Мое духовное странствие

Со времён японского концлагеря у меня остались странные, туманные воспоминания: как будто я встречалась с дружелюбным, статным мужчиной в тюрбане, который беседовал со мной и успокаивал. Я не знала, был ли это сон, или действительность, или, может быть, на границе сна и пробуждения, но в воспоминаниях это было реальным. Среди английских солдат, которые были посланы защищать наш лагерь от «хай-хо парней», был отряд гурка – специально обученных непальских солдат. Когда я увидела тюрбаны на их головах, я стала целыми днями искать среди них человека из моих воспоминаний, и осмотрела всех гурка, которых могла найти. Но этого доброго человека с тюрбаном среди них не было. Гурка выглядели намного более грубыми, и черты их лиц были совсем не похожи на его правильные черты. Позже я увидела его образ снова, когда в 1964 году познакомилась с теософией и узнала о Мастерах Мории и Кут Хуми.

Наша жизнь в Голландии постепенно вошла в колею. Моя мать, сделав карьеру в КЛМ, проводила всё своё время на работе, с утра и до позднего вечера, поэтому отдала нас с сестрой в женскую гимназию, что, по её мнению, должно было предотвратить «проблемы с мальчиками». Оставалась ещё одна проблема: она не могла сидеть дома и ждать нас с готовым чаем и бутербродами, когда мы возвращались со школы. Поэтому о нас заботились домоправительницы и домработницы. Я помню одну такую домоправительницу – полячку, которую мы всячески изводили, поэтому однажды она, не выдержав, встретила нас по возвращении из гимназии ведром холодной воды. Но мы успели проскользнуть мимо неё, и вся вода досталась обоям…

При такой жизни, когда мы после выпускных экзаменов в гимназии начали самостоятельную жизнь, оказалось, что у нас почти не было опыта обхождения с юношами, мужчинами, кроме опыта чинных уроков танцев в школе Руби Дорани в Гааге. Я не знала ничего о мужчинах, и это стало для меня источником больших проблем в течение нескольких десятков лет. Можно было сказать, что образ отца, который так важен для растущей девочки, был в моём сознании затемнён образом раздающего пощёчины японца. Поэтому образ мужчины был для меня немного враждебным, и даже в зрелые годы я побаивалась мужчин с ярко выраженным эго, какими бы добрыми они ни были. Их энергию я чувствовала как угрозу; для меня это была своего рода физическая угроза, и так это остаётся даже сейчас. Исключением были случаи, когда мужчины могли ответить на мою потребность в отцовской любви и защите, но даже и это не приносило мне счастья, только множество полезных уроков… Так я постепенно узнавала саму себя.

В подростковом возрасте, на уроках танцев и тенниса, меня притягивали мальчики, которые излучали мягкость и дружелюбие. Я хорошо выглядела, и позже, в большинстве случаев, была в обществе мужчин, вследствие моей работы бухгалтера и администратора. Но слишком долго «держать марку» в этой ситуации я не могла, поскольку часто не понимала «мужских игр» в деловых отношениях. Свою работу я делала с большим рвением и удовольствием, и там мне не могли повредить. Но если кто-то затевал интригу против меня, из зависти, или потому, что я была женщина, то я, чаще всего, проигрывала. Моя заниженная самооценка «золушки из японского концлагеря» играла моим противникам на руку.

Другим последствием времени, проведённого в концлагере, и психических травм, которые мы все там получили, было то, что я легко прекращала свои дружеские и любовные связи. Несмотря на всю свою общественную деятельность, работу в клубах и разных комитетах, я искала, прежде всего, одиночества. Моему одиночеству обычно сопутствовало чувство того, что «наконец-то я могу отдохнуть и обдумать свою жизнь, исходя из своей собственной точки зрения».

Эта моя «точка зрения» до четырнадцати лет состояла из фантазий о маленьком народце, гномах и эльфах, жизнь которых я могла наблюдать в природе. Я могла также, обычно днём, лежа на кровати, попадать в состояние между сном и бодрствованием, которое, однако, не переходило в сон. Тогда я словно слышала разные истории и наблюдала приходящие ко мне образы, которые возникали как будто из глубин вселенной. Мой ум в таких состояниях был как белый экран кинотеатра, на котором я могла видеть вдохновляющие образы, может быть, из давно прошедших времен, и могла чувствовать их атмосферу.

