4 жизни и 2 казни. Книга 1, часть 2

4 жизни и 2 казни

Книга 1, часть 2

Иван Смирнофф

© Иван Смирнофф, 2025

ISBN 978-5-0065-2093-6 (т. 2)

ISBN 978-5-4493-5858-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЧЕТЫРЕ ЖИЗНИ И ДВЕ КАЗНИ

Часть II

Читателю

Автор, эмигрант из России, опирается в своей работе на имеющийся немаленький опыт жизни в современной России и в Европе, а также на архивные документы, ранее никогда не публиковавшиеся. Предлагаемое читателю сочинение состоит из двух книг, связанных общей и не самой значительной по объёму линией героев потустороннего Земного мира, совершающих путешествие, вмешивающихся в события нашего бренного мира и попадающих иногда под его влияние.

Книга I охватывает период с 1970-х по 2010-е гг.

Первая часть содержит описание жизни в современной России на основе биографий двух людей, Юрия и Юлии. Читатель видит обыденные ситуации в российской глубинке и столичных городах, показаны участие героев повествования в событиях, имеющих общественное значение, или их сопричастность к ним. К таковым относятся, в числе прочих, Чеченская война, Марш несогласных в 2007 г. и прочее. Юлия своим главным делом жизни считает яхтинг, и походы на яхтах дают читателю возможность понюхать солёного ветра морской романтики.

Вторая часть также описывает жизненные условия современной России на основе биографических данных двух людей, Емельяна и Алёны. Биография Емельяна связана с морем, путешествиями на парусном корабле, соответственно раскрыта и тема морской романтики. Главная героиня этой части влюбляется в женщину и имеет с ней отношения, одновременно наиболее резко входя в противоречие с действительностью современной России. Все четыре героя гибнут, вопросы о причинах неустроенности жизненного пути находят ответ во второй книге повествования.

Книга II основана на биографиях предков героев первой книги и связана с нею той же линией повествования о героях потустороннего мира. Двое из предков были казнены во время Большого террора в 1937—38 гг., что имело непоправимые и тяжёлые последствия для последующих поколений. Надо сказать, что эта третья часть представляет интерес не только как популярная или художественная литература, но и как имеющая значение для историков – в ней цитируются ещё никогда не публиковавшиеся материалы архивных дел относительно т. н. заговора Тухачевского. Из этих материалов можно сделать некоторые выводы, в т. ч. о том, что катастрофические карательные репрессии сталинизма имели своим ключом провокации агентуры глубинного оседания ВЧК-ОГПУ-НКВД.

Любые совпадения имён, названий и иных обстоятельств повествования являются случайностью, не имеют никакого значения для реальной жизни и не касаются живущих сегодня.

3.

– Емельян

Мы – рулевые, стоящие у компаса,

и должны смотреть только на стрелку,

и как бы привлекателен, как бы соблазнителен

ни был приветливый берег, но если по дороге к нему

есть подводные камни, то курс мы будем держать стороною…

Пётр Столыпин

Сибирь.

Мои родители жили в те годы в сибирских посёлочках с такими причудливыми названиями – Ванзеват, Ванзетур. Я практически ничего не помню о том времени, какие-то смутные образы всплывают в сознании. Наверное, некоторые важные вещи тогда уже были заложены в него, а может быть, и в подсознание.

«Ох какая ж ты недобрая и неласковая! Альпинистка моя! Скалолазка моя!» – песня играющей пластинки окончательно выводит меня из относительно спокойного состояния, я езжу на трёхколёсном велосипеде, который мне кажется огромным, кругами, тоже, конечно, огромными, по комнате. «Скала-лала-лала-лала-ласка!» – вероятно одно из первых сложных выученных мною слов, что-то такое я выкрикивал нарезая круги на своём стальном коне. В окна комнаты между тем светит тусклый сибирский зимний день.

Вы наверняка знаете это ощущение детского внезапно возникающего восторга, когда 3-4-летний ребёнок начинает как переполошенный бегать, носиться, прыгать. Что-то подобное произошло со мною и в тот раз.

Несколько позже, уже более спокойно, мы о чём-то разговаривали с сестрой, вернее, я учился разговаривать, с пластинки лилась волшебная сказочная музыка, которая тоже врезалась мне с тех пор в память на всю жизнь: «Много неясного в странной стране! Можно запутаться и заблудиться…» Потом пришла наша мама, и они с сестрой о чём-то разговаривали, кажется, о том, что я выучил ещё какие-то новые слова в тот день. Так начинался жизненный путь моей души в этом телесном мире.

