Преступление в Гранд-опера. Том второй. Шуба из Сибири

– Итак, это уже доказанный факт, что девушка пошла на бал Оперы. Вчера, во второй половине дня, её допросили по этому поводу, но она продолжала упорствовать в своей системе защиты, которая состоит в том, чтобы не отвечать ни на какие вопросы.

– Не самая плохая система. Молчание – золото, как гласит известная пословица.

– Пословица ошибается на этот раз. Подумайте, что перед очевидностью фактов для юстиции молчание должно равняться признанию своей вины.

– Я так не думаю! Всегда есть время заговорить. Если бы я был обвинён в совершении какого-нибудь преступления, я не сказал бы ни слова в кабинете судьи и открыл бы рот только в присутствии присяжных заседателей во время судебного заседания.

– Мадемуазель Меркантур придерживается, судя по всему, вашего мнения и метода, так как до настоящего времени месье судья Дарки не сумел получить от неё совершенно ничего… ни исповеди, ни объяснения её поведения, но, извините меня, факты говорят сами за себя. Она могла бы сказать, например, что не пошла на встречу, назначенную ей Джулией д’Орсо, но, к несчастью для неё, вчера у комиссара, очень умного малого, между прочим, возникла идея просмотреть регистр объектов, потерянных в последнее время на улицах Парижа и помещённых на сохранение в Префектуру. Там он увидел запись, в этом самом регистре, о домино и чёрной полумаске, найденных в общественном месте в ночь с субботы на воскресенье. Месье Роже Дарки немедленно был извещён об этом факте, и он уже дал необходимые распоряжения, которые были незамедлительно исполнены. Тем же вечером была установлена торговка подержанными вещами, которая продала эти объекты… продала, заметьте, а не сдала в аренду, и она их сразу же признала. Домино с капюшоном было не новое, так что это легко было узнать по некоторым характерным деталям. Сегодня утром, в девять часов, была проведена очная ставка с подозреваемой, и торговка сразу же опознала в ней покупательницу домино и полумаски.

– А подозреваемая? Она это отрицала?

– Нет… Мадемуазель Меркантур довольствовалась лишь тем, что постоянно плакала, ведь она не могла отрицать очевидного. Торговка ей напомнила все обстоятельства покупки, которая была совершена днём в субботу, так что теперь больше нет ни тени сомнения в присутствии мадемуазель Меркантур на бале Оперы.

– Согласен с вами, мой друг, что она, разумеется, купила домино и полумаску не для того, чтобы пойти давать урок пения всяким парижским недорослям.

– А для того, чтобы не отдавать их назад, что ей непременно пришлось бы сделать, если бы она их арендовала, и иметь возможность затем беспрепятственно избавиться от изобличающих её предметов.

– Избавиться… но как?

– Выбросив их из окна фиакра, на котором она возвращалась с бала. Эту карету ещё не обнаружили, но её усердно ищут.

– И где было подобрано это рубище?

– Ах, где…?! Дайте время вспомнить… Пожалуйста. Два полицейских, совершавших свой регулярный ночной обход, нашли его на бульваре Вилет, на углу с улицей Бьюиссон-Сент-Луи. Это любопытно, не правда ли?

– Скажите лучше, что это необъяснимо. Если эта девушка по фамилии Меркантур убила Джулию, она должна была поспешить вернуться к себе домой после её убийства, но что она, чёрт возьми, собиралась делать на окраине Бельвиля, в совершенно другой части города?

– Это такая женская хитрость, чтобы запутать следствие.

– Таким образом вы считаете, что она, следовательно, заранее предусмотрела, что её арестуют на следующий день. А не было бы намного проще спокойно возвратиться домой, сняв домино в фиакре, если она опасалась быть увиденной своим портье, и пойти на следующий день вечером на прогулку с этой уликой в сумке и выбросить вышеупомянутое домино куда-нибудь в Сену, или на пустыре, или даже за пределами города?

– Мой дорогой Нуантэль, представьте себе, что преступники частенько не делают столь сложных умозаключений. Девица Меркантур торопилась избавиться от компрометирующего её костюма, она не хотела его выбросить в своём квартале и…

– И девушка отправилась избавляться от него в другой конец Парижа. Чтобы вы ни говорили, это совсем не естественно и, был бы я на месте месье Роже Дарки, то начал бы расследование о связях, которые мадемуазель Меркантур могла иметь в окрестностях Виллетт или Бютте-Шомон.

