4 жизни и 2 казни. Книга 1, часть 2

Парусный в продолжение темы порассказал кое-что из его опыта на другом паруснике, где курсанту грузовая стрела на голову упала – совсем чуть-чуть, на двадцать сантиметров вниз ушла, «слегка» пристукнув его по макушке, но этого было достаточно. Курсантик на всю оставшуюся жизнь ненормальным сделался, инвалидность получил, обитает теперь рассудком наполовину в ином мире. Только в том случае покрывать боцмана не стали, может быть, родители курсанта взялись выяснять, что с их сыном произошло, скорее всего, имели какие-то связи. Был суд, и боцман получил условно четыре года за нарушение правил техники безопасности. Условно, потому, что он коллегам по экипажу во время следствия пригрозил, что если капитан и вахтенный не будут его выручать, то он показания на них даст, и они тоже сядут. Вот капитан с вахтенным и скинулись, чтобы дать судье взятку, потому и смягчили боцману приговор.

Слон после этого высказался ещё весело и молодецки на предмет того, что он это понимает, что тоже, если что, может и всякие-разные показания давать. Но этот пример из его трудовой биографии он преподнёс в качестве неотразимого и горделивого доказательства его всесильности на этом паруснике. Что-то после этого он ещё рассказывал, не помню уж точно, но уже из его комсомольского прошлого, в армии, где он был вожаком комсомольской пятёрки.

Да уж, верю, что такие горлопаны и пролезали в советское время наверх. Поскольку он ума невеликого был, есть и будет, а Советский Союз приказал долго жить, то прыгнуть успел он не выше комсомольского вожака. В постсоветское время вот пристроился он тоже на руководящую работу, не самым главным начальником, но прыщом на ровном месте быть – это уж точно его амплуа. Хотел он, видать, коммерсантом стать, как большинство бывших руководящих работников комсомола, а получилось только бугром на палубе: из «бизнесов» только и возможно, что казённого цемента подворовать да пластиковые бутылки двадцатилитровые из-под воды для кулера сдавать за деньги. Всё что-нибудь в таком духе.

***

Я стою на трапной вахте по береговому расписанию. Это восемь часов, после которых следует отдых, 16 часов, вахты идут по береговому расписанию. Матрос на трапе должен контролировать вход на судно, вызывать вахтенного помощника капитана, если пришли какие-то посетители, вести учёт в журнале посещений. Должен вести наблюдение за состоянием швартовных концов. В том числе, заведены ли на швартовые концы накрысники, эти круглые щиты против крыс, которые по концам могут забежать на корабль, щиты должны надёжно преграждать им путь на корабль. Также под ответственностью матроса на трапе сам трап – он должен быть безопасным для спуска-подъёма по нему, подтрапная сетка должна быть заведена. Вдруг пьяный боцман например упадёт с трапа? Тогда он упадёт не в воду между судном и причалом, а в сетку. Никакими судовыми работами матрос на трапной вахте не должен заниматься. У него ответственность за корабль.

Только вот наш старший боцман, Слон, очень уж любит злоупотреблять своим руководящим положением и статусом капитанова любенчика в палубной команде. Он регулярно пристаёт с претензиями на предмет того, что матрос на вахте должен ещё что-то делать. То скобы от ржавчины зачищать да красить, то подметать палубу, то барашки иллюминаторов смазывать тавотом.

В тот раз он мне предложил заняться вот этими вот барашками. С ним не очень-то поспоришь, тем более, если ты – всего лишь матрос, а капитан Г. матросов ненавидит и наоборот любит всеми фибрами души своего пухлого боцмана. Я включаюсь в это мероприятие, в котором также занят и Ник, другой матрос, который всегда был не прочь «постоять за правду». Как-то я ему объяснил, что у него горб вырастет, пока он будет доказывать, что он не верблюд, такие порядки заведены у капитана Г. и боцмана, да и вообще в Академии, а в принципе и в Росфедерации. Вот и в тот раз Ник спросил у меня, как же трапная вахта. Я ему что-то ответил, но злоба против боцмана, копившаяся уже давно приводит всю нашу кампанию к следующему примечательному казусу.

