Ключи и замки

Но намного удивительнее оказалось то, что никаких признаков болезни у Ли не обнаружилось и это притом, что накануне я почти впал в отчаяние. И теперь моё творение, которое я едва не загубил своими руками, милая Ли выздоравливала.

Уже через пару дней она чувствовала себя настолько хорошо, что я позволил ей поехать домой. За ней приехал мобиль с водителем и молодой раб, которому очень обрадовалась Ли.

– Серафим! – она соскочила бы побежать, но я остановил её, подхватив на руки, пока не стоило спешить с бегом, я всё же опасался малейшей травмы.

И поэтому, когда подошёл тот самый слуга, я просто передал её ему в руки. Он с улыбкой принял от меня девочку.

– Будьте осторожны с ней. Так, словно она из тончайшего фарфора, – сказала я русоволосому юноше.

Он кивнул:

– Я буду держать так, словно она из самого тонкого костяного фарфора, секрет, которого всё ещё сохраняют на Востоке, – счастливо улыбаясь, ответил Серафим, я запомнил его имя сразу именно потому что он странно говорил и себя вёл, ему было приятно держать Ли на руках, это тоже было странно, обычно рабы намного более сдержанные и холодные, именно этого хотят от них хозяева, чтобы они были роботами, но при этом людьми с теплыми руками, живыми сердцами. И именно это, как мне кажется, приведёт, в конце концов, к взрыву. Нельзя сделать большую часть человечества похожими на механизмы навсегда, когда-нибудь люди захотят выпрямить спины и встать вровень с теми, кому униженно прислуживали, не смея смотреть в глаза. Вот как этот юноша, он смотрел мне в лицо, и даже позволил себе улыбнуться, совсем уж неслыханное. Добро бы он знал, что и я раб, как и он, но это была тайна для всех, кроме меня и Агнессы.

Я не забыл этот случай и этого юношу, потому что с того дня не раз замечал его рядом с Ли. И кроме того, что ещё удивительнее, я замечал ревность со стороны Всеслава…

…А я не замечала. Точнее, не придавала этому значения, не понимала, почему Слава недолюбливает Серафима. Он же, этот садовник, который был ещё и двумя ангелами одновременно, действительно питал ко мне тёплые чувства.

Когда мы ехали из клиники дяди Афанасия, он не сидел рядом, он держал меня на руках, и сейчас они не были такими как тогда, когда он как Нокс вёл меня. Они были тёплыми и плотными, как и полагается рукам и объятиям человека.

– Серафим, а ты… Фос или Нокс? – спросила я.

Опасаться было некого, мы сидели отдельно от водителя, он в кабине, а мы в отделяемом салоне. Это было сделано для безопасности, в случае аварии салон отделялся от кабины телепортом в свободное место. Более девяти метров не могло быть телепортации, но этого хватало, чтобы уберечь пассажиров от травм.

Серафим только погладил меня по голове.

– В этом мире я просто человек. Только выходя отсюда, я разделяюсь на прямого последователя Света, и прислужника Тьмы.

– Как это? – удивилась я.

– А так. Так бывает и с людьми.

– Но ты же не человек.

– Вообще нет. Но в вашем мире я человек. И самый заурядный. Больше того, я раб.

Я чувствовала слабость и положила голову ему на грудь, она была плотная и тёплая сквозь рубашку и пахло от него приятно, свежей травой.

– Как это странно.

– Что странно?

– Что ты раб.

– Ничего странного, маленькая Ли, на земле так было всегда. Одни рабы, другие господа.

Я подумала с минуту и спросила, удивляясь:

– Всегда?

– Всегда, во все времена, – легко улыбнулся Серафим, погладив меня по руке.

– Странно…

Он выдохнул, пожав плечами, словно никогда прежде не задумывался над тем, что это очень странно, что всегда есть и были господа и рабы.

– Ты же видишь, что так везде и всюду. И не только здесь, на Земле.

– Значит, всё, что я видела тогда, было не во сне?

Серафим засмеялся:

– Тогда сейчас это тоже был бы сон, – улыбнулся Серафим, поглядывая в окна. – Приехали, госпожа Ли.

И правда, воздушная подушка, на которой двигался мобиль, точнее, не подушка, а слой воздуха, который держал мобиль над поверхностью магнитов дороги, благодаря которому мобили двигались очень быстро и без тряски, исчез, и мобиль остановился у ворот дворца.