Это одиночество, или погружённость в саму себя, часто превращались в мной же созданную тюрьму, где я пряталась от окружающего мира. Этот внутренний механизм я смогла увидеть лишь значительно позже. Он и до сих пор активен во мне, и я должна быть всегда начеку, чтобы не слишком уж отчуждаться от других, потому что последствия могут быть не очень приятными для меня… В сущности, я просто обожаю уют, а его не создать в одиночку… В подростковом возрасте я страдала от приступов страха, которые на семнадцатом году жизни и до восемнадцати стали просто подавляющими. Тогда мне пришлось научиться управляться с ними, чтобы выжить. Я обнаружила, что со страхом можно обращаться так, как будто это некое существо, с которым можно вести переговоры и договариваться, например, так: «сегодня ночью я хочу спать, так что уходи, а завтра можешь прийти снова…». Внутренне же я продолжала искать выход из повседневных забот и недоразумений. Теперь я могу сформулировать это так: земная жизнь является для каждого ежедневно повторяющимся процессом, как будто ты сидишь на карусели в нашем трёхмерном мире, но не просто так, а будучи прикованным к ней. В этой тюрьме ты, к тому же, связан со всем и вся чем-то вроде липких нитей. Если постараться и сбросить с себя эти липкие нити, тогда можно стать свободным и суметь снова увидеть безбрежное голубое небо. Это понимание дало мне большую легкость. Самое большое счастье, доступное нам, – это встретить человека, который живёт, исходя из этого безбрежного горизонта, и хочет с тобой общаться. Тогда можно начать осознавать великую свободу, которая заключена в нас, или, более точно, содержится под замком, и которую мы, к сожалению, так редко вспоминаем. Большая иллюзия земной жизни заключается в том, что мы не замечаем этого бесконечного повторения одних и тех же положительных и отрицательных переживаний. В сущности, Бога я искала уже тогда, в свои подростковые годы, и знала, что Он может меня освободить. Теперь, глядя на своё прошлое, я с удовлетворением констатирую, что атаки жизни не смогли меня до конца сломить: каждый раз я, как некий живучий сорняк, снова выпрямлялась, и, полная ожиданий, встречала новое приключение.

В шестнадцать лет я стала интересоваться духовными темами и нашла книги Пола Брантона, которые открыли для меня двери к духовности. Первая его книга, которую я прочла, была «Скрытый Египет» – страна, которая уже долгое время притягивала меня. Ещё в четырнадцать лет я прочитала незабываемую книгу для девочек, которая называлась «В тени пирамид». Она очень мне понравилась. Я даже сейчас отчётливо помню подъем, с которым я читала эту книгу, как будто я вспомнила нечто очень важное для себя, и древний Египет был мне хорошо знаком. Описанное в книге было для меня живым: тайны, прекрасные люди, залитые солнцем строения, удивительные события, в общем, я хотела оказаться там. Но это произошло только в 1990 году, и Египет, в котором я оказалась, был совсем не таким, как древний Египет, описанный в книжке.

В книге Пола Брантона «Индийские йоги» я нашла описание дыхательных техник и техник расслабления, которые стала практиковать. Я также пыталась научить им одного из своих друзей, который страдал неизлечимым раком костей, чтобы облегчить его страдания.

Глава 2. 1950 – 1965. Взросление в Голландии. Жизнь в Италии. Первые мистические переживания

Идя назад во времени, я вспоминаю, как в 1956 году я познакомилась в Гаагском студенческом теннисном клубе со студентом из Дельфта по имени Андрис Алт. Он изучал физику по специальности «физика ядерных реакторов». Последовали два бурных года, полные как приятных событий, так и столкновений; обручение, которое я пару раз пыталась аннулировать, но которое, вследствие назойливых вмешательств моей матери и интриг самого Андриса, каждый раз опять входило в силу. 18 августа 1958 года мы всё-таки стали мужем и женой. В ночь перед церемонией я не могла спать, и когда мне все же удалось забыться, кто-то сказал мне во сне: «Не переживай, это продлится не дольше, чем шесть лет». Как оказалось позже, это предсказание исполнилось с точностью до одного дня. Через год, после того как Андрис окончил университет, я уволилась с должности секретарши и ассистента по материалам в одном американском инженерном бюро, и в 1960 мы переехали в Италию, где Андрис получил работу в Евроатоме, в Испре, недалеко от озера Лаго Маджоре.

