Преступление в Гранд-опера. Том второй. Шуба из Сибири

– Читайте… прочитайте всё вслух с самого начала. У меня нет тайн от Бернаше.

Капитан взял бумагу, которую ему протянул Крозон, и стал медленно и степенно его декламировать, как человек, который сосредотачивается, чтобы напрячь память.

Письмо было изложено следующим образом:

«Друг, который вам пишет, сожалеет о том, что ещё не в состоянии сообщить вам, где спрятан ребёнок, которым ваша жена тайно разрешилась шесть недель тому назад. Этот ребёнок был поручен ею кормилице, которая незамедлительно поменяла адрес, почувствовав, что тот, кто её ищет, чтобы оказать вам услугу, был уже готов обнаружить негодяйку. Мать ребёнка, без сомнения, также узнала, что идут его поиски, и устроила всё таким образом, чтобы помешать им успешно завершиться. Кормилица ребёнка была предупреждена и смогла скрыться. Но, уверен, что она не оставила Париж, и обязательно будет найдена мною.»

– Согласитесь, – произнёс Нуантэль, – согласитесь, что, если он говорит правду, этот ваш корреспондент, то он зловещий негодяй. Разоблачать падшую женщину, это подло, это гнусно, но, при этом, он имеет наглость утверждать, что это его долг и обязанность просветить обманутого друга. Но ничто при этом не накладывает на него обязательства предоставить вам ребёнка, а он обещает это сделать. Если ему известен ваш характер, то он должен понимать, что вы его убьёте, это бедное маленькое существо, которое, безусловно, невинно. Значит, эта скотина, а по другому его назвать нельзя, пытается вас толкнуть на совершение преступления.

– Пощадите меня от ваших размышлений! – Прервал его китобой, более взволнованный, чем ему хотелось бы выглядеть в глазах капитана.

– Если у этого человека такая цель, – невозмутимо продолжил капитан, – то этот негодяй заслужил каторгу, и я бы охотно взял на себе задачу облегчить ему поездку на Новую Каледонию, в Нумеа. Но я полагаю, что он всего лишь бахвалится и лжёт. Аноним не нашел ребёнка, потому что его просто напросто не существует, и тогда он изобрёл эту историю исключительно для того, чтобы поддерживать вас в состоянии постоянного раздражения и напряжения, из которого он намеревается извлекать пользу для себя. Какие у него планы? Я этого ещё не знаю, но подозреваю, что он хочет вас использовать, чтобы освободить его от кого-то, чьё присутствие ему мешает.

– Читайте…! Читайте же дальше!

– Извольте, – продолжил Нуантэль, – Итак: «Подождите, пока я смогу вам показать живое доказательство измены вашей жены, но могу вас обрадовать, что уже сегодня ваш друг может сдержать обещание, которое он вам давал ранее, обещая назвать имя любовника, или скорее, любовников вашей жены, так как их было два.» – Если он продолжит в том же духе, то дойдёт до того, что обнаружит целую дюжину поклонников сердца вашей жены, – насмешливо воскликнул Нуантэль, но, увидев, что этот комментарий был не по вкусу Крозону, стал читать дальше: «Первый, а это именно тот, кто сбил её с праведного пути и кто был отцом этого ребёнка, это польский искатель приключений, называемый Гжегошем Голиминым. Этот человек претендовал на благородное происхождение и приписывал себе титул графа. Он жил в Париже, крутился в высшем свете и расходовал много денег, но на самом деле был всего лишь только обыкновенным аферистом.»

На этом пассаже капитан внезапно остановился, и не потому, что эта характеристика, данная поляку его удивляла, ведь он всегда думал, что письма, возвращённые Джулией мадемуазель Меркантур, были от польского висельника, так что тот действительно был обыкновенным аферистом, но внезапно память вернулась к нему. Он вспомнил, что этим почерком, этим красивым почерком восемнадцатого века, было написано письмо, которое он получил всего четвертью часом прежде, письмо, в котором дон Хосе Ласко его информировал о том, что маркиза де Брезе не примет его в этот день.