– Не обессудьте, маленькая госпожа Ли, но я понесу вас, господин Никитин настаивал.

– И хорошо, – сказала я, обняв его за шею, мне было приятно, что он прикасается ко мне.

Серафим держал меня так мягко, что казалось, он и не прикасается, я чувствовала лишь тепло и лёгкость. Едва Серафим поднялся по крыльцу, нам навстречу выскочил Всеслав, едва не поскользнувшись на узорном мраморном полу передней.

– Что… как… почему, Ли… почему ты не идёшь сама? – он так побледнел, что я испугалась, что ему станет худо.

– Всё хорошо, Славка, просто сказали, пока не ходить. Дня два.

– Господин Никитин сказал неделю, – возразил Серафим, отчего Всеслав сразу нахмурился, удивлённо глядя на него, словно вообще удивился его существованию. Но ему пришлось за нами, пока Серафим нёс меня в мою комнату. И проводил его подозрительным взглядом, когда тот уходил.

– Что-то я не помню этого раба среди домашних.

– А ты вообще помнишь кого-то из рабов?

– Конечно, – Всеслав пожал плечами. – Нет ничего важнее мелочей.

– Рабы не мелочи, – сказала я, удивляясь, что он так сказал о людях, особенно стало обидно за Серафима.

На это Всеслав только пожал плечами, немного недоуменно, и мне не понравилось, что Слава так сказал о Серафиме, что он вообще так думает о людях, пусть даже это раб, но ведь не предмет.

…А мне не понравилось, что этот раб прикасался к Ли, и что после я несколько раз видел, как он приносил ей цветы в комнату, собственно говоря, свежие цветы всё время были у неё в комнате, значит, он приносил их каждый день. И с какой это стати? У моей бабки не было никаких ежедневных букетов, а у Ли были. И в саду я не раз замечал, как он издали наблюдает за Ли, когда мы играли или сиживали под деревьями с книгами. Это мне показалось странным и очень не понравилось. Если бы он был мальчишкой из школы, куда мы с Ли ходили вместе, я просто поколотил бы его, но он не был мальчишкой, он был взрослым юношей. При этом он был раб. А значит, у меня имелись другие рычаги воздействия, как сказала бы моя бабушка, а я просто подумал, что проклятого садовника нужно выгнать из нашего дома.

– С чего это? – удивилась бабушка, воззрившись на меня своими глазами много раз промытого зелёного цвета.

– Мне он не нравится.

Бабушка пристальнее всмотрелась в меня.

– Что тебе не нравится?

– Не что, а кто. Мне не нравится наш садовник Серафим, я хочу, чтобы он…

– Какое тебе вообще дело до какого-то раба, я не понимаю. Не занимайся ерундой. Я не собираюсь морочиться с тем, чтобы менять садовников из-за твоей странной прихоти. Всё, убирайся вон из кабинета, – сказала она, отворачиваясь снова к бумагам и мониторам.

Её кабинет это огромный сводчатый зал, такой, какой бывал раньше во дворцах тронным, а бабушка отвела его для того, чтобы заниматься своими делами, принимать людей, приезжавших к ней со всего мира, хотя это было и не так необходимо, когда существовала голографическая связь, но, как объяснила мне бабушка, оказывается, несмотря на царящее на планете согласие и мир между разными частями света, справедливое распределение обязанностей и доходов, не обходилось без зависти и соперничества, а значит, шпионажа и желания перетянуть доходы на себя. Я никогда бы не подумал об этом, мне казалось, что всё задумано так разумно и так правильно, но бабушка рассмеялась:

– Всеслав, запомни, люди никогда не перестанут завидовать и желать большего. Поэтому и продолжают следить друг за другом, чтобы выявить слабые стороны, знать, как обыграть партнёра, чтобы вытянуть из-под его влияния лакомые кусочки. А то и вовсе свалить и поставить своих родичей.

– И ты так делаешь?

– Так делают все, – сказала бабушка, глядя мне в глаза. – Разве ты сам не по этой причине хочешь, чтобы я удалила из дома этого садовника? Ты в чём-то завидуешь ему.

– Я?! Рабу? – изумился я.

– Меня не интересуют детали, – отрезала бабушка. – Я сказала это для примера, чтобы ты понимал.

Я задумался над её словами и с тех пор стал наблюдать. Бабушка брала меня на встречи, сажала рядом во время заседаний своего совета, чтобы я привыкал и учился внимать. Раньше мне всё это было неимоверно скучно, но теперь я начал наблюдать за реакциями людей. И это становилось всё занимательнее.