14 мая 1961 года я родила сына Эдвина. Это произошло в Гааге, в доме моей матери, поскольку в Италии у нас ещё не было своего дома. Несколько дней после родов я испытывала экстатическое состояние. Я чувствовала, что богиня-мать Земли посетила меня, и я осознала, что достигла вершины своей жизни, как женщина: я выносила и родила сына, и Она поддерживала меня. Для меня и Андриса Эдвин был как праздник, и я знала, что я сделаю для него все, что было в моих силах, если это потребуется. Акушерка учила меня, как нужно заботиться о ребёнке. Когда Эдвин начал говорить, для меня это было большим облегчением, потому что теперь я знала, что с ним всё в порядке.

В июле 1961 года мы нашли себе жильё в деревне Калдана, в тринадцати километрах от Испры. Это была большая, типичная итальянская вилла. Ко входу вела широкая аллея, обсаженная гортензиями. Я заботилась о сыне и серьёзно занималась музыкой: к моей большой радости мы купили в Испре для меня небольшой рояль фирмы «Реслер». Я также писала картины маслом, читала книги из нашей обширной библиотеки и наслаждалась прекрасной природой. Телевизора у нас не было; он ещё только появился на рынке в те времена, во всяком случае, в той части Италии, где мы жили. У наших друзей был телевизор, и иногда мы смотрели фильмы, или, например, трансляцию концерта моего учителя музыки Моццати. Но я всегда думала: «Кто в здравом уме может долго смотреть на этот столь неинтересный ящик?» Теперь я осознаю, что эти три года в Италии – природа, искусство, переживание большой любви – стали своего рода матрицей для моей внутренней жизни. В нашем доме было много музыки: пластинки фортепианных концертов, прекрасная месса Шуберта, музыка Баха, в частности, его концерты для двух фортепиано и оркестра, моя игра на рояле и многое другое…

Сейчас я слушаю классическую музыку значительно реже, и мне немного стыдно, что я чувствую по отношению к ней что-то вроде: «всё это уже знакомо мне». Но я по-прежнему много играю, на уровне неплохого любителя, потому что в 1985 году я купила на свои сбережения прекрасный рояль «Фойерих».

Тогда, в Калдане, я нашла в книжном шкафу одну интересную книгу, которая принадлежала ещё моему отцу, и которую мать бережно хранила всю войну, а после войны привезла с собой в Голландию вместе с толстой книгой об И. С. Бахе: «Великие посвящённые» Эдуарда Шюре. В этой книге описывались основатели различных религий, а также жизнь Иисуса. Эта книга неожиданно и незаметно для меня перенесла меня на духовный уровень автора, где человеку открывались космические, сияющие горизонты. Особенно глубоко тронул меня рассказ об Иисусе. Я испытала мой первый мистический опыт и в какой-то момент пережила состояние, которое позже, изучая теософию, определила как «самадхи». На несколько мгновений я попала в возвышенную сферу совершенной гармонии и равновесия, где не было никаких противоречий. Я видела образ семи светлых существ, которые как будто защищали и направляли человечество. Когда я вернулась в своё обычное состояние сознания, я чувствовала себя как птица, которая побывала в бесконечном пространстве и снова попала в свою удушливую маленькую клетку. Мне буквально не хватало воздуха. Я была поражена и не понимала, что произошло со мной; моё сердце только и желало, чтобы быть рядом с Иисусом Христом. Я попыталась рассказать это другим, но только «набила себе шишек», потому что мои знакомые совсем ничего не знали об этом, и рассматривали моё переживание как временное, но приятное помешательство.

Деревенька Калдана находилась в холмах на высоте около 600 метров над уровнем моря, и из своего дома мы могли наблюдать Лаго Маджоре, «Большое Озеро». Красота окружающей местности, духовность искусства, которую я чувствовала в атмосфере, на все последующие годы наложили на меня печать томления по внутренней красоте и духовной ностальгии. После того, как я вернулась в Голландию, я ещё годы скучала по старой итальянской вилле с башенкой, где для меня постепенно возникла атмосфера инспирации, духовности и красоты. Андрис, очевидно, видел свою жизнь на вилле по-другому: он был занят только своей работой и своим техническим хобби, собрал коллекцию инструментов для всяких поделок и устроил себе мастерскую в комнате рядом с кухней.

