скачать книгу бесплатно
– И что дальше делать будешь? – осведомился Ванька, стряхивая пепел в ближайший стакан.
– Что хочу, то и буду, – веско ответил Гапонов.
– Не надо, Ян, доставать Каминского, – сердечно попросил Ванька. – Фигня ведь начнётся, сам знаешь.
– А чего мне этот дрищ сделать сможет? Рыпнется – по зубам отгребёт.
– Ты как пацан, честное слово, – поморщился Ванька. – Ну, своротишь ты ему скулу, так ведь выселят за драку.
– Кто выселит? Сам я себя, что ли, выселю?
– Ну, я тебя как друга прошу, – сдался Ванька. – Оставь его.
– А тебе-то чего?
– Он меня выручал, когда мне было хреново, и я за него заступлюсь.
– Да я ротив него ничего не имею, – пояснил Гапонов. – Ну, возбухнул раз от гонора – хер с ним. Он мне не мешает, пусь живёт.
– Так ты к Каравановой не лезь.
– А чем я его хуже? Он имеет, и я хочу. Она же лядь ощажная.
– Во-первых, она не блядь и блядью не была, – начал Ванька.
– Ага, – перебил Гапонов. – С половиной моего курса перекувыркнулась, и целочка, значит? И сам я её по пьяни прищемил, но дано.
– Видишь, это было давно, Ян, – устало возразил Ванька. – И про блядство её – на три четверти враньё. Кому не дала – тот и вонял с досады. А теперь у неё есть постоянный мужик – Каминский, и ты лучше не суйся.
– Токо что мне это Кама вкручивал, терь ты?
– А что мне прикажешь делать? – удивился Ванька. – Я живу вместе с ним, и это меня задевает! К тому же не обломится тебе.
– Может, и обломиса, – многозначительно сказал Гапонов. – Чего это она Каме даёт, а мне не дас? Знаю я этих баб, замуж она хочет, вот и держиса за этого мудозвона. Зесь, в ощаге, эту лядь никто больше, кроме него, не возьмёт, а ей дано пора. Ещё один аборт – и она уже рожать не сможет, кому такая нужна будет? Тем более, если здесь, в ощаге, она мужика не заведёт, её затрахают насмерть.
– Даже если и так, – разозлился Ванька, – Каминский-то берет её в жёны!
– А я, может, тоже на ней бы жениса, – ухмыльнулся Гапонов.
Ванька в изумлении присвистнул.
– А что? – довольный произведённым эффектом, сказал Гапонов. – Баба она хорошая, на рожу красивая и в постели ток знает. За мужа держаса будет, хозясвенная, самосоятельная. А лядовать начнёт – успокою.
– И ты думаешь, что если она тебе поверит, что ты на ней женишься, так сразу тебе и даст? А потом её под зад коленом?
– Сразу и дас, – согласился Гапонов. – А потом видно будет.
– Всё равно не даст, Ян, – сказал Ванька. – Не поверит.
– Каме верит, а мне не поверит?
– Мне не объяснить тебе, но положись на моё слово. – Ванька помотал головой, раздумывая. – Я её лучше, чем ты, знаю и точно говорю: не поверит. Не даст.
– Ну, это я без тя разберусь, – спокойно ответил Гапонов.
Оба они замолчали.
– Слушай, Ян, – с трудом начал Ванька. – Я тебя как друга хочу попросить: выбрось ты всё это из головы. Ни к чему хорошему это не приведёт. Отстань от них обоих, Ян.
– Пошёл ты на хер со своими просьбами, – отрезал Гапонов.
Ванька поднял на него взгляд.
– Не надо так говорить мне, Ян, – вкрадчиво произнёс он. – Я с тобой пока по-человечески беседую, как с другом, и зла не хочу.
– Да я сам о себе позабочусь, Ванька.
– Что же ты тогда о себе не позаботился, когда зимой тебя менты загребли? Кто тебя отмазывал, может, помнишь? А когда из техникума тебя плющить приходили, кто ещё из наших за тебя вышел, а? Или тот случай с Вьюшковой – припомни, кто тогда всё замял?
– А чего ты мне это в лаза тычешь? – разозлился Гапонов. – Я тя просил тогда, что ли?
– Нет, не просил, я тебе как другу помогал.
– Ну, помог, и спасибо. Что терь, мне те за это сю жись ноги целовать?
– Обойдусь без поцелуев. Ты лучше отстань от Каравановой.
– Не лезь не в своё дело, Ванька, я те уже сказал.
– А ведь тогда, Ян, я тоже не в своё дело лез.
– Ну что за на фиг, лядь! – в сторону сказал Гапонов. – Ты долбанутый, что ли, ни хера не понимаешь?