Возвращаясь, я рассказывал обо всём Ли. Ей это тоже было очень интересно. И мы придумали, как и ей присутствовать незримо хотя бы на тех встречах и советах, которые проходили в Вернигоре. В большом бабушкином кабинете стены были обиты деревянными панелями и древними средневековыми шпалерами, ещё маленькими мы обнаружили не один, а несколько тайных ходов из этого кабинета на тайные черные лестницы, выходящие в разные места нашего дома через незаметные двери. Вот за этими тайными дверьми, которые открывались под плотными шпалерами и пряталась Ли, слушая всё, что происходит, а иногда и заглядывая сквозь ткань.

После мы с ней обсуждали увиденное и услышанное. И вот, что самое интересное, Ли часто замечала то, что пропускал я, или просто имела своё мнение о том, что слышала, отличное от моего, из-за чего мы спорили нередко. Но не ссорились. Вообще-то это удивительно, что мы ни разу не ссорились. Даже маленькими, я чувствовал себя старшим и сильным, настоящим мужчиной рядом с ней, и потому, не жадничая, отдавал ей всё, что она хотела, поэтому из-за игрушек или игр у нас споров не было. А игры выдумывала обычно Ли, у неё была какая-то неуёмная фантазия, я всегда удивлялся.

Становясь старше, мы становились ближе, хотя бабушка и бывала недовольна этим как будто, иногда даже высказывала мне замечания, что у меня вместо друзей-парнишек какая-то девчонка в друзьях. Спрашивается, откуда у меня могли взяться друзья моего пола, если все окружающие были ниже меня происхождением, и это уже внушало мне долю презрения в отношении их, это, во-первых. А во-вторых: они и вполовину не были так умны и интересны мне как Ли. По-моему, они были даже глупее меня. И намного. Так что был за смысл водить с ними компанию? Только ради мальчишеских игр? Для этого не было нужды дружить, то есть сходиться близко.

А с Ли мы дружили, не расставаясь, сколько я помню себя. Времена года сменяли друг друга, а в остальном мало, что изменялось. Мы с Ли ходили в школу, мы занимались дома, мы всё время были чем-нибудь заняты и всё время были вместе. По вечерам, попозже, когда считалось, что мы спим в своих кроватях, мы пробирались друг к другу в комнаты, и болтали, играли, обсуждали все происходящие события. А иногда мы просто сидели молча, читая: или смотрели кино, или совершали экскурсии по музеям, это Ли особенно любила

К нам в Вернингор приезжало много людей, приезжали и наши родственники, бабушкина сестра Анна и её сын, Всеволод, он был взрослый с нами никогда не водился, даже не смотрел в нашу сторону, каким-нибудь собакам, бродящим по дому и саду высоконогим борзым, которые так нравились моей бабушке, он уделял внимания намного больше, чем нам. Вообще он мне не нравился. Весь его котовий довольный вид, и то, что он был красив необыкновенно, и то, как уверенно и свысока общался со мной. И даже то, что ему досталось имя моего деда, которым так гордилась бабушка и благодаря которому, сама она была теперь правительницей. И, хотя все в один голос твердили, что похож на деда я, а не он, и в будущем я стану правителем Севера, а не Всеволод, всё же я не мог простить ему его вечной самодовольной ухмылочки, его победоносного вида.

А потом у меня появилась ещё причина ненавидеть его. Ли стала меняться. То есть, вначале как-то ужасно стал меняться я сам, я начал расти, на моём теле появились волосы, мой член стал каким-то огромным и непослушным, заставляя едва ли не постоянно думать о нём. И хуже всего то, что он не слушался и безобразничал в особенности, когда я думал о Ли или смотрел на неё. А она теперь из малышки тоже стала вытягиваться, обнаружились у неё какие-то удивительно тонкие запястья, глядя на них, я всё время ловил себя на том, что хочу поцеловать их, ощутить аромат её кожи, почувствовать, как бьётся пульс. Я даже не знаю, с чего это мне в голову стали приходить такие странные желания и сравнения, такие слова, будто я читал Шекспира, а не думал, потому что, когда я смотрел на других девочек или молодых женщин, мысли мои были совсем иные, не красивые и поэтичные, а… да это и не мысли были, какие-то ощущения, картинки. Ну что, к своим пятнадцати годам я был вполне развитым в этом смысле подростком. И в школе парни не гнушались солёных рассказов и шуточек, и картинок, и в книгах, которые были для меня в широчайшей доступности, и в живописи я уже давно всё увидел и понял. И, если глядя на других женщин, на всех женщин, я представлял то, что так возбуждало всех моих приятелей и меня самого, то с Ли, увы, без волнения такого рода не обходилось, она производила со мной какую-то замечательную метаморфозу: я начинал думать как Омар Хайям, тот же Шекспир или Бунин, красивыми фразами, изысканными словами. Вроде бы о том же, но иным способом…

