скачать книгу бесплатно
Марат расслабил спину, увидев, что я отвлеклась.
– Нет, Танюшка, если бы не ты, я разрушился бы давным-давно, – улыбнулся он. – За тебя я цеплялся, как за соломинку цепляется муравей, упавший в ручей.
Я засмеялась, вообще лестно оказаться для кого-то такой вот «соломинкой», но я думаю, он ошибался, он хотел так думать, потому что эта мысль спасала его в тяжёлые времена, если бы с ним не случилось горе тогда, он забыл бы меня наутро…
А Марат продолжил между тем:
– А я и тебя пытался утопить в своей обыденности, таким я стал сам тяжёлым, перестал быть самими собой. Но не удалось. Ты явилась передо мной, как в том самом стихотворении Пушкина, точнее, в романе: «Но ты явилась и зажгла, как солнца луч»… ну и так далее… Понимаешь? Снова зажгла меня. Моё сердце, мою душу, я опять ожил, заработал. Не бросай меня больше.
Я выдохнула отворачиваясь. Вам такое говорили когда-нибудь? Это ужасно. Ужасно, когда тебя просят не бросать. Это невозможно обещать вовсе, потому что ничего вообще обещать нельзя, мы ничего наперёд не знаем, а кроме того, что я вообще могла пообещать Марату? Он рисует меня в своей голове как-то по-своему, какими-то идеальными штрихами и самыми чистыми красками, но я не такая и никогда не была такой, какой казалась ему. Прежде он не замечал того, что один играет любовный дуэт, не замечает и теперь. И я не могу переубедить. Я уже не пытаюсь, я только молчу.
Так что мы медлили с отъездом, я не знала, дождёмся ли мы здесь начала родов, что, по словам гинеколога, который наблюдал меня в Петрозаводске, недопустимо, потому что мне надо лечь в родильное заранее и подготовиться к кесареву. А я и у врача не была больше месяца, и даже к Аглае не могла показаться, чтобы проверить кровь. Но я чувствовала себя хорошо, и до срока родов ещё достаточно времени, рисковать, отправляясь в Петрозаводск или даже Питер, я не хотела. Сама я бы рискнула просто сбежать из этих мест, а подставить Марата, это было уже чересчур. И так вокруг меня громоздились трупы…
Уехать одной? Как? Я не сделала этого, как сделал РОман, предал меня, между прочим, мог бы позвать с собой, утечь вместе в ту же ночь, ведь его никто не нашёл. Хотя он-то в дисбат намеревался попасть, так и спрятаться, а я… ну успела бы, небось, в Петербург уехать на каком-нибудь автобусе или электричках. Успела бы, пока они хватились его утром, но Роман уехал втихаря. Довольно подло и не по-мужски. Хотя, мне ли его судить? Просто теперь получалось, что втянут и Марат, а у него семья. Признаться, это очень пугало меня. С другой стороны, они местные, неужели Паласёлов и его компания убьют своих земляков, женщину, старика и трёх детей, чтобы наказать меня? Хотя можно дом спалить, как сделали с моим, это будет, тоже отличной акцией устрашения.
К тому же оставался в городке отец и Генриетта, хорошо, что никто ещё не знал, что нас связывает, у Паласёлова нет причин даже подозревать, не будет же он всех знакомых, всех, с кем я работала, с кем была знакома, наказывать, я знаю их полгода, а он всю жизнь. Так что пока мы оказывались запертыми здесь. И как я успела написать письмо Валере, чтобы не приезжал сюда, что сама напишу, где я буду, иначе он попал бы прямо руки Паласёлова. В то же утро написала, когда обнаружила, что РОман сбежал. И как я умудряюсь всё время влезать в переделки…
– Макс, я сам слышал, как Мартинка болтала с Машкой о том, что эти Преображенские разошлись из-за твоей… из-за художницы этой. Он бросил Жанну. Так что то, что он ухлёстывал за ней…
– Это я слышал, но это ничего нам не даёт, – перебил я.
– А может быть, нам спросить ещё раз?
Это Фомка, жених Юзефиной внучки. Мы все знали друг друга с детства, учились в одной школе, классы, годы разные, а школа одна, родители на свадьбы друг к другу ходили, потом в гости, пикники возле домов, зимой на лыжах, летом по ягоды, игры общие, от «казаков-разбойников» до «зарниц»… Мы все вместе росли, всем посёлком. Вот Фродька не Шьотярвская, из районного центра, так что убить её мне было легко. Нездешний и Преображенский, а Жанна как раз моя одноклассница, двоечница-дура. Я был троечник из тех самых, что устраиваются в жизни лучше всех.