– Это как раз то, что он непременно сделает, не сомневайтесь в этом. Но признайтесь, что я вам сообщил много нового. Дарки будет очень доволен, когда вы ему расскажете о услышанном только что от меня, благодаря чему в настоящее время уже ясно, что обвинительный приговор в отношении этой Меркантур будет совершенно неоспорим в суде.

– Идиот! – Подумал Нуантэль, смотря на Лолифа, который выпятил грудь колесом, надувшись спесью, словно индюк на выпасе, и он спросил его с нарочито безразличным видом: «Знаете ли Вы час, который был указан в протоколе о времени этой находки?»

– Клянусь честью, нет! Боже, как я мог не подумать о том, чтобы об этом осведомиться. Но следователь должен знать это время. Он не пропустит ничего, ни одной детали, это я вам могу смело утверждать. Даже наиболее незначительные на первый взгляд детали этого преступления собраны им со всевозможным тщанием.

– Отлично, но попытайтесь, всё же справиться об этом у вашего осведомителя и доставьте мне удовольствие, сообщив это время, когда оно станет вам известно.

– Ах! Ах! Что я вижу! Вы почувствовали вкус к профессии следователя, которая так меня увлекает. Браво! Мой дорогой Нуантэль. Попрактикуйтесь в ней немного, и вы сами себе признаетесь, что в мире нет ничего более увлекательного. Это, как вкус выдержанного Порто!

– Это – дело вкуса, – прошептал капитан, притворяясь что его душит зевота. – но я… я не люблю никаких проблем. Это мой принцип ещё со времён моей подготовки к поступлению в Сен- Сир2, и я вас охотно слушаю, когда вы так увлекательно рассказываете об этих вещах, потому что вы действительно знаете то, о чём говорите, но, через четверть часа мне это занятие уже изрядно надоедает. Давайте возвратимся в бильярдную, мой дорогой Лолиф. Я испытываю настоятельную потребность опустить своё тело на мягкую банкетку и немного подремать под приятный шум карамболя.

Лолиф огорчённо вздохнул, так как он надеялся в тот момент, что Нуантэль собирается разделить с ним его страстишку к частному сыску, но комплимент капитана затмил горечь отказа от сотрудничества.

Нуантэль же, возвращаясь в зал, говорил себе:

– Этот дурачок и не подозревает, что указал мне только что на момент, наиболее интересный для проверки. Если было менее трёх часов ночи, когда полицейские нашли это дурацкое домино, мадемуазель Меркантур была бы спасена, так как считается доказанным, что домино принадлежало ей, и что Джулия была убита в три часа ночи. Так что я сам справляюсь о времени, когда была сделана эта находка, если Лолиф не расскажет мне об этом раньше.

И капитан, забыв о расследовании, стал думать, тем временем, о предстоящем ужине, пользуясь паузой, которую он выиграл, избавившись от Лолифа. Он обещал себе позже нарушить запрет на посещения, который якобы наложила на него, по утверждениям Ласко, мадам де Брезе, а пока что капитан поздравлял себя с тем, что мог располагать сегодняшним вечером по своему усмотрению. Он подумывал об ужине в клубе, чтобы затем направиться в любое место, куда приведёт его фантазия, если только не объявится Дарки с внеочередной работой, относящейся к их уже общему большому делу, расследованию этого становящегося всё более и более странным убийства в ложе парижской Гранд Опера.

Бильярдная партия к тому времени возобновилась. Молодой барон Сиголен, рисковый, но неудачливый повеса, играл против майора Коктейля, который ему позволял регулярно набирать двенадцать очков, после чего тут же проделывал победоносную серию из шестнадцати ударов подряд. Тревиль, обуянный приступом патриотизма, убеждал всех держать пари на барона, и накидывался, как сокол на голубя, на Альфреда Ланвэ, который, не имея национальных предубеждений, поддерживал не Францию, а Англию. В углу бесился полковник Тартара, до сих пор ещё не переваривший последний удар Лолифа, а Кулибеф рассказывал Педрижону, как однажды в клубе Орлеана он исполнил карамболь семьдесят девять раз подряд, на что Педрижон, который его не слушал, рассказывал ему, в свою очередь, новости о провинции Дежазе. Пребор и Верпель исчезли, и добряк Шармоль, шансонье кабаре, последовал за ними.