В начале шестидесятых годов 20го века мы, вместе с другими сотрудниками Евроатома, были своего рода «европионерами»: незадолго до этого, в пятидесятых годах, был создан Европейский Союз, тогда насчитывавший всего пять стран. Это было начало «объединённой Европы», и жизнь чувствовалась, как нечто совсем новое и многообещающее. Жизнь в области вокруг Испры была простой и незатейливой, но живописной и мечтательной. Забегая вперёд, скажу, что с течением времени жизнь в этой области стала более современной и кипучей, но материалистичной… Разговоры на разных языках с нашими английскими, немецкими и французскими знакомыми становились все более и более привычными мне; я выучилась также итальянскому, и наслаждалась встречами и разговорами с местными жителями, свободной жизнью в живописных окрестностях. Меня трогало почти до слез, когда я видела вдалеке пастуха, идущего по пустынной просёлочной дороге недалеко от Калданы со стадом своих овец, позади него виднелись горы и заходящее солнце над Лаго Маджоре: в этом была какая-то неописуемая красота. Я иногда чувствовала себя, как будто в сказке, гуляя днём по деревне и заходя в гости к поселянам, пока Эдвин, мой сын, спал в своей кроватке. Они принимали меня очень сердечно, и мы беседовали с ними о всякой всячине. То, что они рассказывали о своей жизни, было, в сущности, далеко от меня, но это была реальная жизнь, земная и тяжёлая, и в ней чувствовались также добро, сила и сочувствие. Некоторые из деревенских людей ни разу в своей жизни не побывали дальше Милана, но они были мудры, и разговоры с ними были для меня интересны и поучительны.

Предположительно потому, что мой муж был ядерным физиком, я заинтересовалась книгами Эйнштейна и сочинениями о нём самом (Моё мировоззрение), астрономией и философией, и, среди прочего, Тейяром де Шарденом. Также целыми днями я слушала пластинки, особенно часто «Мессу» Шуберта и концерт для фортепьяно в С-мажор Моцарта. Эта музыка трогала меня очень глубоко и как будто уносила в небесные сферы. Я с удовольствием заботилась о сыне, но, несмотря на следование всем указаниям нашего итальянского домашнего врача, голландский педиатр, обследуя Эдвина в июне 1964 года, определил его как болезненного ребёнка, нуждающегося в основательном голландском питании! Эдвину было тогда три года, и он только начал выздоравливать после перелома ноги. Ногу он сломал в яслях Евроатома, куда я вынуждена была его отдать, поскольку Андрис потребовал, чтобы я тоже устроилась на работу в Евроатом. Я протестовала, говоря, что Эдвин ещё мал, и нуждается в моём присмотре, но Андрис и слушать не хотел, и мне пришлось работать, с известными последствиями; так что замечание голландского педиатра меня не удивило. Это были неприятные времена.

Тогда, в 60е годы, мои отношения с Андрисом в очередной раз ухудшились, отчуждение между нами росло все больше, хотя он, по-своему, обожал Эдвина. Вначале я ещё могла справляться с ситуацией, но я была слишком пассивна в смысле решения проблем. Зимой, например, температура в доме была не выше 15 градусов, по требованию Андриса, который называл это «бережливостью». Я надевала на Эдвина и на себя по три свитера и по две пары брюк, чтобы согреться, но Андрис считал, что это в порядке вещей. Я была слишком молода, слишком наивна, слишком простодушна, слишком эмоциональна; я совершала глупые и опрометчивые поступки, я не могла ужиться с Андрисом и была полна жалости к себе в связи с ним. Он, может быть, больше нуждался в матери, чем в жене, и я, собственно, тоже, больше нуждалась в отце, чем в муже.

