скачать книгу бесплатно
– Радость моя, ты бы лучше занялась тарелками, – ласково попросил Игорь.
– Не ори на меня! – сурово осадила его Нелли.
– Ну, понеслась… – вздохнул Ванька. – Давайте по пять грамм.
– Дождись Нелли, – придержал его Игорь.
– Подлец! – с пафосом сказала Нелли, столовским жестом кидая перед Ванькой тарелку с гречневой кашей и двумя сосисками. Ванька плотоядно понюхал её, блаженно засопел и обнял Нелли.
– Ты пищевая проститутка, Симаков! – отбрила его Нелли. – Ты женщинам за пищу отдаёшься. Убирай из моего уха свою позорную бородёнку.
– Ни одного поцелуя без любви, Нелечка! – поддержала её Лёля, раскладывая всем салат.
Наконец Игорь поднял стакан и, потупившись, замолчал.
– Не тяни, отец! – застонал Ванька. – Душа горит!..
– Давайте выпьем за нас, – веско сказал Игорь. – Чтобы мы всегда были вместе и чтобы нам вместе всегда было хорошо.
Все выпили и переключились на тарелки.
– Чего это, Симаков, ты сегодня хорошее вино купил? – спросила Нелли, рассматривая бутылку на подоконнике.
– Это я собезьянничал, – с полным ртом сообщил Ванька. – В гастрономе в очереди передо мной мужик на свадьбу покупал целый ящик «Алиготе». А я что, не жених? Ну, и взял то же. Что крестьянин, то и обезьянин.
– По-моему, чуть-чуть недосолено, – поделился наблюдением Игорь. – Солнышко, подай соль, будь добра…
– Неблагодарная свинья, – подавая соль, сказала Нелли, которая солила кашу. – Больше никогда ничего не получишь.
– Ладно, хватит жрать, – неожиданно быстро сказал Ванька. – Пора погреться. – Он схватил бутылку. – Как говорят французы, «Либерте, фратерните, “Алиготе”».
– Не гони коней, Иван, – предостерёг Игорь.
– Пьяница-пьяница за бутылкой тянется, – поддразнила Лёля.
Ванька снова начал разливать. Отличник с изумлением заметил, что из его тарелки уже исчезли салат и обе сосиски.
– Ну ты, Ванька, и горазд жрать, – сказал он с уважением.
– Ем быстро, – ответил Ванька.
– И много, – добавила Нелли.
– И часто, – добавила Лёля.
– И не впрок, – подвёл итог Игорь.
Ванька разлил вино.
– Положить тебе ещё салатику, Отличник? – спросила Лёля.
– Мине тоже салатику, – пропищал Ванька, подсовывая тарелку.
Нелли взяла свой стакан, посмотрела на свет и удивилась:
– Что там за гадость плавает?..
Она поставила свой стакан Ваньке, а его стакан взяла себе.
– Вы слыхали, друзья мои, что позавчера в пятьсот шестой комнате человеку голову проломили? – вдруг мрачно спросил Игорь.
– Как?!.. – потрясённо воскликнула Лёля и уронила с ложки на стол салат. – За что?..
– Разлил, а потом долго держал, – пояснил Ванька.
– Дурак, – обиделась Лёля.
– Надо нам с вами выпить за то, что у нас всё обошлось, – сказал Ванька. Отличник понял, что он имеет в виду истории с выселением и с Гапоновым. – Я вот в связи с этим придумал уникальный рецепт, как справиться со всеми жизненными трудностями.
– Н-ну? – с сомнением поинтересовалась Нелли.
– Надо все проблемы разделить на две части – разрешимые и неразрешимые, – начал объяснять Ванька. – Разрешимые отбросить. Неразрешимые тоже разделить на две части – важные и неважные. Неважные отбросить. Важные тоже разделить на две части – срочные и несрочные. Несрочные отбросить.
– Короче! – велела Нелли.
– Короче, вот так всё делить, делить проблемы, пока наконец не останется последняя, самая главная: где купить пива?
Все расхохотались и стали чокаться. Ванька влил в бороду свой стакан, снова схватил бутылку и разлил оставшееся.
– Иван, умерь свой пыл, – недовольно заметил Игорь.
– Рюмочка по рюмочке – весёлый ручеёк, – задорно ответил Ванька.
– Вот только напейся сегодня, Симаков! – грозно предупредила Нелли. – Я тебя любить больше не буду!
– Ты, Ванечка, так много пьёшь… – робко сказала Лёля. – Мы даже познакомились с тобой, когда ты был пьяный.
– Да? – удивился Ванька. – М-м… Не помню. И где это было?
