и судеб. При виде Азраила они распахивали глаза и смеялись. Колокольчиковый смех лился над садом, поверх деревьев, поверх благоухающих цветников, поверх водоемов, поверх других шатров и каплями оседал на лепестках и листьях. Нетерпеливые птицы втягивали росу клювами, полоскали горло и пели звонче обычного. Их голоса лечили раны, притупляли страдания, лелеяли надежду вновь вернуться в мир живых. Азраил любил этот смех и это пение. Поэтому часто заходил в «малышечную» и садился посреди ее обитателей. В этот раз, впрочем, как и всегда, ребятня гулила, улыбалась беззубыми розовыми деснами и выражала одобрение. И лишь недавно появившийся пацан, чуть постарше, худенький и лысый, с белыми бровками и круглым носиком, подполз к ноге Азраила и, заглядывая в глаза, протянул ручки. Мордашка его лучилась, во рту весело торчали новые зубки.

Ангел улыбнулся и погладил малыша по голове.

– Ты кто?

– Вася, – ответил пацан, цепляясь за ногу Азраила. – Возьми меня на ручки!

Не дожидаясь ответа, Вася вскарабкался на колени и, хватаясь за перья на сложенных крыльях, дотянулся до подбородка Ангела. Маленькими руками обвил могучую шею и положил лысую голову на плечо.

– Какой ты… теплый… – Азраил неожиданно задохнулся от прилива нежности. Раньше с ним подобного не случалось.

Вася засмеялся и принялся зацеловывать мягкими губами щеки и нос исполина.

– Не бросай меня, возьми с собой, – взмолился малыш.

– Не выдумывай, – отстранил его Азраил, – у меня куча дел. Каждую земную секунду в мире умирает четыре человека. Каждого из них я должен встретить и проводить в свой сад. Если бы Господь не замедлил время в моем царстве в десятки раз, я бы не успевал даже оглянуться.

– Возьми, я не стану докучать, просто буду сидеть на твоем крыле и помогать, если потребуется!

– Тысячи и тысячи лет я работаю один. У меня никогда не было помощников, – возразил Ангел.

– Ну дядя! – взмолился малыш.

– Я не дядя, – оторопел Азраил.

– Ну тетя! – поправился Вася.

– Я не тетя! – вскипел Ангел.

– А кто ты? Как называла тебя мама? – не унимался ребенок.

– У меня не было мамы!

– Вот видишь! Мы с тобой похожи, – настаивал Вася. – У меня тоже не было мамы.

– У тебя была плоть. А у меня – нет. Я – дух! Я – Ангел Смерти! Я – Азраил!

– Ладно, Ази, не кипятись, – вздохнул Вася. – Даже если ты дух, усынови меня!

Азраил оторвал руки малыша от своей шеи и опустил его на циновки. Выдул пар из ноздрей, задрожал перьями, вышел из палатки и направился по тропинке вглубь сада.

– Я буду ждать тебя, Ази! – долетел до него Васин голос.

«Настырное дитя, – бурчал Азраил под нос. – Лысая башка, дай пирожка. Так, что ли, у них говорят…»

Но с каждым разом, посещая «малышечную», Ангел все больше привязывался к Васе. Его нежные ручки, его поцелуи, его покладистость, терпеливость, необидчивость, любознательность подкупали и веселили Духа. Малыш прорастал в самое сердце, заполнял кровеносные сосуды и плыл по ним, удваиваясь на развилках, утраиваясь на поворотах, разветвляясь по капиллярам и растворяясь в каждой клетке Азраила. При всяком Васином «скажи, Ази» Ангел млел, таял, терял волю и готов был поведать ребенку то, о чем никогда не рассказывал смертным.

– Скажи, Ази, а как ты узнаешь, что нужно лететь на Землю и забирать умирающую душу? – спросил Вася при очередном визите Ангела в «малышечную».

– Пойдем! – неожиданно предложил Азраил. – Я кое-что тебе покажу.

