скачать книгу бесплатно
Байкал. Книга 3
Татьяна Вячеславовна Иванько
Байкал #3
Гибель близких, что может быть страшнее? Как это пережить? Возможно ли это? Бегство от прошлого и родных земель поможет забыть потери и уврачевать раны? Жизнь и Смерть в вечной борьбе друг с другом, кто победит? Что сильнее, Добро или Зло? Свет или Тьма? Распад или созидание? Герои продолжают пытаться ответить на эти вопросы, найти свой путь, в поисках будущего или прошлого, новые страны, встречи и открытия, опасные приключения.Что принесёт гибель, конец всего или новые пути? Как обмануть Смерть и остаться в выигрыше?Что и кого встретит Аяя, убегая от своего горя, что принесут эти встречи, забвение и новое счастье или смертельный капкан и гибель?Предвечные со всего света впервые окажутся все вместе, волею случая или высших сил приведённые в одно и тоже место, чтобы спасти ту, кого поймали в силки Смерть и Диавол. Удастся ли это девяти предвечным и какой ценой?
Татьяна Иванько
Байкал. Книга 3
Часть 15
Глава 1. Ни здесь, ни там…
…Вода тихонько плескалась о берег, заигрывая, целуя и причмокивая его сухую, каменистую щёку, будто даже щекоча беспокойными шаловливыми пальцами. Надеялась весёлая плутовка оживить его, размыть и погубить или просто шалила от нечего делать? Кто поймёт? Кто скажет, что думает море? А кто скажет, что думает его вода? А волна? Всего одна, только одна… вот она родилась и вот разбилась о берег, весь её век…
Боги, если кто-нибудь прочитает мои мысли, точно решит, что я рехнулась…
Я вздохнула, а почему чему нет? Если я по сию пору жива, а сколь прошло времени, сколько? Я не знаю… Для меня время течёт медленно, а с того мига, как я увидела… как увидела Эрбина, Ария… с мечом в спине она и вовсе превратилось в смолу. Я не чувствовала его течения, смола эта, должно быть и засохла. Да, для меня время не то, что для всех людей, моя жизнь нескончаема и назола такова же.
– Выходи, Аяя, сколько можно, плавники скоро отрастут, али простынешь, не приведите Боги!
Я обернулась, это Рыба прокричала мне, морщась на Солнце своими босыми глазами. Ни ресницы, ни брови не защитят её глаз от ярких лучей, здесь, в этом солнечном и знойном краю, ей приходилось бы туго, не люби она жару куда пуще прохлады. Но выходить мне не хотелось, хотя вода, и верно, холодна.
– Выходи, вона, шторм надвигается, – Дамэ подошёл ближе, указывая на какую-то полоску на горизонте.
– Что ты в штормах понимаешь, сухопутный человек? – усмехнулась я.
– Дак-ить и не человек я! – засмеялся Дамэ.
– Иди-иди, не подглядывай, не человек он, глаза пялишь как все! – сказала я себе под нос, но он услышал, он слышит всё, иногда мне кажется, что он слышит даже мои мысли.
– Да подглядел уже, опоздала ворчать, – сказал он с доброй усмешкой.
– Вот и иди, коли подглядел, глазастый какой! – сказала я уже полным голосом.
