скачать книгу бесплатно
Опять я вру себе сама, в бездарных попытках успокоиться. Конечно, они вспомнят, не найдя моего тела среди полёгших солдат. Моё лицо будет красоваться на каждом столбе во всех грязных городишках царства.
Прислушиваюсь к каждому шороху травы и скрипу ставней, дрожа под порывами холодного ветра.
Озноб означает, что кто-то прошел по моей будущей могиле – так всегда говорила мать-настоятельница, сердце собора Спаса на Крови, в центральной Райрисе.
Моя единственная мама.
С раннего детства я отличалась от остальных. Темноволосая и загорелая в отличии от бледных и конопатых детишек средней полосы. В приюте при Спасе на Крови я нашла себя и своё единственное предназначение – служить Богам. Новым и Старым.
Я просыпалась с молитвой на устах, с ней же и проваливалась в сон. Агуль всегда была внимательна к монахиням и даровала им то, что по какой-то причине отняли у нас боги – семью. Она рассказывала о послушницах – монахинях, которые дослужились до того, что боги сами являлись к ним, даруя возможность проповедовать их слово. Эти рассказы даровали мне смысл трудиться в познании книги Святых. Там рассказывалось о Смерти – главном божестве. Богиня над богами.
Поначалу это привело меня в ступор, но потом мать-настоятельница разъяснила, что никакое божество жизни, если бы оно и появилось, не превзошло бы своим могуществом Смерть. В конце концов, мы все когда-нибудь покинем этот мир и станем доказательством того, что Смерть всегда побеждает. Каждое мгновение жизни, будь оно счастливое или нет, просто приближает нас к концу.
Агуль любила рассказывать о Грехах, семи приближенных Смерти. Каждый из них имеет по несколько приспешников, облачающихся в вид, привычный людскому глазу, и бродящих по свету, склоняя людей на сторону зла. Ими она пугала нас, когда мы были совсем юными, чтобы оберегать от неверующего люда вне церкви.
Если Агуль и была права насчет Грехов и их приспешников (в чём я ни на миг не сомневаюсь), то с одним из них мне посчастливилось встретиться лично. Позже он едва не стал моим мужем.
Дойдя до небольшого двухэтажного домика в конце улицы я мотаю головой по сторонам. Никого. Юркаю в проем, где должна была быть калитка и мелкими перебежками, держась тени деревьев, добираюсь до порога. Преодолеваю три ступеньки в один шаг и глубоко дышу, чувствуя, как остатки воды выплеснулись из ведра на ноги. Мокрые штанины облепили икры. Холодно. Пошарпанная дверь тихонько скрипнула и закрылась за моей спиной. В нос ударяет запах крепкого алкоголя.
Чревоугодие их побери.
Стянув кожаные сапоги, я неспеша прохожу по узкому коридору с голыми бревенчатыми стенами на кухню. Маленькая комната с низкими потолками наполнена сизым дымом. Тихий, хриплый смех Амура. Катунь, сгорбившись в три погибели, сидит в главе стола и жует сухой хлеб, запивая его из железной кружки. Хастах уселся на дощатом полу, зло поглядывая на Стивера, занимавшего место между темнокожим громилой и Амуром, некогда спасшим и, одновременно, сломавшим мне жизнь.
Давно я не слышала его смеха. Кажется, вечность.
– Вы что, пьете? – рычу я, уже коря себя за то, что полюбопытствовала. Парни переглядываются, ехидно улыбаясь. Конечно, они пьют.
– Иван-чай. – Безэмоционально отвечает Амур, делая глоток коричневой жижи из стеклянной банки. Во второй его руке сигара. На не истлевшем куске бумаги ещё виден кусок карты. Мой жених вальяжно сидит на скамейке, пока его ноги, в черных кожаных ботинках, лежат на обеденном столе. Рядом с хлебными корками, что не доел Катунь.
– Тогда почему так воняет горючкой?
Сбрасываю плащ и ставлю ведро на неровный пол. Сомы чуть не вываливаются мне под ноги. На плечо приземляется серый шмоток гипса. Побелка со стен печи почти целиком отвалилась, оставшись лишь в швах между кривенькими глиняными кирпичами. Унылое местечко. В самый раз для преступников в бегах.
– Это кофе с горючкой. – Брезгливо морщится Стивер, поправляя медные кудри. Он старательно скрывает как некомфортно ему среди нас. Старательно, но недостаточно.