Летом мы с Ли любили сбегать в глубину сада и там купаться в большом, тщательно ухоженном пруду, окружённом высокими деревьями. Здесь редко бывал кто-то кроме садовников, которые делали свою работу незаметно и идеально. И вот, после очередной зимы, когда Ли должно было исполниться двенадцать, а мне было уже полных четырнадцать лет, и шёл ряьрнадцатый, я заметил, что соски у Ли, которые были всегда такими же маленькими и плоскими, как мои, стали выпуклыми и под ними образовались какие-то диски. Я протянул руку, собираясь коснуться их, но вдруг Ли отодвинулась от меня, сделав шаг назад, не позволяя.

– Ты что, Слава? – спросила она, прикрывшись.

– Ты боишься? – удивился я и тут же испугался, что она скажет «да».

– Нет, – немного растерянно сказала Ли. – Но… зачем?

– Можно мне потрогать?

– Ты хочешь потрогать? – удивилась Ли. – Ну… потрогай, конечно… что ж…

Я сделал к ней два шага, а мы были в воде почти по пояс. То есть Ли было по пояс, а мне пониже.

Я коснулся пальцами одного маленького диска. Он был твёрденький, а сосок над ним такой нежный, как лепесток розы, что по пальцам моим побежал ток, разбегаясь огнём по всему телу. Такое я испытывал впервые в жизни, мне захотелось приблизиться, и не просто подойти, я прижаться к ней, чтобы не только ладонью, но своим телом, всей кожей почувствовать всю Ли и вот эти маленькие удивительные бугорочки. Тем более что нежные соски вдруг перестали быть такими нежными, а я приложил к груди Ли и вторую ладонь, и нежные тёплые лепестки неожиданно превратились в кругленькие бусинки. Я весь странно загорелся, чувствуя жар и в животе, и не только… Мне вдруг стало страшно, что Ли заметит, что у меня в плавках всё стало не так, как одна привыкла видеть, и испугается. Поэтому я отступил, отпуская её, но и она отступила, отскочила даже, краснея, как я никогда ещё не видел. Но, вероятно, так же покраснел и я, потому что такой же невыносимый жар, как в животе, я почувствовал и на щеках.

А потому я поспешил нырнуть, вода в пруду вообще-то была очень холодная, и мне стало легче. А потом мы сидели на берегу, но Ли надела своё платье, явно смущаясь произошедшего. Тогда я сказал ей, внутренне мучаясь, но понимая, что не могу не сказать этого, потому что если мы промолчим сейчас, что-то очень важное сломается между нами.

– Ли… ты… тебе… было неприятно? – мучаясь, спросил я. – Что я…

Ли посмотрела на меня:

– Нет, нет, ты что… я подумала, тебе неприятно, – быстро ответила она, словно ждала, чтобы это сказать.

– Мне?! – изумился я. – Да я… ты что?

Тогда Ли облегченно рассмеялась.

– Правда? Как хорошо, как же это хорошо, Славка…

И я обрадованно улыбнулся, глядя на неё. Никого и ничего прекраснее, я никогда не видел, чем Ли в это мгновение. Впрочем, и всегда она была прекраснее всех и всего.

Потом мы пошли к дому, чтобы успеть, пока нас не хватились. После этого прошло лето, осень, наступила и протяжно отступила зима, снова стало светло и тепло в наших краях, я очень изменился за это время, я значительно увеличился в росте, в плечах, и во всех моих местах, к тому же я стал довольно густо зарастать волосами, что мне казалось чудовищным. Но Ли только улыбнулась, когда я признался ей, до чего мне неприятны эти перемены, особенно на её фоне, когда она оставалась всё такой же утонченной и изнеженной, только красивее с каждым днём.

– Ну что ты, Слав, ты просто вырос, ну… вернее, ещё растёшь, – улыбнулась Ли и даже обняла меня, приподнявшись на мысочки. Вообще-то она часто обнимала меня, но сейчас эти объятия показались мне самыми приятными из всех предыдущих.