Я расхаживаю барашки на лючках средней тамбучины, сверху, на надстройке, на высоте где-то двух, двух с половиной метров. Слон внизу что-то тоже в таком же духе ковыряет, прямо подо мной. Он пристаёт с какими-то придирками к Нику, бестолковыми, в общем-то, чем ещё больше заводит меня. Далее он перемещается на другую сторону тамбучины. Аккурат после того карщётка выскальзывает у меня из рук и падает вниз. Я про себя отмечаю, что она парой минут раньше угодила бы боцману в голову. Не смертельно, но неприятно.

На парусниках любят, особенно боцманы, отпускать шутки по поводу высотных работ – что-нибудь типа того, что с мачты может что-то упасть, какая-нибудь железяка или ботинок без шнуровки да кому-нибудь в голову. Последствия могут быть череповаты.

Вот выкатывается наше сокровище со своими неизменными придирками к Нику. Тут я решил вставить пару слов в этот, так сказать, разговор.

– Слон, а почему у тебя инструмент не остроплен, а? Мы сидим тут на тамбучине, а карщётка не остроплена, а высота больше двух метров? Вообще-то это высотные работы называются.

Он что-то выговаривает, в общем-то неубедительное, вопрос поставил его несколько в тупик. Я ему говорю, что буквально пять минут назад у меня карщётка выскользнула из рук и упала как раз там, где он был. Если бы она чуть пораньше упала, то угодила бы ему в голову. Он начинает кричать что-то в духе того, что надо остропить карщётки. Я ему отвечаю, что вообще-то матрос на трапе должен трапную вахту нести, а не судовые работы делать да бегать в поисках штертов и стропить инструмент, для таких вещей есть рабочая бригада. В ответ на его психи добавляю, что же делать с молотком, который имеется у Ника и тоже не остроплен. Намёк доходит до него не сразу, но тем не менее, он сразу же ретируется, поскольку ответить ему по большому счёту нечего. Мы с Ником кричим ему вслед тот же вопрос, что же с молотком делать. Он издалека что-то пробормотал.

Через пять минут прохожу мимо тамбучины и вижу его несколько растерянный взгляд – до него наконец-то дошёл смысл намёков. Более в тот день он нас не доставал своими психами. Однако таких встрясок бывшему комсомольскому вожаку хватает ненадолго, максимум на одну вахту. На следующий день он возвращается к своей обычной манере поведения. Тем не менее, такие вот стычки были полезны – иной раз он задумывался, что кому да как говорить. На следующий же день, для закрепления урока, я ему напоминаю про случай с карщёткой – говорю ему, что щётка у меня выскользнула, потому что он не выдаёт новых рабочих перчаток, а старые уже все в тавоте, скользкие.

Свинтил Слон с ремонта в Калининграде до дому быстро, ещё в январе, мы остались под дотошным руководством парусного мастера.

Ник уехал из Калининграда в феврале, его конфликт с капитаном Г. обострялся и не мог быть исчерпан, а это означало, что кто-то должен был уйти. Разумеется, капитан Г. хотел остаться.

***

В феврале приехали курсанты из Архангельска, двадцать ребятишек 17—19 лет. Ещё недели через две прибыл другой боцман, Конрад Карлович, дабы принять бразды правления от парусного. Как и со Слоном, с Конрадом у парусного наметились поводы для споров и разногласий. В ряде случаев был прав он, в ряде случаев – кто-то из боцманов. Но все они при этом думали прежде всего о себе, о своих выгодах, и отнюдь не о подчинённых. Если они о нас что-то и думали, то, как правило, только худое.

Были мы в Калининграде как раз, когда проходили выборы президента Российской Федерации. Все на выборы! Это было требование, доведённое до нас Марио, учебным помощником капитана. За кого голосовать, сказано не было. Я жду на причале коллег, парусного мастера и четвёртого помощника, Наталью, мы пойдём на выборы. Жду пять минут, десять, полчаса, по-моему почти час уже прошёл и я пошёл на корабль искать моих компаньонов, но тут-то их и увидел. У парусного мастера под кепкой голова замотана бинтом, давясь смехом, он рассказывает, что побежал уже почти бегом по коридору догонять нас. Но кепка с козырьком делает в таких случаях своё маленькое подлое дело: взгляд наверх чуть-чуть закрыт этим козырьком. И он не увидел верхнего среза в проёме клинкетной двери, а это, читатели, не абы что, а металлическая и весьма толстая переборка, о которую он и ударился со всей дури головой. Говорит, упал, из глаз искры, встаю, ничего не вижу. Оказалось, расшиб голову так, что кровью залило глаза. Пришлось идти к доктору, которому пришлось оказывать первую помощь раненому.