– Спроси, Фом. Спроси по-людски. Но если не скажут, припугни, что я приду, сожгу на хрен весь их хутор. С Жанной поговори по-свойски, если он их бросил, какого она прикрывает его? Пусть сдаст. Мы не убьём его за это, так и пообещай.
И Жанка сдала, конечно, и пугать не пришлось, Фомка привёз её, потому что она попросила. Сама.
– Привет, Паласёлов, слышала, ты эту… эту потаскуху ищешь. Надеюсь, ты намерен её убить?
– Намерен, – кивнул я.
Жанна села в кресло, мы были в квартире моих родителей, куда сама Жанка приходила когда-то на мои дни рождения, родители отправились сегодня за покупками в район, их повёз Шлемофон, мне не хотелось сегодня, чтобы они были здесь, когда я так зол и способен на то, что я скрываю от них.
– Ну, так давно бы спросил сестру свою, она с этой сучкой в подружках была.
– Мартинка?
– Ну, может у тебя ещё какая сестра есть, а только Мартинка всё вокруг неё терлась, думала, она научит её так волосы красить, как сама, штоб как лунь, – и Жанка захохотала, обнажая большие зубы, как-то потемневшие или укоротившиеся что ли со школы, одного не хватало сбоку, когда успела потерять? Ведь ей как мне, только тридцать…
Но вслух я не сказал ничего, дожидаясь, когда закончится этот тупой приступ веселья. Наконец, Жанка отхохоталась, и сказала:
– Понимаешь, мне невыгодно, чтобы ты убил Ивана, понимаешь? – сделав «умное» лицо, проговорила Жанна грудным голосом, интересно, кем она себя воображает, bellamafia, что ли? Какая дура, не могу, по носу бы ей треснуть, курица облезлая…
– До твоего Ивана мне нет дела, – сказал я, отворачиваясь, до того сейчас меня раздражало её лицо, и не тем, что оно не было ухоженно и красиво, я уважал людей простой жизни и никогда не испытывал иллюзий относительно своей внешности, так что бесила она меня не этим. А тем, что она готова с лёгкостью предать своего мужа, отдать его с потрохами, лишь бы выгодно вышло.
– Ты мне его домой верни, а с этой дрянью, что хочешь, делай.
– Домой вернуть? То есть, ты знаешь, где он. Ну, и откуда вернуть?
– Десять косых зелёных денег.
Ну вот, что я говорил? За деньги, за какие-то десять штук, квартира в Петрозаводске столько стоит, и не самая роскошная, а она мужа готова за такую малость продать. Мужа!.. О, женщины, вам имя вероломство.
– Получишь. Где они?
– Привози деньги и получишь их.
– Слушай, Жанна, я сказал, будут тебе баксы, я что, по-твоему, в кармане ношу?
Жанка закинула ногу на ногу опять с видом роковой женщины, что было так смешно, и бесило так, что я почувствовал, что у меня заиграли желваки, но я сдержался.
– Хорошо, мартышка, к утру будет тебе всё, что хочешь, – сказал я.
– Ты не обзывайся, а то передумаю и предупрежу их, пусть бегут, – поморщилась Жанка.
И вдруг я заметил, что у неё намокло платье на груди, прямо на сосках… и это остановило меня оттого, чтобы встряхнуть её и прорычать в лицо, что если немедля не скажет, где её муж спрятал Таню, я прибью её.
– Езжай домой, Жанетта, – сказал я. – В двенадцать приеду к тебе.
Жанка поднялась.
– Так в двенадцать, смотри, – сказала Жанна и направилась в прихожую, стуча тяжёлыми подошвами толстых каблуков, они находят это модным. Прежде разувалась, паразитка, теперь куда там, в модных ботах…
В полдень мы были на хуторе, на двор заезжать не стали, дошли пешком, четыре машины ждали на дороге, я не сомневался, что если егерь прячет Таню, то они где-то на заимках его, потому что пределы Карелии она точно не покидала, ну если только в багажнике…
…Я увидел на улице машины Паласёлова и его подручных, и понял, что они приехали не зря. Я поспешил к Геночке в управление, заглянул к Мартинке, она как всегда была здесь, болтала без остановки с кем-то из девчонок из бухгалтерии с аппетитными арбузными булочками.