– На втором курсе, в октябре, на дне рождения у Коли Минаева. Ну, это когда Игорь обидел Минаева… Мы играли в вопросы и ответы, а он спросил: почему в магазине минтай без головы дороже минтая с головой?
– И ты в тот день отдалась этому ничтожеству? – подчёркнуто мрачно осведомился Игорь.
– Дурак, – краснея, сказала Лёля и толкнула Игоря в бок.
Взяв стакан, она начала пить вино мелкими глотками.
– Между прочим, Лёля Леушина, – официально сообщил Игорь, – на втором курсе в октябре у вас ещё был роман со мной.
– Заканчивался уже, – язвительно уточнила Лёля. – Потому что вы, сударь, меня обесчестили и бросили.
– Значит, Лёлька, когда я ночами не спала, думая о твоём будущем, ты у меня мужиков потихоньку отбивала? – ахнула Нелли.
– Ну, Нелечка, ты ведь тогда ещё не дружила с Игорем…
– Дружила, – упрямо сказала Нелли. – Мы любим друг друга, Лёлька, ещё с абитуры, поняла, шлюха ты портовая?
– Осмелюсь возразить, – встрял Игорь, – что я поступил после рабфака, Нелли Караванова, радость моя, и мы не могли быть знакомы с абитуры, ибо я на абитуре никогда не был.
– Подлец! – сказала Нелли.
– Ты же тогда, Нелечка, любила Вовочку Петрова…
Тут Лёля и Нелли хором расхохотались так, что Ванька, Игорь и Отличник, не зная чему, засмеялись вслед за ними.
– Расскажи, Нелечка, чем всё закончилось, – попросила Лёля.
– Дура, тут же дети, – ответила Нелли.
– Ну-ну, выкладывай, радость моя, – сурово насупился Игорь.
– Отличник, ты ещё маленький, заткни уши, – велела Нелли. – И вообще, вы – скоты. Зачем вы развращаете мне молодого человека? Я его специально выращиваю в тепличной атмосфере, чтобы он женился на мне, когда я состарюсь и отдалюсь от дел.
– От тел, – поправил Игорь.
– Подлец, – сказала ему Нелли и обратилась к Отличнику: – Отличник, ты помнишь, что обещал на мне жениться?
– Ты изменник, Отличничек, ведь ты мне это обещал!..
– Оставьте его в покое, – досадовал Игорь. – Давайте говорите.
– Гуди, мать, – велел Ванька.
Нелли быстро послала Отличнику поцелуй одними губами.
– Дело было такое, – начала она. – Любили как-то раз мы с Вовочкой Петровым друг друга. И вот однажды напились и пошли в комнату к нему, он тогда один был. А мы с этой клячей, – Нелли кивнула на Лёлю, – на втором курсе жили не в этой общаге, а напротив, а сюда приходили только один раз, на День первокурсника. И решила я по пьяни переспать с Петровым… – Нелли искоса глянула на Отличника и чуть не рассмеялась. Ванька сиял, Игорь сидел смурной. – Ну, туда-сюда, захотелось мне перед самым главным покурить. Надела тапки и шубу на голое тело и вышла в коридор. Все мои тряпки у Петрова остались. Петров ждёт. Через час вылетает – нет меня нигде. Бегал он, искал, а на вахте его бабка Юлька и спрашивает: не от тебя ли час назад голая девушка в шубе убежала? Петров примчался к нам с Лёлькой – я там сижу. Швырнул он мне всю мою одёжку, и больше мы с ним не встречались.
– Чего ж ты сорвалась-то от него, мать? – сквозь смех спросил Ванька.
– А я номер комнаты забыла, – пояснила Нелли. – В планировке запуталась, спросить не у кого – ночь. Сперва по этажу рассекала, потом с горя и двинулась домой.
– Типично общажная история, – угрюмо резюмировал Игорь.
– А чем тебе не нравятся общажные истории? – сразу же весело осведомился Ванька.
– Тем же, чем и общага.
– А общага чем не нравится?
– Я думаю, Иван, что от вопросов, которые не поражают собеседника глубиной интеллекта, следует воздерживаться.
– Знаешь, Ванечка, мне общага тоже как-то не нравится, – виновато сказала Лёля. – Ну, не то чтобы категорически не нравится, а как-то не по себе здесь. Я едва захожу в общагу, моментально какая-то психованная делаюсь. Здесь атмосфера очень нервная, только крайности признаются, всегда чего-то из себя строить надо. Напряжение как перед экзаменом, и отдохнуть невозможно. Если бы я могла, я бы, конечно, не жила здесь.