В том же марте было мне предложение поступить в экипаж моторной яхты. Судовладелец был в Москве, и я туда летал на собеседование, на один день. Судовладельцы, отец и сын, из Украины, состоятельные коммерсанты, «владельцы заводов, газет, пароходов». Результат собеседования был неясен, самое удивительное для меня было то, что с моими документами никто не захотел ознакомиться.

В конце марта мы отчалили по маршруту с портом назначения Варнемюнде, в Германии.

Варнемюнде, встречи с гармонистом

Наш корабль стоял в Варнемюнде, первый порт в этом заграничном рейсе, на этом паруснике. Нас перевели на стояночные вахты. Мы, матросы, меняли друг друга, тем не менее, по графику 4 через 8, как в море. На трапе не только вахтили, но и занимались «бизнесом» – не своим, чужим, на паруснике наше начальство как могло «зарабатывало» деньги. В частности продажей входных билетов, а также «пожертвованиями». Выставлялся прозрачный плексигласовый ящик, на котором было написано, что-то типа «Спасибо за Вашу помощь кораблю».

Входной билет стоил, насколько я помню, 2 или 3 евро. Вот эту-то наличку мы, матросы, и должны были принимать у пожелавших посетить корабль немцев, выдавать им билеты, опрятным и улыбчивым видом «привлекать» на корабль туриста. Вахты шли, турист шёл тоже, но не совсем и не всегда на борт. Я бы лично не пошёл на такой корабль, где требуют за вход плату. Позорищем смотрелась и эта попрошайническая коробка.

Куда шла вся эта наличность? Наверное, наивные немецкие граждане предполагали, что эти деньги пойдут на ремонт судна. Или на зарплату экипажу. Примерно такие же сказочки усиленно распространялись на борту и нашими начальничками – вы старайтесь давайте, туриста надо привлечь на борт, из этих денег вы получаете ваши коммерческие. Коммерческие – это деньги, которые выплачиваются на парусниках под флагом РФ в рейсах, обычно это где-то 8 евро в сутки, деньги эти проходят чёрной кассой, никаких налогов или страховок с них работодатель не платит. Обычно капитаны и их подручные устраивают игрища с этими деньгами, они же не учтены нигде, вот и стараются капитаны и проч. как-то эти деньги прикарманить, если не полностью, то хотя бы отчасти. Кое-кто верил басням, распространяемым исподтишка по научению капитана Г. – некоторые из немцев, по молодости лет один из наших матросов, проштрафившийся курсант Академии, Саша, попозже уже и он понял, в чем суть этих афер.

Вообще, такие формы «банановых» бизнесов практикуются парусниками Росфедерации. Пошло это, наверное, со времён не лучших, когда было непонятно не только то, что случится с парусниками, но и «что случится с Родиной и с нами». С тех времён повелось и то, что эти деньги шли куда-то в неизвестном нам, простым работягам, направлении, но уж явно не через зарплатные ведомости. Если Вы посещаете корабль, и с Вас требуют плату, 99 шансов из 100, что эти деньги будут потом пропиты «дорогими нашими начальничками». Все в Росфедерации старались стать «бизнесменами» во времена не столь далёкие. Далее по ступенькам вниз – «менеджерами», это на паруснике была в ту пору пятая помощница капитана, например, стармех, артел. Потом – «супервайзерами», это помощники капитана, механики, в общем, те, кто в «доле». И теми, кто не вышел башкой или ещё чем – «мерчендайзерами», это разного рода боцманы. И уж те, кто совсем не по нраву начальству – им предлагалось быть «промоутерами»: на улице при попрошайнической коробке стоял вахтенный матрос. Вот примерно эта пирамида египетская и функционировала на паруснике во время того визита в Варнемюнде.

Город этот был первым немецким, который я посетил в своей жизни. Как-то в нём не было заметно того же благородства и аккуратности, которые украшают Швецию.

Артел мне посоветовал посетить рыбный рынок, который в этом городе с его слов лучший в Германии. Я так и сделал – копчёная рыба, которой я закусывал пятьдесят грамм водки, принятой после промозглой погоды во время вахты, действительно была если не самой лучшей в Германии, то самого отменного качества. Там рыбаки, маленькие рыболовецкие судёнышки, привозят рыбу, рыбку эту тут же наготовят, прямо у набережной, где стоят эти рыболовы. Запахи стоят изумительные! Свежая сготовленная рыба тут же продаётся.