Лолиф, ещё не совсем оправившийся от своего недавнего позорного просчёта, робко скользил взглядом по игрокам, а Нуантэль, выбрав место, выгодное для пребывания в состоянии лёгкой мечтательности, расположился в удобном позе на банкетке и зажёг превосходную гаванскую сигару. Не успел он затянуться и трёх раз, как перед ним предстала неожиданность в образе клубного слуги с подносом, на котором лежало на этот раз не письмо, а визитная карточка. Капитан её взял и прочитал на ней имя: «Крозон»

– Уже! – Подумал он. – Неужели анонимщик успел назвать китобою имя любовника его жены? Впрочем, чего гадать, сейчас всё узнаем.

– Персона, которая передала вам эту карту, она здесь? – Спросил капитан у камердинера.

– Господин ожидает месье в приёмной… то есть не одна персона, а две, – ответил слуга.

– Как, две…? Вы мне принесли только одну карту.

– Этого месье сопровождает ещё один… человек.

– Хорошо… скажите, что я сейчас выйду, – сказал довольно сильно удивлённый капитан, и оставил, не без сожаления, банкетку, на которой ему было так хорошо и удобно. – Кого это, чёрт побери, привезло мне это китобойное судно? – Думал он, медленно пересекая бильярдную. – «Человек»… на языке лакея это означает плохо одетого индивида. Неужели Крозон, обнаруживший, что жена обманула его с каким-нибудь негодяем из рабочего предместья, заимел причудливую идею притащить его сюда, чтобы наказать в моём присутствии? От этого бешеного ревнивца можно ожидать чего угодно. И всё равно, он мог бы выбрать время получше. Я наслаждался тем, что не думал ни о чём, а это дорогого стоит. И вот! Видно, это было предписано свыше, чтобы меня сегодня не оставили в покое.

Приёмная была расположена на другом конце клуба и, проходя через красный салон, Нуантэль заметил Пребора, беседующего с Верпелем и Шармолем.

– Нет ли у него, случайно, намерения послать мне их в качестве свидетелей для урегулирования условий дуэли? – Сказал сам себе Нуантэль. – Клянусь честью, я этим не был бы рассержен! Дуэль сейчас обеспокоила бы меня совсем немного, но сколько удовольствия доставило бы мне нанести удар шпаги в тело этого фата! Боже, я бы никогда не отказал себе в этом волшебном ощущении, когда остриё клинка проходит между рёбер такого ничтожества!

И он притворился, что передвигается нарочито мелкими шажками, и несколько раз прошёлся туда-обратно перед этим трио, чтобы им стало понятно, что к нему легко подойти, дабы урегулировать все разногласия путём дуэли. Но смуглый красавчик и его два друга сделали вид, что не заметили этих манипуляций, и у капитана, впрочем, достало мудрости не провоцировать их дальше. Он презирал таких противников, да к тому же ему не терпелось узнать, какую новость принёс ему месье Крозон.

Капитан нашёл зятя Берты сидящим прямо посредине приёмной, в шляпе на голове, с горящим ярким румянцем лицом, нахмуренными глазами и обострёнными чертами лица, словом, картина маслом, вид человека, охваченного диким гневом и старающегося изо всех сил его сдержать. За этим несчастным мужем неверной жены поместился костлявый дылда, как и все янки, каковым он несомненно был, бородатый, с пышными усами, и кажущийся сильно смущённым происходящим. Этот странный персонаж был одет в сюртук оливкового цвета, брюки из грубого голубого сукна и жёлтый жилет из овечьей шерсти. Клоун иностранный, одним словом.

– Это что за птица? – спросил себя капитан. – Он походит на траппера3 из Арканзаса, но в итальянской соломенной шляпе.

– Месье Бернаш, первый механик на борту «Полярной звезды», которой я командую, – представил незнакомца китобой хриплым голосом, сопровождая свои слова автоматическими жестами.

В любом другом случае Нуантэль посмеялся бы от чистого сердца после того, как кто-нибудь, представляясь, подал бы ему тыльную сторону ладони через грудь другого человека, но он чувствовал, что положение было серьёзным, вокруг него всё веяло грозой, и поэтому он ответил с совершенным равнодушием:

– Я очарован знакомством с месье Бернаш. Пожалуйста, объясните мне, мой дорогой Крозон, что я могу сделать для него… и для вас.

