Разорванная судьба

Juliet Black

Разорванная судьба

Пролог

«Судьбу можно разорвать – но она всё равно найдёт дорогу назад.»

Конрад

Арина стояла на табуретке, которую сама притащила к кухонному столу, и изо всех сил старалась удерживать равновесие. Восемь лет – возраст, когда хочется дотянуться до всего сразу, но тело ещё не всегда слушается. Она упиралась коленями в край столешницы, наклонялась вперёд и мешала тесто в большой стеклянной миске, сосредоточенно, почти торжественно, как будто от этого зависело нечто важное.

Мука была повсюду. На столе, на полу, на её рукавах. На кончике носа – маленькое белое пятно, которое она не замечала. Лицо напряжённое, брови сведены, губы поджаты. Она считала движения венчиком, стараясь не сбиться, иногда останавливалась, заглядывала внутрь миски и снова принималась мешать.

Я остановился в дверях кухни и не стал сразу говорить.

Мне было четырнадцать. Возраст, когда ты уже многое понимаешь, но ещё не умеешь с этим жить. За два года, что Арина и её мать появились в нашем доме, я привык к их шагам, голосам, привычкам. Привык к тому, что этот дом иногда звучит иначе. Теплее. Спокойнее.

Сейчас он звучал именно так.

– Ты уверена, что кухня это переживёт? – спросил я наконец, опираясь плечом о дверной косяк.

Арина вздрогнула всем телом. Венчик дёрнулся в её руке, тесто плеснуло на край миски. Она резко обернулась, сначала испуганная, потом возмущённая, и тут же нахмурилась, увидев меня.

– Конрад! – возмущённо сказала она. – Ты меня напугал.

Я усмехнулся и оттолкнулся от косяка, заходя внутрь. Пол под ногами был тёплым, лампа над столом горела мягко, и кухня пахла чем-то сладким и сырым одновременно.

– Ты сама себя пугаешь, – ответил я и наклонился, заглядывая в миску. – Это что?

– Кекс, – заявила она с таким видом, будто сомнений быть не может. – Я делаю кекс.

Я внимательно посмотрел на смесь. Она была густой, неоднородной, с комками, которые Арина старательно пыталась разбить венчиком.

– Он выглядит смело, – сказал я. – Очень смело.

Арина приподняла подбородок, крепче сжала венчик и продолжила мешать.

– Мама сказала, что если стараться, всё получится, – упрямо произнесла она. – И аккуратно мешать.

Она мешала слишком быстро. Венчик скользил по стеклу, издавая глухой звук, и табуретка под ней опасно скрипнула.

Я сделал шаг вперёд и положил ладонь на край табуретки, останавливая его раскачивание.

– Давай помогу, – сказал я спокойнее. – Ты сейчас вместе с тестом полетишь на пол.

Она замерла. Несколько секунд смотрела на миску, потом на меня, будто решала, можно ли мне доверить такое важное дело. Восемь лет – возраст, когда самостоятельность ценится выше всего.

– Только аккуратно, – сказала она наконец и подвинулась, освобождая место.

Я взял венчик, чувствуя, как её взгляд цепляется за каждое движение. Начал мешать медленно, по краям, так, как видел раньше. Она следила, наклоняясь ближе, иногда указывая пальцем.

– Вот здесь ещё, – сказала она. – Там комочек.

Я послушался. Комочек исчез.

– Видишь, – сказал я, – всё просто.

Она улыбнулась краешком губ. Не широко. Сдержанно. Гордясь тем, что это её идея.

– Ты знаешь, – сказала она вдруг, уже тише, – ты мне за это время стал почти как брат.

Рука с венчиком остановилась. Я не сразу продолжил. В груди что-то сжалось и разжалось одновременно. За два года мы действительно стали ближе, чем я ожидал. Я не планировал. Я вообще не думал, что могу к кому-то привязаться так быстро.

Я поставил венчик на стол и посмотрел на неё сверху вниз. Маленькая. Восемь лет. Слишком открытая. Слишком доверяющая.

– А ты мне стала как сестра, – сказал я и провёл рукой по её волосам, слегка растрепав причёску.

Арина возмущённо пискнула, тут же рассмеялась и попыталась увернуться, но табуретка не дала ей отступить.

– Эй! – сказала она. – Я старалась!

Я улыбнулся и притянул её к себе, коротко, осторожно, так, чтобы она не потеряла равновесие.

– Любимая сестра, – добавил я тихо. – Даже не думал, что так привяжусь.