Он подхватил ребенка, посадил себе на плечо и покинул шатер. Впервые оказавшись за пределами брезентовых стен, Вася завизжал, заколотил пятками по ключице Ангела и в восторженном порыве вырвал из его крыла неоновое перо.

– Вот дурачок, – улыбнулся Азраил. – Как мало тебе надо для счастья.

Рядом на плечо Духу присела крошечная птичка и вытаращила глаза на маленького избранника.

– Кувик, кувик, – сказала птица.

– Я Вася, – представился малыш.

– Кувик, кувик! – закричала птаха, вспорхнув и поднявшись над садом. – Кувик, кувик!

Весть о ребенке на плече Хозяина мгновенно облетела весь сад. Над головой у Ангела мгновенно закружила стая разнокалиберных птиц, из озерных камышей вытянули шеи цапли, из гнезд на дубах взметнулись орлы, из чащи выглянули тигры и медведи, из нор выскочили суслики, из бутонов поднялись в небо стрекозы и шмели. По дорожке, покрытой древесной корой, навстречу парочке кинулись павлины. «Уэээ, уэээ», – кричали они, раскрывая чашу великолепных хвостов и возвещая сад о Конце Тотального Одиночества Азраила.

Всеобщее ликование радовало и одновременно смущало Ангела. Он краем крыла разгонял назойливых павлинов, ногой отталкивал трущихся и урчащих гепардов, отплевывался от праздничной мошкары.

– Базззиль, Базззиль, – жужжали пчелы, коверкая Васино имя на французский манер.

– Васссилиоссс, – шипели змеи на греческом.

– Пасссии, – кричали чайки на финском.

Ребенок смеялся, крепче прижимаясь к щеке Азраила, и в волнении ковырял очином неонового пера новенькие зубки.

– Как много любви в твоем саду, Ази! – кричал он восхищенно прямо в ухо Ангелу. – Это лучший из миров, где я бывал!

– Где ты бывал, ребенок? – смеялся Дух, вливаясь в хоровод всеобщей радости. – Ты был-то всего лишь на жестокой Земле, и то два с небольшим года!

Наконец дорожка закончилась, уткнувшись в бескрайний зеленый луг. На горизонте в небо упирались два гигантских дерева. Над одним атомным грибом клубилось черное облако, над другим – снежно-седое.

– Теперь мы полетим вдвоем, – сказал Ангел птицам и зверям. – Ждите нас здесь.

Он ступил на траву, сделал два шага и распахнул крылья.

– Держись крепче, – предупредил Васю и поднялся в воздух, оставляя сад и его обитателей далеко под собой.

Малыш зажмурил глаза, но через секунду, раздираемый любопытством, раскрыл их и уставился вниз. Сад стал крошечным, а зеленый луг, наоборот, разросся и перетек в бескрайнюю желтую степь. Деревья, к которым летел Ангел, долго не приближались, оставаясь лишь контурами на горизонте. Зато солнце казалось таким близким, что Дух периодически касался его крылом. Перья при этом вспыхивали и горели ровным ясным пламенем, не обугливаясь и не разрушаясь.

Внезапно потемнело. Огромный, теплый, словно топленое масло, всплыл диск незнакомой планеты. Он двигался навстречу с гигантской скоростью, и казалось, вот-вот должен был расплющить летящих.

Вася закричал и уткнулся в шею Ангелу. Но планета прошла сквозь Азраила, не причинив никакого вреда. За ней еще сотни космических тел врезались в грудную клетку и крылья Духа.

Вася даже попытался поймать небольшой камушек, но чуть не сорвался, в ужасе схватившись за ухо Ангела.

– Мы уже близко, – сообщил тот. – Готовься.

Деревья, к которым они держали путь, на сей раз проявились прямо под крылом. Облаком, что виделось издалека черным, была стая ворон. Молочной вуалью над другой кроной оказались белые голуби. Воздух здесь был густым, масляным. Дышалось тяжело.

Азраил приземлился и спустил Васю с плеча на запястье.

– Где мы? – спросил ребенок.