Хорошо помню ещё белый-белый сугробистый снег, его скрип под ногами, наверно это было впервые так в моей жизни, что я сам топтал ножками этот вот белый снег. Ухо привыкало к новому звуку – скрипу снега.

Помню, мы возвращались как-то откуда-то с отцом уже вечером, было темно, в первый раз у меня было ощущение, что кругом, в удаляющейся белесой зимней темноте, в отдалённых чернеющих силуэтах леса или далёких домов находится чужая холодная Вселенная, что наш мирок – это вот мы двое, мой отец и я.

Мы идём по железнодорожному полотну, вдали видны огоньки, как мне кажется, огоньки не то каких-то преследующих нас страшных существ, не то поездов, хоть я и маленький и ничего ещё толком понять не могу, тем не менее, возникает беспокойство, почти переходящее в страх, что нас догонит и может задавить паровоз, и не надо бы нам идти по железной дороге. Свои ощущения я сообщаю отцу. Он отвечает, говорит, чтобы я не боялся, поезд ещё далеко, мы можем спокойно идти по дороге. Мы продолжаем наш путь, беспокойство, тем не менее, ещё остаётся у меня некоторое время.

Дома горит свет, вода уже приготовлена, мне предстоит купание. Это дело я страшно не любил, и если от света и тепла натопленного дома было ощущение уюта и спокойствия, то от перспективы предстоящего омовения было совсем не по себе. Тем не менее, родители это мероприятие осуществили, не смотря на мои отчаянные и слёзные протесты. После этой «экзекуции» я перемещаюсь в комнату, под одеяло, черно-серое, рубчатое, толстое, с бахромой по краям, оно ещё долго будет у нас дома – в разных квартирах и общежитиях, которых мы сменим ещё немало. Тепло, темно и уютно, через щель прикрытой двери ещё доносятся звуки какой-то деятельности на кухне, в щёлке света мелькают время от времени тени. Потихоньку я засыпаю.

Как-то дома я во что-то упоенно играл, и моё внимание привлёк непонятно откуда взявшийся паровозик. Чёрный, с колёсиками, трубой, кабинкой, смотрелся он замечательно, таких игрушек ещё не доводилось видеть. Он казался настоящим произведением искусства. Рядом ввысь уходили необозримые массы шкафов, на их полках были составлены книги, пластинки, что-то ещё, мне тогда неведомое, но огромное. Тогда сестра и отец мне что-то объяснили, что точно уже не помню.

А паровозик был маленький, и это не он меня мог бы задавить, а я его. И вообще был день, было светло и никакого беспокойства не возникало.

На рыбалке

Мы тогда были в Новосибирске, погодка выдалась в те выходные что надо, если уж не Божественная, то Божеская – солнышко, тепло, вот мы и выбрались с нашими гостеприимцами на рыбалку. Никогда я не был рыбаком, ни тогда, ни сейчас ещё по сию пору. А желание есть. Когда-нибудь сбудется. Где-нибудь.

До места мы добрались на машине, ехала с нами собачка, тощенькая, худенькая, маленькая, ножки-спички, глазки навыкат, вероятно тойтерьер. Вот только не припомню я, чтобы ушки у неё были вислые, нет они были стоячие. Был это добрый, общительный пёсик, живой, любознательный.

Когда мы приехали, то он так и ожил, забегал по салону, радостно заметался. И как-то в этой суете, в разговорах, которые возникают обычно сразу на новом месте, не обратил никто внимания на то, что из леса выходил человек, может грибник, с собакой. У него был большой пёс – немецкая овчарка. Не на поводке. Вот дверь открывается и наша крошка кидается вперёд – не помню уже с лаем или с дружелюбными намерениями, но очень быстро, быстрее пули. Что там далее произошло, не успел никто толком разглядеть. Помню только мелькавшую с добычей морду овчарки. Добычей был наш пёсик… Он мотался из стороны в сторону, совсем так, как это бывает с кошками, которых давят псы в припадке охотничьего азарта и зверской ярости. Мы бросились к месту трагедии. Хозяин овчарки оттащил своего пса. Было слишком поздно: наш тойчик с мутными глазами еле стоял на ногах, недруг вспорол ему брюхо… Склизкие кишки рваной лентой тянулись из живота наружу. На траву… Все были в шоке.

