скачать книгу бесплатно
Но я не теряю надежды купить квартиру. И скоро, возможно, я смогу осуществить своё желание иметь, наконец свой угол. Куда Маюшка придёт как в мой дом и не будет смеяться надо мной, М-ским «голодранцем», принцем-изгнанником.
Я защитился ещё в 93-м, и вскоре ушёл с кафедры, в Перинатальный центр на Опарина. Был вариант на Севастопольский проспект, но Опарина территориально рядом с Волгина, где Маюшкина общага и сама наша Аlma mater, потому я и выбрал его, чтобы быть ближе к ней. Но в общежитии Маюшка бывала не каждый день, всё старалась уехать к своему ненаглядному Васе. Из-за этого мало дружила с одногруппниками, кроме Славы. Я пенял ей на это не раз, говорил, что будет жалеть, что её настигнет студенческий ветер свободы позднее и может натворить бед, надо сейчас участвовать в оргиях и попойках, пробовать нехорошие вещества, менять парней, куролесить, не спать, гуляя по ночной Москве. Что детскими болезнями надо переболеть в детстве. На что сегодня она, посмотрев на меня серьёзными синими глазами, сказала:
– Я не переболела тобой. Ты…
– Что ты сказала? – вскинулся я.
Мы собирались ехать в М-ск, я намеревался навестить маму, ну, и Лиду, конечно, пока Виктор был в командировке в Европах. И наш верный Харлей, по-прежнему, был нашим с Маюшкой главным транспортом. Хотя машин становится всё больше и скоро совсем житья от них не будет и ночью уже так не пролетишь по Московским улицам, как мы регулярно продолжали с ней делать…
Мы спускались по лестнице, когда Маюшка приостановилась на площадке, произнося свои слова.
Ей остаётся только один Госэкзамен и всё – получит диплом, сегодня приезжала на консультацию. За эти годы я ни разу не приставал к ней, ни разу ничем не показал своего прежнего интереса и отношения, никогда не говорил, что засыпая после других, я видел её во сне, я этого не делал не только для её спокойствия, сколько для себя, не оставлять себе лазейки, никакой надежды на возращение к прежнему, ничего. Я старался почти стерилизовать свои чувства к ней, я помнил, сколько горя и боли я принёс ей в прошлый раз, я не могу принести ещё больше. А будет больше, если она начнёт рвать сердце между нами двумя…
И я сохранял такой Status quo, чего бы это мне ни стоило. А стоило дорого. Очень дорого. И в эту минуту я понимаю это особенно. Вот от этих слов, так остро проходящих по мне. Я развернулся, остановившись, преградив ей дорогу вниз.
Маюшка стоит передо мной, натягивая на плечи куртку, чуть выгнулась, выступили соски под тонким платьем, ботинки грубые, она любит такое – гранж, как и Вася её. Как и я сам.
Но я хочу увидеть её лицо сейчас, когда она сказала, что не переболела мной. Просто так, вскользь сказала, не думая, или чувствует, что я так глубоко и тщательно прячу не только от неё, но от себя.
– Не смотри так, Ю-Юша… – сказала Машка, меняясь в лице и отступая.
Я не могу не только не смотреть, но не шагнуть к ней, она ещё отступила.
– Май…
– Илюша, я… – она поняла, почувствовала всё, как всегда могла только она.
Но именно потому, что я так долго и старательно прятал все эти чувства даже от себя, я и сжал её плечи, прижимая к стене. Вот так – одно слово и смыта многолетняя плотина, которую я строил и подлатывал всё время, каждый день. Так и бывает, когда за плотиной настоящая большая вода…
– Май, я…
– Не надо, ты… ты обещал… – выдохнула она, краснея, губы алее и…
Когда это я обещал? Что обещал?! Что я обещал, Май?..
Я наклонился к ней я не могу молчать больше:
– Я не могу больше молчать… я…
– Ю-Ю… это… Ну… ты что… нельзя… – чуть не плача, проговорила она.