У капитана была в кармане эта бумага для сравнения, и любой другой человек не преминул бы предъявить её обманутому мужу, чтобы сигнализировать о подобии почерка, которое бы не оставило никакого сомнения в настоящем имени анонимщика, но Нуантэль в этом случае выказал чрезвычайное хладнокровие и присутствие духа. Ему потребовалась лишь пара секунд, чтобы оценить все последствия этой возможной декларации – Крозон, пускающийся тотчас же в погоню за Перуанцем и требующий от него предоставить доказательства измены… одним словом, бьющиеся стекла, грубая драка, ломающая все хитроумные комбинации капитана в ущерб успеху проводимого им расследования. Это ему стало понятно по окончании первой секунды, а ещё через одну он сказал себе, что будет в сто раз лучше, если он сохранит тайну этого открытия, которая неожиданно предоставляла ему рычаги воздействия на Ласко, позволяя держать этого негодяя в напряжении под угрозой разоблачения от позорных махинаций, а затем, когда настанет момент покончить с ним, отдать Перуанца во власть Крозона, доказав этому мужу с не самым лёгким характером, что его корреспондент был всего лишь подлым клеветником. У Нуантэля хватило сил скрыть известные ему факты и, улыбаясь, воскликнуть:

– Чёрт возьми! У негодяя, который вам пишет, есть превосходные причины, чтобы разоблачать графа Голимина, поскольку этот персонаж уже не может больше опровергнуть его слова и защитить себя от клеветы, так как он покончил жизнь самоубийством на прошлой неделе, это общеизвестный факт.

– Да, я знаю, это случилось накануне моего прибытия в Париж, – сказал китобой, – и на следующий день у моей жены случился нервный кризис, когда она узнала, что он умер. Но, продолжайте, я вас прошу.

Нуантэль, выслушав эти слова, сказал про себя: «Я полагаю, что мне будет трудно его убедить, что честь мадам Крозон не запятнана», и он вновь начал читать вслух: «Так называемый граф Голимин должен был несколько месяцев тому назад оставить Францию, чтобы убежать от своих кредиторов, и его отношения с вашей женой, прекратившись в эту эпоху так и не возобновились по его возвращении в Париж, где он только что закончил свою жизнь так, как заканчивают её все ему подобные, покончив с собой в петле.»

– Так заканчиваются все ему подобные! – Подумал Нуантэль, и продолжил чтение этого опуса, – «До конца этого года у вашей жены появился другой любовник.» – Отлично! Я начинаю понимать, куда этот негодяй клонит. – «Этот любовник приложил столько усилий, чтобы скрыть свою связь, что поляк был вынужден объявить Парижскому бомонду о своей новой любовнице…» – Господи, да это просто какой-то заморский шедевр, – подумал капитан, и продолжил, – « На самом деле отношения с поляком не возобновились только потому, что у вашей жены к тому времени появился новый любовник, которым она очень дорожит. Но ваш друг также дорожит возможностью сообщить вам правду и обнародовать свою находку» – прекрасная формулировка, отметил про себя Нуантэль! – «У друга, который вам пишет, было много опасностей и трудностей на пути, пока он смог обнаружить следы этого любовника». – Я ему легко поверю. – «Между тем, я всё-таки сумел добиться успеха, и теперь уверен в обнаруженных мной фактах.»

– Мне любопытно узнать, – сказал Нуантэль китобою, – что он такого предпринял, чтобы в этом убедиться… но он не объясняет этого. И продолжил чтение – «Поэтому ваш друг спешит вам назвать имя человека, который вас опозорил. Это – бывший офицер кавалерии, оставивший военную службу для того, чтобы вести скандальную жизнь в Париже. Он сделал в столице своей профессией соблазнение замужних женщин, и ему доставляет удовольствие нести смуту и разлад в семейные очаги.»