Хозяин овчарки извинялся, переживал, наши говорили, что во дворе пёсик всегда со всеми собаками был дружен, привык к тому, что с собаками он нормально всегда общался. Взрослые о чём-то ещё говорили, а мы, я и сын наших гостеприимцев, лет семи-восьми, были немного поодаль, разумеется до слёз было обидно и жаль нашего пёсика. Он ещё пару часов жил. Было уже невозможно что-то сделать: его прикрыли фуфайкой, которая оказалась в машине, он умирал ещё час-полтора. Страшная, мучительная смерть. Не всякому врагу такое пожелаешь.

Мы рыбачили, само собой, все были подавлены, долго мрачно молчали, отрывисто переговаривались, нас, детей, старались как-то чем-то отвлечь от страшного события. Мой товарищ сказал мне тогда, что он не должен видеть его, их пёсика, Карло, не должен думать сильно много о нём. И объяснил почему – чтобы не расстроиться ещё больше.

Там же в лесу и похоронили тогда весёлого пёсика. На могилке стоял вырубленный из деревца крест с надписью «Карло». Карло отправился в невиданный путь, глядя на нас суетных из своего нового мира спокойно и уверенно, летя быстрее света и в то же время неспешно и обстоятельно вспоминая свою дорогу жизни. Его примут в стаю гордых Симарглов.

У нас на рыбалке тогда выдались караси, наловили мы их действительно много. Дома мы ели их со сметаной. Было это впервые в моей жизни, караси со сметаной.

В тот же самый день мне приснился сон, который позднее временами повторялся. По коридору идёт человек, вернее, его ведут конвойные, а рядом идёт белый Единорог, никому его не видно, только мне и ведомому. Единорог похрапывает и переступает копытами по полу, заглядывает сбоку человеку в глаза. Оба они знают, что сейчас произойдёт. Единорог нашёптывает: «В годину смуты и разврата не осудите братья брата». Раздаётся грохот, и далее куда-то во вселенскую вечность уходит только один Единорог, человека более нету.

Перелом

На улице печёт солнце, нещадно, по-летнему и знойно. Я иду за квасом. Жёлтая пузатая бочка, у которой никого особо и не видно. Вернее, не видно вообще во дворах детворы, вот что необычно. Смели их прочь поляхи, полудницы, полевики да полудники, устроив себе раздолье для шабаша? Но откуда им взяться среди асфальтовых полей города, если только налётом, они уже давно беспризорные. Совсем недавно ещё каждый день в это время бегали по городу все мы с самодельными луками и стрелами, все посмотрели по телевизору «Робин Гуда» многосерийный фильм производства Великобритании. Музыка из этого фильма тогда нам очень нравилась, звучала она необычно. Записали мы её на магнитофон, на кассету. Был у нас магнитофончик, «Соната-211».

Луки и стрелы массово изымали у нас тогда общественные активистки (помню хорошо одну, Кутузову, она нам читала лекции по политинформации, о происках ЦРУ и тлетворном влиянии Запада, а почти сразу же после перелома вслед за дочерью уехала в Канаду) – было обидно, такие произведения искусства имелись у пацанвы на руках, и всё это богатство пошло на слом, в мусор. В общем, как-то пресекли эту нашу тогдашнюю повальную «моду» на Робин Гудов, в принципе и правильно – некоторые виды нашего дальнобойного оружия были действительно опасны для жизни и здоровья.

Теперь вот возвращаюсь с бидоном кваса назад, домой, по опустевшим улицам. Но стоп-стоп-стоп, обычно на улицах всегда именно в это время было достаточно шумно и людно именно от детворы. А тут никого. И вдруг я понимаю ПОЧЕМУ: сразу добавляю ходу-ходу-ходу, скорее домой. Причина «великой тиши» – показ американских мультиков, их тогда регулярно в районе пяти-шести часов вечера показывали, «Скрудж Мак-Дак», «Чип и Дейл», «Чудеса на виражах». Все мы их смотрели тогда, как заворожённые. Такое было недоступно раньше, смотреть это было приятно и тянуло опять и опять увидеть очередную серию приключений отважных хомячков и бодрых гусей. Это как кока-кола или жвачка в цветной обёртке, как белые кроссовки, массово появившиеся в обиходе в те годы, – легко и приятно. Это символы красивой и лёгкой жизни. Да, а видеомагнитофон – это был вообще тогда предел мечт. И уж совсем круто было «Звёздные войны» посмотреть, крутили их полулегально крутые же кооператоры по видеосалонам.