– Это древа Господа – Воронье и Голубиное, – пояснил Ангел. – С их помощью он дает мне понять, кто на Земле умер, а кому из моего сада, наоборот, нужно возвращаться к жизни.

– Как это? – удивился Вася.

– Посмотри. – Дух подвел малыша к Вороньей ветви. – Видишь, среди всеобщей зелени желтеет один листочек?

Вася уставился на этот лист. Овальный, удлиненный, заостренный к концу, он стремительно менял расцветку. Из нежно-зеленого, тронутого лимонной желтизной, проходя сквозь все оттенки охры, превращался в темно-коричневый, сморщенный, уставший. Вместе с цветом терял эластичность, упругость, усыхал, съеживался, становился хрупким. В какой-то момент на увядшем листе из его прожилок и линий сложилось имя.

Ангел сорвал листок и протянул его Васе.

– Вот этого человека я должен забрать сегодня с Земли. «Сегодня» для нас – это секунда для них. Поэтому у меня еще есть время.

– А если людей с таким именем тысячи? – уточнил умный Вася.

– Лист приведет меня к тому единственному, кто сейчас у смертного одра.

– И каждый день ты пересекаешь Вселенную, чтобы увидеть этот лист? – не унимался мальчик.

– Каждый день, – подтвердил Ангел. – Только в случае масштабных войн, когда листьев падает до сотни в день – то есть в земную секунду, – мне их приносят вороны. Они зорко следят за этим.

– А Голубиное дерево о чем говорит? – Вася сгорал от интереса.

– На Голубином дереве каждый день появляется новый росток. Вот он, – подошел к другой кроне Азраил. – Что ты видишь?

– Как сквозь почку пробивается лист! – воскликнул Вася. – Юный, пахучий, звонкий!

– Все верно, смотри дальше.

Клейкий весенний листок разорвал плевру почки и, пробив ее, мгновенно набрал силу. Как ладонь раскрывает пальцы, лист распахнулся навстречу солнцу и начал жадно поглощать лучи. Его тонкие жилы, впитав свет, набухли, налились соком и сложили из своих линий новое имя.

– Что это? – прошептал Вася.

– Это имя того, кого я должен сегодня выпустить в жизнь.

– Ба-хид-ж, – прочитал Вася. – Кто он?

– Хозяин кофейной лавки в Марокко. Умер два земных столетия назад. Сегодня в Голландии родится девочка. Я направлю луч в родничок на ее голове, и дух Бахиджа войдет прямо в темечко, начав новую жизнь.

– Старик станет девочкой? – изумился малыш.

– Стариком он был, когда умирал. Теперь его дух вновь воплотится в человеческое тело. Он не будет помнить о прошлой жизни.

– Вообще ничего?

– Ну, может, иногда, если ударится головой или случайно вдохнет запах кофе, который продавал пару веков назад. И то – это будут вспышки, непонятные видения, которые сложно разгадать.

– Бахидж был хорошим?

– Вполне, судя по тому, что видел меня красивым. Философ, романтик, но при этом ловкий бизнесмен.

– А голландская девочка? Она будет такой же?

– Неет, – улыбнулся Азраил. – Она сгорит от безответной любви, станет наркоманкой, потом вылечится, образует свой фонд, поможет многим людям и напишет множество мотивирующих книг.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Галабея – длинная (до пят) мужская рубаха без ворота с широкими рукавами.

2

Цапка – зажим.

3

Троакар – медицинское устройство, используемое в минимально инвазивной хирургии.

4

Стент – металлическая или пластиковая трубка, вставленная в просвет сосуда или протока, чтобы держать проход открытым.

5

Гупешка – гуппи, популярная аквариумная рыбка.

6

Первый Московский государственный медицинский университет имени И. М. Сеченова.

7

Рундист – поясок по периметру наибольшего сечения бриллианта, делящий его на нижнюю (павильон, база) и верхнюю (корона) части.

8

«Бескозырка белая» – песня (музыка Исая Галкина, слова Зинаидаы Александровой, 1936 г.).

9

Вира – морской термин, означающий «вверх».