Слова остались между нами. Я не привык говорить такие вещи. Тем более – чувствовать их так ясно.

– А в школе всё нормально? – спросил я, отстраняясь и снова глядя ей в лицо. – Никто не обижает?

Арина покачала головой.

– Нет. А если будут, я к тебе приду.

Она сказала это спокойно. Без сомнений. Как само собой разумеющееся.

Я кивнул.

– Правильно. Я разберусь.

В этот момент в кухне появилась Элина.

– Арина, – сказала она мягко, – тебе пора спать. Уже поздно.

Арина вздохнула, бросила взгляд на миску, потом на меня, но спорить не стала. Осторожно слезла с табуретки и подошла к матери.

Элина посмотрела на меня.

– Тебе бы тоже не мешало лечь пораньше, – сказала она. – Ты снова не спишь до ночи.

Я пожал плечами.

– Я привык.

Она смотрела на меня спокойно. Без упрёка. Без давления. Я поймал себя на мысли, что рад ей. Я не помнил свою мать – она умерла при родах. Элина не пыталась занять её место. Она просто была рядом. Этого хватало.

– Спокойной ночи, Конрад, – сказала Арина у двери.

– Спокойной, – ответил я. – Завтра увидимся.

Она улыбнулась и ушла вместе с матерью. Дверь закрылась. Дом стал тише.

Я постоял на кухне ещё несколько секунд, глядя на миску с тестом, потом вымыл руки и направился в кабинет отца.

Кабинет всегда был другим. Тяжёлым. Закрытым. Там пахло бумагами, кожей и чем-то металлическим. Отец сидел за столом, склонившись над документами. Лицо собранное, жёсткое.

– Поздно, – сказал он, не поднимая головы.

– Ты опять рискуешь, – ответил я, останавливаясь напротив стола.

Он поднял взгляд.

– Ты ещё слишком молод, чтобы понимать.

Злость поднялась внутри. Я сжал пальцы, но голос остался ровным.

– Этот мир до добра не доведёт, – сказал я. – Ты мог бы выйти. Вести легальный бизнес. Без этого.

Он усмехнулся коротко.

– Уже нет.

Слова легли тяжело. Я ничего не ответил, развернулся и вышел.

В саду было холодно. Я достал сигарету, прикурил, прислонившись к стене дома. Никто не знал, что я курю. Это было моё.

Первый выстрел прорезал тишину так резко, что у меня на мгновение заложило уши. Звук ударил по нервам, прошёлся по коже, и тело отреагировало раньше мысли – плечи напряглись, пальцы сжались, сердце сбилось с привычного ритма.

Я замер.

Второй выстрел прозвучал ближе. Глухой, тяжёлый. Такой, после которого уже не остаётся сомнений.

Третий.

Я почувствовал, как пальцы, державшие сигарету, ослабли. Она выпала, упала на плитку и погасла почти сразу, оставив после себя едкий запах. Я не посмотрел вниз. Я уже бежал.

Ноги скользнули по полу, когда я рванулся обратно в дом. Воздух изменился – стал плотнее, тяжелее. Каждый шаг отдавался в висках. Я толкнул дверь гостиной так резко, что она ударилась о стену.

Отец лежал на полу.

Не так, как лежат, когда падают. Не неловко. Не случайно. Он был раскинут, тяжело, неправильно. Кровь растекалась под ним тёмным пятном, медленно, почти лениво, пропитывая ковёр. Я сделал шаг вперёд и почувствовал металлический запах, от которого свело горло.

Он повернул голову. Медленно. С усилием.

Посмотрел на меня.

Узнал.

– Конрад… – выдохнул он.

Голос был слабым. Не таким, каким я привык его слышать. Не голосом человека, который командует, приказывает, решает. Это был голос человека, у которого почти не осталось времени.

– Беги.

Слово прозвучало не как приказ. Как просьба.

Я сделал ещё шаг. Потом ещё один. Колени задрожали, но я не остановился. Я опустился рядом с ним, протянул руку, не зная, куда именно тянуться, что делать, как остановить то, что уже происходило.

– Я помогу, – сказал я, и голос предал меня. – Я сейчас… я…

Наверху раздался выстрел.

Потом ещё один.

Крики. Глухой удар. Что-то тяжёлое рухнуло на пол.

Я резко поднял голову и дёрнулся в сторону лестницы. В груди вспыхнуло одно имя. Я даже не произнёс его вслух.

Я рванулся вперёд.

Рука отца сомкнулась на моём запястье.