Я бродил по городу, там и сям попадались синие непромоканцы курсантов, взятых судовым агентом для размещения рекламы в городе – здесь у судна предполагался дейли-трип, однодневный выход в море с туристами, желающими прокатиться на борту.

Вдруг в толпе я услышал звук гармони – если я правильно помню она выводила мелодию из «Бриллиантовой руки». Подошёл, послушал пожилого мужчину, сыпанул ему мелочи из кармана. Разговорился с ним:

– Вы русский?

– Да, вот играю здесь, а Вы откуда?

– Я с парусника – вон стоит. Говорят, сюда, в Германию, часто заходят наши парусники?

– Да частенько, в прошлом году стоял «Крузенштерн», я на нём с Константинычем так здорово выпил, помню, играли мы там с ребятками чего-то.

– Константиныч – это старшина рулевой команды который?

– Да, он самый, старшина, самая известная личность на нем.

– Пардон, так Константиныч же на «Седове» в экипаже!

– На «Седове»? Ну, может быть и на «Седове», они оба сюда заходят часто. Один тут стоял и не одну зиму подряд. Ох, мы с ребятами там квасили!

– Послушай, старина, а как тут снять с карточки деньги, у меня «Маэстро», где тут банкомат находится?

– А, так вот по улице пройдёшь прямо, метров через сто увидишь стеклянную дверь, вот там Маэстро принимает банкомат.

– А, там ещё вывеска какого-то банка?

– Да, точно, вот там.

– Так я туда подходил уже, там дверь закрыта.

Гармонист объяснил мне, как открывать дверь – надо карточкой открыть электронный замок сбоку. Я тогда этого нюанса ещё не знал. Поблагодарив его и пообещав ещё прийти к нему, я отправился в банк. Следуя инструктажу, вошёл в банк. Вставил карточку и по памяти набрал код.

Стоп! Так мы не договаривались – табло банкомата показало мне форменный отказ из-за ошибочного кода. До меня дошло, что телефон, в котором тогда у меня был для верности в память забит код, я оставил в каюте, на корабле. Идти туда – значит потерять карту, банкомат хоть и недалеко от стоянки судна, но минут двадцать-тридцать пройдёт точно, пока я бегом обернусь. Собрался с мыслями, выматерил себя и набрал код своей «новой» карты, которую выдали на работе. В первый раз я, очевидно, набирал код старой карты, с предыдущей работы. Этот заход был удачен. Я получил нужные мне деньги.

В эти дни мне названивали менеджеры «новых украинцев» из Москвы – они спохватились через три недели после нашего собеседования. Стали вызывать меня: владелец яхты принял решение по Вашей кандидатуре! Однако они поздно начали звонить – корабль был в море, уже вышел из Калининграда, и все их звонки были напрасны, мой телефон был вне зоны действия сети. Здесь в Варнемюнде, они дозвонились до меня, т. к. я включил международный код на своей СИМ-ке. Несколько слов – я ответил, что мне надо подумать, в итоге вылетела с моего счета почти вся сумма имевшихся на нём денег.

Вот в следующую встречу нашу с Сашей, так звали гармониста в очках, я ему и рассказал о том, какие бывают предложения – работать на моторной яхте на Майорке, зарплата 2300 евро. Такие условия в обычной жизни, на берегу, встречаются крайне редко:

– Конечно, надо ехать, соглашайся. На такие деньги можно жить здесь. У меня таких денег не выходит. Я вот тут с голоду не помираю, но так надоело уже всё это дело – раньше было нормально, туристы в сезон валом валили, не жадные были. Сидишь вот – приходит пароход, большой такой, на нём туристов полно. Если это пароход из Америки, так вообще красота – они зеленью так и сорили. Я даже на маяк выходил встречать такой пароход.

– На маяк? Это как?

– А так вот – отсюда не видно, но вот в том направлении ходил?

– Да, ходил.