Я обернулась в покрывало, выпростав волосы, наши шутки, обращённые друг к другу временами веселы, а иногда грустны, мы провели в своей нескончаемой дороге столько времени, столько всего видели втроём, столько природных чудес, столько странных мест, громадных бурных рек и водопадов, нескончаемых диких лесов, болот, диковинных зверей, странных людей и их ещё более странные обыки, злых пустынь, холодных или нестерпимо жарких, столько ветров, снегов, дождей, зноя, гроз, столько всевозможных и необычайных явлений, что описать или охватить сознанием уже невозможно, надо было сразу записывать. Так я и делала, чтобы чем-то занимать бессмертную душу, примолкшую, затаившую дыхание от боли, засевшей в ней, почти мёртвую…
О том, что моя душа жива, знала только я и то именно по этой боли, что чувствовала всё время, и во сне и наяву. Ничто не могло унять, утишить её. И только это и оставалось теперь для меня: наблюдать за всем, вот я и наблюдала, чтобы не думать, не чувствовать того, что заполняло меня. Бесконечные леса, беспредельные и бескрайние степи и пустыни, все населённые зверями и птицами, змеями, ящерицами, и такими, коих и названий ещё не придумали, потому что мы были первыми, кто увидел их. Поначалу я не имела на это сил и желания, но постепенно, ощутив себя обузой для моих ближних, не бросивших меня, я заставила себя смотреть наружу, а не внутрь себя, где ничего теперь не осталось живого. Но много прошло лет с тех пор, и много было пройдено и проезжено вёрст, пока я начала хотя бы что-то видеть и записывать, но уже потеряла, пропустила часть времени, и теперь даже не знала, сколько его прошло до того, когда мы добрались сюда на берег вот этого моря, потому что мои товарищи не считали его тоже.
А тут я вижу, по шири водной глади и необыкновенной её мощи, что это не просто Море как наше, нет, похоже, мы дошли до Моря морей, как был некогда на Байкале царь царей… Где теперь Байкал, остался где-то за спиной, на западе, потому что мы непрерывно ехали и шли на восток, всё время навстречу Солнцу, которое приветствовало нас каждое утро. Есть ли теперь Байкал, Великое Море, Великое царство? Я уже не знаю, но тот, кто был там великим Могулом, по-прежнему есть, приходит ко мне ночами во сне, а нередко и наяву невидимой, но ощутимой тенью, и тогда я всем моим существом ощущаю его близость… всегда могла чувствовать мёртвых без страха, а его тем паче. Но ни Эрбин не появились ни разу, ни Огнь…
– Царь-море, а, Аяя? – сказал Дамэ, когда мы десять дён тому приехали на этот берег.
– Да… даже наш Великий Байкал младшим братишком глядит волнам энтим? – промолвила Рыба, выдыхая.
Я ничего не сказала, заворожённая увиденным, словно встретила что-то не токмо до сих пор не виданное, но вроде искомое, как край жизни край Света…
Мы проехали десять дён на юг вдоль берега, но так и не увидели ни окончания, ни хотя бы ослабления этих гигантских тёмно-синих валов, кативших на берег длинными, едва не с версту грядами. Сила такова была в этих тёмно-синих водах, что стало ясно, это и впрямь, Царь-море. И вода имела необыкновенный густой тёмно-синий цвет, и дышало оно не как наше, рядом чувствовалось, что это громадное, не поддающееся даже воображению пространство воды и где оно может заканчиваться, я даже не могу представить. Похоже, мы достигли края земли… почему я так же не достигла края моей жизни? Почему продолжаю жить?..
Небольшая лагуна, запрятанная меж скал, прогретая солнцем только и позволила мне спуститься и поближе познакомиться с Царь-морем, в иных местах нечего было и думать, чтобы войти в воду, громады чёрно-синей воды раздавили бы меня как муху. Вода пахла необыкновенно, даже издали чувствовался терпкий горько-солёный возбуждающий желания аромат. Так сказал Дамэ, во мне ничего не возбуждалось, а Рыба лишь рассмеялась, толкнув Дамэ в плечо. Сама вода оказалась и на вкус такой, горько-солёной и это было удивительно, потому что в нашем Море вода была сладкой и лёгкой, прекрасной, а здесь тяжела и в питьё непригодна, возле этого гиганта от жажды умрёшь.
Я вошла в палатку одеться и расплести намокшие косы, а после мы сели втроём трапезничать, пить из этого Царь-моря нельзя, потому пришлось искать ручей, но рыбы Дамэ наловил острогой даже с излишком, пока я купалась, к их ужасу, в ледяной воде.
– Много добычи, Дамэ, на что? – с укором сказала я. – Засолить теперь придётся.
– Ну и засолим, подумаешь, делов-то, соли-то, вона, цельное Царь-Море, засаливай, не хочу! Ажно нашу Рыбину засолить легко можно! Как думашь, Рыба, много там таких как ты плавают? – захохотал Дамэ, локтем толкнув Рыбу в толстоватый бок, от чего она расплескала уху с ложки.