Хватка была слабой, но цепкой. Последней.

– Ты им уже не поможешь, – сказал он хрипло, выдыхая каждое слово с усилием. – Пожалуйста… беги. Спасай себя.

Я посмотрел на его руку. На пальцы, испачканные кровью. Потом на его лицо. Он смотрел на меня так, как никогда раньше. Не как на сына, которого нужно закалить. Как на ребёнка, которого нужно спасти.

Глаза жгло. В груди стало тесно, словно воздух внезапно закончился.

– Папа… – вырвалось у меня.

Он покачал головой. Совсем немного. Этого хватило.

– Беги, – повторил он.

Я понял.

И это было хуже всего.

Понял, что он не отпустит.

Понял, что он уже всё решил.

Понял, что если я останусь, мы умрём вместе.

Я вырвал руку. Резко. Почти грубо. Поднялся на ноги и побежал, не оглядываясь, потому что если бы оглянулся – не ушёл бы.

Шаги гулко отдавались в коридоре. Воздух резал лёгкие. Где-то наверху снова раздались выстрелы, но я уже не различал, откуда именно. Дом, который ещё несколько минут назад был живым, наполнялся хаосом.

Я вылетел наружу.

Взрыв прогремел так близко, что меня отбросило вперёд. Земля дрогнула под ногами. Окна вспыхнули ярким светом. Огонь вырвался наружу сразу, жадно, без паузы, поднимаясь вверх.

Я остановился.

Слишком далеко, чтобы вернуться.

Слишком близко, чтобы не видеть.

Дом горел.

Пламя пожирало его этаж за этажом. Крыша трескалась. Огонь отражался в окнах, и от этого казалось, что дом смотрит на меня.

Ноги отказали.

Я упал на колени прямо на асфальт. Тело ударилось о холод, кожа обожглась, но боль не дошла до сознания. Я даже не понял, в какой момент перестал стоять – ноги просто отказали. Дыхание сорвалось, грудь сжало так, что воздух больше не входил. Я попытался вдохнуть резко, жадно, и закашлялся, сгибаясь вперёд, упираясь ладонями в землю. Лёгкие горели. Сердце билось слишком быстро, сбивчиво, как будто не понимало, зачем продолжать.

Имена вспыхнули в голове одно за другим.

Но именно одно из них разорвало меня окончательно.

Я согнулся сильнее, уткнувшись лбом в собственные руки, и на секунду поверил, что если сжаться достаточно сильно, если исчезнуть внутри себя, это прекратится. Не прекратилось.

Перед глазами возникла Арина. Живая. Такая, какой она была всегда – с доверчивым взглядом, с этой тихой радостью, с которой она вошла в наш дом два года назад. Тогда она стояла в прихожей, неловко сжимая ремешок своей сумки, и смотрела вокруг так, словно боялась сделать лишний шаг и всё разрушить. А потом начала смеяться. Просто так. И дом перестал быть мёртвым.

Я резко вдохнул – и тут же задохнулся снова.

Потому что теперь в голове было не это.

Я представил другое.

Как она услышала первые выстрелы.

Как не поняла сразу, что происходит.

Как замерла.

Как вжалась в стену или спряталась под стол, потому что так делают дети, когда им страшно.

Я представил, как она увидела людей с оружием. Чужих. Жёстких. Огромных для её восьмилетнего мира. Как у неё дрогнули руки. Как она, возможно, звала. Не меня – просто кого-нибудь. Любого.

А меня не было.

Я не стоял рядом.

Я не закрыл её собой.

Я не сказал, что всё будет хорошо.

Никто не защитил её.

Эта мысль ударила сильнее огня. Сильнее выстрелов. Сильнее всего.

Чёрт побери.

Ей было всего восемь лет.

Восемь лет – это не страх. Это не кровь. Это не ночь, в которой приходят убивать. Это вера в то, что взрослые всегда успевают. Что старший брат всегда рядом.

Я стиснул зубы так сильно, что челюсть заныла. В глазах жгло, до темноты, до боли, но слёзы не выходили. Я зажмурился, отчаянно, до пятен под веками, пытаясь вытолкнуть из головы её испуг, её одиночество в этом доме – и понял, что не смогу.

Я буду жить с этим.

Я медленно поднял голову.

Огонь поднимался всё выше. Дом рушился, ломался, исчезал, превращаясь в пепел прямо у меня на глазах. Всё, что я не смог защитить. Всё, что у меня отняли.