– Какой похожий портрет! – Воскликнул Нуантэль. – Если именно обо мне идёт речь, а я в этом не сомневаюсь, то я заявляю, что ваш аноним дурак. Но, давайте взглянем на конец повествования, – «Этого ловеласа зовут Анри Нуантэль. Он живёт на улице Анжу, 125, и ходит каждый день, во второй половине дня, в Клуб на улице…» – Этот негодяй, вслух заметил капитан, исключительно дорожит тем, чтобы вы меня убили не теряя ни секунды времени. Я буду чрезвычайно удивлён, если он вам не укажет также и средства, как меня убить, не подвергая себя никакому риску. Но, нет… как я посмотрю, он ограничивает себя лишь красивой оценкой моей личности, такой вот, как эта: «Господина Нуантэля в Париже все ненавидят и презирают. И тот, кто освободит от этого человека столичный мир, получит одобрение всех его честных людей. Не нашлось бы во Франции судей, способных его осудить.» – О! Это уже чересчур! Такое заключение очень походит на подстрекательство к убийству. И это всё? Нет. Есть ещё постскриптум: «Расследование продолжается. Как только новый адрес кормилицы станет мне известен, ваш друг вас предупредит. На этом его задача будет выполнена, и вы познакомитесь с автором этого письма.» – Хорошо! На этот раз всё. Вот ваше письмо, мой дорогой, – холодно сказал капитан, отдавая моряку обвинительный документ.

– Попытайтесь, по крайней мере, оправдываться, – воскликнул Крозон.

– Я воздержусь от этого. Если вы настолько ослеплены ревностью, что всерьёз воспринимаете подобный абсурд, вы, человек, которому прекрасно известен мой характер, мой старинный товарищ по морским походам, который жил практически вместе со мной в одной каюте в возрасте, когда невозможно ничего скрыть, и… если после этого вы верите столь глупой клевете…? Всё, что я мог бы вам сказать в этой ситуации, будет бессмысленно. Я предпочитаю вам ещё раз повторить, что я к вашим услугам. Давайте сразимся на дуэли, так как вы этого так страстно желаете. Я же, со своей стороны, надеюсь, что вы меня не убьёте. Я надеюсь также, что позже вы избавитесь от ваших пагубных пристрастий к анонимным письмам и подумаете тогда о том, чтобы наказать мерзавца, который под предлогом оказания вам некоей услуги, вас же и оскорбляет в каждой строчке этого гнусного письма. «У вашей жены есть любовник…» Подумайте о том, что у него нет для вас других слов, кроме этих, что слетели с кончика его пера. И я вам клянусь, что если бы я был человеком женатым, и кто-нибудь мне написал бы письмо таким стилем, у меня не было бы ни дня отдыха до тех пор, пока я не нашел бы его и не убил.

– Так назовите мне его имя, – воскликнул китобой, уверенность которого в его собственных действиях немного поколебалась этой простой и ясной для понимания речью.

– Я его вам назову, будьте спокойны… назову, прежде чем он вам укажет место, где якобы скрывают этого так называемого ребёнка, который, очевидно, на самом деле и не родился.

– Почему вы его не назовёте сейчас, если вы узнали его почерк?

– Я его не узнал, – смело ответил Нуантэль, – но меня ненавидят те люди, которые мне никогда не писали до сих пор. Я их знаю очень хорошо, этих людей, и серьёзно подозреваю Я подозреваю двух или трёх из них, вполне способных написать такого рода подмётное письмо… и я найду средство получить образцы их почерка. А потом у меня не будет необходимости даже в том, чтобы сравнивать их с вашим письмом. Буквы, которые вы мне показали только что, уже отпечатались в моей памяти. Единственно, о чём мне необходимо предупредить вас, так это о том, что я не доставлю вам удовлетворение тем фактом, что предоставлю в ваше распоряжение этого презренного человека, как подарок. Я оставляю для себя самого удовольствие для начала слегка пощипать его кожу, как шакала, а затем насадить его на свою шпагу настолько глубоко, чтобы я смог привести его к вам в полумёртвом состоянии. Но я не собираюсь развлекаться, анонсируя вам свои прожекты и теряя тем самым ценное время. Дни в феврале очень коротки и, если мы будем продолжать этот непринуждённый разговор в том же духе, нам придётся отложить наши серьёзные дела до завтра.