За это Рыба щёлкнула ему подзатыльник, но хохотать Дамэ не перестал, потому что подзатыльник был шуточный и небольный.
– Аяй, может, замуж её Морскому царю тут отдадим, а? Как думашь, возьмёт деушку нашу? Рыба всё ж? Може, нам перловин полных горстей насыплет.
– Ох, договоришься ты, домолотишься, молодик, сколь лет уж, а всё мальцом! – беззлобно сказала Рыба.
Сколь лет… а сколь?
…Аяя потеряла не токмо счёт времени, но всё, словно бы и память и чувства, одна тень прежней Аяи, хотя какой она была без невзгод и испытаний и мы с Рыбой не видали, но теперешняя, как отпечаток с матрицы шёл рядом с нами, оборотя лицо солнцу. Невозможно в этой тихой и бледной женщине было угадать ту, что поднялась в небо над несметным войском и сбросила весь его гнев молниями на врагов.
В тот день, когда на полуденной оконечности Великого Моря погибли все, кого она любила, она, победившая в итоге орду полуденцев, остатки которой прятались, в охватившем их ужасе, под животами своих уцелевших коней от молний, что сразили их товарищей, Аяя шла от царицы Арланы и юного царя Кассиана, стоявших над трупами великих предвечных братьев и царя Могула, окружённые верной геройской ратью Байкала непобеждённого и непобедимого, единого теперь навеки. Все смотрели Аяе вслед, замерев от восторга и скорби, потому что победа эта далась байкальцам страшной кровавой ценой, но не будь Аяи, победы вовсе не было. Когда я говорил это ей позднее, она, взглянув больными глазами, промолвила лишь:
– Дамэ, не будь меня, вообще ничего не было бы – ни подлой смуты, ни нашествия…
И переубедить её в том не было никакой возможности, тем паче я, посланник Ада, тот, кто помогал её врагам и всему был первый свидетель, знал, что это правда и Прародитель Зла всё затеял из-за неё, чтобы получить её себе. Так что говорить иное я пытался, но не мог быть до конца честным…
А в тот момент, никто не посмел последовать за царицей, да и кто мог? Одна Рыба, кулём свалившаяся с лошадки, с ошалелым видом сидела некоторое время на земле, но, увидев, что Аяя уходит, поднялась и пошла за ней, я же, так и не добравшийся до центра битвы и видевший всё издали, не мог себе представить, что уеду отсюда куда-нибудь без неё. Она спасла мне жизнь, она дала мне новую, странную, какую-то словно более настоящую, потому что в ней появилась неведомые дотоле боль, и слабость, и…чувства. И было их так много и так они были сложны, что я пока не научился ни разбираться в них, ни даже называть их правильными словами. Впрочем, я вообще ещё ничему тогда не научился…
Увидев издали, что Аяя вот-вот затеряется в деревьях, густо обросших скалы на полдень от места битвы, единственно, где никого не было теперь, ни полуденцев, ни байкальцев, я поспешил туда. И не сразу нашёл-от! Пометаться пришлось в страхе промеж деревьев, крича и выкликая её, и вдруг натолкнулся, она подняла голову, споткнувшись и ухватившись за толстую ветвь осины, и увидела меня.
– Дамэ… Так ты… живой? – спросила она без удивления, а словно желая узнать, я правда жив, или это видение и обман.
– Я – живой! – радостно сообщил я, хотя воодушевление моё было не слишком уместно.
– Живой… хоть кто-то… – проговорила она, попыталась сделать следующий шаг и упала, потому что оступилась и сильно вывихнула ногу, но упала прямо мне на руки, потому что я стоял в полушаге.