– Всё я понимаю, Ян, – медленно ответил Ванька. – И то, что ты из-за стояка своего Каравановой жизнь поломаешь, – тоже понимаю. Тебе других баб мало, что ли?
– Своих баб считай, Симаков. Ты меня уже достал.
– Дай ты ему в рыло, Ян, – со своей кровати предложил Генерозов. – Видно ведь, чего ему от тебя надо.
– Зажми щель, Говнорезов, – не оглядываясь, сказал Ванька.
– Ах ты… – приподнимаясь, начал Генерозов.
Ванька развернулся на него, взял со стола за горлышко бутылку и вдруг швырнул её в стену над головой Генерозова. Бутылка лопнула, просыпавшись вниз, и Генерозов вжался в койку.
– Я за такую фигню сечас вышвырну тя осюда, Симаков, – спокойно предупредил Гапонов.
– Шакалов своих прижать не можешь, а меня выбросить намылился? – Ванька со злой улыбкой глядел на Гапонова. – Я ещё не договорился с тобой. Если ты добром отстать не хочешь, давай посчитаемся. С тебя должок и за технарей, и за Вьюшкову, и за ментов. Давай расплачиваться. Баш на баш – и разойдёмся.
– Да ты сам у меня в долгах по уши, – усмехнулся Гапонов. – Еси б не я, тя за пьянку дано уж выперли бы из ощаги. Не начинай лучше, Ванька, кто кому дожен. Зесь я хозяин.
– У меня нету хозяев, Гапонов. Учти, если ты снова начнёшь под Караванову клинья подбивать, у тебя не с Каминским – сперва со мной разборки будут.
– Хер с пробором я на тя, Симаков, положил, понял?
Ванька надул щёки и медленно выпустил воздух.
– Последнее предупреждение, Гапонов. Я тебя долго уламывал, уговаривал, просил… Не заставляй меня к крайнему средству прибегать. Ведь потом сам себе яйца вырвешь.
– Зец, как ты мне надоел. – Гапонов, глядя на Ваньку, плюнул на пол и встал. Постояв перед Ванькой, качаясь с носков на пятки, он пошёл к двери, отпер её и открыл. Затем он вернулся к Ваньке, встал около него и вдруг схватил его за шкирку, свалил со стула на колени и рванул к выходу.
– Пошёл осюда, гондон дырявый! – взревел он.
Ванька локтем ударил Гапонова в пах и, когда Гапонов, зарычав, согнулся пополам, вскочил, схватил его за руку и умело выкрутил её так, что Гапонов развернулся спиной к нему и выгнулся дугой, выпятив живот. Ванька подвёл Гапонова к грязному столу, взял за волосы на темени и ткнул лицом в лужу портвейна.
– Ну, сука, не жить тебе… – прохрипел Гапонов.
– Теперь, Гапон, слушай меня внимательно, – почти спокойно сказал Ванька. – Запоминай, Гапон, сразу, надолго… От Каравановой ты отстаёшь навсегда, – Ванька ткнул его в портвейн, как котёнка. – Ты даже не думаешь о ней, понял?
– Ах ты, сука… – хрипел Гапонов.
– Это было во-первых. Во-вторых, – не обращая внимания, продолжал урок Ванька, – ты оставляешь в покое Каминского – ни разборок, ни драк, ничего… А в-третьих, завтра на студсовете все мы остаёмся жить в общаге – и я, и Каминский, и Караванова, и все мы получаем поселение на будущий год, понял? Твёрдо запомни эти три требования. А если чего, слушай, Гапон, что я сделаю…
– Ну, с-сука… – твердил Гапонов, и Ванька снова обмакнул его в портвейн.
– Слушай, что я сделаю, – говорил он. – Я беру у Каравановой заявление и несу его в ментовку. Если Караванова не напишет, я сам напишу, мне терять нечего…
– Свидетеля нет, сука…
– Вот это самое главное, Гапон: я свидетель. Я свидетель, понял? Я тут за стенкой был, в двести шестой, у Бумагина, и всё слышал. Бумагин подтвердит, что я в его комнате сидел. Если чего – я тебя заложу с потрохами, и загремишь по статье. Всосал? – Ванька сделал паузу и в последний раз начал тыкать Гапонова в портвейн. – Всё услышал? Всё понял? Всё запомнил?
Бледный от волнения Отличник стоял у входа в блок. Ванька без слов обнял его за плечо, развернул и повёл обратно в кухню. Из кухни им навстречу вышла девушка с чайником, кивнула и пошла дальше. Выкрашенная в вездесущий синий цвет кухня была голая, но довольно чистая. В окне косым обрезом виднелась стена общаги, которая в это время дня заслоняла от кухни солнце. Всё помещение заполняла густая тень, и от этого контраста город за окном, уже ощутивший приближение вечера, стал вызывающе ярким: оранжевые дома с чёрными и алыми окнами, жирные, болотно-зелёные кроны деревьев и фиолетовое небо, на дне которого светились вдали фантастически белые многоэтажки заречного района.