– Мартина, а Егор где?
– Кто? – не расслышала Мартинка.
– Где Гегал?
– А… я не знаю… в гараже, наверное, а вам зачем, Марк Миренович?
– Да… я брата твоего видел…
– Макса? А что он… – Мартинка удивлённо смотрела на меня, поднимаясь.
Макс был её младшим братом, и она с юных лет привыкла, что у них в семье от него сплошные неприятности, то родителей в школу вызывали, то детская комната милиции, то уже недетская комната с задержаниями, то от армии он бегал, а потом всё же служить отправился, но, вернувшись, принялся за старое. Мартинка стыдилась рассказывать, а уж когда эта банда вокруг него сформировалась, то вообще переживала, больше, чем родители, которые относились ко всему гораздо более легкомысленно, не понимая истинных масштабов происходящего. Вот и вырос мальчик Макс и охотился теперь за моей дочерью, сжёг один из самых старинных и самых красивых домов в посёлке просто со злости на неё. И что он сделает с ней самой? Спасибо Ивану, что взялся защищать её.
– Да нет, Мартина, ничего, так Егора ты не видела?
– Думаю… в гараже. Привет, Берта…
Я спустился с крыльца и повернул за дом к гаражу, где обычно обретался Гегал, я не заметил, что Берта вышла за мной…
Глава 5. Предательство и наказания
В голове гудело и тикало, как будто у меня не череп, а часы, но они, похоже, остановились, батарейка села и тикает теперь не так, как должно, а в моей голове. Но если я часы эти слышу, значит, у меня работает слух. Может быть и зрение работает? И вообще, я живой. Но… надо проверить. Хотя бы открыть глаза, что я и сделал.
И что? Ну… всё плыло перед глазами, какой-то тошнотворный липкий туман, даже не туман, кисель. Я снова закрыл глаза и услышал голос, это было приятнее, чем тиканье, голос его перекрыл. Я не сразу разобрал слова, и голос узнал не сразу.
– Да-да, Лётчик, у меня так же было, щас полегчает.
Я понял, наконец, что это Платон, и «картинка» постепенно прояснилась, как будто испарина сошла со стекла, и я разглядел его. Я вообще всё разглядел. Мы с ним лежали на койках через проход, на настоянии вытянутой руки. У Платона была смешная повязка на голове «шапочка Гиппократа», и он лежал на плоской подушке и смотрел на меня, улыбаясь, на лице у него были ссадины, но это как-то странно украшало его, как украшало когда-то Таню, её украшает всё, даже ссадины.
– Прочухался, ну, слава Богу… – засверкал глазами Платон. – Ну живой, значит, а то я уж подумал, ты в бреду мне явился.
– Я… я такой же «красивый»… как ты? – хрипло спросил я, с трудом ворочая языком.
Он засмеялся.
– Да щас, как я! Сравнился тоже мне, – продолжил смеяться Платон.
– Я про синяки… – засмеялся и я.
А Платон расхохотался, сотрясая уже всю кровать с железной панцирной сеткой, так что она заходила ходуном, позвякивая о соседнюю.
– Да понял я… думаешь, совсем мозги вышибло? Не боись, маленько осталось…
На наш смех начали оборачиваться другие раненые. Оказалось, мы в палате на восемь человек, и были мы уже в Грозном. Стало быть, не все здания здесь сровняли с землёй при штурме, вот в одном был устроен госпиталь, где я теперь был не доктором, а пациентом. Наш госпиталь, в котором я служил в марте, разнесло взрывом, пока я был в Петрозаводске с Таней, поэтому вернулся я уже в распоряжение начальства, погибли почти все, кто работал со мной там. Теперь вот, в полевом госпитале и продолжилась моя служба, туда и привезли Платона.
Танины письма находили меня с большим опозданием, впрочем, писала она мало, только о важном, написала, например, что познакомилась со своим настоящим отцом. Прислала даже его портрет, сделанный тушью, странным образом его лицо напоминало её, глаза ли или выражение глаз. Вообще она больше рисунков присылала, чем текста, так я получал представление, что вокруг неё, люди, лица, природа, эта церковь, которой она так увлечённо занималась. Она ничего почти не писала о себе, о самочувствии, тревогах, которые, конечно, владели ею, не спрашивала, когда приеду, только просила в каждом письме по нескольку раз: «Ты береги себя. Ты только береги себя, Валера…», а в последнем письме, которое я получил, написала почему-то, чтобы в Шьотярв я не приезжал… Никаких объяснений, ни слова о том, почему она бросила всё, что было ей дорого.
