Ангел греха

– Как грубо. А ты что думаешь, Горн? – спросил Билл Карсон обращаясь к гробовщику, со смешком добавив: – Наверняка ведь твоё мнение не сильно отличается от мнения любимый жены.

Взгляд женщины грозно сверкнул, со значением.

– У меня-с своя версия и своё мнение. Вы мне, бандита подселили! – сказал хозяин, ласково глянул на жену и продолжил фальшивить: – Вдруг он меня придушил бы ночью подушкой, схватил бы винчестер, дабы порешить с особой жестокостью-с любимую жену, отрезал бы ей обвисшие сиськи и пошёл бы в город всех стрелять напропалую. Я требую… сами знаете чего требую, справедливости-с! Вообщем – это наверняка он.

Жена легонько толкнула мужа в бок локтем.

– Сходство-с очевидное, стопудово он. Матерью клянусь!

– Вам лишь бы похоронить человека, да поживее и не думая о последствиях и, что важнее, о законностях. Не я один должен заботиться о таких вещах, государство начинается именно с вас, да-да. Имейте терпение, никто на диком западе ещё не пережил каловую стрелу скво в животе, спросите специалиста, он сейчас в салуне напротив, если мне не верите, – Билл Карсон взялся за ус, отдохнул и продолжил, но уже с ноткой специальной хитрости: – Умереть не ответив перед законом, пока я законный шериф – невозможно. Не ответив по закону – легально получить награду нельзя. Не получив награду – нереально поделиться денежками с добрыми друзьями с ответственной гражданской позицией. Всё под контролем. Судья, палач и маршал, да и лучший фотограф мёртвых тел, уже в пути, так что займитесь делом, наведите марафет. Скоро о нас узнают сами газеты и наши имена попадут в государственные архивы! Время играет в пользу умных и против дураков.

Шериф вышел из мастерской демонстративно хлопнув дверью и неспешно зашагал в сторону станции и стоянки извозчиков, продолжая традиционный дежурно-карательный обход.

Погода неторопливо менялась, томно, словно написание исторического романа. Дождь может оказаться смертельным для его слабых лёгких. Нужда направила шерифа в тёпленькое укрытие.

Своевременно закончив беспечный обход Билл Карсон опустошённый вернулся в пустой офис, дабы сидя и облокотившись на стол вздремнуть, по-шерифски, наслаждаясь стуком капель по крыше.

Подумав о болезни и спустя некоторое время он вдруг зафиксировал краем глаза беспорядок в офисе, плевательница в углу лежала на боку, опрокинутая, что неестественно, а бессмысленное хулиганство он не терпит, а вдобавок он обнаружил на своём письменном столе кое-что, плюс кое-что не обнаружил…

Как только, не считая дряблого тела ковбоя в гробу и смерти с фашиной и приспешником все покинули мастерскую, предварительно надёжно заперев дверь на ключ, – к гробовщику домой, в соседнюю пристройку, украдкой, мимо прилавка прошмыгнул в дальнюю комнату Генри Джонс с драной, плотно набитой кожаной седельной сумкой накинутой на правое плечо, как в старые времена больших ограблений всего. В свободной руке, между пальцами он перекатывал монету номиналом в один песо.

Одет помощник шерифа в рабочее время не как принято, а в стиле бандита с большой дороги собирающегося ограбить дилижанс, даже на шею зачем-то повязал красный платок, напомадил волосы бриолином и даже отрастил щетину, насколько возможно. Создавалось впечатление, что он вышел прямиком из ателье, где ему профессиональные портные специально подбирали гардероб, ради должного сиюминутного эффекта, а он всего-навсего нацепил коричневый дедовский сюртук с клетчатыми заплатками. Он любил старую одежду с историей, особенно если в ней кто-то умер насильственной смертью, но впервые в жизни ощущал себя в ней уютно и к месту. На груди его не было значка аж со вчерашнего вечера, а патронташ с кобурой на месте, но на это всё никто не обращал внимания, все привыкли и всем плевать. Значения его обновлённой наружности ни прохожие, ни сам гробовщик особо не придали, ему вообще никогда никто не придавал значения. Данное незавидное свойство выждало свой звёздный час и впервые сыграло на руку обладателю.