– А вы не догадываетесь? – Спросил у него моряк, поражая капитана ледяным арктическим взглядом.

– Нет, клянусь вам.

– Месье Бернаш – мой свидетель.

– Ах! Теперь я понимаю. Вы получили письмо, которого так ожидали, и сейчас вам известно, к кому вам нужно обратиться, с кем вы собираетесь сразиться, так что вы выбрали меня, чтобы на дуэли присутствовал старинный, испытанный в совместных походах товарищ, который когда-то, в незапамятные времена плавал с вами. Я могу вас только поздравить с этим выбором, и я не хочу, чтобы вы предпочли кого-нибудь другого для этой роли.

Нуантэль очень рисковал, говоря таким образом. Он опасался, что у Крозона может возникнуть идея присоединить к нему этого механика в качестве второго свидетеля, что было совсем не комильфо, так что он торопился опередить эту мысль, которая могла возникнуть у китобоя,

– Не делайте вид, что вы ничего не понимаете, – грубо закричал ему китобой. – Это с вами я хочу сразиться на дуэли, и я привёл Бернаша, чтобы мы покончили с этим делом сразу же. У вас должны быть здесь друзья, так что пошлите за кем-нибудь из них, поищите одного, кто станет вашим свидетелем, и поедем, не мешкая. Место дуэли по вашему выбору, равно как и оружие. У меня внизу, в фиакре, есть шпаги, пистолеты и сабли, всё, что может потребоваться на поединке.

Капитан мгновенно рухнул на землю с высоты своих ложных умозаключений, но в тоже время стал понимать происходящее, и был совершенно не взволнован выявленной переменой диспозиции.

– Почему вы хотите сразиться со мной? – Спросил он спокойно Крозона.

Китобой вздрогнул и процедил сквозь зубы, – Вы изволите шутить. Это вам будет стоить дорого, не сомневайтесь.

– Я не шучу, месье. Я никогда не был более серьёзен, чем сейчас, и я вас прошу ответить на вопрос, который я вам только что задал.

– Вы меня вынуждаете объясниться и стараетесь от меня услышать то, что вам прекрасно известно. Хватит! Это всего лишь ещё одно оскорбление, и я хочу заплатить по всем моим счетам одновременно, так как я хочу вас убить… немедленно, слышите ли Вы?

– Вполне… но почему?

– Потому что это вы были любовником моей жены.

Нуантэль принял это экстравагантное заявление с таким же спокойствием, с каким он прежде получал снаряды, брошенные орудиями Круппа в его сторону во времена Прусской компании. Другой на его месте бы вскрикнул и принялся оправдываться, но капитан взялся за дело другим способом, гораздо более эффективным.

– Если бы я утверждал, что это не правда, вы бы мне всё равно не поверили, я предполагаю, – произнёс он не без всякого волнения.

– Нет, и я вас заставлю сэкономить на показаниях, так что не продолжайте меня обманывать. Как вы хотите меня убедить… заставить вам поверить? Вы мне сами заявили всего два часа тому назад, что в подобном случае порядочный человек всегда отрицал бы всё и вся!

– Да, я это говорил, и не отказываюсь ни от одного своего слова… и могу их только повторить. Но вы, как порядочный человек, должны так же допускать, что ваше обвинение может быть ложно.

– Нет, потому что никто в Париже не может заинтересован в том, чтобы назначить вас любовником моей жены.

– Что вам об этом может известно? Вы что, знаток парижской жизни? У меня есть враги, и я знаю одного, между прочим, очень даже способного таким способом постараться освободиться от меня, не рискуя своей жизнью. Заметьте, прошу вас, что я не протестую, что я не спорю, и… между прочим, не отказываюсь удовлетворить ваши претензии.

– Именно это всё, что мне нужно. Приступим.

– Сейчас, только позвольте мне закончить. Я буду краток. Вы получили, как я вижу, новое письмо этого странного типа, который не прекращает уже три месяца разоблачать якобы проделки вашей жены, и на этот раз он решил именно меня назначить объектом вашей мести, а посему я имею право у вас спросить, подписано ли это письмо и, если это так, я могу потребовать, чтобы вы меня сопроводили к его автору для того, чтобы вынудить его признаться в вашем присутствии в том, что он меня так трусливо оклеветал. Этот негодяй будет вынужден признаться, я вам за это отвечаю, и я его заставлю проглотить его эпистолу, если он отклонит дуэль до смерти, которую я ему назначу.