Нет, пожалуй, ещё и иномарка, из Японии их тогда начали массово возить, их стало всё больше и больше на улицах, даже первые тогдашние в Союзе джипы, жёлтые «Ниссан Патрол», мелькали они в потоках машин. В одной комсомольской газете тогда попалась мне новость: задержан житель Кавказа с крупной суммой наличных денег, 400000 рублей (тогда это в голове как-то не очень укладывалось – у человека в СССР такие деньжищи, оказывается, могут иметься). Органы милиции выясняют откуда у него такая крупная сумма денег. Со слов задержанного он ехал на Дальний Восток для приобретения иномарки.

Кто-то уже тогда в конце 80-х годов понял всё, понял, чем дело пахнет. Из нашего городишки семья одного нашего приятеля уже тогда эмигрировала в США. Это казалось невообразимым пределом мечт: вот кому крупно повезло в жизни, уж он-то наверняка попал в рай, он конечно же был в наших глазах идеалом самого успешного, удачливого и везучего молодого человека.

Что такое парусник для человека?

Доводилось ли Вам когда-нибудь ходить под парусом? Если нет, то советую попробовать это дело. Если это «Ваше», то Вы найдёте под парусами свежий ветер, яркое солнце, морской простор, дальние страны, необычных людей, романтику – и ещё что-то. Сложно это описать словами. Заманивают ли русалки своими неслышными пениями или влекут с собою берегини в дальний путь, но нас таких глотателей широт немало. Пожалуй, великий поэт правильно определил это нечто встречей безмерности мечты с предельностью морей. Когда-то и я решил поискать мечтательную безмерность в морских пределах.

Справедливо будет сказать, что если главная сила не в учреждении, а в людях, то и корабль силён людьми. А люди были на корабле очень разные: интересные и серые, тщеславные и умные, честные и великодушные, добродушные и учтивые, завистливые и щедрые, скаредные и хитрые, наглые и злобные, глупые и внимательные, светлые и добрые. Я и сам был иногда одним, иногда другим. В одном я уверен: на палубе, под парусами есть настоящая жизнь.

Если Вам тяжко, если на жизненном горизонте не маячит ничего хорошего или маячит только что-то нехорошее, то попробуйте сходить в моря. Когда-то я так же для себя решил и не жалею о том.

Питер-Калининград.Ремонт.

Наш корабль выходит сегодня из Питера. Наконец-то. Сколько раз откладывали дату. Дождались льда. Теперь приходится вот идти следом за ледоколом, который прорезает нам путь. На руле стоит Ник, матрос с приличным опытом рулевого. Мы были заняты на швартовке. Вдруг второй помощник капитана вызывает меня с палубы, по его тону понимаю – что-то неординарное происходит. Действительно, он и учебный помощник, Марио, нервно объясняют мне, что старший боцман, Слон, никакой. Идея их такова: я его должен бы успокоить и проводить в каюту. Для меня, новичка в экипаже, эта мысль кажется провокационной. Видимо, она исходит от капитана.

Слон стоит, опёршись о переборку коридора, в проходе клинкетной двери, его голова мотыляется из стороны в сторону, глазки туповато смотрят в пол, иногда – хитровато по сторонам. Командиров беспокоит то, что его голова постоянно мелькает у стальной двери клинкетки. Говорят, что когда-то курсант во время автоматического закрытия дверей хотел проскочить через дверь и не успел – его голова «застряла», прижатая дверью. Он остановил эту дверь, есть там рычажок тормоза, его отправили на лечение, но говорят, что с головой у него после этого инцидента было совсем не всё в порядке. Физических мер к Слону применять не пришлось, он поддаётся словесным уговорам и фактически сам отправляется в каюту. Я возвращаюсь на палубу.

Мы движемся на выход из северной столицы.

Прощай, Петербург! Следующий порт нашего захода – Калининград, «сухопутный авианосец» на Балтике.

После вахты обед – и на боковую, подводные лодки слушать. Моментально проваливаюсь в иной мир, где Сирин заливается трелями и я слышу его песню: «…а я смотрю в окно, скучаю без тебя. Люблю ли я тебя или нет – ищу в душе своей ответ». Эта песня забудется, если я не скажу себе прямо сейчас – запомни. Я запомнил, я её запишу, когда проснусь. Птица взлетает, испуганная грохочущим топотом тысяч ног – слоны и носороги продолжают свой неистовый танец, в такт немудрёному ритму вытаптывая поля и луга. От них в ужасе разбегаются во все стороны житные и зализные, межевики, поляхи, луговики и полевики. На самом крупном слоне сидит краснорожий упырь, вцепившись в его мотыляющиеся во все стороны уши-лопухи. Звон колокольный настораживает всё стадо слонов и носорогов, они разом и недоумённо смотрят в сторону. Упырь этим недоволен. Но звон не прекращается, я протягиваю руку в сторону, нащупываю мой телефон и выключаю на нём будильник. Встаю с кровати и собираюсь на вахту.