Но даже это не могло остановить моих слов:
– Нельзя, но… Я столько лет… Я знаю, что это давно не нужно тебе, да и не было никогда нужно, ведь… Господи, это моё… моя мука… – я отпустил её плечи, оставив и отступил немного, перестал смотреть на неё, может, поможет…
Надо собраться… вдох-выдох, Илья Леонидыч, взрослый мужик, тридцать два года через месяц, возьми же себя в руки…
Но…
– Не было нужно?! – ахнула она. – Как же ты можешь так говорить?! После всего?.. Ты… Ты…. Вот бессовестный… – уже с настоящими слезами в голосе произнесла Маюшка…
Ну ты сама виновата…
– Май… – снова заговорил я, разворачиваясь и наступая на неё снова, уже уверенно: – я всё время могу думать только о тебе, хотеть только тебя, вспоминать все те дни, каждый день, час, всю нашу жизнь… Я… ты не представляешь, чего я только не пытался делать только, чтобы перестать… чтобы сбросить это… – я спешу, задыхаясь. – Если бы я не спал с тобой, я всё рано хотел бы этого, но я хотя бы не знал тогда, что… что это такое и что это для меня… – я вдохнул, пытаясь унять безудержный галоп, которым скачет сердце. – Ты не представляешь, даже не сможешь представить, сколько женщин у меня было! Ты не можешь этого вообразить, ни у одного мужчины в этом городе, во всех городах мира вместе взятых, не было столько женщин… Но я ничего не чувствую, будто у меня наркоз, анестезия там… И в сердце… Чёрт, я член себе стёр на хрен и так и не почувствовал ничего!.. У меня так крепко встал на тебя, что ничто другое уже не манит и не радует.
Она заплакала, расширенными глазами глядя на меня и прижав обе ладошки ко рту, затрясла головой:
– Что ж ты… говоришь-то, что ты… Илюшка… Илюшка… замолчи… Замолчи же…
Но всё, сорвало замки, засовы, плотина снесена, я оторвал её руки от её рта и прижался к нему губами. Наконец-то я живу, дышу, пью воду поле стольких лет жажды…
Ю-Ю, милый… я не забыла, как ты целуешь… как ты можешь заполнить собой сразу всё, весь мой мир…
– Вот эт нормально, Туманыч, даже до квартиры не довёл, как подросток зелёный! – сипит соседский сифилитический голос, это один из тех самых, постоянно меняющихся мужиков, которых я не могу запомнить.
Я оттолкнул Маюшку к стене и развернулся к нему, закрыв её собой. Я, наверное, ещё в двенадцать лет приобрёл этот рефлекс – прикрывать её.
– Познакомь с девушкой-то.
– В другой раз, – сказал я, надеясь, что Маюшка сообразила, и не показывается из-за моей спины.
– Ну-ну, не буду мешать, – сказал похабный сосед и, продолжая усмехаться, пошёл вверх по лестнице. – Смори, стену хреном не пробей.
Я выпустил Маюшку из угла и кивнул, чтобы спускалась.
Я приехал на Садовое, совсем позабыв, что Илья сегодня занят и не сможет провести со мной холостяцкий вечер. Я сегодня освободился раньше, мой бывший одноклассник собирался привезти жену рожать, но она «раздумала», решили подождать настоящих схваток, вот вечер и освободился, а тут Илья, оказывается, занят.
Я поднялся в квартиру, перспектива одинокого пятничного вечера не очень грела душу, я взялся за телефонную книжку. Куда бы завеяться и с кем? Процентов восемьдесят записей в моей книжке – девушки, большую часть из которых я не помню, какие-то одноразовые знакомства. Мама, найдя однажды эту книжку, пришла в ужас от количества имён. И не поверила ни на миг ерунде, что я пытался напеть ей о том, что это мои пациентки или сослуживицы.
– Валентин, тебе тридцать третий год, надо жениться, – сказала она, отдавая мне книжку, выпавшую из моего плаща, который она намеревалась отдать в химчистку и взялась сложить для этой цели.
Мама посмотрела на меня и усмехнулась, у неё красивая усмешка, мама очень красива и моложава по-прежнему, всегда одета элегантно и даже стильно, даже дома, даже во времена, когда как сейчас их институт в глубоком простое и почти половина научных сотрудников ушли, кто уехал за границу, из тех, кто не работал с секретами, кто занялся коммерцией, уйдя в частые лаборатории и клиники, растущие как плесень на помойке.
Мама, заведующая лабораторией, еле-еле тянула с последним оставшимся из её мнс-ов начатую, ещё два года назад тему, о влиянии вирусов на эмбрион. К счастью, мы с ней принадлежим родственным профессиям, нам легко понять друг друга. Но в этом есть и сложность, мне почти невозможно обманывать её, прикрывая мои загулы. Впрочем, она никогда не ограничивала меня и не читала нотаций. Вот это первые.
– Может скажешь, на ком мне жениться? – почти дерзко ответил я.
Она посмотрела на меня, снимая красивые очки. Столкнувшись с ограничением в средствах, когда сильно упала её профессорская зарплата относительно цен, мама тем не менее не утратила приверженности к красивым и дорогим вещам, только она покупала их теперь реже. Но у неё был верный поклонник уже многие годы, который не скупился на подарки. Так что моя красавица-мама продолжала выглядеть и сегодня восхитительно.
– Скажу, конечно. Конечно, не на одной из «обитательниц» этой твоей грязной книжки, – сказала она. Вот не понимает, что ли, что такой, как она умной, тонкой и проницательной я не найду…
– Ма-ам… – протянул я, чувствуя себя девятиклассником.