– Письмо не подписано.

– Я и не сомневался в этом! Тогда мне не остаётся ничего другого, кроме как взяться исключительно за вас, за того, кто поверил анонимному обвинению, выдвинутому против меня подлым трусом. И если вы со мной искали только повод для ссоры, именно у вас я попрошу удовлетворение, так как вы меня обвинили в подлости, предполагая, что я вас обманул… вас, кто был моим товарищем, почти другом… и этим вы больно меня оскорбили.

– Такие измены очень распространены в мире, где вы живете.

– Это возможно, но то, что не допустимо ни в каком мире, так это способ, которым я сегодня пользовался, заставляя вас рассказывать о ваших домашних неурядицах, при условии, если бы я сам был их причиной. Счесть меня способным на столь низкую акцию – это значит лишь одно – оскорбить меня, и я вам ещё раз повторяю, что не потерплю подобных оскорблений. Следовательно, нам необходимо сразиться на дуэли.

– В добрый час! Побыстрее найдите свидетеля и давайте уже поедем на место схватки.

– Прощу прощения! Я ещё не закончил. Я стараюсь донести до вас одну простую мысль, прежде чем мы последуем к месту дуэли. Вы уверены, что убьёте меня. Но я, со своей стороны могу утверждать, что вы не сможете этого сделать. Вы прекрасно владеете всеми видами оружия, но я то ещё лучше, смею вас уверить.

– Посмотрим, – пробормотал моряк, от нетерпения шаркая ногами по паркету.

– Вы скоро в этом убедитесь, потому что я вас не убью, хотя для меня это не представляет никакой проблемы, а только раню, дабы отучить от низменных подозрений в моей якобы подлости, а затем я потружусь вам доказать, что обвинение, которое вы столь легко посмели допустить в отношении меня, невероятно абсурдно, и что я не только никогда не был любовником вашей жены, но вообще её никогда в своей жизни не видел. Теперь, когда я сказал всё, что хотел, я готов за вами следовать в выбранное вами место. Позвольте мне только пойти и взять друга, которого я хотел бы иметь в качестве свидетеля, и в скромности которого я уверен, чтобы всё произошедшее осталось в тайне.

Китобой, казалось, немного заколебался, поскольку заключительная часть речи капитана произвела на него некоторое впечатление, но он был не из тех людей, которые отступают, выдвинувшись настолько вперёд в своей атаке на противника, и Крозон сделал знак Бернаше следовать за ним. Механик не обладал острым умом и лёгкой речью, но у него хватило здравого смысла на то, чтобы рискнуть поделиться своим разумным наблюдением о разворачивающейся перед его глазами картиной.

– Я бы на твоём месте, мой старый друг Крозон, – робко сказал он, – прежде чем отправляться драться с этим господином, который не боится этого не меньше, чем ты, поскольку это видно невооружённым взглядом, попросил бы его сделать то, что он обещал… до драки, а не после неё.

– Что ты мне там поёшь? – Проворчал морской волк.

– Она очень легка для понимания, эта моя песня. Господин заявляет, что он не видел никогда в жизни твоей жены, и я схватился бы лучше за огонь, чем признался, что он лжёт. Но, поскольку ты отказываешься поверить в речь этого офицера, почему ты не попросишь его доказать тебе, что он говорит правду?

– Интересно узнать, как бы он это сделал? – спросил Крозон, пожимая плечами.

– Чёрт возьми! Мне кажется, что это очень просто, – ответил разумный механик. – Твоя жена не знает ничего о том, что происходит сейчас, не правда ли? Ты ведь ей никогда не говорил о месье?

– Нет… Ну и что?

– Она всё время дома, потому что больна… и не в состоянии выходить в город, а следовательно, она не могла за тобой проследовать и узнать, чем ты занимаешься…

– Нет, сто раз нет!

– Итак, я думаю, что если бы мы втроём отправились посмотреть на неё, и ты бы ей представил месье, как своего товарища, то по выражению её лица ты бы действительно узнал… знакомы ли они.