Я смотрел на пламя и чувствовал, как внутри что-то меняется. Не ломается. Не рвётся. Становится твёрдым. Холодным. Неподвижным.

Я отомщу.

Мне не важно, сколько времени это займёт.

Мне не важно, сколько крови будет на моих руках.

Мне не важно, кем мне придётся стать.

Если для этого нужно стать монстром – я стану им.

Если нужно отказаться от всего, во что я верил, – я откажусь.

Если дороги назад больше не будет – я не обернусь.

Я найду каждого, кто пришёл в этот дом.

Каждого, кто дал приказ.

Каждого, кто решил, что может забрать чужую жизнь.

Это была не мысль.

Это была клятва.

Глава 1

Конрад

Я проснулся ещё до рассвета.

Не от звука, не от сна, не от кошмара. Просто открыл глаза и понял, что дальше лежать бессмысленно. Сон давно перестал быть отдыхом. Это было короткое отключение, не больше. Тело оставалось напряжённым даже в темноте, даже в тишине, даже тогда, когда вокруг не происходило ничего.

Я сел на край кровати и опустил ноги на холодный пол. Камень под ступнями был ледяным, но я почти не обратил на это внимания. Провёл ладонями по лицу, задержался на скулах, на щетине. В груди – ровно. Пусто. Никакой паники, никакой тревоги. Только тяжесть, к которой я привык.

Я встал и пошёл в ванную.

Зеркало встретило меня безмолвно.

Я остановился напротив и опёрся ладонями о мраморную столешницу. Поднял взгляд и долго смотрел себе в глаза. Тёмные. Глубокие. Выжженные. В них не было ни сна, ни мягкости. Только холодная концентрация и усталость, которую невозможно скрыть.

Мне тридцать.

Но лицо в зеркале выглядело старше. Намного.

Я выпрямился и медленно осмотрел себя. Плечи широкие, тело жёсткое, собранное. Каждое движение – экономное, выверенное. На коже – шрамы, некоторые почти незаметные, другие грубые, неровные. Я знал каждый из них. Помнил, откуда он. Помнил, за что.

Татуировки покрывали руки и плечи. Я не делал их ради вида. Они просто появлялись. Как отметки. Как границы, которые я переходил и больше не возвращался назад.

Я опустил взгляд на свои руки.

Сильные. Спокойные. Уверенные.

Руки, которые ломали.

Руки, которые держали оружие.

Руки, которые подписывали приказы, после которых люди исчезали.

Я медленно сжал пальцы в кулак и разжал их. Суставы побелели, потом снова налились кровью.

Я никогда этого не хотел.

Мысль пришла без надрыва. Я повторял её себе много лет. Иногда – как оправдание. Иногда – как факт, от которого никуда не деться.

За шестнадцать лет мои руки были по локоть в крови. Я сделал всё, чтобы моё имя знали. Чтобы его боялись. Чтобы при нём не спорили и не торговались. Я выстроил власть, вошёл во тьму по собственной воле, перевернул каждый слой этого мира – и всё это ради одного. Найти всех, кто виновен в смерти моей семьи. Но я так и не узнал правды.

Я отвёл взгляд от зеркала и включил воду.

Горячие струи ударили по коже, потекли по плечам, по спине, по старым шрамам. Я упёрся ладонями в плитку и стоял неподвижно, позволяя воде обжигать. Она не смывала ничего. Ни памяти. Ни запаха крови, который оставался где-то глубже кожи.

Мысли, как всегда, вернулись туда, куда возвращались каждое утро.

К Виктору.

Я стиснул челюсть.

После пожара всё произошло быстро. Меня не оставили одного – слишком ценной была фамилия Блэкрейн и кровь, которую нельзя было терять. Виктор забрал меня почти сразу. Дядя. Брат отца. Человек, который не знал, что такое жалость.

С четырнадцати до двадцати двух.

Восемь лет.

Восемь лет, в которых не было детства. Не было слабости. Не было права ошибаться. Виктор не учил – он ломал. Проверял, сколько я выдержу, потом добавлял ещё. Он не говорил о боли – он делал её частью повседневности. Не объяснял, что такое выживание – он заставлял выживать.

Я усвоил всё.

Как смотреть так, чтобы опускали глаза.

Как говорить так, чтобы не переспрашивали.

Как бить так, чтобы больше не поднимались.

Когда Виктор умер, я не почувствовал облегчения. Только пустоту и ясное понимание: он мне больше не нужен. Всё, что он хотел во мне вырастить, уже было внутри.