Я хотел обнять её тоже за талию, прижать к себе, легонько, но прижать, чтобы почувствовать её гибкую податливость в моих руках, прикосновения её тела, что так необыкновенно и так сладко волновало меня. Но я вдруг подумал, а что если…

– Тебе не противно? – спросил я, чувствуя, что краснею.

– Противно? Да ты что? Ты такой красивый! Ты самый красивый, – улыбнулась Ли, и легонько чмокнула меня в щёку, где-то ближе к виску.

Я посмотрел на неё, всё ещё сомневаясь, что она и правда считает так, как сказала.

– Самый красивый? А этот твой… приятель, этот раб, ну… садовник?

– Серафим? – искренне удивилась Ли. – А… что? Разве Серафим красивый?

И я пожалел, потому что теперь она задумалась, а если так, то может и разглядеть, что Серафим чудесно хорош собой. У него скуластое лицо с чёткими красивыми чертами, мои же были какие-то неопределённые до сих пор, и, по-моему, вообще не подходили друг другу: какие-то несоразмерно огромные лоб, нос и рот, всё это тоже как-то выросло, раньше я был обыкновенным белобрысым ребёнком, теперь неуклюжим подростком, гадким утёнком, спасибо, что хотя бы не было прыщей, как у прочих моих сверстников. А у проклятого Серафима всё было в гармонии, очень светлые и прозрачные голубые глаза, как те озёра, что оттаивали летом в наших горах, мои же маленькие невыразительные и тёмные, вовсе непонятного цвета, к тому же, у него были красивые шёлковые волосы, спускавшиеся ему на плечи блестящими волнами, а мои, серые, торчащие во все стороны. Решительно ничего красивого во мне не было, и как Ли могла этого не видеть? Но она не лукавила, в этом я отлично разбирался. Ли вообще не была склонна обманывать, но я знаю, что она могла молчать о чем-то. Как не говорила никому, что она не родная мне сестра, получалось, об этом знали только мы двое.

Глава 5. Грань

За прошедшие месяцы мы еще больше сблизились с Ли, после того летнего происшествия, мы стали чаще обнимать друг друга, иногда засыпать вместе. Довольно долго я не смел касаться больше этих её чудесных бугорков, и не потому что боялся напугать её, а потому что боялся того, что происходило со мной самим при этом, того огня… желания, которое будили даже мысли о них и вообще о Ли.

Мне всё чаще снились сны о ней, притом, что прежде сны были просто о сексе, мы с Ли давно сумели открыть закрытые для детей файлы среди фильмотеки и в громадной библиотеке в Вернигоре, где она занимала целое крыло, так что о взаимоотношениях полов мы знали кое-что, да и без этого «образования» каждый человек, взрослея, чувствует, чего хочет его тело и куда стремится душа. Нет, конечно, не только об этом я думал день и ночь, и уж тем более не об этом думала Ли, но, чем дальше, тем больше эти мысли занимали меня.

Всё случилось как-то само собой, мы были в моей комнате, сидели и болтали на диване о только что прочитанной «Поющие в терновнике», Ли почему-то не нравилась история, мне казалось это странно, и я спорил с ней, хотя, похожа руку на сердце, мне самому она не нравилась. Ли засмеялась и покачала головой, когда я сказал:

– Ну девочкам же нравятся романтические истории, – и…

И я поцеловал Ли не так, как обычно целовал, куда-то в её милую щёчку или висок, а в этот раз, даже не знаю, почему, но я взял и прижался губами к её губам. Отстранился, испугавшись сразу, посмотрел в ее лицо, и увидел, что она улыбается, прикрыв веки, тогда я прижал свои губы снова и даже позволил себе приоткрыть их, сам не знаю, почему, мой рот сам открылся, мне хотелось ощутить губы Ли внутренней частью своих, мне хотелось ощутить её рот как можно ближе и полнее, что ли. Получилось как-то странно, и первый миг я испугался, что Ли оттолкнёт меня, но она, напротив, приоткрыла свои губы, и я расценил это, как поощрение, и прижал её ближе, притянув за затылок, и даже, опять же, повинуясь какому-то внутреннему уверенному чувству, ещё ближе прижал её к себе и смелее открыл губы, решившись даже высунуть язык и коснуться его кончиком внутренней части губ Ли, из-за чего она выдохнула, как-то слабея шеей под моими пальцами, и мы как-то оба сразу задохнулись и съехали с губ друг друга, но я притянул её ещё, потому что чувствовал, она ослабела, и я должен её обнять и чувствовать её всю в моих руках. Вот это было новое чувство. Совершенно новое и необыкновенное, объединение не только душевное, как было у нас всегда, но вот такое… телесное.