Семейства Ландау было примером жизни истинных праведников. Госпожа Ландау посещала Спас на Крови как собственный дом. Подносила щедрые пожертвования, играла на свирели на службах по воскресеньям. Даже когда её муж погиб на границе. Она без устали продолжала нам помогать, поддерживала прихожан. Пока над ней не совершили жестокую расправу.
Праведники любят сплетни не меньше грешников.
– Мы празднуем. – Поднимая чашку вмешивается Хастах.
Отмахиваюсь от дыма. Я пожалею об этом, но все же спрошу.
– И какой же повод?
– Амур живым выбрался из передряги, из которой это сделать было невозможно.
Я недовольно хмыкаю, скрестив руки на груди. Холод от золотых цепей приятно щекочет кисти рук.
– Тогда можем смело отправляться в запой, ведь он постоянно делает невероятные вещи.
Разумовский болтает коричневую жижу в банке. Она омывает прозрачные стенки, покрытые мелкими трещинами, словно паутиной. Веселье стирается с его обезображенного лица, оставляя лишь тень улыбки.
Забавно, как время меняет людей. Амур никогда не был другим, но, тем не менее, то, что было, между нами, будто происходило в прошлой жизни. Он никогда не был особенно нежным или учтивым, но то, во что он превратился я просто не узнаю. Тихий и мрачный. Жестокий. Где-то там, глубоко внутри он должен был остался тем парнем, ради которого я бросила всё. Или не должен? Что если Лощина изменила его навсегда? Смогу ли я вернуть всё назад?
– Разделайте рыбу. – мой тон больше звучит как приказ. Говоря это, я вновь задерживаю взгляд на возлюбленном. Амур был бы не рад этому, если б видел. Но он не удостоил меня вниманием.
Разумовский нехотя мотает головой в мою сторону и Катунь подскакивает на ноги. Они понимают друг друга без слов. Подхватив ведро, Нахимов вооружается ножом и, комично виляя бедрами, без единого звука исчезает в узком коридоре.
– Идэр, расскажи пожалуйста, как все прошло? – Учтиво обращается ко мне Стивер. Парнишка вежлив. Слишком вежлив, чтобы стать одним из нас.
– Хорошо. Никого не встретила. Кажется, у нас есть ночь в запасе… – не успеваю договорить, меня раздраженно перебивает Амур:
– Выдвигаемся сегодня на закате.
Он оставил половину напитка в банке и поднялся из-за стола.
О, нет, только не дорога.
Я надеялась, что мы задержимся здесь на какое-то время. Может, я бы смогла всё исправить до того, как двинемся дальше. Мы не виделись несколько лет. Нам просто необходимо провести время вместе и всё прояснить!
– Может останемся? Всего на одну ночь? – умоляюще лепечу я. Мой жених недовольно цокает и покидает кухню, оставив мою просьбу висеть в воздухе.
Какое унижение.
Стивер глядит с жалостью. Бледный, как тень, он допивает то, что осталось в банке Разумовского. Ландау корчится и только потом на его лице возникает вымученная улыбка.
– Приготовьтесь. Собирайте шмотки. – цежу сквозь зубы, поправляя золотые цепи на шее.
Не хватало еще ударить в грязь лицом перед этими дураками.
Хастах скалится в своей тошнотворной манере. В его руках почти истлела сигара, но он не спешит курить.
В который раз меня обижает наше очевидное внешнее сходство. Мы можем сойти за кровных родственников. Особенно, в Райрисе, полной бледного народа.
– А разве это не бабское дело?
Я улыбаюсь, прилагая все усилия для того, чтобы это не походило на гримасу.
– Дорогой, у тебя не будет женщины, пока ты зовешь нас бабами.
Катунь хихикает, переступая порог кухни. В ведре всё ещё извиваются тушки рыб, но теперь их скользкие головы лежат отдельно от тел. Хастах высокомерно задирает нос, отпивая горючку из чашки. Спешу в другую комнату, боясь услышать вдогонку то, на что не смогу так резво ответить, как это сделал за меня Нахимов.
Например:
«Люби его сколько влезет, но это не сделает его обязанным питать к тебе такие же чувства.»
«Ты жертвуешь жизнью ради него, а его самым большим желанием все равно останется прикончить тебя.»