Я выключил воду и вышел из душа. Взял полотенце, вытер волосы, плечи, грудь. Делал это медленно, не торопясь. Время принадлежало мне.

Я одевался так же, как всегда.

Чёрная рубашка. Плотная ткань. Я застёгивал пуговицы одну за другой, чувствуя, как с каждым движением собираю себя в целое. Тёмные брюки. Ремень. Пиджак лёг на плечи тяжело, уверенно, как броня.

Часы я взял с тумбы и задержал в руках чуть дольше обычного. Холодный металл. Вес. Напоминание о времени, которое я контролировал, и о том, что время никогда не бывает на стороне слабых. Я застегнул ремешок и посмотрел на запястье.

Готов.

Дом встретил меня тишиной.

Прислуга двигалась почти бесшумно. Кто-то остановился у стены, кто-то опустил взгляд, когда я проходил мимо. Здесь никто не задавал вопросов. Никто не смотрел прямо. Все знали своё место.

Я спустился вниз, шаг за шагом, не торопясь.

В гостиной был накрыт завтрак. Всё, как всегда. Я сел за стол, взял чашку с кофе и сделал первый глоток. Горечь прошла по языку, возвращая ощущение контроля. Я ел механически, не вслушиваясь во вкус.

Дверь в гостиную открылась.

Томас вошёл так, как мог позволить себе только он – спокойно. Без напряжения. Без осторожности.

– Ты по утрам всегда такой мрачный? – сказал он вместо приветствия. – Или бывают дни, когда ты просыпаешься человеком?

Я поднял на него взгляд. Уголок губ дёрнулся едва заметно.

– Ты уже завтракал? – спросил я.

Он усмехнулся и сел напротив.

– Успел, – ответил он. – Но кофе не откажусь.

Прислуга появилась сразу, поставила чашку и исчезла.

Я сделал ещё глоток и отставил кофе.

– Сегодня плотный день, – сказал я. – Офис. Бумаги. Сделка по гостинице.

Томас кивнул, откинулся на спинку стула и вздохнул.

– Да. Бумаги, юристы, подписи. Иногда мне кажется, что я больше подписываю, чем дерусь.

Он сделал глоток кофе и добавил:

– Вечером бои. Ты идёшь?

Я посмотрел в сторону окна, потом снова на него.

– Сходим, – ответил я спокойно. – Посмотрим, как дерутся наши.

Я поднялся, поправил пиджак и направился к выходу.

– Допивай кофе, – сказал я, не оборачиваясь. – Поехали.

Я вышел из дома через главный вход и остановился на крыльце. Воздух снаружи был холоднее, резче. Утро только вступало в свои права, и тишина здесь отличалась от той, что была внутри. Она не давила – она наблюдала.

Передо мной раскинулась площадка. Просторная, выверенная, без лишних деталей. Машины стояли ровными рядами, чёрные, тёмно-серые, одинаково ухоженные. Каждая из них была готова сорваться с места в любой момент. Как и я.

Я спустился по ступеням, прошёл между ними и остановился у одной. Провёл ладонью по холодному металлу капота, достал сигарету, прикурил. Первый затяг дался легко. Дым наполнил лёгкие, осел где-то глубоко внутри и немного выровнял дыхание.

Я смотрел вдаль, не фокусируясь ни на чём конкретном.

В этом мире всё продавалось.

Люди, решения, жизни, обещания. За власть, за деньги, за влияние каждый был готов перегрызть друг другу горло, не задумываясь. Я видел это слишком много раз, чтобы верить в исключения. Те, кто клялся в верности, первыми сдавали. Те, кто говорил о принципах, торговали ими при первой возможности.

Поэтому я не позволял себе слабостей.

Ни одной.

Слабости убивают быстрее пуль. Они дают врагам время. Дают шанс ударить туда, где больнее всего. Я вычеркнул это из своей жизни ещё давно, вместе с иллюзиями.

Я затянулся снова и медленно выдохнул дым.

И всё же…

Я повернул голову и заметил, как ко мне идёт Томас. Он шёл спокойно, уверенно, без напряжения. Так идут люди, которые знают, куда и зачем. Я поймал себя на мысли, что за эти годы он стал чем-то большим, чем просто правая рука. Он был рядом слишком долго, чтобы это не имело значения.

У Томаса была Нора.

Я видел её нечасто, но этого хватало, чтобы понять – она другая. Светлая. Настоящая. Не из этого мира. Она смотрела на него так, как давно никто не смотрел на меня. В её присутствии Томас становился мягче, спокойнее. Живее.