Погода к этому времени, как уже было помянуто, чудом постепенно начала меняться. Стало пасмурно, небо посерело, уже слегка покрапывало по крышам, дорожную пыль на всеобщую радость наконец плотно прибило, от этого божественно посвежело. Собирался долгожданный спасительный от засухи ливень. На горизонте уже беззвучно сверкали яркие вспышки молний, словно не к добру. Ветряной флюгер на железнодорожной станции впервые за время затяжной засухи ржаво заскрипел и перешёл в активную фазу своей функции.

– Джонс-младший, выпей с нами! – радостно выкрикнула жена гробовщика с глиняным стаканом кукурузного ликёра в протянутой руке.

В полумраке грезилось, что женщина стоит с поднятой вверх ногой.

Подобранный наряд даровал Генри уверенность и мнимую власть, гораздо более значительную, чем шерифскую. Свободную власть. В этот момент он в образе плохого парня думал о своём первом беспредельном преступлении ради преступления, но понимая, что самое худшее из всего, что он мог плохого совершить для этих жалких людей без настоящего, будущего и даже прошлого – это ничего. Ничего он и не сделал им. Лишь улыбнулся и пафосно спросил подбрасывая вверх большим пальцем огромную старинную монету символизирующую плату:

– За прибыль небось пьёте?!

– За прибыль-с, за что же ещё можно пить днём; ну и за дождь разумеется, физически опасно нарушать традиции… Что принёс? Подарки-с?

– Еда для пациента, всякие причиндалы и один песо.

Жена засмущалась, но невербальным общением приняла условный сигнал к действию.

«Бабы чуют прибыль… особенно тупые. Моя версия абсолютно верна, отныне безоговорочно. Билл взял служителей смерти в долю, а меня не взял, но это уже не важно, я всё решил и я не обидчивый», – подумал Генри Джонс.

Затем он произнёс, испортив всем настроение, но предав чувство значимости:

– Пить в рабочее время и в нервном ожидании важных представителей власти запрещено законом. Ждём судью.

– Но… дождь-с…

Помощник шерифа перебил возражение:

– Далеко не всё, что происходит на диком западе – к худшему. Грядут большие перемены, даже в судьбах простых работяг, таких как мы. Почти нагрянули, вот-вот и скоро все разбогатеем. Ну, а теперь мне нужно поработать, пойду дальше караулить ковбоя. Дайте уже ключ от мастерской, скорее, и не мешайте, мне нужно подготовить важный юридический доклад судье Доусону и делать это лучше в присутствии обвиняемого. Так работает юрисдикция.

Гробовщик с женой вдруг синхронно поняли, что шерифом округа поставят Джонса-младшего, а Билл Карсон пойдёт выше, на повышение. Ситуация скверная, на Джонса они смотрели косо, так как он не удосужился даже прикупить гроб и похоронить родного отца по-божески.

Отперев мастерскую и пройдя к гробам Генри Джонс застал ковбоя прямо в кресле.

Швы на его животе разорваны когтями, он сам это сделал… По ляжке стекала тонкая багровая струйка крови пачкая зелёную обивку. Ковбой осторожно натягивал на исхудалое тело покрытое шрамами ещё влажную после плохой стирки одежду. Шрамы от боёв не только со зверьми, но и с ублюдками и законниками. Ему тепло и липко, как при слизистом соитии, только в оборотном смысле. При виде Генри он даже не поколебался и не постеснялся наготы, видимо узнал.

Дождь уже приятно покрапывал по крыше. Захотелось выйти на лицу и посмотреть на дорогу. В такие моменты откуда-то появляются мостки, а очищающий дождь смывает всю блевотину отовсюду. Город преображается на глазах.

– Лишь тот, кто почувствовал на себе укол стрелы понимает всю суть великой древности, – вдруг проскрипел ковбой в процессе одевания.

– Думаю, вставать вам вредно, – дал очевидное наставление Генри наблюдая боль.

– А я уверен, что в этой дивной палате завалялись плотницкие инструменты, – саркастически ответил ковбой. – Я конечно не плотник, но молотком орудую не хуже, чем господь.

Генри покорно снял с плеча седельную сумку со всем содержимым изъятым при обыске, кроме денег, плаката, тухлой еды и тыквенной фляги. Бряцнул ей об пол, расстегнул и достал изнутри огромные револьверы.

– Почти всё на месте.

– Думал, ты ничего не можешь и придётся с голым боем отбивать мои причиндалы, лицензию на убийство и царство истинной справедливости… По моему грандиозному опыту внешность никогда не бывает обманчива, но, истина всегда сокрыта от глаз людских. Как говорится: «Супротив пули и поноса разум бессилен».