Тогда
Сидя под клёном, я рассматриваю сочный резной лист, устланный светлыми прожилками. На потрескавшихся губах чувствуется кислый вкус незрелых яблок, съеденных на завтрак. По спине бежит пот. Расстегиваю верхние пуговицы черной рясы и впускаю немного воздуха под воротник.
Амур исчез без следа. Там, на болотах у Рваных Берегов. Один. Что если он пострадал? В тех землях множество хищников. И Бесов.
Сердце ноет при одной мысли о том, что мы никогда его не найдем. Марево. В лучах палящего летнего солнца впереди показалась длинноногая фигура. Молодой мужчина быстро двигается в мою сторону. С каждым шагом его силуэт просматривается все отчетливее. Медные волосы горят всеми переливами огня на голове. Парень закатал штанины выше колен и зацепил их булавками. Его бледная и худощавая грудь кажется прозрачной в ярком свете полуденного солнца.
– Добрый день.
Учтивый. Как мило.
Поднимаюсь, вздыхая. От жары голова идёт кругом. Карман оттягивается к земле под тяжестью сувениров, что я украла.
– Я – Стивер Ландау. – парень пожимает костлявыми плечами и отводит взгляд в сторону. – Мы знакомы с Амуром Разумовским. Бегло, но всё же. Он отказался помогать мне в поисках сестры, но, думаю, если мы найдём его, то он мог бы пересмотреть своё решение.
Янтарные глаза уставились с выжиданием.
Раз пришел, то согласен мне помочь.
– Где остальные?
– Здесь.
Раздается басистый голос позади. Оборачиваюсь. Высокий темнокожий парень поправляет цветные бусины на волосах. Катунь Нахимов – лучший друг моего Амура. Единственный, за исключением Стивера Ландау, кто не желает мне мучительной смерти. Рядом с ним его собутыльник, настолько похожий на меня, что я и сама не раз задавалась вопросом, могли ли мы быть родственниками.
– И с чего нам стоит начать?
Хастах презрительно фыркает.
– С того, что у нас получается лучше всего – ограбим и без того неимущих. – с гордостью горит Нахимов, потирая здоровенные розовые ладони.
Мне определенно не нравится то, как он доволен. Это не предвещает ничего хорошего.
– Церковь? – Закатываю сползающие рукава рясы. Плотная ткань не пропускает ветер, создавая под собой парник. Хастах мерзко хихикает.
– Конечно. – Подтверждает Катунь, явно довольный произведенным эффектом. – Монастырь святого Владимира. – Уточняет он, упиваясь. Меня распирает от злости. Стивер не скрывает изумления и как глупая собака таращится на всех по очереди, крутя головой.
– Мы ограбим монастырь?
– Не мы, а Идэр. – недовольно поправляет Хастах. Его серая рубаха и широкие штаны колышутся на теплом ветру. Катунь кивает.
– Нет.
Я говорю твердо. Содержимое потайного кармана того и гляди прожжет ткань, лишь бы показать всем, что я уже наделала.
Я обворовала Спас на Крови. Я обворовала свою мать-настоятельницу! За одно это Смерть должна оставить мою грешную душу вечно скитаться в поисках успокоения.
Катунь недовольно поджимает пухлые губы.
– Как знать, может там ты заслужишь прощения Амура. – протягивает Хастах, брезгливо оглядывая служебные одежды. Просторная ряса становится тесной. Воротник душит, вцепившись в шею.
Я подвела их. Я всех подвела и мне не хватит жизни чтобы расплатиться с долгами.
Моя приемная…единственная мать никогда не отпустит мне такого предательства. Но, с другой стороны, Амур может меня простить. Всё будет как раньше. Больше мне ничего не надо. Я даже готова вернуться в монастырь, откуда пару часов назад утащила золото, лишь бы это приблизило меня хоть на шаг к искуплению перед любимым. Вероятно, Агуль уже обнаружила пропажу и нам давно пора бежать закапывать себя ещё глубже.
Поступиться своими принципами ради любви – не это ли истинное желание заслужить прощение?
Глава 5. Можно без имени Стивер
Тогда
Недостаточно хорош. Можно без имени. Так бы выглядело надгробие Стивера Ландау, единственного сына военного врача и учительницы музыки при дворе.
Сейчас
Чертежи и бесконечные списки заполонили дощатый пол. Сижу посреди бумаг, нервно оглядывая листы в поисках нужного. Теплые солнечные лучи греют спину, заставляя выпрямиться. Рыжая кошка лениво потягивается, царапая листы. Мама без ума от комка шерсти и даже назвала её чудаковато – Катей. На все возражения и аргументы в пользу того, что это глупо, она виновато опускала взгляд и замолкала.