– Возьми девушку из провинции, лучше всего, студентку последних курсов, например.
Я засмеялся:
– Чтобы она за прописку пошла?
– Будто за тебя кроме как за прописку не за что пойти, – покачала головой мама. – Но провинциалка будет в известной степени зависима от тебя, не убежит жаловаться мамочке, если что, а зависимость от мужчины, это хороший скрепляющий фактор в семье. К тому же они не такие инфантильные, живут самостоятельно в столице. И не в клубах, конечно, искать надо.
– Искать… Ты так говоришь, будто я по грибы пойти должен.
– Давно пора было грибы собирать, все уж разобрали, лучшие-то не ждут на полянках… – засмеялась мама, заканчивая сворачивать мой плащ. – Вон, приятель твой, этот… кто рожать-то собрался, уже ребёнок… самое время, куда время-то тянуть?
– Где ж я студентку теперь найду?
– Так вернись на кафедру хоть на полставки.
Я усмехнулся:
– Так не делают у нас. Кстати, о приятеле: их цех прикрыли, скоро завод продают.
– Как это? Автозавод?! И что будет там?
– Он думает, ничего не будет.
Мама захлопали глазами, становясь ещё моложе и симпатичнее:
– Как это не будет?
– Меня не спрашивай, я ничего не понимаю ни в машиностроении, ни в бизнесе. Никому нужен завод-гигант в наше время, целый город, который к тому же делает машины, что никому и даром не нужны. Лучше купить машину у тех, кто умеет их делать, у немцев или французов, или каких-нибудь шведов.
Мама завернула тюк, по старинке в серую бумагу, и где она берёт её?
– Странно, что же мы хуже немцев или шведов в машинах понимаем? КАМАЗы Париж-Дакар побеждают каждый год… – задумчиво проговорила она.
– Так то КАМАЗ. Так что приятель ребёнка-то рожает, а живут с тёщей и тестем в «двушке» на «Черёмушках». Правда там теперь «хрущёвки» расселяют, так что к окончанию школы ребёнка может чего-нибудь и дадут.
Мама вздохнула:
– Это конечно… Это как-то не очень, верно, – она села на стул возле стола, на котором лежит теперь тюк с запиской, который отнесёт в химчистку наша многолетняя домработница Агнесса Илларионовна. Да-да, представьте, вот такое имечко, мне иногда кажется, что это псевдоним у нашей простой чувашской домработницы. – И всё же, Валентин Валентинович, дети – это счастье. И не тяни. Пару лет тебе даю, если не женишься, дальше – уже не надо, перестарки среди мужчин, ещё хуже, чем среди женщин.
Так что мама у меня женщина достойная одних только восторгов. А меня взяла тоска, при этом воспоминании. Я завидую Илье, что имеет, пусть и дурацкую, с моей точки зрения, но всё же привязанность. А мне до безумия скучно. И звонить никому не хочется, я отбросил книжку и повалился на свою, потрёпанную постельными баталиями, кровать. Напиться в одиночестве? Ведь и приятелей неженатых почти не осталось…
…Я вышел из подъезда, Маюшка возле красавца-Харлея, уже надела шлем, застёгивает ремешок, обычно не застёгивает. Ясно, ни смотреть, ни говорить не станет сейчас.
Глава 4. Славно…
Я ездил на работу и с работы на автобусе каждый день, затрачивая на дорогу в одну сторону не больше получаса, но сегодня припозднился, автобус полз еле-еле, собирая на каждом повороте дачников и просто пешеходов, что голосовали ему, в конце-конце он набился полный, и хотя я сидел прижатый к окну, но и здесь дышать было нечем, как же терпят те, кто стоит? Это репетиция ада?.. Нет, в аду, думаю, мучат не физически, что куда хуже.
Майка сдаёт последний экзамен через два дня, сегодня на консультацию ездила, всё, институт закончен. Конечно, у них там заморочки с этими интернатурами или как там, но всё же, диплом через месяц, наверное, получит.
– Слыхали, говорят, в первом туре всё же у Зюганова процент был больше, – говорят люди в автобусе.
Силы у них есть говорить, спьяну, что ли? Пятница, полно весёлых подгуляк.
– Я за Зюганова голосовал.
– Ну ты ваще…
– А что такого? И я за Зюганова.
Я думаю, вот я голосовал за Ельцина. И Майка. А за кого, интересно, Илья? Иван Генрихович проигнорировал выборы, сказав, что всё это только игры с народом:
– Как в зоопарке… Чтобы публику отвлечь чем-то, устраивают потеху. Артистов ещё возят для рекламы…
– Вы неправы, это и есть демократия, – возразил я, и даже удивился, что он так говорит. Раньше мы с ним не обсуждали эти вопросы, почему?