– Маяк, значит, должен был видеть, вот туда я и выходил. Закатишь им что-нибудь типа «Амурские волны» или «На сопках Маньчжурии» – они все с парохода ещё меня фотографируют, кричат мне, радуются. Вот. А если я им что-то из ихнего закачу, да того же Армстронга хотя бы, так они вообще аж визжат от счастья. Ну, а потом с причала им ход вот сюда и есть – через мостик, прямо мимо этого вот моего места. Тут уж самая работа и идёт, только успевай отсчитывать деньги. Там вон, видишь, через перекрёсток, там казачий хор тоже выступал, не знаю, сейчас где они – уехали куда-то, по деревням, наверное гастролировать. Да и правильно, тут вообще тяжко стало: туристов нету почти, сейчас разве пароходы заходят сюда? Нет, это так мелочь, настоящих лайнеров пассажирских и не видно тут. И правильно сделали, там в деревнях они больше денег поднимут.

О чем-то ещё мы с ним говорили: про самолёты из Саксонии, которые тоже на эти курорты привозят богатых туристов, про то, что на все эти вот уличные выступления, оказывается, нужна лицензия, и стоит она сколько-то денег и терпения, про налоги и сколько вообще уходит на житьё-бытьё там. В целом же его резюме было таково:

– Эта земля считается самой нищей в Германии, это территория бывшей ГДР, здесь же сделали после падения Стены то же самое, что и в России – всё разворовали, разграбили, предприятия все, какие были остановились. Вот и пожалуйста – сейчас единственная промышленность, которая работает здесь, это туризм. Они тут выживают только за счёт денежного туриста. А экономику тут специально загробили, так же, как в России. Что-то типа колонии сделали…

Гул и гогот в Земном мире. Носятся с воплями ночницы, мары, мавки и криксы, буйствуют некошные кровососы, красноплешие полуверцы, костоломные шишиги и нечистые мертвяки. Они чуют разор и зависть нашего мира и радуются как полоумные. Они вносят суету и смуту в подсознания людей, в наше подсознание. В этом море неуверенности погрязают как в болоте наши стремления и идеи. И только те, кто открывают свои души настежь, пуская в них яд зависти и наживы, пролезают наверх в через эти топи.

Наш переход в Ларвик не был ничем примечателен: показушки с парусами для трейнизов, вахты, рулежка. Нет, было кое-что, были вылазки с туристами на мачту. Были симпатичные женщины и их взгляды на сопровождавших их. Моряки всегда вызывают интерес прекрасного пола.

Ларвик – городишко на берегу моря.

Парусник подходил к причалу. Мы на корме готовились подавать концы на берег, когда я, держа шлаг на шпиль, каким-то боковым зрением и краем уха уловил лёгкую суету в рядах туристов и членов экипажа, докатившуюся эхом с бака. Что-то случилось там, но, судя по слабой реакции толпы, не очень серьёзное. Там чего-то сделали не так, но я был занят своим делом и потому быстро отвлёкся от этой мысли. Концы мы заожили на кнехты, повесили накрысники, установили трап и пошли на свой законный ужин. На причале стояли норвежцы и провожали нас взглядами со сдержанными улыбками. К капитану поднималась делегация встречавших – грузных и даже толстых норвежцев – в лицах было что-то знакомое. Уже нырнув в среднюю тамбучину и спускаясь вниз по трапу, я вспомнил, что видел этих массивных норвегов в ноябре ещё в Петербурге. Они приезжали договариваться о вопросах приёма в Ларвике.

Городишко этот маленький, на берегу моря. Там находится фирма «Jotun» – когда-то она взялась оказывать спонсорскую помощь паруснику, и вот в обязательство за материальную помощь «капиталистов» Академия направляла парусник в этот маленький портик почаще и он оставался там подольше. Этот наш заход растянулся на целый месяц пожалуй.

Нам объяснили, что будет организована культурно-массовая и развлекательная программа.

Во вневахтенное время я имел достаточно возможностей изучить этот городишко. Днём он представлялся «вымершим» поселением – на уличках ни души, машин не видно и слышно только, как где-то далеко на главной улице изредка движется транспорт. Кое-где во двориках, бывает, выходят местные жители и чем-то занимаются по хозяйству. Это случается весьма редко.

Бывали мы и в известном в Ларвике Seamen’s club, Клубе моряков, есть там такое заведение местного масштаба. Раз-другой там банкеты заделали, я туда заходил иногда, пропустить сто грамм винца. Народ там собирался любопытный в своём роде, местная интеллигенция, так сказать, интересующаяся морем. На стенах портретики, рисунки председателей клуба. Может быть, за все последние двести лет. Благородное общество.