Погодка выдалась свежая, мы «ехали» все эти несколько дней по «неровной дороге». Вахты текли своим чередом. В ночные вахты я выходил на десять-пятнадцать минут загодя – подышать воздухом да сон согнать.

Смена вахты. Заданный курс, нулевое положение, вахту принял. Рулежка. Вахтенный смотрит временами на радары, АИС. В рубку, несмотря на закрытые двери, пробивается запах жжёной солярки – выхлопные газы выходят по бортам, носовее рубки, и встречные потоки ветра впрессовывают их в рулевую рубку. Пьём чай. В ночные вахты ещё бывали бутерброды для нас. Вот подходит к концу вахта, вахтенный меняет меня на руле, я иду вымыть кружки, вытряхнуть пепельницу и затем готовлю чайник, вода вскипает, четыре часа миновало. Приходит смена: заданный курс, нулевое положение. Вахту сдал, вахту принял. Разрешение вахтенного покинуть рубку. После ночной вахты, вахты грота, сразу спатиньки.

В этот раз из уст птицы Гамаюн льётся игривая песня: «Встречу я тебя, любовь моя, да поцелую крепко, и с тобой вдвоём пойдём гулять в наш дивный летний вечер!» Перерыв между ходовыми вахтами 8 часов, за это время надо отоспать своё, поесть, умыться, помыться, уладить стирально-побривальные дела.

Старшего боцмана за всё время нашего пути не видно и не слышно было. Позже он упомянул, что за его выходку при отходе получил внушение от капитана и указание всю «дорогу» заниматься мытьём клозетов и прочих мест общего и частного пользования. Раз он ко мне подплыл с «просьбой» помочь ему – надо было расставить обратно в салоне капитана убранные по-походному сувениры. Я не злопамятный и не люблю отыгрываться на людях за прошлое, взял да помог ему. Только вот Слон не из таких, шаги навстречу в памяти у него не откладываются.

Про Калининград всю «дорогу» ходили нехорошие слухи – тамошние пограничники и прочие полицейские учреждения особенно любят чего-нибудь на лапку вымогать. Это всё заботы не моего заведования. Комиссия при входе в порт наносит визиты к капитану.

В док мы входили на буксирах. Вот парусный мастер заметался на юте. Расторопность производит впечатление, так и делается всё на военных кораблях, а он из бывших военных. Бегает так, что не всякий курсант такую прыть способен проявить. Локтями отталкивает меня в сторону от кнехта – «иди отсюда!» – обязательно сам хочет везде поспеть. Он тоже новый человек в экипаже и старается протолкнуться вперёд. Не знаю уж, что ему про меня напели, но ко мне у него стойкое отвращение. Ладно, дорогой вы мой, шустрите. Я под чужие дудки плясать не намерен. Вот он заводит буксирный конец на кнехт, потом спешно переговаривается о чём-то с радиоинженером, старым парусником, который расписан тоже на ют, и так же стремглав перекидывает шлаги на кнехте. Предполагаемый результат – распределить шлаги на два кнехта. Только вот он на кормовой кнехт столько же шлагов наметал, сколько и на носовой. Вообще-то по правилам в этом случае положено на кормовой один-два шлага накинуть, а на носовой – уже все остальные, тогда тяга буксира будет равномерно распределяться на оба кнехта. А так толку от его суеты – ноль, тяга по-прежнему рвёт только кормовой пад кнехта. Но он зарабатывает авторитет и хочет здесь сделать карьеру. Вот и блещет познаниями в морской практике. По-русски говоря, пускает пыль в глаза. У меня такого желания нет, если есть возможность, я «курю», как и положено «ленивому» матросу. Мне такие игрища ни к чему. Далее продолжал он в том же духе, швартовки с его участием были небезопасны, все эти метания по палубе с криками не способствовали рабочей атмосфере.

***

В доке мы стояли месяца три-четыре. Основным мероприятием была замена фекальной установки. Новую заказали в Польше – удобно, под боком. Были ещё по мелочи залатки-ремонты. Мы починяли двери, подкрашивали рубку и вообще всё, что можно.