Это было совершенно необыкновенное чувство, новое, необычное и очень сильное, острое даже. Причем, оно не исчезло, оно каким-то непостижимым образом росло с каждым прикосновением, с каждым днем. Засыпая, я видел Ли, просыпаясь я снова видел Ли, она смотрела на меня из моих снов и моих желаний. Я лежал, проснувшись, ощущая свой восставший член, который теперь, к семнадцати годам вырос до каких-то неимоверных, как мне казалось, размеров. Наверное, на деле он и не был так велик, как мои ощущения от него, от его значения, его влияния на меня и мои мысли, временами мне казалось, он поглощает меня полностью, и я был один мой член. Только член, его желания, вернее, его жажда, жар, что таился в самой головке, стекал по стволу в живот и распалял меня. Этот самый жар и заставлял меня хватать его привычно ладонью, сжимать его и двигать, а после со стоном и ослеплением принимать и даже поглощать, в известном смысле, наслаждение, что вдруг обрушивалось на меня, ослабляя на несколько мгновений, и переполняя таким горячим ослепляющим и оглушающий наслаждением, что я думал, не умру ли я или, наоборот, взлечу, даже вознесусь, но потом я падал обратно в свою строгую, идеально заправленную идеальным белоснежным льняным бельем, постель и чувствовал себя намного более одиноким, чем я был в действительности. Потому что с Ли я одиноким не был. Но мне стыдно было перед Ли за эти мои ежедневные выплески, я казался себе грязным рядом с ней, такой чудной, нежной, а главное, чистой, в сравнении со мной, лежащим в луже спермы после постыдного, как мне казалось, извержения в никуда.

И вот я, в какой-то момент, не понимая сам, как это могло быть, как я вообще мог до такого додуматься, такой несусветно наглый поступок совершить, коснулся, вернее, не коснулся, я нагло забрался в трусики Ли и прижал вожделеющие пальцы там, к ее тёплой, и, уже покрытой мягкой и нежной шёрсткой, немного влажной расщелине, о которой мне мечталось наяву и во сне. Мне и моему наглому члену, который в такие мгновения, как мне казалось, заменял мне душу, мозг и вообще всего меня целиком. Странно, но Ли не сразу убрала мою руку, то есть, несколько бесконечно дорогих секунд она позволяла мне поступательно трогать себя там, проникая между нежных тёплых лепестков, ближе к маленькой горячей щели, и остановила только тогда, когда я уже насмелился, было, скользнуть в теплую глубину, и даже почти сделал это, но она вдруг вся сжалась и схватила мою руку, останавливая, даже отталкивая.

– Ты что? – выдохнула Ли, напугано или задушено, неясно, но, побледнев, ускользнула и из моего поцелуя, и от моих пальцев и от меня всего, отодвигаясь, но я не отпускал, держал её за спину, если сейчас отпустить, она может уже никогда мне больше не позволить себя обнять. А этого я не переживу.

– Нельзя? – растеряно и даже немного обижено спросил я, чуть-чуть отодвигаясь, чтобы увидеть её лицо.

– Я… – у неё заблестели глаза. – Я не знаю…

– Тебе… неприятно? Ты… не хочешь, чтобы я… трогал тебя?

– Нет…

– Нет? – я помертвел, чувствуя, что холодею и в то же время разгораюсь ещё сильнее, даже закружилась голова.

– Нет-нет! – поспешила ответить Ли. – П-приятно, поэтому я сказала «нет». Мне приятно, но… это… это же нельзя… наверное?

– Почему нельзя, Ли? – воодушевился я. – Мы любим друг друга. Ты моя невеста, моя единственная, почему нельзя? Ли…

Я задыхался от нахлынувшего в горло жара, чувствуя, что моё невиданное возбуждение вот-вот сорвётся в гнев, а я этого не хотел и боялся, чувствуя, что меня захлестывает то, что называется страсть, сейчас, в эти мгновения, я по-настоящему понял, что значит это слово.

– Ну хочешь… хочешь, Ли, ты тоже потрогай меня? – сказал я, обрадованно. Господи, как же я хотел, чтобы она это сделала! – Ну, правда…