– Ты, солнышко, говоришь верно, но не видишь причин, – сказал Игорь. – Вот сейчас я объясню, а вы послушайте.
– Кто ясно мыслит, тот ясно излагает, – льстиво втиснул Ванька.
– Главный страх в общаге – это подавление личности, – выспренним слогом начал Игорь. – Человек здесь ничего не значит. Во-первых, его личное мнение никем не учитывается и попирается. А во-вторых, сама система здесь обрекает на нищету и бесправие. Любая вещь здесь – шкаф, матрас или кипятильник – чужая, а заменить своим запрещено, да и нелепо. И поскольку нет права чего-либо иметь, человек становится рабом того, кто даёт ему со своего плеча. Отсюда проистекают два омерзительных свойства общаги.
– Каких? – спросил Ванька, который, для точности прищурив глаз, разливал вино.
– Их сущность в убеждении, что если человек ничего не имеет, то и считаться с ним нет смысла. Это выражается в том, что в общаге и жильё, и душа человека становятся проходным двором. Аннулирование закона «Мой дом – моя крепость» здесь принято называть общажной вольницей или общажным братством. И это квасное братство на руку только нахальству, цинизму и лицемерию. А если жильё и имущество становятся достоянием любого желающего, то и душа становится общественным достоянием. Эта полная открытость уничтожает тайну личной жизни человека, да и вообще таинство жизни. Отсюда и полное пренебрежение к нравственности.
– Давайте выпьем, – быстро вставил Ванька.
– А второе омерзительное свойство общаги – произвол. Здесь власть развращает гораздо быстрее и глубже. И страшно не ущемление прав, а его мотивация: отрицание духовной жизни у человека. Посмотрите сами: всё, что здесь делается начальниками, посвящено одной цели – доказать тебе, что у тебя нет души. Благодарю за внимание.
– Но, Игорёха, произвол, проходной двор – это всё внешнее, – возразил Ванька. – Всё равно остаёшься самим собой, если, конечно, способен. А произвол – штука опасная и для того, кто его творит. Беззаконие власти порождает беззаконие бунта. Если решаешь вырваться, то свобода просто невообразимая, беспредел…
– Не дай вам бог увидеть русский бунт, – усмехаясь, очень тихо произнесла Нелли.
– Так что, Игорёха, произвол в общаге – залог высшей духовной свободы. Ну, а проходной двор… Так ведь это квасное братство не с бухты-барахты возникло, это какая-то форма совести… Колебёт оно, конечно, часто, но если следовать его законам, то никогда подлости не совершишь…
– Ванечка, не надо материться, – попросила Лёля.
– А тайн тут нету – так это двояко расценить можно, – не услышав Лёли, продолжал разгорячённый вином Ванька. – Конечно, от этого и дикое общажное блядство. Но из-за того, что жизнь твоя прозрачна, здесь соврать нельзя. Вот за это я люблю общагу больше всего. Демагогии, идиотизма – выше крыши, но лжи здесь нет. Спастись тут только совестью можно. Ложь – это ведь главная защита человека. Если её отнимают, поневоле психовать начинаешь. Из-за нервозности здесь… ну… сила духовной жизни, что ли, выше. Общага сама тебя к высшей жизни вытаскивает.
– Эта тирада, Иван, по канонам литературных жанров называется панегириком, – веско заметил Игорь. – А он необъективен по многим причинам. Во-первых…
– Погоди, Игорёха, дай договорить, – отмахнулся Ванька. Он был красный, потный, взлохмаченный. Внимательно глядя на него, Нелли аккуратно зажгла сигарету. – Здесь соврать нельзя, значит, верно себя оцениваешь и начинаешь к себе серьёзно относиться, потому что, кроме себя, ничего больше нет. И жить по-настоящему только здесь начинаешь, потому что общага сразу ставит перед тобой те вопросы, на которые надо отвечать, если хочешь человеком оставаться. И нигде, кроме общаги, с ними напрямую не столкнуться, потому что обычно они растворены в быту, незаметны и даже как-то необязательны, ведь они же глубинные, сокровенные. Да, кроме общаги, и не ответишь на них нигде – накала не хватит, не готов будешь, прощёлкаешь их к чёртовой матери и останешься последним чмом. Здесь наша жизнь как в фокусе собрана, предельно обострена и обнажена, потому что общага – это… это…
Ванька опять сбился, не находя слов.
– Истина, – вдруг сказал Отличник.
– Не ожидал я, Иван, что ты вдруг окажешься таким пламенным апологетом общаги, – заметил Игорь, – и столько обнаружишь в ней достоинств, доселе нам не ведомых…
– Весь мир – общага, – сказала Нелли.