– Плакат остался у шерифа. Остальное я не совсем понял.

– Отвратно слышать, но признание собственного скудоумия в твоём возрасте здравый признак.

На лице Генри Джонса засияла широченно-мрачная улыбка.

Ковбой полностью облачился в чёрную в родную одежду стрелка, включая перчатки стрелка. В помещении даже стало немного темнее. Опираясь локтем на подлокотник кресла чёрный силуэт напоминающий тень медленно поднялся, но не вознёсся. Было мрачное ощущение, что ковбой вот-вот начнёт цепляться локонами длинных чёрных волос за гробы и будет передвигаться по мастерской только таким необычайным образом, словно японский демон; но он просто вразвалку прихрамывая и держась за бок почти элегантно подошёл к Джонсу, который оказался ниже его ростом аж на целую голову.

При каждом шаге рана на животе затруднительно разжималась и сжималась, проступало немного свежей горячей крови, слышалось мерзкое похлюпывание, но он сам решил жить так. Отсутствие уха и повязку на голове гармонично замаскировали неотразимые длинные волосы свисающие до самых плеч.

Он выхватил из чужих рук родные револьверы и подбил себе за пояс, направив дула на член, на третье дуло, патронташ он не носил, ради сексуального возбуждения и чувства опасности, на что у него всегда была сильная эрекция, чем он очень гордился!

Затем он нагло и без спроса опёрся на хилое плечо Генри. На другое плечо повесил ему свою сумку и повёл безвольное подчинившееся существо на улицу.

Гробовщик с женой в это время находились у себя, праздновали погодное явление и лишались возможности стать воочию свидетелями знаменательного исторического события, а могли всего навсего выйти на улицу или выглянуть в окошко. На то они и простолюдины.

У Генри колотилось сердце, как у маленькой девочки, кролика или жертвы беспредельного насилия. Он чётко понимал всю степень отсталости поступка. С другой стороны, ему опротивела до крайности однообразная, стабильная и бедная жизнь на должности, любовь к деньгам, которых нет и не будет, само бедное слово «бюджет», соблюдение выдуманных не им самим правил и порядков. Он эмоционально чувствовал и верил чутью, что выпал некий шанс таким странным образом. Вдобавок он возомнил себя случайным спасителем всего населения, что возможно могло оказаться и так. В этот момент перед ним пронеслись воспоминания. Единственные воспоминания, которые у него были – это притча о толстом богаче на перроне и упущенном шансе. Отныне он будет действовать по вдохновению, опираясь на материализованный реальный шанс, хотя в данный момент опирались на него, в самом буквальном смысле из всех возможных смыслов.

Перед уходом он успел оставить монету номиналом в один песо на борте заветного гроба, забавы ради и мифологемы. Данный гроб теперь особенный и оставлять его с грудой обычных гробов натуральное кощунство.

Между мастерской и салуном ковбой прищурившись знаменитым долгим взглядом осмотрелся по сторонам инстинктивно выискивая опасность, заодно излучая опасность и попятился опираясь на живой костыль в сторону стойла, подставляя язык шлёпающим каплям дождя, со странной маячившей мыслью об утоплении в качестве жертвоприношения. По пути он неожиданно произнёс:

– Давно меня не было. Всё здесь поистине убого! Пустыня не сделала своё дело, увы. Триумф смерти определённо необходим здешним краям. Я здесь не счастлив.

– Я тоже.

Дорогу уже начало развозить. Журчали ручьи. Черви выползли на поверхность омывать голые тела и демонстрировать наготу получая от этого удовольствие.

Двое неспешно передвигались по скользкой уличной грязи увязая даже шпорами, сапоги сзади покрылись коричневой рябью, а одежда начала промокать насквозь. Дождь усиливался и бил прохладными каплями всё сильнее.

Горожане успели нарадоваться, выставить лохани и бочки для сбора воды и уже попрятались в уютные жилища и занимались домашними уютными делами и празднованием. Никто не мылся, такое шерифы пока не контролировали и перед работой нет смысла. Дождь уже все нагло принимали за должное и за законный повод напиться перед предстоящей и неминуемой скотной погрузкой.

Конюх, при виде Генри Джонса и какого-то незнакомого ублюдка не задавая вопросов с озадаченным косоглазым видом вывел нужную лошадь из нужного денника, изрядно посвежевшую за время пребывания в конюшне, сытую, вымытую, с новой подковой и перевязанным глазом. Перепутать единственную старую особь с торчащими рёбрами и увечьем среди рабочих лошадей праздно жующих вкусное травяное сено добываемое ловкими губами из яслей нужно было постараться или быть конченным идиотом.