Я рассказал об этом Платону, когда нам позволили выходить на улицу во двор. Там оказалось, что одно крыло здания полностью разбомблено, и лежало осыпавшейся грудой силикатного кирпича, а на фасаде были цифры, пострелянные и выщербленные, выложенные кирпичами разных цветов «1973».
– Танюшкин год рождения, – сказал Платон, кивнув на фронтон. – Сегодня её день рождения, между прочим.
Я посмотрел на него.
– Сегодня уже пятнадцатое? Так это… неделя прошла…
Он кивнул. Мы сели на какие-то деревянные катушки от кабелей, зачем они здесь, куда тянули эти кабели, теперь было не понять. Но, в этом разгромленном городе сейчас многое не понять.
– Как мы оказались здесь с тобой?
Платон пожал плечами.
– Ну как я понял, обстреляли нас из миномётов, а вот что дальше, я знаю не больше, чем ты, я очухался, наверное, за час до тебя. Странно, что тебе голову не обвязали.
– Значит, ран там нет, контузия.
– Очень мило, – усмехнулся Платон. – Теперь погоду бошками предсказывать будем?
– Не обязательно, – сказал я. Вообще-то бывало по-разному, но обсуждать наши с ним увечья не хотелось. – А остальные живы?
– Откуда же знать? А ты о Настеньке печёшься?
– Ну… не только, там мои товарищи были.
– И мои были. Я вот не знаю, Игорёк где, живой или… – он отвернулся и, поднявшись, спросил у проходившего мимо парня. – Закурить не будет?
Тот остановился, взглянул на него, на меня, смотревшего на него тоже, и, кивнув, достал пачку каких-то американских сигарет, так что досталась сигарета и мне. Так мы и сели снова, уже дымя ноздрями.
– Вот чёрт ты, Валерка, даже такой как щас, с рожей этой подряпанной едва сигарету берёшь, ни дать, ни взять кинозвезда, – засмеялся Платон.
– Да ну тебя!
Мы посмеялось вместе, а после продолжили говорить.
– Так ты говоришь, Таня сказала, что уехала из Шьотярва? Почему?
Я пожал плечами.
– Хотелось бы знать. Но она ничего об этом не пишет.
– Странно…
– И мне показалось, странно. Она так рассказала об этом городке, с таким неподдельным восторгом, – сказал я, решив не говорить, что я знаю об отце Тани, мне это показалось неловким, захочет Таня, сама расскажет ему. – Теперь она в Питере… а я адрес… потерял я адрес, Платон, носил в кармане на груди, а теперь, видишь…
Я оглядел себя в майке, по случаю жары, нормально, но где моя форменная рубашка с карманами на груди, где было то письмо с адресом?
– В Питере адрес? – усмехнулся Платон. – Ну если это та квартира, о которой я думаю, не переживай, дам я тебе адрес. А ведь ремонта она там так и не сделала. Или сделала теперь…
Он посмотрел на меня, отбрасывая окурок, и приобнял за плечи.
– Неужели, правда, Танюшка беременная?
Я просиял, кивая.
– Абсолютно точно.
– Как же тебе удалось, когда?
– Вот удалось… А в день её «смерти» и удалось. Мы виделись, в её мастерской в центре. Она отвезла меня домой, а сама… тоже домой поехала. Так что… удивительно, конечно, но… мальчик будет.
– Мальчик? Это уже… а ну да… жаль, что не могу обнять мою маленькую сестрёнку, – он вздохнул, посмотрев на небо. – Не поверишь, до чего скучаю по ней. Больше я только по Кате скучаю…
– Почему же я не представляю? Я…
Платон посмотрел на меня, качая головой, и снял руку с моих плеч.
– Нет, Лётчик, не представляешь. У тебя нет сестры. Это… ну это по-другому, когда она и девочка, и твой друг, никаких эротических чувств и притом… любовь и… ответственность.
– Да… жаль, что у меня нет сестры, – усмехнулся я.