Ванька плюхнулся на подоконник, под которым стоял мусорный бак. К баку, как щит к надгробию воина, была прислонена крышка. Отличник сел рядом на стол, столешница которого была покрыта рыжими кругами ожогов. Ванька закурил, поскрёб бороду и спросил:
– Ты слышал?
– Слышал.
– Хреново всё это… – Ванька сплюнул. – Гапонов-то, оказывается, сам к Нельке неровно дышит. Не надо было с ним ссориться, да деваться некуда… И шантаж мой белыми нитками шит. Ну, Бумагин, конечно, за меня горой, только изнасилования-то не было, да и заяв никаких никто писать не будет – чего Нельку позорить…
– Зачем же ты тогда всем этим грозил? – удивился Отличник.
– Сам посуди, отец. – Ванька снова сплюнул. – Нам что главное? Завтрашний студсовет пережить. На Нельку Гапонов и так больше не полезет, меня побоится. А вот чтобы меня не выперли из общаги, мне Гапонова ошеломить надо было. Вот и ошеломил, блин. Лишь бы Гапон до завтра не расчухал, что к чему. А следующий студсовет только в конце сессии. Значит, если кого не зарежем, то доживём год в общаге. Лёльке и Нельке на пятый курс поселение дадут без проблем, за ними грехов нет. Игорёхе дадут, потому что его Ботва любит. И тебе дадут, потому что ты маленький, не пьёшь, не куришь, учишься зашибись. Ну а про себя я сам позабочусь. Если Гапонов решит мне заподлить и не даст поселение, я ему ещё тот цирк-шапито организую. Скажу: квасили вместе, а теперь я – пидарас, а он – д’Артаньян? Развоняюсь на всю общагу. Гапона тогда самого из председателей выкинут. Так что мы при своих остались.
Отличник молчал. Ванька поглядел на сигарету в прыгающих пальцах.
– Игорёха, конечно, правильно поступил, что побежал к Гапону резкость навести, – продолжил Ванька. – Но вот делать этого он не умеет, начал сопли на кулак мотать… А не успел бы я, так завтра на студсовете Гапонов сказал бы, что Каминский первым полез, Говнорезов бы подтвердил, а Игорёха не стал бы ничего объяснять, чтобы Нельку выгородить. И меня с Игорёхой на пару завтра турнули бы из общаги. К тому же Гапонов Игорёхе здюлей бы навешал, а потом с полным правом опять на Нельку полез, и началась бы форменная коррида.
Ванька докурил и ввинтил окурок в стену.
– Игорёха, конечно, отличный человек, но слабоват. Он ставку делает только на свою любовь, а это слишком шатко для нашей долбаной жизни. Он думает, что коли с бабами он Александр Македонский, так и в остальных случаях всех победит и на хер пошлёт. А разным Гапоновым на его любовь насрать прицельно с пожарной каланчи. Поэтому я и встрял. Хотя по уму мне эта склока – как для жопы дверца…
Ванька, выговорившись, спрыгнул на пол и поглядел на руки.
– Вроде не дрожат больше. Значит, не психую… Пойдём домой, отец. Сейчас Игорёхе надо будет ещё клизму поставить.
Игорь с Ванькой сначала поругались, потом помирились, потом ходили в двести двенадцатую к Нелли и Лёле, потом решили купить вина и устроить общий ужин, потом поставили вверх дном всю комнату, разыскивая пустые бутылки, чтобы сдать их, потом наконец упёрлись в гастроном, успев перед уходом опять разругаться. Отличник же решил снова сесть за учёбу. Передряги передрягами, а сессия сессией, и экзамен приближался.
Но погрузиться в учение с головой ему всё равно не удалось. Сперва пришёл за сигаретами Вадик Стрельченко. Потом по душу Игоря вновь явилась Марина Савцова. Потом кто-то искал, где живёт какой-то Бобылёв. Потом пришла успокоившаяся Нелли и, ругаясь, долго рылась в продуктовой тумбочке, выбирая что-нибудь на ужин. Потом снова пришла Нелли и, ругаясь, выгнала Отличника из-за стола, чтобы достать тарелки. Потом притащился однокурсник Отличника Максим Зимовец и долго, с унижением и угрозами, выпрашивал учебник. Потом опять пришла Нелли и, ругаясь, забрала соль. Потом в гости завалился Борька Аргунов и, видя, что никого нет, а Отличник занят, разлёгся на Ванькиной койке и начал курить. Покурив и не дождавшись внимания, он за гриф, как убитого гуся за шею, подтащил к себе гитару, смёл рукой накопившийся от бездействия на струнах музыкальный мусор и заиграл похоронный марш. Тогда Отличник не выдержал.