Сименс клаб здесь совсем не то, что в Гамбурге, Бремерхафене или где ещё в большом порту. Нет номеров хостельного типа для морячков на берегу, нет кабака. Присутствует бар, где можно заказать выпивку, кофе, чай, в холле биллиард и некоторые старинные вещи и самоделки в духе «морского макраме» – заплетки из тросов, верёвочек. Кнопы, мусинги и прочие репки. Висит большущая сабля в кожаных ножнах. Мы с Владиком, матросом с парусника, с любопытством рассмотрели это «варяжское» оружие. Серьёзная штука. Салон разбит на две комнаты – в основной, где обычно по вечерам я и бывал, есть какие-то книги, все почти на норвежском, многие – про парусные корабли. Некоторые меня весьма заинтересовали, я знакомился с иллюстрациями, сидя на диване между этих шкафов.

А вот мой вид прилежного читателя заинтересовал присутствующих – они время от времени посматривали в мою сторону, сидя за своими столиками и обсуждая что-то на своём скандинавском наречии. Через какое-то время, когда я поставил на место книгу, в которой были весьма занятные иллюстрации парусников разных эпох, один из толстяков, которые были в Питере и потом встречали парусник при заходе, предложил мне по-английски присоединиться к их столику, за которым сидело их несколько человек, пожилых в основном мужчин, оживлённо беседующих за рюмкой чая. Поскольку времени до начала вахты у меня было достаточно, а вино по предложению Бергена (так звали толстяка) было поставлено мне за счёт заведения, да ещё и красное полусухое, я решил вступить в ряды дружелюбной кампании.

Час-полтора прошли в неспешном распитии вина или пива, смотря по желанию компанейцев, а также в обстоятельных беседах, которые так любят европейцы, пожалуй, любой страны устраивать по вечерам за столом.

Начали с того, что прокомментировали моё внимание к книгам, на это я отвечал, что книги действительно интересные, про корабли, хоть я и не знаю норвежского, однако иллюстрации в них имеются весьма занятные. Обсказывалась конечно тема парусника – и от моих-то собеседников я и узнал, что фирма «Йотун» как раз и является основным спонсором парусника, парусник потому и бывает здесь частенько, а также задерживается подольше при любой возможности. Временами речь касалась настоящего этих общительных стариков – один, сказал, что когда перестал ходить в море, взялся на берегу работать пожарным.

Не обошлось, конечно, и без политических тем, которые были обозначены в довольно безапелляционной манере: Норвегия является союзником США, и потому разговоры о том, что штатовцы были не всегда правы в Ираке, не очень-то принимаются в сием обществе. Временами они говорили о чем-то на норвежском, Берген переводил мне общий смысл сказанного.

Вспомнились рассказы Татьяны, директора одного музея в Архангельске, о том, что норвеги, по крайней мере приезжавшие туда в командировку, действительные любители выпить. Видимо, это так и есть, глядя на них в тот момент, у меня создавалось впечатление, что мужчины такой массивной комплекции вероятно должны выпивать бутылку водки на нос без проблем. На прощание один из норвежских товарищей пожелал мне найти дорогу до судна, напрасно он поддался сомнениям.

Вино слегка гуляло в крови, и я чувствовал, что оно ускоряет мой ход, да наверно уж и берегини постарались, подхватив меня под руки с двух сторон и вынеся верной и ровной дорогой к корабельному трапу. В каюте отоспался перед вахтой и заступил на свои четыре часа.

***

Город смотрится с причала как бы подъёмом в горку, которая переходит затем в норвежские горы – они совсем как сопочки в Приморье. Несколько фотографий, бывших у меня с российского Дальнего Востока, больших и хорошего качества, с видами на море или на сопки, я подарил при случае Бергену, он взял их, сказал, что их можно будет разместить в салоне клуба.

Салон оформлен в духе почитания старины – на стенах висят портреты джентльменов, возглавлявших в разные столетия его, этот клуб. Судя по ним, история его начинается в XIX веке. Кажется был в их ряду и Колин Арчер, любой сколько-нибудь знающий яхтсмен должен быть знаком с этим именем. Родился этот конструктор яхт и лоцманских ботов в этом городке. Здесь-то в Ларвике находится и музей на том месте, где была расположена когда-то верфь этого конструктора знаменитого «Фрама». Музей оформлен частично на свежем воздухе, частично в здании. Вид на парусник со стороны музея, расположенного на берегу бухты, романтичен.