Наше трёхлетнее пребывание в Калдане было для меня очень важным: там я пережила важнейшие в моей жизни видения. Может быть, это были сны, или сны наяву… Мне снились сны, предсказывающие будущее, и сны, которые отвечали на мои вопросы о духовных материях. Помню, например, как я задумалась однажды о духах и привидениях: как обстоит с ними дело? В ту же ночь мне приснился сон, что я гуляю по замку где-то во Франции, и встречаю там мужчин и женщин в одеждах восемнадцатого века, которые, однако, меня не видели. Кто-то, не знаю кто, объяснял мне по ходу дела, что «эти люди жили пару сотен лет назад, а то, что ты видишь сейчас, это «проекции из прошлого». Это бывает во время всех появлений умерших, поэтому тебе не нужно обращать на них внимание.» Я сочла это объяснение интересным и полезным: интересным потому, что этот предмет был для меня новым, а полезным потому, что после этого сна я уже спокойно могла оставаться одна с Эдвином в нашей большой, стоящей в некотором отдалении от деревни, вилле: Андрис часто бывал в долгих отъездах, то посещая своих родителей, живущих в Америке, то в командировках в Голландии, то в головной конторе Евроатома в Брюсселе.

Потом мне «снилось», что я была в горной местности какой-то далёкой страны, в каком-то доме, где я встретилась с несколькими людьми, сидевшими за круглым столом. Это были необычные люди, в них чувствовалась какая-то особая внутренняя сила и красота, и ещё что-то, неопределимое. Я как будто знала их и туманно осознавала, что это была очень необычная встреча, потому что перед одним из этих людей я опустилась на колени и преклонила голову. Я не знаю, кто это был, знаю лишь то, что он был очень важным человеком.

В другом таком «сне», точнее, в состоянии между сном и бодрствованием, я встретила очень красивого человека, мужчину, который подошёл ко мне и дружелюбно н`а меня посмотрел. Я отчётливо видела его лик: у него был довольно длинный нос, не такой уж высокий лоб, тёмные волосы, и небольшая бородка. Его светло-коричневые глаза были полны любви. И затем я услышала, как кто-то сказал: «Это доброта, любовь и мудрость».

На следующее утро я восторженно заявила Андрису и моим друзьям, что я встретила во сне такого прекрасного человека, что влюбилась в него. Но, сказав это, я вдруг поняла, что слово «влюбилась» было неуместным. Это было нечто иное, любовь на каком-то ином, более высоком уровне, насколько я это могла себе представить в свои 26 лет. Позже, после моего знакомства с теософией и суфизмом, это стало для меня намного более ясным.

Эти и другие сны, видения и события оказались ключом к тому, как мне действовать впоследствии в духовных сферах и в области человеческих отношений. Ключ этот можно было бы описать как некую, не всегда осознанную веру в высшее провидение. Эта вера оказывалась даже сильнее, чем доверие к духовным учителям, которых я встречала. Я знала, что в определённый момент обучения у них, я вдруг могла «увидеть», благодаря внутреннему озарению, некую истину о них и структуру их ситуации, и это было переживание иного качества, нежели просто «знать». Поэтому, хоть я и была всегда благодарна учителям за то особое знание, которое получила от них, всякий раз я возвращалась на свой путь, который вёл к неизвестному и неожиданному.

Эти три года были для меня важными и в смысле искусства, и оказалось, что я могла даже вдохновлять других. Несколькими годами позже, в Голландии, я получила приглашение от старых друзей из Италии, Яан Аалте и его дочери, посетить выставку их картин, если не ошибаюсь, где-то во Фрисландии. Яан Аалте писал, что они с дочерью, были так вдохновлены моими картинами, что тоже начали учиться живописи, и теперь они даже выставляются вместе! Я была рада за них, но на выставку не поехала, потому что была занята тогда совершенно другим.

В то время я также брала уроки фортепьяно в Милане, у концертного пианиста Моццати, которого мы нашли через друзей. У меня тогда уже был уровень неплохого любителя.