– Согласен… Уже чересчур поздно. Не слишком светло и видно лишь настолько, чтобы перерезать горло только самому себе, – вдруг торопливо вступил в разговор механик, обращаясь к своему хозяину. – Впрочем, я думаю, что это не займёт много времени.

– Как! – Проворчал Крозон, – и ты тоже, Бернаше! Ты против меня?!

– Я не против тебя, но нахожу, что месье рассуждает об интересующих нас вещах очень разумно. Для начала, я уверен, что человек, который разоблачает кого-то, не подписывая при этом свои письма, это, прямо говоря, не честный парень, и благородством здесь не пахнет. И, кроме того, хорошо видно, чего он, эта собака, хочет. Уверен, что затаил злобу против месье Нуантэля и считает, что ты его убьёшь, начитавшись этих писулек. Он знает, что ты вспыльчив и хорошо владеешь всеми видами вооружений, так что он спешит совершить задуманное, пока ты не остыл и не задумался о содержании его писем трезвой головой, указывая тебе, где ты найдёшь этого господина, место, час… и всё остальное. Он явно заинтересован в стычке между вами, а это, согласись, подозрительно.

– О! Вы верно подметили, этот негодяй знает мои привычки, – смеясь, заметил капитан. – Доносчику прекрасно известно, что я всегда бываю здесь от четырёх до пяти часов вечера. Но, например, он не знал, что я вам здесь назначил встречу в случае необходимости, так как он думает, что мы всего лишь бывшие товарищи, уже не поддерживающие сейчас прежние отношения. Вероятно, ему вообще неизвестно, что мы знакомы. Его смертельная комбинация явно грешит в этой точке, что, впрочем, вполне естественно. Негодяй не мог знать, что тринадцать лет тому назад я был погружен вмести с вами на судно под название «Джереми», и поэтому он игнорировал эту часть моей военной жизни, рискнув нам обоим устроить ловушку с этим своим последним письмом… и сам же в неё угодил.

Нуантэль говорил настоль спокойно, его тон был столь откровенен, а язык так ясен, что несговорчивый и несгибаемый в своей прямой уверенности в виновности Нуантэля китобой вступил, наконец-то, на путь разумных размышлений. Он попеременно смотрел то на капитана, то на своего друга Бернаше, и без труда можно было догадаться о том, что происходило в его голове. После довольно длинного молчания, Крозон внезапно произнёс:

– Нуантэль, вы ведь хотите мне дать слово чести, что вы никогда не видели моей жены?

Капитан остался стоять в позе холодного и величественного монумента, словно огромный айсберг, и ответил, тщательно взвешивая свои слова:

– Дорогой Крозон, если бы вы начали эту нашу встречу в клубе с того, что попросили у меня моё слово чести, я бы вам его охотно предоставил. Но вы предпочли начать не с этого. Уже на протяжении получаса вы меня обвиняете в очень гадких вещах и сомневаетесь в моей искренности. Я бы вас всегда поддержал в том, в чём не содействовал бы никому другому, но вы не нашли ничего лучшего, чем в конце разговора потребовать от меня клятву чести. И при всём этом вы могли бы и не поверить в моё честное слово… и, сделав это, вы бы меня серьёзно оскорбили, так что я предпочитаю не подвергаться этому испытанию. Вспомните также, что вы уже сожалеете о том, что поверили клятве, сделанной в аналогичных обстоятельствах сестрой вашей жены, мадемуазель…

– Моей невесткой! Это не одно и тоже. Женщины, в отличие от мужчин, не испытывают угрызений совести, давая ложные клятвы. Вас же, Нуантэль, я знаю, как человека чести, и если вы хотели…

– Да, но я не хочу делать этого сейчас.

– Хорошо, – воскликнул моряк, убеждённый такой твёрдостью и решительностью своего товарища по морским походам, – только подтвердите мне, что всё написанное в письме не правда, что вы не являетесь…

– Любовником мадам Крозон! Но, мой дорогой, с тех пор как я сюда вошёл, я не делаю чего-либо иного, кроме как этого! – ответил Нуантэль, от души хохоча про себя при этом.