А сзади ломилась Рыба, как сохатый лось с шумом и пылью, ломая сучья, если бы не её громадность, так и не сразу поймёшь под слоем пыли и грязи, потому что ливень, обрушенный с неба Аяей, пыль на ней только размочил и размазал по лицу и одеждам. Сама Аяя была совершенно сухая, и пыли на ней не было вовсе, будто и не выскакивала она из-под камнепада. Но кровь на лбу и косице ещё блестела, так и не вытер никто…
– О-ох, догнала насилу… – задыхаясь, проговорила Рыба, останавливаясь неподалеку от нас и наклонившись, чтобы как-то выровнять сбитое бегом дыхание. – Ты, касатка, куды ж одна… и в лес… што ты, нешта можно такось? Не-е… я с тобою, ты уж мене теперя не бросай… Сама просила, не бросать тебя, а сама куды-то завеялась… И ты… – она поглядела мне в лицо. – Ишь какой, скорый, сразу тут как тута, в руци хваташь! От кобели-то! Спасу от вас нет!
– Ну что ты баешь-от! – возмутился я. – Ногу она подвернула.
– Ну, подвернула, пусь и лежит на своём месте, неча трогати, како дело тебе? Шёл себе и иди своей дорогой! А то ишь, хватает, рук некуда девать вам!
– Да хватит небылые слова говорить-то! Ничего я…
Но Аяя вдруг захохотала, прерывая нашу глупую перебранку, захохотала не человечески, не так, как смеются люди от радости или в насмешку, это и не смех получился, даже не хохот, а какое-то клокотание, припадок, словно она задыхается, выгибаясь и закрыв глаза…
Мы оба с Рыбой замерли, глядя друг на друга, потом оборотились на Аяю, но она уже замолчала, прижав руки к лицу, и вообще сжалась вся. Я вопросительно посмотрел на Рыбу, но и она растерянно воззрилась на меня. Ничего не осталось, как взять Аяю на руки и идти отсюда к коням, моя лошадь паслась у кромки леса, где я оставил её, спешившись, перед тем как броситься за Аяей между деревьев.
– Помоги сесть-от, – сказал я Рыбе.
– Дак может-от, я с ею сяду?
– Помоги не спорь, там ещё две лошади остались, на горе…
Рыба посмотрела на меня, сообразила, чьи кони остались на горе, и расспрашивать не стала. Мы нашли лошадей двух предвечных братьев там, где они оставались, пока их великие седоки крушили полуденную рать, гнедой жеребец Эрбина и вороная кобыла с белой звездой во лбу – Ария. Рыба забралась в седло жеребца, а кобылу мы повели с собой вповоду. Ущелье, вдоль которого мы ехали, уже не было ущельем, всё здесь превратилось в странное горное плато, состоящее из множества камней, которыми было завалено теперь и сколько там, на дне погребено людей и лошадей, вскоре забудется, после станет постепенно разрушаться, зарастать деревьями, немного которых осталось на вершинах, но они сползут сюда корнями, прорастут новые и скоро никто не сможет найти, где погибло полуденное племя и безумие завоевания, овладевшее им.
Мы ехали вдоль вершин достаточно долго, отсюда уже не видна предгорная долина, где остались люди, байкальцы-победители, поверженные полуденцы, оставшиеся в живых, и много-много мёртвых, среди которых трое тех, кого я почти не знал при жизни, но чей уход за Завесу подвесил и Аяину жизнь на хлипкий волосок. Потому что хотя она, как мы думали, уснула через некоторое время, на деле вовсе не спала, а впала в странное забытьё, она не просыпалась несколько дней, и мы с Рыбой, уезжали и уезжали всё дальше на восток, в обход южной околичности Великого Моря, куда глаза глядят, как сказала Рыба. Она не отставала, и я отказывался бросить Аяю.
– Ты инно думала бы егда, Рыба, а не молола глупость бабью-то беспрерывно. Чего артачишься и гонишь меня-от, куды вы, две женщины, одни, ты воин-нето? А я защитить, хотя смогу! – рассердился я, наконец.
– Защитить… – зло шипела Рыба. – Защи-итник! Мало ты наделал? Мало натворил, не ты ба, жили ба мы спокойно, горя не ведали, нет жа, явилси! Всё пожёг-погубил! А теперя туда же, лапами хватать, дождалси…
Я замолкал, слушая справедливые упрёки, которыми она осыпала мою голову много дней. Много, очень много дней, пока Аяя была в забытьи. Но и когда очнулась, она ещё долго не говорила с нами, потому что мне казалось, говорит с кем-то, кого я не вижу, может со зверями, а может с мертвыми духами. Она почти не ела, только смотрела, куда-то устремив взгляд, и много спала. И мы ехали и ехали, уезжая всё дальше от Байкала, всё дальше от Великого Моря, каждый день навстречу Солнцу.