Вахты тянулись своим чередом. В какой-то момент стукнули холода. А капитан-то, действительно, жлобистый: валенки вахтенным матросам он покупать очень не хотел. Ник, матрос из Питера, нашёл в этом очередной повод для бунтарских заявлений, в меру возможностей я его поддерживал в выступлениях против наших скаредных начальничков. Как и следовало ожидать, парусный мастер остался в стороне: нельзя же самому себе портить карьерне перспективы. В этом нашем с Ником случае предприятие увенчалось успехом – капитан Г. выделил деньги из кассы на эти несчастные валенки, и в холода мы были как-то обувью обеспечены. Были у нас ещё и другие стычки с дорогими нашими начальничками – по поводу вахтенного расписания, например. Если я в основном поддерживал Ника, может быть, не всегда деятельно, то парусный мастер, как бывший военный, «привышный» к выслуживанию, никогда своего голоса не подавал, мнения по поводу климата в палубной команде не выражал, а старался протереться наверх, подыгрывая старшему боцману или помалкивая в его присутствии. Временами однако ж он нам что-то подсказывал, что-то супротив слоновьих идей. В целом эта наметившаяся конкуренция между Слоном и парусным не предполагала положительного разрешения, когда-нибудь она должна была привести их обоих к открытому препирательству. А пока что они играли в основном роли крутых мореманов, стараясь не задевать друг друга, но по поводу и без повода пеняя время от времени нам, матросам.

Вообще, в Калининград никто из экипажа не стремился, все хотели отсидеться в отпусках да на больничных. Был один кадр из механиков, который после Нового года упал «с сердечком» – ежу было понятно, что он разыгрывает комедию, отсиделся товарищ, теперь вот пришло ему предложение на выгодный контракт, надо было срочно рвать когти из этой дырени, потому и сказался он болезным не в мочь. Отпустили сердечного. Сейчас он, может быть, где-нибудь Атлантику на железной коробке пересекает. С Самары он, механик, на Новый год после официальной вечеринки, выпивали мы у него водку, хвалёную «Зелёную марку». С неё ли или ещё с чего, но на следующий день меня очень капитально воротило наизнанку.

С работягами на доке у меня нормальные отношения сложились. Сам когда-то доковым работал, знаю работёнку эту. Десять дней корабль в доке стоял, а это значит, что никакого водоснабжения не было. Т. е., например, надо было бегать с корабля по сходням в ближайший туалет на доке. Я Слону предлагал, чтобы он договорился с доковыми насчёт сауны, а там она была, да чтобы мы хоть туда на помывку ходили. Ни в какую. Ни сам он не мылся все эти десять дней, ни людям ничего не организовал. Я сам с доковым механиком Анатольичем договорился, ходил в сауну тогда да и позже, когда уже у нас душевые работали, по желанию. Всего-то делов было – бутылку старшему механику поставить. И то он от неё отказывался.

***

Мы стоим на палубе, Слон вещает некую баечку. Я её слушал не сначала, подошёл уже после затравки разговора.

Суть его истории следующая, и по этой истории у меня лично масса вопросов возникает. Из его слов следовало, что «как это у нас обычно бывает» (у кого у нас? – ты же ответственный за палубные работы, значит у тебя конкретно!) всё скорее, скорее надо делать, и отправили (кто конкретно отправил?) курсанта на штаг, без обвязки, т. е. страховочного ремня. Высота – 3—4 метра. Типа невысоко. Но это высотные работы, выше 2 метров, выше человеческого роста. Вообще-то это самая подлая высота, когда человеку кажется, что не опасно, что прыгни, и ничего тебе не будет. Это не пятидесятиметровый топ мачты, где автоматически держишься всеми четыремя лапами как следует. В общем, упал этот курсант. На кофель-нагельную планку. Перелом бедра, кричит, больно. Все метаются, а наш боцман, скомандовал другим курсантам быстро принести обвязку и одеть его в обвязку. Якобы был он в обвязке. «Сам упал, сам дурак». Эту-то вещь и объяснил боцман с видом весьма самодовольным и особенно подчеркнул, что по итогам разбирательства, не было ему, Слону, ничего, отвертелся он благополучно. Хотя, это была его прямая ответственность: не соблюдаются правила техники безопасности – не посылай людей на высотные работы. И по закону, и по человеческим понятиям должен он был отвечать за то, что курсанта покалечил.