Я не мог представить себя на его месте.

Любовь – это роскошь.

Или ловушка.

В моей жизни её почти никогда не было. И та, что была, сгорела вместе с домом. Я знал, что не смогу дать кому-то то, чего сам не получил. Не смогу позволить себе привязаться так, чтобы это имело власть надо мной.

Томас подошёл ближе.

– Поехали, – сказал он просто.

Я докурил сигарету, опустил руку и раздавил окурок носком ботинка. Поднял взгляд на Томаса и коротко кивнул.

Мы сели в машину и выехали с территории. Город принимал нас без суеты. Чикаго просыпался медленно, уверенно, как хищник, который знает, что день всё равно будет его.

Здание офиса возвышалось над улицей массивно и строго. Стекло, бетон, металл. Здесь проходили все встречи. Здесь решались вопросы. Снаружи – законный бизнес. Внутри – власть.

Мы вышли из машины и вошли внутрь.

В холле было светло. Секретарь подняла взгляд, тут же выпрямилась.

– Доброе утро, мистер Блэкрейн, – сказала она.

Я кивнул, не останавливаясь. Она отвела глаза. Здесь все знали, что за фасадом легальности скрывается гораздо больше. И никто не хотел знать подробностей.

Мы поднялись на нужный этаж. Двери лифта открылись, и я вышел первым. Кабинет ждал нас.

Пространство было большим, строгим, без лишнего. Рабочий стол, кожаное кресло, шкафы с документами. Панорамные окна во всю стену открывали вид на город. Чикаго лежал передо мной, живой, шумный, мой.

Я подошёл к окну и остановился, глядя вниз.

– Во сколько встреча? – спросил я, не оборачиваясь.

– Через двадцать минут, – ответил Томас. Я услышал, как он посмотрел на часы.

– Хорошо, – сказал я. – Подготовим бумаги.

Я отошёл от окна, прошёл к столу и сел. Открыл папку, затем другую. Документы легли ровно, привычно. Я включил ноутбук, проверил почту, пробежался взглядом по цифрам. Всё было готово. Осталось только поставить подписи.

Через несколько минут я закрыл папку и поднялся.

– Пошли, – сказал я, взглянув на Томаса. – Все уже, наверное, приехали.

Я вышел из кабинета первым и направился по коридору, не оглядываясь. Томас шёл рядом, на полшага позади – не из подчинения, а по привычке. Здесь не требовалось слов. В этом здании и так знали, кто принимает решения.

Конференц-зал находился в конце этажа.

Дверь была закрыта. Я толкнул её и вошёл.

Разговоры оборвались сразу.

Головы поднялись почти синхронно. Несколько мужчин в дорогих костюмах сидели за длинным столом, перед ними лежали папки, планшеты, стаканы с водой. Кто-то держал ручку, кто-то сжимал её слишком крепко. Воздух в комнате изменился – стал плотнее, тише.

Я прошёл к своему месту во главе стола и сел, не торопясь, не бросая взглядов. Томас опустился рядом. Несколько секунд никто не говорил. Они ждали.

Я открыл папку перед собой, пролистал документы, остановился на нужной странице. Провёл пальцем по строчке, поднял взгляд и посмотрел на одного человека – мужчину лет сорока пяти, аккуратно подстриженного, с идеально завязанным галстуком.

– Ты правда решил, что сможешь меня обмануть? – спросил я спокойно.

В зале стало тихо так, что было слышно, как кто-то сглотнул.

Харрис дёрнулся. Едва заметно, но этого хватило. Он выпрямился, попытался натянуть на лицо уверенность, но пальцы уже сжали край папки слишком крепко.

– Простите… – начал он и тут же запнулся. – Я не совсем понимаю…

Я закрыл папку. Медленно. Без резких движений. Положил ладонь сверху и слегка надавил, словно ставил точку.

– Ты понимаешь, – перебил я. – Просто надеялся, что я не полезу глубже.

Я наклонился вперёд. Не угрожающе. Хуже.

– Ты заложил материалы ниже классом. Сменил подрядчиков. Раздул смету. И при этом решил, что я подпишу это, даже не заглянув в цифры.

Я сделал паузу.

– Скажи, Харрис… ты правда считаешь меня идиотом?

Он побледнел. Галстук стал ему тесен, он дёрнул его, будто в комнате внезапно стало жарко.

– Нет, конечно нет… – быстро заговорил он. – Это недоразумение. Ошибка. Мы не хотели…

– Хватит, – сказал я тихо.