Некоторые лошади вдруг начали переставлять длинные волосатые копытца в соломе и выглядывать из окон своих денников, таращась подобно изображениям святых на иконах византийской живописи, смотрящих с упрёком на грешников зашедших с улицы в святое место.

Конюх даже помог набросить просушенный вальтрап, затем снял просушенное седло с крюка и подтащил. Генри взял седло из рук конюха и ловко набросил на лошадиную спину, как бы демонстрируя стрелку, что он не просто городской паренёк, а умеет даже седлать лошадей, как ковбой, и не прочь замарать нежные руки лишний раз, даже если в том нет необходимости. Конюх затянул подпругу, надел узду на длинную голову, а Генри подвесил седельную сумку сзади на седло и закрепил её ремешками, затем помог стрелку просунуть ногу в ржавое зубчатое стремя и подсадил страдальца плечом. После чего тот издал щелчок языком, коснулся шпорами рёбер и побрёл верхом под дождь, к городским воротам в северной черте, не поблагодарив косого рабочего конюшни и не попрощавшись, ни с кем, как хозяин жизни.

Небритый, мокрый одноухий всадник без шляпы на одноглазой лошади отправился в очередной тернистый путь и предположительно последний, учитывая возраст, скопившуюся боль, потерю здравого равновесия, возможное наличие в крови инфекции и потерю крови, хоть и отравленной. Он поглаживал любимца по холке изгоняя лошадиный страх и чувство обиды от недавнего расставания.

По дороге, ещё не покинув город он смотрелся по сторонам выискивая взгляды обывателей, в надежде опытным путём выявить навредившего лошади, но улица уже была пуста, словно население покосила чума. Истинное зло не остаётся безнаказанным лишь в детских сказках, а не в суровой исторической реальности преступных эпох, а эпохи, как известно, все без исключения преступные, а рубежи великих времён и перемены – это самое страшное, что есть в жизни масс.

Вдруг, группа рабочих вывалилась из салуна и строем, по мосткам из досок поплелась в сторону перрона, где их для подготовки к погрузке ждал пустой состав из деревянных вагонов своей необъятной длиной уходящий за пределы видимости.

Вслед за безвольными работягами специально шлёпая по лужам плёлся беспризорный босой малец, выдавливая между пальцами грязь периодически, получая от этого незамысловатого действия необычайное удовольствие и первобытную радость.

– Взирайте людишки! Я вас покидаю. Презирайте все меня, – вдруг прохрипел ковбой выплёвывая воду обращаясь к «стаду» и медленно вынимая револьвер из штанов.

Мужики озираясь ускорили шаг и сделали вид, что ничего не слышат и не видят, из-за шума дождя, а головы их заняты важными делами и им некогда. Они все дружно опаздывают. Услыхав всадника лишь малец замедлил ход и отстал от строя.

Ковбой без размышлений нацелил Кольт Драгун ребёнку прямо в лицо, подрезанная свинцовая шаровая пуля которого способна разорвать маленькую голову в клочья и оторвать приличный кусок от взрослой головы, даже жирной. Их взгляды на мгновение пересеклись.

– Демон! Я догадалась кто ты, да мы все уже догадались и всё обсудили… Ты больше не нужен нашим мужьям. Мы будем жаловаться верховным властям на твои грязные проделки, в столицу телеграфируем, скопом! – истерично протараторила женщина разрывая глотку, внезапно выскочившая из задрипанной мясной лавки. – Изыди. Оставь ребёнка в покое и тогда мы промолчим, возможно. Забери старика, нас здесь много!

От возбуждения из отёкших рук женщины небрежно выпал бумажный свёрток с драгоценной ветчиной и с грязными брызгами шлёпнулся лужу.

Ковбой заулыбался, спрятал револьвер, взял поводья и коснулся боков лошади шпорами с загадочными словами:

– Что ж, старикам тут и место. Шлюхой ты мне нравилась больше.

– Тварь ты, я после последний нашей встречи неделю срала стоя, а ты даже не извинился!

Женщина обхватила заботливыми опухшими руками оборванца и прижала к массивной груди маленькую головку, но когда ковбой удалился женщина первым делом принялась смывать дождевой водой грязь с ветчины.