Он улыбнулся снисходительно и снял очки, протереть куском старой фланельки.
– Ну, конечно! Как ты наивен и чист, – он покачал головой. – Это и есть демократия. Я как раз не спорю. Кто-то решает, чьи-то интересы, кто там, у кормил, но только не народ.
– А в других странах? Иначе? Или это только у нас всё уродливо, как всегда?
– И в других, какая разница? Власть – сакральная вещь. Она от Бога, не от людей. Только тогда её можно уважать. А так: сегодня один, завтра – другой, перед кем они отвечают?
– Перед народом, – ответил я, всё больше удивляясь.
Иван Генрихович посмотрел на меня, как смотрят на пятилетних, если они берутся рассуждать, скажем, о высшей математике. То же снисхождение и та же готовность объяснить по-простому даже без расчёта на то, что младенец всё же поймёт.
– Ты не помнишь, как наши преподобные олигархи, не мало не сумняшись, написали в открытом письме «предупреждение для слишком беспринципных и слишком бескомпромиссных политиков»? Ещё в апреле. Вот так, не стыдясь никого и ничего. Даже не подковёрная возня, всё открыто, это как надо обнаглеть!? Они народ вообще ни во что не ставят, так, навоз, почва, быдло, как стало модно говорить. Всё стерпят, всё примут, что эти молодчики решат, у них ведь и воля и ресурсы, как они выразились. То есть, напрямую: будете делать то, что скажем мы. Все. Так что, какие выборы, Василий, не будь наивным. Если ты пребываешь в очаровании антикоммунистических настроений вместе с остальной молодёжью, то на выборы ходят те, кто выбирает коммунистов. Но им власти не видать, помяни моё слово. Всё это голосование, предвыборная кампания, всё это шоу. И не более.
Оказалось, что Иван Генрихович монархист, вот такие дела.
Но и на его монархические высказывания я возразил:
– Но разве никто не влияет на монархов? Всё то же.
Иван Генрихович улыбнулся:
– Да, верно, но там ты лично отвечаешь и от рождения до смерти, есть понятие чести, рода, и, главное, перед Богом, ведь ты помазанник Божий. А здесь никто не отвечает, побудет своё время одна кукла, её сменяет другая, – он посмотрел на меня уже без улыбки. – Что делается, Василий, страна разрушена росчерком пера вмиг, война затеяна, кто ответит?
В его голосе горечь, которая удивила меня. У меня все последние годы настроение исключительно приподнятое.
– Разве? Разве вмиг? Несколько лет разваливалось всё, разлагалось. Все только радовались. Как в августе 91-го Дзержинского верёвкой за шею с пьедестала стаскивали под всеобщий восторг…
– И ты был в восторге? – Иван Генрихович смотрит внимательно.
Что я могу ответить? В тот день мы с Майкой не смотрели телевизор, он просто работал. Всю эту жуть путча с «Лебединым озером» мы с Майкой утопили в объятиях друг друга. Что нам был путч? Что сейчас эти выборы? То есть интересно и страшно, что сейчас вернутся страшные коммунисты и наступит 37-й год, но и об этом мы стали забывать.
Изобилие в магазинах, наступившее как цунами после абсолютной пустоты прилавков, и цены, растущие каждый день, единственное из насущного, что как-то касалось нас. Именно как-то, на деле всё это было как-то вне нашего мира. Мы от голода не страдали. И мы вполне обходились и были рады и простой картошке, гречке, или пшёнке. Тушенка – вообще счастье, как и появившаяся позже лапша быстрого приготовления.
Я просил Майку даже не пытаться кормить меня на деньги её дяди, достаточно, что она растрясла его на обстановку в этой квартире, что он даёт ей на карманные расходы, она покупает себе тряпки или он сам дарит ей, но будет время, я стану одевать её. Кормить её должен я. И я это делаю, как могу, не слишком изобильно, конечно. Работа в школе, увы, доходов приносит немного, хотя я старался брать как можно больше часов, кроме информатики, ещё и алгебру, и физику, вот только классное руководство, за которое платят больше всего это уже за гранью моих сил. И поэтому последний год мы живём уже куда легче.
Целый учебный год общения со школьниками старшего возраста, которые моложе меня всего на шесть-семь лет сильно утомляет. Парням мне, конечно, проще было объяснить, что церемонится я не буду: после попытки неповиновения и пренебрежения одного я вышвырнул за дверь, так что он косяк едва не снёс, а остальным наставил «пар», испортив отметки за четверть. И резюмировал это всё:
– Сюсюкать не буду, мне ваши «пятёрки» не сдались, не хотите предмет знать, ваше дело, оставайтесь в прошлом веке.