Не знаю, почему, но мы не останавливались нигде дольше, чем на два- три дня, ни в поселениях, которые встречались нам с чудными или обыкновенными, как наши, людьми, нигде не пытались поставить свой дом, нас несло, словно ветром по земле, всякий день навстречу рассвету. Мы, не договариваясь, делали это, просто подчиняясь какому-то внутреннему устремлению, которое, как мне кажется, было внушено нам Аяей, без слов, но убеждённо и уверенно, как если бы договорились. И даже, когда Аяя заговорила, наконец, она не спросила, почему мы всё время едем и где мы теперь, потому, наверное, я и считаю, что мы двигались, потому что она каким-то образом внушала нам это. Вот эдак и добрались до этого Царь-моря.
– Уперлись, мы, похоже, дальше пути нет, а, други мои? – сказала Аяя, заканчивая трапезу и поглядев на нас.
– Опять не съела ничё, на чём только и живёть…– проворчала Рыба, продолжая с удовольствием уплетать уху.
– Упёрлись. Значит, поворачивать надоть? – спросил я.
– Ничего иного не остаётся… Теперь на запад покатим. Вслед за Солнцем. На рассвете и повернём. А то, хотите, на полдень вдоль берега поедем, поглядим, что там за места?..
Вечер здесь, на этом побережье, длинный, не так, как бывает в горах али в лесу, где солнце, спрятавшись за деревья или вершины, быстро гасит день, а здесь оно медленно уходило за горизонт, до которого долгая-долгая холодная степь. Не замёрзнуть бы ночью. Мы вначале долго с Рыбой спорили, как именно нам троим укладываться в палатке, Рыба подозревала, что я намерен лапать Аяю во сне, меня это злило, как и все прочие её нескончаемые придирки. В конце концов, Аяя сказала: «Дамэ будет в середине. Всё!», на том споры закончились. Так она поступала всё время, когда ей надоедало слушать наши стычки, хотя казалось, что она вовсе не слышит нас. Она была с нами, но будто и не совсем, словно над, над нами, над землёй даже, и к этому мы тоже привыкли, хотя знали её совсем другой. Но оба мы надеялись и ждали, что она всё же оживёт, снова начнёт чувствовать и радоваться жизни. Пока втуне. Единственное, что она всё же начала делать, как Рыба сказала, в своём обыке – это записывать и зарисовывать то, что мы видели и встречали дорогой. Потому, где бы мы ни оказывались, самыми желанными покупками для неё стали, помимо книг, свитки пергамента, рисовой бумаги, что попадалась нам, я даже сам научился делать пергамент из шкурок всех зверей, что убивал для пропитания, даже поднаторел в этом, уже выходили они ровными, я не скатывал в рулоны, мы складывали их стопками, так было удобнее. Хотя Рыба и тут нашла к чему придраться:
– Растеряются всё, не то дело в свиточек скрутили, и хорошо, и удобно, и не ломается.
– Ничё, не растеряются, я прошью их вместе.
Так и было сделано. А ещё я смастерил удобный короб для всех записок, рисунков и книг, так что бес обращался в человека и не самого бесполезного, надеюсь. Аяя взялась учить нас с Рыбой тому, что знала сама, и мы с Рыбой теперь стали страшно умные и необычайно образованные, но мне было удивительно, где это в самой Аяе хранилось? А она все новые знания собирала, ни из одного города мы не уехали без книг.
Так что она была наша повелительница, мы сразу приняли это. Вот и сейчас, ожидая её решения, последнего слова, мы, не сговариваясь, посмотрели на неё, отошедшую от нас опять к краю обрывистого берега, на котором мы устроили нашу палатку. А после друг на друга и оба вздохнули в бессильной печали.