Во время сего действа шерифа поблизости не оказалось.

Уже у символических городских деревянных ворот ковбоя галопом на рабочей шерифской лошади нагнал Генри Джонс возбуждённый разборкой с обделённым оплатой конюхом. По пути, рысцой, он едва не сбил с ног женщину с ветчиной и ребёнка, на скаку, но те успели отпрянуть и пасть в грязь, на что Генри никак не отреагировал и промчался мимо без оглядки.

– Ненавижу это место и всех здесь, особенно бывших шлюх. Вы меня вдохновили. Ну, вы понимаете… Мои способности можно применить с пользой, но никак не здесь.

– Разумеется понимаю. Думаю, полезно для жизни бросить то, чему учился у других, на что потратил годы, даже если и не зря, но, конечно, если ты не шлюха.

Генри вдруг потянуло обратно, но он оседлал бесполезное чувство и взял его под контроль, как дикого мустанга, набросив на мускулистую шею лассо, а сомнение хитро свалил на плохую погоду и промокший до нитки дедовский сюртук. Он опытно знал, что просто нужно перетерпеть вожделение и в дальнейшем его захлестнут многообразные адреналиновые эмоции и истинное чувство красоты от созерцания природы государства и богатства облагороженной частной собственности. Он твёрдо и окончательно решился на авантюру, терять нечего и, как многие в его возрасте он уже возомнил себя стареющим и осознавал безвозвратное ускользание времени в вечную кромешную тьму. В молодости такие вещи чувствуются с горем. Главное, как можно скорее оказаться где-нибудь подальше от дома, знакомых и матери, только так ему будут завидовать ему подобные и мысленно словцом поддержат истинные свободомыслящие.

– Может, вы меня сориентируете. Скажите, как ковбой ковбою. Куда вы путь держите?

Он не стал говорить, что собирается войти в доверие, увязаться следом и вступить в банду, но, ковбой, судя по всему пока сам не против.

– Я на север, в горы. Всё осточертело.

– Так даже в Мексике есть горы.

– Это другое.

– У вас великолепная жизнь, судя по вашему потрёпанному виду, я в таких вещах смыслю, из-за зависти. Как приключения могут осточертеть?

– Великолепная жизнь – не великолепная, пока не закреплена великолепной смертью.

Повисла гробовая пауза, но вскоре Генри Джонс прервал молчание сквозь шум ливня:

– Почему именно на север?

– Обычные странники всегда следуют на юг, в основном к морю, а мы и так на юге и я не совсем обыкновенный странник. Поэтому на север, в горы, туда, где холод, снег, великолепные места… Великолепная смерть предпочитает бодрящую свежесть, она мне сама нашептала, – ответил ковбой. – Впредь советую не назначать так легкомысленно себя ковбоем, ковбоем тебя должны титуловать ошарашенные свидетели твоих лихих злодеяний, твоей подлости или коварства!

Наконец, беседуя два субъекта пересекли черту города. Долгожданный исход полноправно свершён. Но, не тут-то было…

Тем временем в самом убогом салуне на диком западе доктор Родриго божественным чудом оторвался от мини-бара и свежей мексиканской девы, вылез из своей скромной кельи и спустился к общественному бару, к народу.

Обведя взглядом постоянных посетителей он невольно задался вопросом: «И когда они успевают ничего не делать?».

– Эй доктор. Налей вина! – послышался выкрик из зала.

После чего почти синхронно:

– Чур мне бургундского!

– А мне самого дорого…

– Мне самого дешёвого. Такие вещи важно держать в уме. Мало ли, вдруг внезапно разбогатею!

– Ты себя в зеркало видел? Богатеть он собрался…

Раздался заразительный хохот со всех сторон.

– Смейтесь, смейтесь, пока работоспособны, – пробормотал лекарь себе под нос.

Заказывая виски из кактуса Родриго случайно подслушал любопытный разговор, за спиной. Помимо обсуждений различных легкомысленных и мгновенных поступков обычных людей, мужики не спешившие на работу, перед второй сменой вслух вспоминали, как пробитый насквозь ковбой уже свободно разгуливает, шныряет подобно тени с дыркой не только в жопе и уже крепко держится в седле, а ещё вдобавок норовит отомстить, перестреляв напропалую всех и каждого в городе, Джонса-младшего взял на кукан и тот переметнулся на сторону зверя.