– Прощу прощения, месье, – прервал их беседу Нуантэль, – я не знаю, будет ли принято ваше предложение месье Крозоном или нет, но я бесповоротно отказываюсь подчиняться испытаниям такого рода. Я нахожу ниже моего достоинства играть комедию, которая, впрочем, не привела бы к результату, на который вы надеетесь. Мадам Крозон не испытала бы никакого волнения, увидев меня, так как я ей абсолютно неизвестен, но месье Крозон мог бы полагать, что она скрыла от него свои впечатления. Именно такими средствами я не намерен убеждать его в своей невиновности… лучше я преподам ему урок… которого он заслуживает.

Капитан маневрировал в этой беседе с редкой ловкостью, и он заранее просчитал досягаемость своих речей до ушей морской братии, которые, казалось, были устремлены не к тому, чтобы успокоить взбешённого моряка и его друга, а наоборот, произносились специально для того, чтобы ещё сильнее его раздразнить. Капитану был прекрасно известен характер ревнивцев, он знал, что они не остановятся на полпути, если уже решили реализовать задуманное, и понимал, что единственный способ лишить Крозона возможности убить свою жену – это вывести его из строя на дуэли.

Но, в то время, пока он произносил свои слова, неожиданная перестройка сознания происходила голове обманутого мужа, который, казалось, наконец-то начал размышлять. Он долго колебался, этот несчастный муж, и ему нужно было сделать непривычный шаг назад, чтобы продвинуться вперёд, и китобой был настолько поражён спокойствием и хладнокровием, которые демонстрировал Нуантэль, что, наконец-то, воскликнул:

– Вы не хотите испытать средство Бернаше… и вы утверждаете, что у вас есть другой способ доказать мне, что я вас обвинил несправедливо. Следовательно, скажите, что это за средство.

– Зачем? Нет.

– Если вы мне его не сообщите, то это будет означать лишь одно: вы прекрасно понимаете, что ваши доводы не смогут меня убедить в вашей правоте.

– Я бы вас в ней легко убедил, но для этого мне, возможно, потребовалось бы некоторое время, а вы, кажется, не расположены ждать. Да и я также. Так что давайте закончим с этим фарсом. У вас карета внизу?

– Времени? Как это, времени…? Объяснитесь.

– Вы действительно этого желаете? Ладно, но признайтесь, что я оказываю вам любезность. Итак, если бы вы были человеком хладнокровным, я предложил бы вам показать мне анонимное письмо, которое вы получили только что. Вы раньше предлагали мне показать и другие, более ранние. Вы на самом деле можете это сделать?

– Без сомнения… и что произойдёт, когда вы их увидите…? Что это изменит?

– Когда я их увижу, случится одно из двух: либо я узнаю почерк вашего любезного корреспондента и, в этом случае, мы пойдём к нему вместе с вами, вместе, не теряя ни одной минуты, и вынудим его признать, что он лгал… или я его сразу не опознаю, и тогда я начну расследование, которое закончится, я в этом уверен, установлением личности этого негодяя. Именно один из моих тайных врагов сделал это, а их у меня только три или четыре. Я бы обязательно отыскал единственного автора этого письма из числа этой четвёрки, но это было бы слишком длинной историей. Давайте не будем больше говорить об этом.

Крозон ещё немного поколебался, а затем внезапно вытащил бумагу из своего кармана, и протянул её Нуантелю, который испытал, бросив на неё взгляд, наиболее живые эмоции за последнее время, сравнимые разве что с теми, что он ощутил, узнав о смерти Джулии д’Орсо.

У писем никогда нет исключительности, бросающейся в глаза с первого взгляда. Например, скорописные бумаги, употребительные в торговле, походят друг на друга, как яблоки одного сорта в ящике, или английские, написанные растянутым почерком, таким же, как те долговязые сухопарые британские девушки, что учатся в пансионе. Но это анонимное письмо было начертано очень крупным, размеренным, с большими промежутками, почерком, этакая запись доброго старого времени. Нуантелю достаточно было только взглянуть на письмо, чтобы констатировать, что почерк был ему известен, только он ещё не мог припомнить, где и когда его видел.

– Итак? – Спросил у него Крозон.

– Итак, – ответил капитан, не отказываясь от своего спокойствия, – я не могу вам незамедлительно назвать имя автора этого письма, но я почти уверен, что очень скоро смогу сказать, кто его написал, особенно, если вы позволите мне его прочитать.