Мы оба знали, что она жива, потому что мы рядом, иначе умерла бы в первые же дни, но оттого, что мы спасли её и заставляем жить, ей, похоже, не легче. Но и мы оба живы, потому что жива Аяя, дело в том, что мы не только не умирали, хотя прошло столько лет, что мы очень давно потеряли им счёт, потому что вели неаккуратно, неумело, путаясь и не записывая, но и не старели. На нормальный человеческий счёт мы оба должны были давно не только состариться, но и умереть и даже истлеть в земле. Но этого не происходило, и я, и Рыба, я уверен, были убеждены, что пока мы рядом с Аяей, так и будет происходить. Когда прошли первые лет двадцать, я сказал Рыбе как-то:
– Как-то это странно, что ни ты, ни я не меняемся за столько времени. Вот сколько тебе лет? Или ты… Может ты, как я, не человек?
Я давно рассказал Рыбе о своём происхождении, какие тайны могли быть между нами теперь? Выслушав моё откровение, она, побледнев, долго смотрела на меня, будто соображая, стоит ли вообще со мной продолжать говорить и вообще быть рядом или лучше немедля сбежать. Но потом, поразмыслив, спросила:
– Она знает?
Я кивнул, тогда Рыба ответила со вздохом:
– Ну, коли она не гонит тебя к твоему Родителю, чего ж мне-от…
Больше никогда к этому мы не возвращались. Но всё же, когда я высказал своё удивление нашей с ней продолжающейся молодостью, она сказала:
– Ну ладно ты, всё ж таки… ну… – она быстро глянула на меня, не сказав вслух, но, вспомнив, очевидно, кем я был. – Но я-то, обычная женщина, замерла в своих сорока… Аяя всё.
– Почему она? Почему она сама не стареет? Кто она, Рыба? Богиня? Ты что думаешь?
Рыба пожала плечами:
– Уж, как ни назови… Два брата предвечных говорили о ней, я слышала…
– Подслушала? – усмехнулся я.
Но Рыба лишь отмахнулась:
– Да они и не таились, предвечные царевичи, што я для их величья, как блоха на собаке, даже мельче. Не, они просто баяли при мне всегда, што думали. Так вот, они-то и сказали, что Аяя как они, предвечная. Сама не умирает, не стареет, но убить её можно. Вот как их самих случилось.
– Ну да… Они-то…
– Да, брат Дамэ, они померли, как рассказывалось всегда в легендах: пришли в чёрную годину Байкала, родину спасли, но сами погибли.
При Аяе мы никогда не говорили ни о Байкале, ни тем более о предвечных братьях или Могуле.
– Думаю, мы с тобой от неё как-то питаемся. Тебе она крови своей в рот влила и спасла, как она эта ейная кровь спасает, не понимаю, даже не берусь кумекать, но вот, живой ты, а ведь был почти покойник. Ну а я… Вот я чего? Не знаю…
Я тем более не ведал. Я вообще мало что знал, пока Аяя не выучила меня многому, природе явлений, о растениях и их свойствах, о животных разных, рисовала, и показывала и в природе. И истории Байкала и других стран, которую знала из многочисленных книг, что прочла некогда и продолжала читать, хотя за прошедшее время наши знания о Байкале, надо думать, сильно отстали от жизни, и что там происходило теперь, кто знает? Но мы мало задумывались о том.
Мы скакали и скакали вперёд, не оглядываясь назад, а теперь поскачем обратно? Или на полдень, как предложила Аяя, я и Рыба подумали оба: «на Байкал вернёмся?», но Аяе о том сказать не решились. Вообще вопросов ей мы задавать не смели, пока она сама не снисходила до нас в разговорах, мы не позволяли себе ни вопросов, ни обсуждений. Так и получалось, мы с Рыбой существовали на нижнем этаже, заботясь о каждом дне, я о защите, Рыба готовила, но добыть зверя или птицу, или вот рыбу, как сегодня, это было за Аяей, подошла она к кромке воды, постояла немного, я и насадил на острогу сразу пять штук. Так и охота у нас шла, в лесах, в степях, постоит, вроде и слова не проронит, а звери и птицы тут как тут, под стрелу и выходят. Но этот секрет мне Рыба раскрыла давно:
– Она Селенга-царица, ты же слыхал? Покровительница звериная, они все в подчинении у ней.