Один опытный сплетник увидев задумчивого греющего уши доктора у барной стойки со стаканом дешевого виски подошёл и попросил разрешить спор касательно дырки. Всех очень волновало, сможет ли ковбой срать из неё.

Кто-то верующий в приметы и совпадения фоном тем временем делился умственными соображениями, что якобы именно ковбой привёл грозовую тучу и спас общество от засухи, колодец ведь почти пересох, но это не к добру, к облегчению перед зверской болью, как и любое временное облегчение, скорее даже к апокалипсису, нужно только грамотно определить все символы, дабы корректно трактовать их.

Ковбоя уже многие «смельчаки» называли по имени, даже шлюхи, включая новеньких, самых падких. Стоило одной собаке узнать легенду в таком убогом месте, так собака всем всё мигом растрепала и все стали обсуждать старого героя за глаза…

Доктор выпил, соответственно не поверил идиотским слухам, профессионально разрешил спор, даже взаимовыгодно, касающийся его специфики, квалификации оказалось достаточно, а в апокалипсический спор решил не встревать без участия опытного брата близнеца и не трактовать символы, а после ещё решил срочно навестить безнадёжного пациента, каким ковбой ему казался ещё вчера. В настоящие времена дабы прослыть умным достаточно лишь рассуждать логически без философской логики и уметь выкрутиться при ответе на любой поставленный деревенщиной без смекалки вопрос.

Выйдя из салуна за пендельтюр, под навес с прибитым коровьим черепом – он случайно встретил мокрого Билла Карсона, в то же время грязного, злобного, жующего сигару, всех опрашивающего и рыскавшего по домам, лавкам и предприятиям, по порядку, вдоль улицы, в поиске своего помощника, от которого остался лишь значок на столе в офисе и мелкие неприемлемые пакости.

Гробовщик с женой понятия не имели, куда ковбой с Джонсом-младшим подевались, как и мать Джонса. Мать его сказала, что он только недавно заходил домой переодеться и напомадить волосы бриолином. Шериф оказался наверное последним в городе до кого дошли слухи о всех последних важных событиях. У Билла даже в мыслях предварительно не было, что его помощник, слуга, собственность штата и ученик мог его так подло опрокинуть в грязь.

Доктор с умным видом поделился важными слухами, посоветовал не суетиться, принять препарат из ртути или уксусно-свинцовую соль, больше отдыхать; на что был по-дружески послан, после чего Родриго обидчиво растворился за пендельтюром, как призрак. Из салуна вместе с хохотом и прочим отчётливо послышалось:

– О! Какие люди, добро пожаловать, вам снова налить?

– Sí.

Шериф недолго думая ещё навестил конюха, пройдя сразу в конец улицы, где всё подтвердилось, плюс оказалось, что именно он, шериф округа – задолжал конюшне круглую сумму гринбеков и, что его помощник увёл запасную шерифскую лошадь, собственность штата, как и он сам. Ещё выяснилось, что конюх в сговоре, он рассчитывал на смерть пришельца, дабы прибрать лошадь, откормить и продать редкую масть, или размножить… и такое ему Джонс-младший пообещал. Ложь во спасение возможно даже спасла животное от участи отправиться в салун в порубленном на стейки виде или в виде бесподобной конской колбасы.

Билла трясло от злости, от озноба и от непредусмотрительности, он проклинал дождь – это он его так расслабил, проклинал заодно грязь, червей, грозу, вчерашний день и свою лень, тот день, когда согласился взять дебила Джонса-младшего своим помощником и то мгновение, когда не узнал его на улице в штатском, лишь он один волен работать в штатском, когда мэр в столице, на совещании, а маршал в оплачиваемом отпуске, но больше всего он переживал из-за судьи, даже больше, чем из-за туберкулёза. Судья почти единственный из всех, кого Билл Карсон уважал и опасался. Меньше всего на свете ему хотелось отчитываться и выглядеть идиотом с поникшим взглядом смотрящим в пол, перед столь масштабной личностью. Он недоумевал и в порыве ярости воображал повешение. Судья уже скоро прибудет. Нужно успеть всё вернуть на круги своя, к естественному спокойствию и праздной гармонии, как у потрескивающего камина. В его фантазии уже пестрили освещаемые утренним рассветом почерневшие лица с вывалившимися языками, жёлтые штаны спереди, коричневые сзади, как подобает висельникам. Ему стало немного спокойнее на душе и благостнее, ведь возможно скоро он обзаведётся свежим ухом повешенного.