Отличник задумался: а чем же для него является общага? Он вспомнил её всю, словно вышел из пересечения каких-то пространств и оказался напротив её подъезда, а над ним, надменно не опуская взгляда, стояла общажная стена, сложенная из жёлтого, как вечность, кирпича. Отличник словно входил в смысл общаги, как в здание, и уже сам только вход нёс в себе массу значений. Отличник представил, как он поднимается по ступенькам крыльца и перед ним ряд из шести дверей. В этом ряду тайна только в крайней левой двери, ибо лишь она открывается, а остальные заперты намертво. Человек, решивший войти в общагу, обязательно почувствует своё ничтожество у этих зачарованных дверей, когда несколько раз подряд не сможет совершить элементарного действия – открыть какую-либо из них. А найдя нужную, он окажется в узком коридорчике, который собьёт с толку, заставляя повернуть перпендикулярно тому направлению, на продвижение по которому человек затратил уже столько усилий. Коридорчик этот разделён пополам ещё одной дверью, которая, притянутая пружиной, всегда закрыта и хитро открывается на входящего, заставляя его сделать оторопелый шаг назад. И последним толчком этого не сложного, но мудрого механизма принижения человека и сбивания спеси является коварный высокий порог, о который спотыкаются слишком робкие и слишком наглые. Для робких это напоминание о необходимости лёгкого поклона, а для наглых – удар, предупреждающий о том, что все здесь смерды, крепостные господина, воплощённого в громаде общаги, и, как все холопы, они должны оставить за порогом гордость и подчиниться закону, который неслышно и грозно звучит в каждом закутке.
После такого внушения вестибюль выглядит как тронный зал. Здесь в вестибюле, квадратном, пустом и гулком, сходятся все ниточки от всех марионеток, рассыпанных по этажам. Здесь на телефоне-автомате краской написан его номер, точно очередное беспощадное напоминание о том, что всё здесь принадлежит не людям, а чему-то высшему, обладающему правом и возможностью описать и пронумеровать всё своё имущество. Те же черты высшего хозяина проступают в почтовом ящике с секциями, откуда торчат замурзанные пачки писем и где над каждой секцией начертана буква алфавита, словно некий символ, обозначающий определённую группу людей в инвентаре хозяина, объединённых по признаку, ускользающему от их понимания. Даже вахта в вестибюле – кафедра из досок, покрытых олифой, – это не более чем очередное свидетельство высшей власти, ибо вахтёр и все проходящие мимо не обращают друг на друга никакого внимания.
Отличник вспомнил главную лестницу общаги, по которой постоянно снуют вверх и вниз и где невозможно пройти и марша, чтобы не посторониться, кого-нибудь пропуская. Люди здесь пытаются стать незаметными, тощенькими, скособоченными и услужливыми. Антиподом главной лестницы с её пристойным внешним видом, иерархией, обязательной вежливостью и энергетическим оброком в виде усталости от долгого подъёма служит чёрная лестница, и она воистину чёрная. Свет тут не горит, перила сорваны, стены покрыты надписями, а потолки закопчены от сигаретного дыма. Здесь на ступеньках, мешая движению, всегда сидят курильщики, и поэтому чёрная лестница лучше всего предназначена для сообщения только между соседними этажами. Выхода в мир она не имеет: ниже второго этажа она перекрыта дощатым щитом, а двери в вестибюль заколочены. Хотя чёрная и главная лестницы вроде бы должны быть конкурирующими, враждующими, на самом деле они не мешают, а помогают друг другу, разделяя функции, необходимые для бытия общаги.
Холлы удручающе голые; они различаются лишь наличием неподобающих предметов – листов фанеры, хромой тумбочки, выброшенной хозяевами, ученической парты, на которую во время дискотек водружается аппаратура. Ощущение сквозняка, пустоты и прохлады в холлах создают двери двух балконов, сквозь которые холлы навылет пронзает солнечный свет.
В длинных и узких коридорах общаги воздух какой-то особый, не воздух, а эфир. Он всегда неспокоен, и даже ночью здесь не бывает тихо, потому что здесь словно бродят призраки иномерных событий, идут по стенам тени людей, дрожит напряжение отзвучавших голосов, текут неуловимые потоки пронесённых здесь когда-то любви, радости, обиды, боли, тоски или ожидания. Здесь трясётся синий свет неоновых плафонов, а вдалеке всегда висит квадрат окна, из которого, если смотреть с расстояния, парадоксальным образом видны одни только облака. Зато если подойти вплотную, то можно увидеть весь город целиком – из окон общаги всегда видно больше, нежели позволяет линейная геометрия.