На этот раз, китобой был окончательно побеждён. Кровь прилила к его лицу, а слезы к глазам, его губы дрожали, и он дошёл до того, что устремился к Нуантелю и пожал его широкую руку, произнося при этом подавленным голосом:

– Я вас подозревал… Я был безумен… Не надо меня прощать…. Я так несчастен.

– Наконец-то! – Воскликнул капитан, – Наконец-то я вновь вижу того прежнего Крозона, каким я его некогда знал, во времена наших морских приключений. Ах, чёрт возьми, я вас прощаю, мой дорогой Крозон!. Я вас чересчур люблю, чтобы быть столь злопамятным, и я уже забыл всё то, что произошло только что здесь. Единственная вещь, о которой я вспоминаю – это письмо этого негодяя, чуть не поставившего меня со шпагой или пистолетом в руке лицом к лицу со старым товарищем. И я вам обещаю, что он дорого заплатит за это, каналья.

– Хотите ли Вы взять это письмо, чтобы использовать его в своих поисках этого негодяя?

Нуантэль умирал от желания сказать: «да», ведь это письмо стало бы в его руках ужасным оружием против Ласко, но он сдержался, так как чувствовал необходимость не продвигаться в отношениях с этим недоверчивым мужем слишком быстрым темпом, и потому громко ответил:

– Будьте добры, оставьте его у себя, но не рвите, а сохраните. Я у вас его попрошу, когда найду этого мошенника, или скорее, попрошу вас присутствовать на объяснении, которое у меня будет с этим типом, чтобы сунуть ему под нос доказательство его бесчестья. Позвольте мне теперь также поблагодарить месье Бернаше. Следует признать, что во многом благодаря его вмешательству я сейчас не должен резать себе горло вместе со своим старинным другом, так что я прошу его полагать, что отныне я ему обязан и он может положиться на меня в трудной ситуации.

Судовой механик в ответ пробормотал несколько невнятных вежливых слов благодарности, но Нуантэль не нуждался в том, чтобы он объяснялся яснее. Капитан прекрасно видел, что навсегда приобрёл симпатии этого доброго малого, и, кроме того, он понимал, что завоеванием сердца месье Бернаше не следовало пренебрегать, так как тот имел некоторое, и, даже, вполне очевидно немалое влияние на Крозона, а капитан ещё не закончил всех дел с китобоем. Он хотел, напротив, почаще его видеть, в интересах мадемуазель Меркантур и её несчастной сестры, которые реально рисковали пострадать от насильственных действий её мужа с одной стороны, и зятя с другой. Крозон, моментально успокоившийся, вполне мог быть объят с минуты на минуту новым приступом ярости, мотивированным очередным разоблачительным пасквилем анонима. Кроме того, он мог также совершить какой-нибудь неосторожный ход и невольно ухудшить этим положение Берты. Нуантэль был настроен не отпускать китобоя далеко от себя, контролировать, по мере возможности, его поступки, и он немедля начал работать над воплощением этого замысла в жизнь, ведь именно слово «работать» пришло ему на ум в этот момент, и это слово очень точно выражало его намерения.

– Дорогой товарищ, – произнёс капитан очень ласковым тоном, – так как туман в наших отношениях рассеялся, я могу с вами говорить с по настоящему открытым сердцем. Мне кажется, что вы стали жертвой отвратительной махинации. Этот негодяй, пишущий вам подмётные письма, вполне очевидно поставил своей целью отравить ваше существование и жизнь мадам Крозон.

– Но почему? – Спросил китобой, лицо которого снова потемнело. – У меня нет врагов… в Париже, главным образом…

– То есть, вы не знаете врагов явных. Но частенько бывает так, что находятся в жизни враги тайные. Впрочем, у этого человека есть, возможно, некий мотив ненависти к мадам Крозон. В мире всегда находятся трусы, которые мстят женщине за то, что она пренебрегла их вниманием. Это общеизвестный факт!