– Всё, Аргунов, – вставая и собирая тетради, подвёл он итог. – Не могу я больше в этой проходной учиться. Вымётывайся – я запираю комнату и ухожу в читалку.
Читалка находилась на первом этаже. Отличник пошёл туда через вестибюль, где на вахте бабку Юльку уже сменил какой-то студент из подрабатывающих старшекурсников. Читалка представляла собой большой, совершенно голый зал, полностью заставленный ученическими партами. За её окнами в узком скверике вдоль общаги молодые мамы катали коляски и курили сигареты. В читалке, несмотря на то что в сессию здесь собиралось много народу, стояла благоговейная тишина, нарушаемая лишь осторожным шорохом затёкших ног, шелестом страниц и редким шёпотом, столь тихим, что он почти превращался в телепатию. Отличник сел подальше от дверей за парту с красивой однокурсницей Милой Северьяновой и наконец-то полностью ушёл в учебу.
Он просидел в читалке два или три часа, и его лишь дважды оторвали от занятий: один раз собрала конспекты и ушла Мила, другой раз, пригибаясь, словно под обстрелом, к Отличнику пробрался Игорь и сказал, что Нелли и Лёля зовут его перебирать гречку. На это Отличник ответил, что он с утра мыл посуду, а некоторые дрыхли и пусть они теперь сами перебирают гречку, а он будет учиться, потому что поступал в институт не для того, чтобы мыть посуду за тех, кто ночью шляется по бабам или вышибает двери, и не для того, чтобы перебирать гречку, а чтобы получать высшее образование. Прослушав гневную отповедь Отличника, Игорь, так же пригибаясь, убежал.
Отличник ещё некоторое время сидел и читал, и тут за ним пришла Лёля.
– Отличничек!.. – театральным шёпотом прокричала она и от ужаса округлила глаза. – Мы все уже за стол садимся!..
– Иду, иду, – покорно согласился Отличник, собирая тетради.
Общага переживала последний предсонный всплеск жизни. Двери её хлопали, пропуская вереницы жильцов и гостей. В вестибюле у телефона-автомата маялась очередь. Со студентом-вахтёром уныло ругалась какая-то девушка по поводу журнала, который у неё то ли свистнули со стола вахты, где обычно лежала выписанная студентами почта, а то ли вообще не принесли. На главной лестнице была суета, на чёрной – голоса, смех и дым сигарет. Балконы усеяли курильщики, как воробьи – телеграфные провода. В кухнях шипела вода в кранах и могуче трещали на плитах сковородки. Из блоков доносились футбольный гвалт и захлёбывающаяся скороговорка телекомментатора. Отличник шёл по этим лестницам и этим коридорам, о чём-то несущественном болтая с Лёлей, и ощущал, что он гаснет, растворяется, наполняя собой общагу, и его осязание становится вечным общажным сквозняком, его зрение смягчается прозрачными сумерками её помещений, слух его превращается в голоса, смех, хлопанье дверей, кухонный шум, и душа его вмещает в себя всю вселенную общаги с её радостью, разочарованием, первой любовью, надеждой и болью. Отличник шёл и чувствовал, что он любит, бесконечно любит общагу.
В двести четырнадцатой Ванька, Игорь и Нелли уже сидели возле стола. На подоконнике теснились четыре бутылки, сипящий электрочайник и две кастрюли, у одной из которых из-под крышки валил пар. Ванька ковырял штопором в пробке пятой бутылки. В комнате всё было синим от вечера и сигарет.
– Ты, блин, уже заколебал всех!.. – закричал Отличнику Ванька.
– Припёрся всё-таки… – проворчала Нелли с выражением глубочайшего неудовольствия.
Лёля за плечи усадила Отличника и, целуя его в макушку, с вызовом сообщила:
– Он хороший, да! А вы все дураки.
Ванька вскочил, сдвинул четыре стакана и разлил вино.
– Лёлька, где у этого чучела бутылка? – спросила Нелли, и Лёля, спохватившись, попросила Игоря:
– Игорёк, достань там из-за шторы лимонад Отличнику.
– Может, винища, харя? – подмигивая, спросил Ванька.
– Сами пейте вашу бурду, – отозвался Отличник.
– Это не бурда, Отличничек. Ванечка «Алиготе» купил.
– Пусть лимонад пьёт, – строго велела Нелли. – Во-первых, неполовозрелым детям вино противопоказано. Во-вторых, он денег не давал. Кстати, Отличник, с тебя два рубля. А в-третьих, хоть один нормальный человек будет среди ваших пьяных рож.