Тут случилось нечто очень необычное. Как-то в октябре я отправилась на урок к Моццати в Милан, который находился в 50 километрах от Калданы, взяв с собой сына. На время урока я могла его оставить под присмотром наших итальянских друзей, семьи Молинари, которые обожали Эдвина. Во время занятия вдруг опустился туман, а туман в Италии может очень быстро превратиться в непроходимую стену. Когда я забрала Эдвина и подошла к своей машине – это был маленький красный Фиат 500, туман так сгустился, что я с трудом могла видеть свои руки. Я все же собиралась сесть в машину и отправиться домой, потому что уже было около восьми вечера. Ничего другого мне не оставалось, и страшно мне тоже не было. Внезапно из тумана появился незнакомый господин. Он подошёл ко мне и вежливо спросил, куда я собираюсь ехать. Я ответила, что мне нужно добраться до шоссе, ведущего в Варезе. Он дружелюбно сказал: «Мне нужно в этом же направлении: поезжайте за моей машиной, и я выведу вас на автостраду». Я с радостью приняла его предложение, и долгое время следовала за задними фарами его машины: больше ничего в густом тумане я не видела. Через некоторое время туман стал редеть, и я увидела въезд на автостраду. Машина моего проводника выехала на обочину и остановилась, пропуская меня. Я с благодарностью помахала ему рукой и выехала на автостраду. Потом я часто думала, как это было возможно, была ли это какая-то невидимая защита для меня? Откуда взялся этот человек, почему он подошёл именно ко мне, и откуда он знал, что я нуждаюсь в помощи? Приключения мои в тот день не закончились, потому что на горной, плохо асфальтированной дороге в Калдану, мой Фиат вдруг пошёл юзом, но я смогла удержать машину на дороге, потому что незадолго перед этим училась у профессиональных гонщиков на автодроме в Варезе, как проделывать разные трюки с автомобилем на большой скорости. В общем, впечатление моё от того дня было такое, что мы находились под некой невидимой защитой.

Примерно за год до того, как я вернулась в Голландию, то есть, в 1963, по Евроатому пронёсся слух, что в Варезе открыли картодром. Картодром быстро стал популярен среди «евроатомцев» и местных жителей. Мы с Андрисом как-то тоже туда ездили посмотреть на гонки. Однажды я неохотно, по настоянию Андриса и одного из наших друзей, уселась в гоночный карт. Эта штука могла ехать со скоростью 120 км/ч, и один из гонщиков подробно меня инструктировал, как именно нужно с ней обращаться. Я нажала на газ, и прежде чем я это осознала, я уже мчалась с большой скоростью по картодрому, оставляя позади других гонщиков-любителей. Я увлеклась гонками, и стала иногда приезжать на картодром, посмотреть на гонки и самой поездить. Профессионалы-гонщики, которые ездили для рекламы автомобильных фирм, охотно обучали меня разным трюкам: например, как отгонять от себя конкурентов во время гонок, давя в бок машины выхлопной трубой, которая у карта расположена сбоку. Им, как настоящим итальянцам, нравилось, что молодая женщина опережала на картодроме всех. Через какое-то время в Варезе устроили чемпионат по карту, и надо же так было случиться, что я выиграла эти гонки! Я получила красивую медаль, а Андрис был крайне раздосадован этим, потому что стал объектом разных шуток его коллег по этому поводу. Например, тогдашний директор Евроатома, профессор Дельфтского университета, который знал Андриса ещё по Дельфту, сказал своим спутникам, когда они по пути встретились с ним: «А вот идёт муж госпожи Алт». Я нашла это славной шуткой, но Андрис, очевидно, так не думал.

В один прекрасный день, в начале 1963 года, я стояла на подъездной аллее нашей виллы, и вдруг ко мне пришла мысль, что это время относительного внутреннего и внешнего покоя скоро окончится. Возникло предчувствие того, что эти три года пребывания здесь были неким циклом, который подошёл к концу, и теперь для меня наступают бурные времена. Я помню, что я стояла, размышляя над этим, и потом произнесла: «Пусть будет так». Я приняла эту правду, сообщённую мне. Действительно, в июле 1964 я улетела с сыном в Голландию, ещё не зная о том, что мы больше никогда не вернёмся в Калдану.

Однажды я нашла в нашем книжном шкафу книгу о различных духовных течениях, и с большим интересом читала о розенкрейцерах, масонах, суфиях, теософах, мормонах и прочих разных группах. Я сразу сочла Елену Петровну Блаватскую, основательницу теософского движения, замечательным и очень привлекательным человеком. Я наслаждалась, читая рассказы о её приключениях, о её довольно бурной юности, её чудесном общении с духовными Мастерами из Гималаев, энтузиазмом и настойчивостью, с которыми она писала свою книгу «Тайная доктрина», частично продиктованную Мастерами, а также её прямотой. Осенью 1963 года я решила обратиться за дальнейшими сведениями в теософскую ложу Амстердама. Я нашла их адрес и написала туда. Уже через три дня, что было неправдоподобно быстро для деревенской почты, я получила ответ из Голландии, с адресами и сведениями о теософских ложах и библиотеках в Италии.