– Если бы это случилось, Матильда непременно бы назвала мне имя этого негодяя…

– Вы не понимаете, что назвав его, ваша супруга таким образом обязала бы вас сразиться с ним на дуэли, но честная женщина не будет, даже ради защиты от несправедливого обвинения, рисковать жизнью мужа, которого она любит.

– Которого она любит…? – Эхом повторил муж, тряся, словно блаженный, своей головой.

– Но, – продолжил Нуантэль, никак внешне не отреагировав на это выражение сомнения, проявившееся в интонации голоса месье Крозона, которое он, однако, разделял, – я, в принципе, не таким образом рассматриваю эту ситуацию. Я думаю, что аноним, по моему мнению, направляет свои усилия не против ни вас, ни мадам Крозон, но против другой персоны.

– Какой?

– Очевидно, что прежде всего он хочет устранить меня. Кажется, что я создаю проблемы для него, и он намерен ликвидировать меня… вашими руками, между прочим, мой дорогой Крозон.

– Это возможно, но… ведь не только вас он обвиняет.

– Нет… при ведь поляк уже на том свете, так что он точно старается только ради того, чтобы вы убили меня, и именно для этого он пишет свои анонимки… я уверен в том, о чём я говорю сейчас. Если вы внимательно выслушали мои слова, то увидите, как логично всё выстраивается в череде событий. Другая персона, против которой выдвинуты обвинения, это граф Голимин. Я немного знаю, как он выглядел, но ещё лучше мне известна репутация этого поляка, о чём я старался мимоходом сказать вам, и учитывая его образ жизни почти невозможно себе представить, чтобы у него была возможность встретить где-либо в Париже мадам Крозон. Он вращался в подозрительном мире, где обязательно должен был быть связан с несколькими негодяями, вполне способными не только писать анонимные письма, но и сделать ещё не одну сотню других гадостей и подлостей. Предположите, что один из этих проходимцев мог быть заинтересован в том, чтобы избавиться от такого своего опасного сообщника, каковым являлся Голимин. Предположите также ещё, что этот негодяй является иностранцем, что очень даже вероятно, принимая во внимание тот факт, что Голимин так же не был французом. Все экзотические искатели приключений образуют между собой в нашей прекрасной стране кое-что вроде франкмасонства. И если предположить, что вышеупомянутый негодяй-аноним был, например, американцем, то он вполне мог вас когда-то повстречать где-нибудь в Бразилии, в Мексике, в Перу, в Калифорнии или, по крайней мере, слышать о вас в этих странах. Итак, везде, где вас знают, у вас твёрдая репутация человека решительного и бесстрашного. Все вас знают, как человека, который не способен спустить оскорбление кому-бы то ни было, что вы часто сражались на дуэли, и что вы всегда убивали или ранили ваших противников. Ещё известно… не сердитесь на меня, я вам говорю правду, что характер у вас очень жестокий, и что вам случалось иногда действовать прежде, чем размышлять.

Крозон дёрнулся, как будто хотел что-то сказать. Очевидно, он признавался сам себе, что оценка капитана была справедлива.

– Именно на этих сведениях, – повторил Нуантэль, – этот мерзкий тип выстроил свой дьявольский план. Он подумал, что разоблачая поляка, сделает из вас исполнителя своих высоких устремлений… нет, низких, грязных… работ, что, подчиняясь только своему гневу, вы пошли бы, не утруждаясь выяснением правды, не допуская никаких объяснений, сходу в атаку на так называемого польского графа, и что вы его убили бы… либо на дуэли, либо иначе. Это было бы точно тем, чего он добивался и, чтобы попасть в цель, требуется совсем немного… лишь оклеветать одну, не безразличную вам, женщину.

– И именно об этом романе вы мне сейчас рассказываете, – сказал довольно недоверчиво муж мадам Крозон. – Но сообщник поляка… он причастен к чему? Этот поляк был атаманом шайки разбойников…?

– Я не поручусь, что это именно так, но уверен в том, что у него на совести, несомненно, куча других преступлений.