Кошку мы так и не переименовали.
В небольшой комнате царила тишина, нарушаемая изредка доносящимися песнопениями матери. Музыкальный слух редко её подводит, но менее странным от этого исполнение не становилось. Она родом с юга близ Рваных Берегов, тамошний говор отличается от того, как звучит речь в средней полосе, не говоря уже о землях княжества Гуриели, где мы поселились после смерти отца. Невольно устремляю свой взгляд на инструменты, лежащие на столе. Свирель, гусли, балалайка и совершенно неведомое в здешних землях изобретение. Виола со смычком. По форме инструмент напоминает крупную грушу с веточкой. Смычок же представляет собой натянутый на хитрое приспособление конский волос, делающий конструкцию отдалённо похожей на охотничий лук. На подоконнике забытая чашка иван-чая, остывшая настолько, что темная вода покрылась пленочкой. Через дверной проем в комнату вбегает два котенка, играя. Катя поднимается и нехотя плетётся к своим детям. Хватаю чернильницу и убираю ее с пола на стол, так же забросанный бумагами.
– Стивер, солнце, время обеденное. – зовет мама. Вздыхаю и поднимаюсь на ноги.
Нужно обдумать каким образом я бы мог сконструировать новое поколение чего бы то ни было, что приведет меня к должности главного дворцового чертёжника.
Когда мама проходит в комнату, то первым делом в глаза бросается посеревший оттенок кожи. Рыжая копна вьющихся волос поредела в пару раз. Локоны шмотками прилипли к щекам и плечам. Я отшатываюсь к противоположной стене. Чертежи и наработки мнутся и рвутся под ногами. Мать улыбается, обнажая полу разорванный рот и обломки зубов. Щеки кусками свисают, когда из ее рта тонкой струйкой вытекает серая вода, вперемешку с вязко кровью.
Комната наполняется сладким гнилостным запахом плоти и водоема, где я нашел ее в таком состоянии пару лет назад.
Просыпаюсь в холодном поту. В комнате слышится мерное дыхание Катуня Нахимова. За годы вместе я привык к его компании, хоть и ранее мне никогда не приходилось делить с кем-то спальню. Переворачиваюсь на спину, протирая ладонью лоб. С трудом припоминаю дорогу до привала и смотрю в открытое окно. Небо на востоке уже розовое. Рассвет наступит в течении ближайшего часа. Сажусь в кровати и чувствую, как тонкие доски прогибаются под моим весом. Простыни смяты и влажные. Отбрасываю вытертое одеяло и опускаю ноги на прохладный пол из утоптанной земли. Катунь, лежащий на таком же хилом лежаке в аршине от меня, открывает глаза.
– Чего не спишь, малец?
Его и без того грубый голос в полумраке звучит угрожающе. Я потираю шею, разглядывая здоровяка. Его темная кожа ярко контрастирует со светлым постельным бельем. Свалянные в змеек волосы, унизанные бусинками, разметались по подушке. Его ноги почти до половины свесились с небольшой кровати, хоть он и лежит.
– Думаю. – отзываюсь я, чем вызываю тихое хихикание. Нахимов ложится на бок и с выжиданием глядит на меня. Я молчу какое-то время, прежде чем Катунь заговаривает вновь.
– Ты постоянно думаешь.
– Это проблема? – скрещиваю руки на груди. Собеседник задумывается на мгновение дольше обычного. Меня поражает то, что он, кажется, вообще может соображать.
– Да, когда мысли заставляют тебя скисать на глазах.
Катунь отворачивается, накрываясь периной с головой, тем самым оголяя ноги до колен. Это самый высокий человек, которого я когда-либо видел. И финалист конкурса «Самый странный убийца и варвар всех времен и народов Райрисы». Странностей ему и вправду не занимать.
Один из Псов Разумовского – так его знает широкая общественность, осведомленная обо всех ужасах, что Амур сотворил с царевичем. Катунь совсем не похож на злобную гончую. Он веселый и жизнерадостный, пока не берется за ружье. Или лук. Или просто не начинает ломать шеи и откручивать головы, раздавая комичные комментарии. Его шутки смешные, но то, что он делает, когда издевается над своими жертвами – бунт против всех норм морали.
Но мне ли его судить?