Тут-то я и вспомнил тех волков, что прикончили мой отряд в скалистом лесу под Каюмом, тогда и стало понятно, что за прозвание такое и чудеса эти все со зверями.
Но иных чудес мы больше не видели, и от земли она тоже больше не отрывалась ни разу, не летала, хотя, что я, куда там от земли, она и жила-то теперь едва на десятую часть от себя прежней, думаю…
…Вем даже не на десятую, и не на сотую. Вот глядела я на неё и думала по первости, ну сейчас отболеет душой, возьмёт Дамэ себе в мужья, чё же, молодые, он за ей как подсолнух за солнцем, глаз не сводит, чего ещё женщине нужно. Ан нет, прошёл год, и десять, и ещё чёрт его уже знает, сколько лет, а она как мёртвая, словно мы тень её одну по земле с собой везём. Привыкли, конечно, и скитаться бесприютно, и к тому, что нигде не было нам пристанища, и к тому, что люди головы сворачивали везде, где мы появлялись, провожая взглядами её, а она и не замечала, а ведь могла царя любого в мужья взять, коли захотела б, осели бы в богатстве и холе, но нет, и к тому привыкли, что не говорит почти, и словно есть она, а словно бы и нет её. Вот рядом, живая, тёплая, а где мысли, где сердце… Хотя, конешна, ясно, где… Ни в жисть мне не забыть ни то, как слетела она с седла, обнять лебедя свово, как кружились они в выси, развевая волосами, и как умер он, пробитый сотней стрел у ей на руках. Но и тогда ещё могла жить, могла, не это умертвило её душу… А как увидала мёртвых братьев-от, вот тут жисть из неё и вытекла, ливнем тем с молниями, что добили вражью рать.
Так и поехали мы с Байкала, как облака, сами не зная куда, куды ветер гнал, всё лицом к солнцу, теперя, стало быть, достигли края земного, можт, обратно покотимся.
– Как думашь, Дамэ, на Байкал теперя понесёт нас, али… – спросила я Дамэ, когда Аяя закончив с трапезой, отошла от костра.
Он пожал плечами, взглянул на меня:
– Кабы льзя было спросить…
– Думашь, всё не мочно?
В ответ он только вздохнул. Я поняла и без слов: спросить оно, конечно, хорошо бы, но кто спросит? Он, я вижу, не хочет, но и мне… боль в её глазах видеть, али… вдруг чего нехорошее с ей сделается? За все годы мы ни разу о Байкале не говорили, не произнесли ни слова, будто прошлого и вовсе никакого у нас не было. Токмо старинную историю и изучали, которой и я не знала, зато она знала всё, всему нас учила, сердце своё энтим занятием развлекая и оживляя. А мы берегли её. Так и теперь не спросим, конечно, потому что ни Дамэ не решится спросить, ни я.
Так и повелось у нас, мы шли за ней тенями, и уже привыкли к этому. Конечно, хотелось бы осесть где-нибудь в тёплой стране, много стран мы проехали за эти годы, но то степь голая, то даже пустыня, то непролазный лес, такой, что несколько лет ехать, ни одной человеческой души не встретишь, а так чтобы как у нас на Байкале – и море, и горы, и лес, и солнца вдоволь и простору, таких не встречали мы за всё это время, таких мест, наверное, просто больше нет. А может быть, я тосковала по родным местам. У Дамэ родины нигде нет, как нет и матери, ему Аяя вроде мать, кто жизнь ему дал, когда он умер? Так что ему стремиться кроме неё и некуда, а её разве спросишь теперь, замороженную?
Ночь сгустилась меж тем окончательно. Но от Царь-Моря энтого всё же теплом веяло, хотя вода холодна там, но ветер стих в ночи, только и слышен был негромких плеск волн, как дыхание набегавших размеренно на берег в темноте. Взялись мы устраиваться на ночлег.
– Холодно, Аяй, надевай чулки тёплые спать, – сказала я, копошась в палатке, привычно устраивая ложе. – Парню-то нашему всех лучче в серединке.