– И оказывается, что этот сообщник иностранца меня знает! Он даже знает, что я женат! Вы предполагаете очень много вещей. И затем, почему он не назвал мне сразу имени этого Голимина? Почему он ждал моего возвращения в Париж, когда Голимин уже умер?

У возражений этого морского волка была некоторая ценность, но она ни на секунду не озадачила бравого капитана.

– Это очень просто, – ответил он.– Негодяй не разоблачил Голимина в первом письме, которое вы получили в Сан-Франциско, только потому, что вы могли бы, прежде, чем возвратиться во Францию, написать какому-нибудь своему другу в Париже и попросить его навести справки об этом поляке, и этот друг не преминул бы вам ответить, что в этих обвинениях отсутствует всякое здравомыслие. Любезный доселе вашему сердцу прощелыга и негодяй, протянувший вам капкан вместо руки, готовил решающий удар к вашему прибытию во Францию, резонно полагаясь на результаты неожиданности этого самого удара и вашего внезапно вспыхнувшего гнева, он не хотел вам оставить время для здравых размышлений, которое, несомненно, нашлось бы у вас во время длинного морского перехода. Теперь, давайте рассмотрим факты, о которых нам стало известно затем, и если вы исследуете их внимательно, то всё великолепно объяснится. По странному случаю, а жизнь ими полна, этими случаями, Голимин неожиданно кончает жизнь самоубийством и, заметьте, в доме у женщины-содержанки, которую он обожал, и убил он себя потому, что она отказывалась последовать за ним за границу. Вот ещё одно новое доказательство того, что этот персонаж был безмерно увлечён другой женщиной и не занимался мадам Крозон, вашей супругой. Итак, Голимин мёртв, и у вашего негодяя-корреспондента нет больше нужды опасаться его. Что он делает тогда? Вы когда прибыли в Париж, в какой день?

– Во вторник.

– А поляк, как известно, повесился в понедельник. Аноним должен был быть информирован о вашем прибытии, которого он, разумеется, ждал. Между тем, он выжидает целых четыре дня, до субботы, не написав вам ни строчки. Почему? Негодяй задумался, он спрашивает себя, какую новую комбинацию он мог бы вытащить из своих гнусных сочинений, чтобы они не пропали даром. Маховик запущен, но он не будет дробить больше Голимина, ведь тот и без того уже мёртв, а вот проделанная работа против поляка ещё может сослужить службу, её можно использовать в других целях. Ваш гнусный корреспондент говорит себе, что по парижским мостовым ступает и нога другого человека, который мешает ему почти так же, как Голимин, и что он может убрать этого человека вашими руками. Негодяй ещё немного выжидает, искусно поддерживая ваш гнев этой смешной детской историей, на которую, позвольте мне вам об этом вам сказать, мой дорогой Крозон, вы не должны были обращать никакого внимания. Он вас готовит в течение трёх дней в вашем собственном соке, простите мне это выражение, поскольку в оригинале месье де Бисмарк применил его по отношению к другим парижанам. И наконец, когда негодяй решил, что настал час раздуть бурю, он меня разоблачает в ваших глазах, меня, кто является для него вторым после Голимина человеком, мешающим ему жить в Париже, и он заботится о том, чтобы сообщить вам, что меня сегодня можно найти в клубе от четырёх до пяти часов дня. Он выбрал день, когда точно знает, что я буду там. И, как ему казалось, он предусмотрел всё, что может здесь произойти… ваш немедленный визит, неизбежная дуэль из-за ярости с вашей стороны. И ему также известно, что я тоже я не очень терпелив. Так что, как вы видите, мой дорогой товарищ, расчёт этого подлеца был точен. Но он не мог предусмотреть, что мы в этот момент можем совещаться с уважаемым и достойным месье Бернаше, вашим свидетелем в возможной дуэли, так что сейчас он, вероятно, потирает свои грязные руки и смеётся исподтишка. К счастью, ему было неизвестно, что мы давно знаем друг друга, и что мы бы в любом случае объяснились бы, прежде чем драться на дуэли.